Остров Марго

Рита смотрела на Марка заворожённо – сразил её вовсе не рискованный фокус с рукой, а настоящий научный опыт, проведённый мальчиком. Наконец произнесла:

– Ну и дурак тогда.

– Почему дурак? – Марик даже не обиделся, чего на девчоночьи глупости-то обижаться.

– Нам Григорий Степанович что рассказывал? Сначала в космос отправили не человека, а собачку. Вот и тебе надо было сунуть в пустоту курицу или кролика, а потом самому лезть.

– И вправду, – мальчишка удивился. – Только лицензия нужна, чтобы кролика взять.

– Какая лицензия?

– А вот такая! Девчонкам лицензий не дают, они только для охотников.

Когда шли домой, Марик вдруг ощутил, что мир вокруг и он сам как-то странно изменились. И всё это из-за девочки. Её присутствие рядом утвердило его на земле, отделив от ковчега, от папы и мамы да и от всего остального мира. Теперь он не подчинён чему-то внешнему, а сам может и должен менять всё вокруг… Разобраться в этих новых ощущениях не дал голос Риты:

– Марик, а Григорий Степанович твой друг?

– Дед? Нет… он же дед.

– А кто твой друг?

– Ну, Кузя друг.

– Кто это?

– Кузя? Да кибер наш.

– Какой же он друг! Это не человек.

– Ну и что? Он играет со мной, мультики показывает.

Девочка закусила губку, повторила упрямо:

– Робот не человек.

– Кузя не робот, а кибер. Он думает и говорит, как мы, по-человечески.

Спорить с этим было трудно. Наконец Рита нашлась:

– Твой Кузя в Бога не верит.

– А вот и верит!

– Нет, не верит.

Размолвка почти не омрачила их первого путешествия. Проводив Риту до калитки, Марчик вприпрыжку побежал домой.

* * *

– Сектант? Где ты слышал это слово? – епископ Игнатий в упор посмотрел на Марика. Его дабл-тело, полупрозрачное, как в старинной стереосвязи, слегка колыхалось в центре класса. Обычным даблом, целиком копирующим человека, Преосвященнейший не позволял себе пользоваться, тем более в общении с детьми на уроках Закона Божьего.

– Ну… у взрослых слышал, – замялся Марик. Не говорить же, что папа в шутку так маму называет. И вообще, напрасно он рассказал учителю про Кузю, который накануне на вопрос Марика, существует ли Бог, ответил как-то странно: «Бог есть и его нет». Получается, что настучал на своего друга да ещё за глаза обозвал его нехорошим прозвищем!

– Кибер не может быть сектантом, – пояснил архиерей. – Хотя это любопытно… квантовый релятивизм. Возможно, это почва для будущих ересей.

– Владыко, – почтительно осведомился Марик, – а как это, Бог есть и его нет?

– Я же сказал! Это релятивизм. Так мыслит квантовый компьютер, перебирая вероятности правильного ответа. Его мышление строится на одних только допущениях, вероятностях. А мы сразу мыслим сущим, потому что сами сущие от Бога. У нас всё определённо – если есть, то реально есть. Наша окончательная определённость есть оборотная сторона абсолютной неопределенности – той свободы, которую нам даровал Господь. Мы свободны принять Его или нет. Спрашивается, зачем это Богу? Без свободы нет любви, а Господь ждёт от нас как раз любви, ибо мы дети Его. Как уже сказал, мы сущие от Сущего, поэтому можем ощущать Его и любить.

– Владыко, – руку подняла Рита, – значит, рассуща не может полюбить?

– Как же он полюбит другое «Я», если не осознаёт своего «Я»?

Рита украдкой скосила глаза на Марка. Тот сидел рядышком со скучающим видом – всё-таки занятия с дедом поинтересней Закона Божьего.

* * *

В начале июня Григорий Степанович объявил:

– Ну что, Маркуша и Маргоша, хоть и проучились вы всего ничего, а календарные каникулы вам положены.

– Ур-ра, каникулы! – гаркнул попугай, переступая лапками на качающемся обруче.

– Ты, Аргуша, тоже можешь отдыхать, – милостиво разрешил дед и подмигнул детям: – А чтобы вы, ребятки, не болтались по ковчегу, вам будет открыта песочница.

«Песочницей» дед называл детскую креаплощадку, устроенную папой Марика за озером в пустующей оранжерее. Это было круглое помещение диаметров в триста шагов, вполне подходящее для простеньких ролевых игр – с неглубоким погружением в виртуал.

