Бог, которого люблю

Решил, что наступил удобный момент. К тому же рассчитывал продать у него все, что не смог в Москве.

В поезде, по дороге в Ростов, подолгу размышлял: «Вот бы попросить Господа, чтобы Он исцелил Алика, и все его родные увидели, какие чудеса может делать Господь, и уверовали бы в Него».

Но на самом деле, не верил, что такое возможно. Автоматически возникала мысль: «Ну, допустим, попрошу, а Он не исцелит, и в каком положении я тогда окажусь?»

Когда, уже в Ростове, я завел разговор о Боге, то, к моему удивлению, выяснилось, что вся семья Алика – верующие люди.

Было очевидно, Алик сильно болен. Невольно сравнивал его состояние с состоянием моего отца, который тоже оказался парализованным после инсульта. Но отец не сидел дома, сложа руки, он всё время старался что-то делать. Даже одно время работал шофёром на неполной ставке, хотя по состоянию здоровья не имел на это права. Алик же оказался сломлен, и заставить себя двигаться не мог.

Он рассказал, что приглашал одну верующую женщину помолиться за него. Она потребовала заплатить ей, он заплатил. Но эта молитва не помогла.

Несколько раз по его просьбе читал ему Евангелие и пробовал свидетельствовать о своем обращении к Господу, но каждый раз кто-то приходил или звонил по телефону, прерывал нас. В основном приходили люди посмотреть на товар, который я привез на продажу. Когда же никто не звонил, и в доме не было гостей, внимание Алика занимал его восьмилетний внук Мишенька. Он ни минуты не сидел на месте, норовил залезть то в сервант, где стояла дорогая посуда, то поиграть со спичками, то включить телевизор.

«Да, – размышлял я перед сном в его уютной спальне для гостей, – есть у Алика прекрасный двухэтажный дом, во всех комнатах дорогая мебель. И всем этим он может только любоваться. А утешает ли его это? Или, наоборот, раздражает при мысли, что ради всего этого он и надорвался, променял свою жизнь на каменные стены, начинающие давать трещины, на дорогую мебель, из-за которой лучше никого не приглашать в гости, чтобы не вызывать зависти и сплетен».

Сколько же нервов ему стоило, чтобы приобрести всё это богатство? Раз в полтора-два месяца он приезжал в Москву, полностью загружал свою фуру мебелью. Обратная дорога в Ростов для него была трассой по нервам. Она и сделала его так рано абсолютно седым. Он должен был пройти все проверки, всем заплатить, и всё равно рисковал тюрьмой. И так годами.

Размышляя над судьбой Алика, ставил себя на его место. И вдруг осенило: вот уже больше двух недель, после того, как принял Христа, не приходит мысль о смерти, будто она никогда не владела мною.

В ту же ночь мне приснился сон: со своими близкими друзьями я убегаю от врагов. Но надежды на спасение нет. Мы окружены. Нас обязательно схватят, и мы должны умереть страшной смертью. И вот мои глаза встречаются с глазами одного из друзей (не помню кого именно). В его руке пистолет. Все понятно без слов. Его взгляд спрашивает: «Убить тебя?» В голове проносится мысль: «Может быть, это его последний патрон?» Кивком головы соглашаюсь, и вот – выстрел, одновременно электрический удар в сердце. Острейшая боль мгновенно переходит в приятное расслабление. Теряя сознание, вижу лицо своего друга, у меня хватает сил лишь на то, чтобы показать ему большой палец правой руки: «Какое приятное ощущение, когда жизнь уходит из тебя, совсем не страшно. Я умираю». И в то же мгновение проснулся.

Никогда не придавал значения своим снам и не задумывался над ними, но этот сон истолковал мгновенно: «Вся моя жизнь на земле – нереальность, сон. А настоящая жизнь – после физической смерти».

Около трех недель Ольга, я и Олег пробыли в Ростове. Мы жили в маленьком домике на берегу Дона. Была прекрасная погода, мы загорали, читали по очереди Евангелие, делились друг с другом, пониманием различных стихов. Много раз ловил себя на мысли, что эту книгу не могли написать люди. В ней говорилось о невидимом: о человеческой душе. О том, насколько она недоверчива, лукава, испорчена.

Олежка слушал наши разговоры, спрашивал, за что распяли Христа, и кто Он был? Мы с Ольгой отвечали ему, как могли.