Первое, что выбрали дети из списка игр – приключения на необитаемом острове после кораблекрушения.

– Надо придумать название острову, – предложила Рита.

– Я уже придумал. Остров Маргарита. Мне нравится, красиво.

– Ну… ладно, – согласилась девочка. – Только лучше остров Марго. Или Мэг. Так короче.

Две недели они играли запоем: носились по острову как угорелые, охотились на зверей, обследовали лагуны, строили жилище. Потом интерес поугас.

– Игра в поддавки у нас, – сидя вечером у костра, пожаловался Робинзон своей Пятнице. – Помнишь, как мы хижину из листьев строили?

– Конечно! Всё рассыпалось.

– Потому что ни топора, ни ножа не было. А тут раз – и разбитый корабль на берегу нашёлся, с инструментом. Подсунули нам.

– Малышковская игра, – согласилась Рита и потянулась к котелку, чтобы деревянной палочкой, выструганной Марчиком, помешать варево.

– И вообще… Заметила, какие стенки у пузырей толстые?

– Пузырей?

– Ну да, которые вокруг нас. Я вот всё думал: как наш большой остров, который в длину пять километров, поместился внутри оранжереи? Она же раза в три меньше острова. Спрашивал у Кузи, а он молчит, потому что в игре мы должны сами всё разгадывать.

– И ты разгадал?

– Ага…

– Ну, не тяни!

– Помнишь я говорил тебе, что нашёл космолёт и что для него нужен выпрямитель пространства, чтобы в Эос полететь? Так вот! Этот прибор где-то здесь находится. Только он не выпрямляет, а искривляет пространство. Но это пустяки, на нём должен быть переключатель…

– Стой. Получается, мы здесь в каком-то искривлении?

– Ну да, пространство искривлено и свёрнуто в пузыри. Внутри такого пузыря скреачено всё, что мы здесь трогаем, все предметы, а на его стенке нарисовано то, что ещё не скреачено. Мы переходим через стенку – и всё нарисованное впереди сразу креатится, а что было, что осталось за спиной, становится нарисованным. Вон видишь пальму на берегу? Она нарисованная. А пойдём туда – и пальма скреатится.

– То есть мы тут кругами ходим?

– Молодец, догадалась! Только не кругами, а перевёртышем. Мне папка рассказывал, что на краю вселенной есть такое искривление, что когда корабли летят вперёд, то прилетают туда, откуда вылетели.

– Твоему отцу я верю. А твоим пузырям… Признайся, что ты их выдумал!

– Нет, не выдумал. Я их вижу, стенки эти. Они должны быть незаметными, прозрачными, как у мыльного пузыря, но здесь такие толстые, что хоть рукой трогай, – Марик для значительности сделал паузу и закончил словами деда: – Криворукие виртуал делали.

– Врушки это! Кибер, домой! – выпалила Рита, и на пару секунд наступила тьма, после чего дети оказались в круглой зале с голыми стенами.

– А я думал, ты тоже видишь, – с сожалением сказал Марик.

– Никто этого не видит, а ты сочиняешь, чтобы похвастаться. Давай признавайся!

– Ладно, – Марик встал с пола и подал руку подруге, – завтра я тебе одну штуку покажу.

Утром, вернувшись в игровую, дети отправились в поход – на гористую оконечность острова. Там они поднялись на мысок, который с трёх сторон обрывался вниз, в зелёную гладь океана. Шум набегавших волн едва доносился снизу.

– Марчик, стой! – испугалась Рита. А Марк продолжал идти к обрыву.

– Стой!!

Марк шагнул в пропасть и… продолжал идти, но уже навстречу Рите.

– Здесь сломанная стенка пузыря, – сообщил он. – Я же говорю, криворукие виртуал делали. От этой стенки ничего не креатится, она только назад отбрасывает.

Рита долго отказывалась шагнуть в «сломанную стенку», Марик её уговаривал, бросал камни в невидимую оболочку, показывая, как они отскакивают. Наконец Рита шагнула туда и удивилась, когда обнаружила, что идёт в противоположном направлении.

– Этот тупик я на второй день нашёл, когда птичьи яйца собирал. Помнишь, у меня ещё лука не было и я не мог охотиться, – поделился Марик. Рита обиделась:

– А я тебе все секреты рассказываю…

– Извини. Я подумал, тебе станет неинтересно на острове, если это покажу. А мы так здорово играли!

– Никогда передо мной не извиняйся.

– Почему?

– Потому.

После похода на мысок интерес к игре и вправду пропал. По сценарию Робинзон с Пятницей должны были построить лодку, доплыть до соседнего острова, возглавить племя папуасов, сразиться с пиратами, захватить корабль и отправиться к Острову Сокровищ. Но строить лодку уже не хотелось. Дети перетащили часть нажитого добра на мыс и провели там весь следующий день. Сидели, свесив ноги в пропасть, смотрели в океанскую даль и о чём-то говорили. О чём – на следующий день Марик не смог вспомнить. А ещё играли в пристенок, бросая камешки в тупик креареальности.

– Марик, ты мухлюешь. Как у тебя это получается? – раздосадовалась девочка, когда биток соперника, отскочив от невидимой стенки, в очередной раз стукнулся о её камешек на земле.

– Мухлю-юешь… нахваталась словечек у деда. Я выигрываю, потому что вижу, куда бросать.

– Что ты видишь?

– Стенку вижу! А ты её не видишь.

– Опять врёшь, – вздохнула девочка. Верить в чудесные способности друга ей не хотелось: рассущник никогда не сможет полюбить – так владыка Игнатий сказал, а рассущесть Марка происходит из-за всех этих странностей. Лучше бы их не было.

* * *

Время – их живое, биологическое время, самое ценное, что есть у вечника – весёлым резвым жеребёнком неслось вскачь, бездумно оставляя позади неувиденное, необговоренное, непонятое. Промелькнули годы. У подростков появились свои интересы и занятия, но иногда возвращались они в песочницу, где время никак не ощущалось. Выбор в детской игротеке был огромен: путешествия, сражения, головоломки в лабиринтах брошенных городов. Как-то раз Марика пронзило незнакомое чувство щемящей, всепоглощающей тоски. Они гонялись в облаках на авиетках, спереди у которых имелись раструбы, засасывающие водяные капли. Марик огляделся: в какую сторону полетела Ритка? Проделанные в облаках коридоры затягивались туманом, и Марик вдруг понял, что потерял подругу. Потерял навсегда. Её больше не будет. Стало холодно и пусто внутри, и это было непереносимо.

Однажды, когда Марик взахлёб рассказывал ей о первых гэстах – биомеханических роботах, которые управлялись дистанционно и, как даблы, копировали людей, – Рита его прервала:

– Мар, зачем тебе это? Роботы, механика.

– Мне интересно, как всё начиналось. Я, наверное, в академии на историю технологий пойду.

– Подожди, а как же физика? – Рита постаралась скрыть вспыхнувшую на лице радость. – История – это гуманитарный предмет! Значит ты пойдёшь к креоникам, как и я?

– Ну, куда ж ты без меня, – Марик рассмеялся. – Отцу я сказал, что сначала историю науки изучу, а потом уж…

Разговор с отцом произошёл неделю назад. Говорили о поступлении в академию. По окончании школы юноше требовалось определиться с будущей специализацией – чем он займётся в ближайшие тридцать-сорок лет. Рассеянные по космосу люди могли бы вообще ничем не заниматься, благо роботизированные ковчеги кормили своих насельников и поддерживали их вечную жизнь. Собственно, большинство ничего и не делало, ища развлечений и новых ощущений, креатя себе экзотические даблы с нечеловеческими органами чувств, расширяя, как они утверждали, горизонты самосознания. Остальная же, малая и активная, часть человечества пыталась найти смысл своего существования в науке и творчестве. Рисуя перед сыном перспективы, Сергей Старков разложил всех «активистов» по полочкам, и оказалось, что их всего-то четыре вида.

БИОЛОГИ-ЗАРОЖДЕНЦЫ – они смирились с концом научного прогресса и всей человеческой истории, наступившим после открытия Эоса. По их мнению, человечество, признав своё фиаско, должно оставить после себя в физической вселенной активную разумную жизнь, которая бы помнила о людях и была им благодарна. Для этого зарожденцы выводят генетически новую породу существ, с заложенным в них коротким периодом эволюции.

ФИЗИКИ-ПИОНЕРЫ – эти не смирились с концом истории и решили преодолеть саму причину остановки прогресса, поэтому ищут возможность в буквальном смысле обойти тупик, в который упёрлось человечество, погрузившись в Эос. С помощью космических зондов пионеры надеются выйти за пределы макрокосма и в физическом теле проникнуть в Эос, чтобы подчинить его своему физическому бытию. Это, по их мнению, продолжит прогресс и откроет перспективу для открытия новых миров и сущностей «за Эосом».