Я уже считал себя большим знатоком Евангелия, помнил некоторые стихи наизусть.

Буквально, перед самым отъездом из Ростова прочел стихи, которые прежде ни разу не попадались мне: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему. Но да просит с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой: да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа. Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих» (Иаков. 1:5, 6).

Этот стих стал для меня рентгеном, операцией, избавлением от боли и превращением в другого человека в мгновение ока. Дочитав его до конца, понял: это про меня. Но тут же подумал, что я уже не такой, это в прошлом, и меня не остановят никакие видимые преграды. Я буду в Америке!

Когда прощались, сказал Алику, что решил ехать в США, но не знаю, как буду там жить.

– Живи по той книге, которую читал мне, – посоветовал он.

Вернувшись в Москву, сразу же встретился со Светой и Сашей. Конечно, рассказал им, как подействовало на меня послание апостола Иакова, и что я теперь, отбросив сомнения, буду предпринимать все возможное, чтобы уехать из Союза.

– Дьявол держал тебя в сомнениях все это время, – сказал Саша.

Интересно было бы мне сейчас взглянуть на себя в тот момент, когда услышал от Саши о дьяволе. «Ну, это уж точно мистика какая-то», – подумал тогда. Но вслух ему не возразил. Вообще я всегда был спорщиком и, если что-то оказывалось не по мне, сразу объявлял об этом. Но с Сашей не спорил. Он говорил тихо и лаконично, и после сказанного смотрел в упор своими большими серыми глазами. Возникала пауза. А затем, вроде бы и поздно уже возразить.

Дня через два-три мать сказала мне, что звонили родственники Володи и передали, что пришло большое письмо, а в нем почти целая страница для Феликса.

Впервые в письме был не только привет, но и что-то непосредственно для меня.

Сразу же поехал к Володиным родственникам. Они немного преувеличили. Адресованные мне строчки уместились на четверти странички, но чтобы поверить своим глазам, прочитал написанное раз пять, не меньше.

«Передайте Феликсу, что Софа его очень любит, часто вспоминает о нем и, если он ее тоже любит, то она готова приехать в Союз и выйти за него замуж. Пусть он напишет ей письмо. Что касается меня, то я готов помочь ему во всем и не только советом».

Насколько понял, Володя готов послать невесту из Америки в Союз, чтобы вывезти меня. Ведь никакой Софы я не знал.

«Сколько же это будет ему стоить? – удивился я. – И он идет на это! Господь положил ему на сердце написать мне такое письмо, впервые за пять лет, как раз в тот момент, когда Он же дал мне силу преодолеть сомнения. Вот так совпадение!»

А еще через несколько дней вдруг на улице встретил родную сестру Володиной жены, Лялю. Никогда прежде мы случайно не встречались.

– А я, между прочим, развожусь с мужем, – сказала она.

Сразу же вспомнил Володино письмо. Ведь эта фраза: «А я развожусь с мужем» – и тон, каким она была сказана, всё означало, что невеста «Софа» уже прибыла из Америки, и за билеты уплачено.

Безусловно, сразу же рассказал Саше и Свете о «невесте».

– Вот видишь, какие чудеса может делать Господь, – сказал Саша, и как всегда, когда он говорил что-то непонятное, наши глаза встретились.

С какой верой слушала его Света! Невольно вспомнил, как она слушала меня, когда говорил ей об Америке, о том, что есть, хоть и призрачная, но все же возможность уехать из Союза.

Сожаление о чем-то потерянном шевельнулось во мне. Почувствовал себя как на огромной сцене. Вроде, иду в том же направлении, но не зрением, нет, сердцем начинаю ощущать, что сцена медленно поворачивается, и я иду уже в другую сторону.

– А как же уеду из Союза? Ведь сейчас никого не выпускают, – спросил я у Саши.

– Для Господа нет ничего невозможного, – ответил он. – 1986 был годом молитвы всех христиан мира за Советский Союз, чтобы на эту страну снизошла Божья благодать. Ты еще увидишь, какие чудеса здесь будут твориться.

К моему удивлению, Ольга очень спокойно восприняла мою идею уехать в Америку пока одному. Так может воспринять жена отъезд мужа в командировку на год или два, когда не сомневается, что они снова встретятся.