ХУДОЖНИКИ-КРЕОНИКИ – признают завершение технического прогресса, но не истории человечества. Эос открывает человеку неограниченные возможности для художественного творчества – вплоть до сотворения в Эосе новых совершенных вселенных, что возводит homo creans на самую вершину эволюции. В творчестве нет предела для совершенства, оно бесконечно, и это вполне согласуется с обретённым вечнобытием.

ИСТОРИКИ-ВНЕВРЕМЕННИКИ, они же РЕКОНСТРУКТОРЫ – не считают историю человечества завершённой или не завершённой, поскольку, на их взгляд, история циклична, и прошлое может переживаться как настоящее, если реконструировать историческую действительность и поселиться в ней. Стимулом для создания виртуальных матриц Земной истории стала разрушительная война глобов и стоперов, в результате которой человечество лишилось родной планеты. И многие поддержали благородную идею – с помощью эоскомпьютера скреатить Землю. Сохранившаяся в электронных носителях информация (письменная и визуальная, банки данных интернет-сетей) позволила воссоздать целые континенты, ландшафты, города с сёлами и населить их ботами – копиями людей с искусственным интеллектом. По замыслу вневременников, если охватить реконструкцией всю историю человечества и закольцевать её на саму себя, то можно получить чистое историческое бытие, в котором можно жить вечно, проникаясь бездонным бытийным смыслом.

Между собой четыре сообщества «активистов» никак не конкурировали, иногда находя почву для сотрудничества. Например, художники-креоники могли удовлетворить свои творческие амбиции, участвуя вместе с историками-вневременниками в их реконструкциях земных ландшафтов и городов. А вневременники пользовались академиями креоников, открывая на их базе свои факультеты.

Православная Церковь относилась к этим сообществам нейтрально, больше симпатизируя, как ни странно, научникам – пионерам и зарожденцам. Даже на богопротивный, казалось бы, замысел биологов сотворить новое существо взамен человека смотрели сквозь пальцы. Мама Марика в лицах пересказывала диалог с одним батюшкой, который резюмировал: «Ну что же, милочка, Сам Господь заповедовал нам печься о братьях наших меньших. Ибо блажен праведник, иже и скоты милует». Тот факт, что «скоты» находятся ещё в пробирках, батюшка снисходительно оставлял за скобками. Учёные прямодушны и честны, и это Церкви импонировало. А вот вневременники с креониками, как объяснил Марчику отец-физик, это что-то мутное. Официально креоники вроде как лояльны Церкви и любят цитировать из 150-го псалма: «Хвалите Бога во гласе трубнем, хвалите Его во псалтири и гуслех, хвалите Его в тимпане и хоре… Всякое дыхание да хвалит Господа». Мол, чем же художники-креоники занимаются, создавая всё более совершенные произведения искусства, как не тем же самым – прославлением Господа? И разве не для этого предназначена вечность, каковая, например, дарована ангелам херувимам, непрестанно и вечно поющим осанну пред лицем Божиим? На такое вопрошание креоников о смысле вечной жизни Церковь мягко отвечала, что люди – не ангелы, и предостерегала об искушении впасть в ересь духозаветников-эосфоритов, призывающих к «исходу в дух».

После того, как Марка зачислили в академию, в его комнате появилось гэст-кресло, какие он видел в будуаре у мамы и в папином кабинете.

– Кузя, давай испытаем, – предложил юноша, опустился в кресло и почувствовал, как запястья охватили браслеты внутривенного питания, а промежность обволокло щекотное дренажное поле.

– Куда хочешь отправиться? – раздался голос кибера.

– А это… просвечивать лучами меня не будут? Ну, считывать матрицу тела?

– Считывание уже произведено, информацию я передал, и в эоскомпьютере готова матрица.

Юноша представил, что где-то там, за пределами вселенной, его, Марка, тело плавает в загадочном Эосе, готовое просочиться через квантовые дырочки в любой уголок космоса. Стало жутковато.

– Давай навестим Ритку, – решился он.

– Правильный выбор, – одобрил кибер, – поскольку для тебя гэстинг-приём открыт только в доме Выгорецких и больше нигде.

– Так действуй! – досадливо отозвался Марик. Было стыдно перед Кузей: вот ведь, заранее не подумал об открытых каналах. Гэстинг возможен только там, где хозяева тебя знают, доверяют и дают допуск для креатинга в своём доме. Значит, Ритке тоже поставили гэст-кресло, и она уже позаботилась о допуске для него?

Марик пошатнулся и едва не упал – тело его стояло на двух ногах в знакомом холле, рядом с цветочной тумбой. «А в тумбе-то у них креатор для гостей, – догадался мальчик. – Значит, это я из неё вылез?» Всё вокруг было странным и… не настоящим. Лицо обдало холодом, заледенели и кончики пальцев, словно он застрял в «стенке пузыря» при переходи из одной виртуальной локации в другую. «Наверное, такой обратный эффект. Если для меня настоящего даблы не настоящие, то, когда я дабл, настоящее должно быть не настоящим, а даблы настоящими…» Мысли путались, и не сразу вернулось самообладание.

– Кузя, доложи о визите.

– В доме никого нет. А Маргарита в саду.

Выйдя на улицу, Марик обошёл дом и на заднем дворе среди яблонь увидел фигурку подруги. Рита стояла, вытянувшись вверх и подняв руки с опрыскивателем к кроне дерева. Лёгкое платьице просвечивалось на солнце… Марик и раньше замечал, какой женственной стала та мальчиковая девочка, с которой раньше играл в песочнице, и не раз испытывал горячее к ней влечение. Но сейчас он только любовался, словно девушка неживая статуя.

– Марик, привет! – замахала рукой подруга. – Иди сюда!

– Чем занимаешься?

– Гоняю букарок инсе-кти-цидами. Тьфу, язык сломаешь. Ты бы сказал своей маме, чтобы она убрала этих жучков, надоели уже.

– Ну да! У мамы каждая букашка сосчитана. А ты не мучайся, скажи Кузе, он робота-садовника пригонит.

– Да уж, только ботов здесь не хватало, – фыркнула Ритка. – Сад на то и сад, чтобы самому садить, всё должно быть по-настоящему.

«Так и жучки тоже настоящие», – хотел возразить Марик, но, давно уж примирившись с женской логикой, спорить не стал. Помолчав, произнёс:

– А ты ничего во мне не замечаешь?

– Постригся, что ли? – оглядев с ног до головы, предположила Рита.

– Я дабл.

– Вот те раз! – огорчилась подруга. – А я хотела сюрпризик вечером устроить, заявиться к тебе в дабле. Опередил.

Марик смотрел на Ритку и не мог понять её огорчения. Это же такой пустяк по сравнению… с чем? С тем тоскливым одиночеством, что вдруг накатило на него? С мертвенным холодом в груди? И этот холод никто не разделит с ним, даже самый близкий человек.

Академия и трибунал

На высокой входной арке академии креоники мерцали три слова: КРУО КРИО КРЕО. Что означает сей девиз, Марик не знал. Он стоял у гэсткреатора в начале лестницы и ждал когда оттуда вылепится Ритин дабл. Затем они поднимались по длинной каменной лестнице с высокими парапетами, на которых в бронзовых подставках средь бела дня горели факелы. В мраморном холле нашли указатель: «Вступительная лекция для 1-го курса, ректор А.С. Пышных. Второй этаж, северная аудитория. 9.30».

Аудитория была стилизована под старинный лекторий в форме амфитеатра с деревянными лавками и спускающейся вниз, к кафедре, скрипучей лестницей. На лавках в молчании сидели юноши и девушки. Найдя свободное место, Марик усадил подругу, устроился сам и с любопытством огляделся – сверстников, кроме Риты, он никогда не видел, а тут были ещё и чужаки, мумми. Но вот появился лектор – своим массивным, рыхлым телом он едва втиснулся за кафедру. Марик шепнул Рите: «Интересно, он специально такой дабл под свою фамилию скреатил?» Прочистив горло, академик Пышных заговорил:

– Приветствую вас, дети мои, в стенах этой почтенной аудитории. Я буду краток. После моего напутствия вы разойдётесь по разным факультетам, и пять лет каждый будет идти своей дорогой. Но двигаться вы будете в одну сторону, и ждать вас будет одна награда – высокое чистое творчество. Да, творчество! Это единственное, что вносит смысл в существование нашей молчащей бездушной вселенной. И к его обретению человечество восходило в течении всей своей истории.