Как-то раз, часов в шесть вечера, я был дома, Олежка пришел после школы. Смеркалось. Он немного покрутился возле меня, а потом подошел и тихо, тихо сказал:

– Папуль, я тоже. – Его детские доверчивые глаза неотрывно смотрели на меня снизу-вверх.

– Что, тоже? – не понял я.

– Христа принял, – ответил он почти шепотом…

Когда Саша бывал у Светы, часто кому-то звонил, просил поскорее вернуть прочитанные книги, говорил, что кому-то еще обещал дать их почитать. Тогда мне стало ясно: это и была его работа. И отдавал он ей все свое время, не получая взамен ничего материального.

Как-то он сказал мне, что, если будет всего один верующий человек на всю Москву, и он в течение года приведёт к Господу хотя бы одну душу, на следующий год их будет четыре, а через 23 года обратится к Богу вся Москва, через 32 – весь Союз.

Дома я проверил его подсчеты, оказалось, все так и есть. Тогда решил составить список друзей, чтобы каждому рассказать о Христе. Мало того, если ехал в такси, говорил о Христе таксисту.

Однажды меня подвёз какой-то майор. Когда я засвидетельствовал ему, как обратился к Богу, он ответил:

– Да, великая сила. У моей жены брат такой алкоголик был, а когда уверовал, бросил пить, и вот уже пять лет не пьёт.

Меня не покидала мысль, что надо отложить все дела и пойти к Дмитричу. Без этого шага не будет дороги дальше.

К нему мы поехали с Сашей. К сожалению, не помню точно, что говорил Саша. Помню только, что Дмитрич все время молчал и даже не задавал вопросов. Уходя, мы оставили несколько книг.

Последние двадцать лет жизнь Дмитрича были как тяжелая каменная глыба, катящаяся с горы: арест, четыре года следствий и судов, шесть лет лагерей, смерть младшего сына, инфаркт, алкоголизм старшего сына, осознание того, что все связи потеряны и прежняя жизнь никогда уже не вернется, невозможность устроиться на работу из-за состояния здоровья, смерть жены и в конце концов – одиночество и болезнь.

Может быть, Дмитрич потому и молчал, что в словах Саши была исцеляющая надежда: вся боль, лишения, все пережитое им было не напрасно. Есть Некто, Кто победил страдания, боль и даже саму смерть. Может быть, в этот момент Дмитрич понял, что это и есть самая большая правда.

Так получилось, что одним из первых, кому пришел рассказать о Христе, оказался Валентин, – «наставник» моей юности. У нас был с ним общий приятель – Юра. Его убили 10 месяцев назад. Перед тем, как случиться этому несчастью, Валентин занял у него тысячу рублей, и теперь не хотел отдавать эти деньги Юриной жене. Та позвонила мне и попросила помощи.

И вот я подумал: «Пойду к Валентину и расскажу ему о Христе. О деньгах говорить не стану. Господь подействует на его сердце, и он вернет деньги».

Придя к нему домой, начал рассказывать Валентину и его жене обо всем, что прочёл в книгах о слове Божьем.

– А мы всегда верили в Бога, – в один голос ответили они, – и все это знаем уже давным-давно.

Затем Валентин вышел в другую комнату, и некоторое время я разговаривал с его женой наедине. Минут через двадцать он вернулся и сказал мне:

– Я слушал, что ты говоришь. Ты как будто все наизусть выучил. У людей на это годы уходят. А я тебя знаю: ты шага без денег не сделаешь. Ты работаешь на ЦРУ, и платят они тебе тысяч двадцать в месяц, не меньше. Иначе ты и не стал бы все это учить, и ни в какого Бога ты не веришь.

Как же ты можешь знать, что не верю? – удивился я.

– А у тебя бороды нет, и в церковь ты не ходишь, – быстро ответил Валентин.

– Ну, а при чем тут борода? – уже раздражаясь, изумился я.

– Как же, батюшка всегда с бородой. И, потом, видишь, как ты занервничал-то, а верующий человек нервничать не станет. А я ведь все это так говорил, чтобы тебя немного позлить. Вообще-то знаю, зачем ты пришел, – продолжал он. – Наверное, будешь говорить, чтобы Юркины деньги отдал. Я у него брал, ему бы и отдал, если бы он жив был, а она – проститутка, и ей деньги не отдам.

Когда он сказал все это, я сразу же решил не возражать, и промолчал.

– А насчет Бога, так мы верим больше тебя, и фамилия у меня не какая-нибудь, а Богданов. Это значит Богом данный. Вот так-то, – выразительно посмотрел он на меня.

Домой я приехал в подавленном состоянии: по моим планам Валентин должен был обратиться к Господу и вернуть деньги, а вместо этого обвинил меня в невероятных вещах, да и просто посмеялся надо мной. Я чувствовал себя духовно избитым. А на другой день меня ждало новое испытание.

Была очень хорошая погода, и мы решили поехать за город. Света пригласила одну верующую женщину и ее сына Сергея. Ему было около 17 лет. Он был очень худой и высокий, показался мне застенчивым. У таких ребят, как правило, проблемы с девушками, – невольно подумал я.

Мы разговаривали о Библии, о церквях, о Боге. Сергей отвечал односложно, и по его высказываниям я понял, что он верит в разумное начало сотворения мира, но чтением Библии себя не утруждал. Как-то незаметно разговор зашел о репрессиях, о Ленине. Было такое впечатление, что Сергей проснулся. Он назвал Ленина гением, а марксистско-ленинское учение единственно правильным. Несколько раз я ловил себя на том, что мой взгляд притягивают его потрепанные джинсы. Они были велики и сидели на нем несуразно.

– Ну что конкретно тебе дало это учение? – спросил я.

– Во-первых, его извратили, а во-вторых, при чем здесь я или вообще какой-то человек в отдельности? – ответил он вопросом на вопрос, в упор глядя мне в глаза и медленно краснея.

В его голосе появились металлические нотки, от застенчивости не осталось и следа.

Я должен был что-то отвечать. Дух нашего разговора внезапно резко переменился. В моей голове роем промелькнули мысли: и зачем я ввязался в этот спор, надо во что бы то ни стало взять себя в руки, не показывать раздражения и как-то свернуть спор. Как можно спокойнее спросил:

– Чего же стоит такое учение, которое легко извратить? Оно мертво. Больше того – вредно и опасно.

– Если бы Ленин был жив, все было бы по-другому, – ответил Сергей.

– А как ты думаешь, Ленин был причастен к расстрелу царской семьи? – спросил его.

– И правильно сделали, что расстреляли, – мгновенно ответил Сергей. – Ведь кто-то из них мог претендовать на власть.

– Но и ему, бедняге, власть не досталась, – изо всех сил скрывая раздражение, а потому стараясь говорить как можно тише, начал я.

Видно, слово «бедняга» по отношению к Ленину, показалось Сергею таким кощунством, что он не нашёлся, что ответить, а только смотрел на меня, вытаращив глаза.

– Сначала в него стреляли, потом он долго болел и умер, – продолжал я. – А ты знаешь, отчего он умер? – спросил его.

Глаза Сергея налились яростью, он вынул руки из карманов.

– На что ты намекаешь? – почти прокричал он, и с презрением глядя на меня, добавил: – Есть же такие люди, которые собирают всякую грязь и готовы вылить ее на самое святое.

Машинально я оглянулся по сторонам. Хорошо, что мы в лесу, в городе Сергей просто сдал бы меня за антисоветскую агитацию первому же встречному милиционеру.

«Как я мог ввязаться в этот беспредметный спор? – спрашивал себя уже дома. – Окажись рядом садовая лопата, мальчишка мог просто ударить меня по голове, убить, как комара. Наверное, его даже не судили бы за это».

Раздумывая таким образом, взял Евангелие и стал перелистывать страницы, мысленно продолжая спорить с Сергеем. В голове мелькали фразы, аргументы, которые надо было высказать ему. Если бы меня попросили в тот момент повторить хотя бы один стих из того, что читал, ни за что на свете не смог бы этого сделать. Я раздвоился: в руках держал Евангелие, глаза бегали по строчкам, перелистывал страницы, и в то же время продолжал спорить об учении, которого толком и не знал.

Не помню точно, сколько времени находился в этом странном состоянии, только внезапно обнаружил, что читаю один и тот же стих: «Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые: не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете их» (Мтф. 7:16–20).

Несколько раз приходил к матери, говорил ей о Христе. Она смотрела на меня, как на больного, слушала молча. Когда сказал ей, что надо покаяться, ответила: «Мне-то в чем каяться? Я всю жизнь прожила честно».