Что есть наша история? Это круо, крио, крео. Kruo – на древнегреческом языке это существительное «рогатый скот» и глагол «биться, бодаться». Таковыми были люди от первобытных времён вплоть до завершения войны глобов и стоперов. Человечество непрестанно убивало себя в войнах, оно было безумно, у психиатров имелся даже термин «круомания» – то есть маниакальное стремление вредить себе, биясь головой о стену. Затем с появлением криогенных стазис-камер наступил период kryo – «холод, лёд», в котором мы с вами и пребываем. Человечество теперь пытается себя сохранить, избегая не только войн, но вообще каких-либо рисков для жизни. Человек быкоголовый ушёл в прошлое, но чего мы достигли? Заморозки развития. И выход только один – в creo, что означает «творить». Человек креонический – вот венец, которому…

Краткого напутствие не получилось, академик, похоже, упивался ролью мудрого патриарха, пестующего неразумную молодь. Марик делал вид, что внимает ему с превеликим уважением. В древние времена, как предупредил его отец, учителя получали за свою работу денежную плату, а теперь воздаянием стала сопричастность ученика идеям и мыслям учителя, что конвертируется для учителя в самый ценный в вечножизни капитал – в реализацию своего Я: «Меня знают, следовательно я существую». Так что любое проявление неуважения к преподу было не только оскорбительно, но влекло за собой отчисление из академии.

Наконец всех развели по факультетским корпусам. До начала первого занятия ещё оставалось время, и в общем коридоре толпились студенты-историки, знакомились друг с другом. К Марку подошёл совершенно лысый парень с татуировкой на кончиках ушей, так что казалось, будто уши его венчаются кисточками.

– Меня Эдом зовут, – назвал он себя. – Как тебе речуга толстопузого дедули?

– Да… про быкоголовых он, конечно, знатно завернул, – Марик постарался подстроиться под иронический тон парня.

– А ты из этих, рогатых? – уважительно спросил Эд. – Мощный клан. А я из рысей. Мы новички в Магистрали, наш сектор недавно появился, поэтому детализации маловато, вот и пришёл изучать мифологию. Значит, будем вместе?

– Я вообще-то на отделении истории технологий, – уточнил Марк.

– Не понял… так ты не оборотень?

– Ты имеешь в виду, превращаюсь ли я в животных? Нам вера запрещает иноморфизм, ну, отходить от человеческого облика.

Эдик ошарашено смотрел на сокурсника:

– Ты это, живород, что ли? Тьфу! Ну, попа-ал…

Лысый парень резко повернулся и пошёл прочь, как от прокажённого. Прозвенел колокол, и все заспешили в свои аудитории.

Вводная лекция по истории технологий Марику понравилась, хотя местами она вгоняла в сон. Читал её старичок, чем-то похожий на Григория Степановича. Такой же патриотический. Если дед, рассказывая о космонавтике, начинал всегда с русского Гагарина, то этот затеял рассказ с русского Маера, открывшего Эос. Видимо, решил с ходу увлечь слушателей приключенческой историей.

– В конце двадцатого века в одном из русских секретных институтов работал молодой математик-программист Герман Маер. Для военных он придумывал абсолютный шифр, который бы ни один суперкомпьютер не смог взломать. Такой шифр для кодирования и раскодирования требовал очень много переменных ключей, состоящих из случайных чисел. А где их взять, абсолютно случайные-то?

Старичок-профессор весело оглядел аудиторию и заговорщицки приложил палец к губам:

– Тш-ш… сообщу вам страшную тайну: наш мир детерминирован, в нём нет случайностей вообще. Повторяю: нет во-о-обще! В замкнутой системе, каковой является наша вселенная, все события заранее прописаны в некоей вероятностной матрице. Это как в бильярде: один шар ударяется о другой, он катится и задевает третий, тот касается других шаров – и все эти передвижения можно смоделировать от начала и до конца, в них нет и не может быть неопределённости. Как говорил великий астроном и математик Пьер Лаплас: «Дайте мне начальные условия, и я рассчитаю весь мир». Это осознал и наш Маер. Но не сразу. Бросив математический инструментарий, он попытался построить генератор абсолютно случайных чисел на изменчивости внешней среды. Использовал при этом «шум» полупроводников и случайные перепады напряжения в электрической сети. Такой генератор действовал и мог использоваться в криптографии. Но Маер видел, что внешняя среда всё же детерминирована, возмущения в ней происходят в результате…