Один раз приезжал к ней с Сашей. Она слушала его также молча, и задала только один вопрос:

– Если Бог есть, почему же Он допускает столько зла? Войны, болезни, смерти детей?

– Больше, чем сделал Он для спасения человека, сделать невозможно, – ответил Саша, – Он Сам пришел и умер за каждого из нас. Если вы поверите в это, Он войдет в ваше сердце, изменит его, откроет вам Свой мир и ответит на все ваши вопросы.

В конце разговора мы с Сашей помолились, чтобы Бог открылся ей.

И вот я рассудил: если наши слова до нее не доходят, может быть, ее убедит какая-нибудь книга. И принес ей книгу Демоса Шакариана «Наисчастливейшие люди на земле».

Мы немного поговорили. После нашей ссоры прошло чуть больше месяца, и хотя виделись уже несколько раз, тень обоюдной обиды всё ещё отгораживала нас друг от друга.

Я раскрыл книгу и стал читать вслух. Смог прочесть лишь полстраницы. Вдруг комок подкатился к горлу и слёзы потекли ручьём. Понял, не смогу их остановить. Отложил книгу, пошёл в ванную, умылся холодной водой, вытер лицо. Решил, во что бы то ни стало взять себя в руки. Снова начал читать, но всё повторилось.

Невозможно описать эти слёзы покаяния. Они текли внутрь, в мою душу, будто вымывая накопившуюся за долгие годы грязь. Одновременно чувствовал, как по груди разливается тепло прощения. Мне было мало этих слез. Мало этого прощения. Стиснул зубы, чтоб не издавать никаких звуков. Спазм так охватил меня, что непроизвольно кивал головой, словно говорил: «как же я виноват, как же я виноват». Несколько раз заходил в ванную и вытирал слёзы, но так и не смог читать.

Как сейчас помню долгий, недоуменный взгляд матери и её слова:

– Что с тобой стало? Ты изменился. Ты стал другим…

Примерно, в это же время Саша дал мне прочесть книжку «Ученые: мы верим в Бога». Она была маленького формата, я везде носил ее с собой и постоянно заглядывал в нее. Некоторые высказывания ученых о Боге мне очень нравились, пытался выучить их наизусть. Особенно понравилась мысль (не помню имени ученого), о том, что душу человека можно сравнить с радиоприемником, а любой радиоприемник без батарейки мертв. По его мнению, вера – как батарейка, благодаря которой мы настраиваемся на одну волну с нашим Творцом. Дух этой книжечки заставлял распрямиться, поднять голову вверх.

Помню, читал ее в вагоне, потом вышел на остановке и пошел по переходу. Было много народу, два потока людей быстро шли навстречу друг другу. Неожиданно, горячая мысль пронзила грудь: «Среди этого множества людей Творец Вселенной знает меня, Он любит меня. За что? Ведь я же лукавый, до мозга костей корыстный человек». Чувство огромной благодарности, как прилив волны, начало заполнять меня. Мои губы непроизвольно шептали: «Спасибо, Господь! Ты нашел меня на краю пропасти. Я был уверен, что все бессмысленно, что умру, и черви съедят меня. Ты даешь мне новую жизнь». Волна нарастала. Я почувствовал, что начинаю говорить вслух. Люди, идущие навстречу, смотрели на меня. Повинуясь порыву, я добежал до какого-то угла, повернулся ко всем спиной, стал повторять: «Спасибо, Господь!» – и не мог остановиться. Новая горячая волна прошла от ног до головы, принесла и оставила в моем сознании ясные слова: «Я тебя не оставлю».

В них не было намека на похвалу или угрозу, на какие-то условия.

Ещё долго в моей груди горел сильный огонь.

После того, как в мою жизнь вошел Христос, появилось иное ощущение времени – оно не летело теперь, как стрела. Может быть оттого, что я больше надеялся не на себя, а на Него, и постоянно ждал, что Он еще откроет мне, что покажет? А ведь когда ждешь – время не летит так быстро!

Когда первый раз сказал сестре, что обратился к Господу, она иронически улыбнулась и спросила:

– Это твое новое увлечение, да? Ты теперь в христианство ударился? Ну, и что тебе дал твой Христос?

Мало-помалу завязался разговор. На мой вопрос, верит ли она в Бога, она ответила, что у нее свой Бог в душе.

В следующий раз, когда заехал к сестре по какому-то делу, мы тоже стали говорить о Боге. Сестра была вдвоем с подругой, и они по очереди, как на перекрестном допросе, задавали мне вопросы.

Напряжение постепенно нарастало. Подруга, ее звали Нина, тоже сказала, что у нее Бог в душе, а потом добавила, что она вообще святая, потому что за свою жизнь много добра сделала людям.

Когда они услышали от меня слова Христа – «не думайте ни о пище, ни об одежде» – обе раскипятились, как кастрюли. А ведь я привёл слова из Евангелия, их сказал Христос, Который, как они говорили, у них в душе. Почему же их надо отвергать?

– Ну, ответь нам, – наступала сестра, – если человека бьют, ты пройдешь мимо, или заступишься?

– Видишь ли, – начал было я, – в слове Божьем…

– Да причем здесь слово Божье! – возмутились обе подруги разом. – Ты ответь, заступишься или нет?

Помню, засек время. До того момента, когда мне удалось сказать то, что считал нужным, прошло 25 минут.

Я сказал, что для Творца Вселенной нет ничего невозможного, и что Он может изменять души людей. В подтверждение рассказал, как впервые, после обращения к Христу, поступил не в соответствии со своим характером и привычками, а по слову Божьему. Было это так.

Я остановил на улице такси и сел рядом с водителем. Вдруг подбежал какой-то грузин и стал ругаться, оскорблять меня, говорить, что он первый заметил такси и останавливал его, а я перехватил машину. Причем, оскорбления были не только в мой адрес, но и в адрес моих родственников. Но, видимо, таксисту подходил мой маршрут, он поехал, и я ничего не успел ответить. Во мне все кипело. Не знаю почему, но я вспомнил: «Молитесь за проклинающих вас». Так я немедленно и сделал. «Господь, – сказал я, – у меня нет зла на этого человека, ему, наверное, не открыт Твой мир, мир добра и любви. Если это так, Господь, прикоснись к его душе. Успокой его душу».

В тот день только поздно вечером я, к своему удивлению, вспомнил об этом грузине и понял, что произошло невероятное: Господь мгновенно успокоил меня, дал мне то, что я попросил для другого человека. Ничего подобного со мной никогда не случалось. Обычно в таких случаях гнев переполнял меня, и я самым серьезным образом мысленно разговаривал со своими обидчиками. Отвечал оскорблениями на оскорбления и ощущал в себе сильнейший порыв отомстить.

– Ну, понятно, ты забыл про этого грузина, – сказала сестра. – Ты всегда в делах, и это просто выветрилось из твоей головы. Но если не будешь думать ни о пище, ни об одежде, откуда же все возьмется? Что посеешь, то и пожнешь, – добавила она с досадой и раздражением.

Прошло больше восьми месяцев после дня моего рождения, на котором все перессорились. И вот наступил день именин матери. Помню, мы с Ольгой и Олежкой приехали немного раньше назначенного часа. К моему удивлению, сестра уже была у матери. Наше появление, очевидно, прервало какой-то важный разговор. Они выглядели, как люди, которые раньше других узнали новость, но еще не решили рассказать ее другим.

Через несколько минут мать возбужденно рассказала о том, что произошло с ней накануне. Вернувшись, домой из магазина, порядком устав, она поставила сумку с продуктами, достала ключ и стала открывать дверь. К своему изумлению она обнаружила, что ключ застрял в замке, и не только не открыл дверь, но его невозможно было вытащить. Провозившись еще минут десять, она позвала на помощь соседа. Тот принес инструменты, но тоже не смог ни открыть дверь, ни вытащить ключ из замка. Тогда, воспользовавшись соседским телефоном, они позвонили в ЖЭК и вызвали слесаря. После получаса новых бесплодных усилий и сосед, и слесарь категорически объявили, что есть только один выход: сломать замок и, может быть, даже дверь, а затем вставить новый.

– Вы, мамаша, пока подумайте, и если что, позвоните мне, – сказал слесарь. – Но лучше это дело отложить на завтра, потому что у меня такого замка нет, да и поздно уже, рабочий день кончается.

– Когда все ушли, – продолжала мать, – я села на табуретку возле двери и подумала: «Вот так подарок к завтрашним именинам. Не дай Бог никому».