Журавушки

Поднялся. Опять вздохнул, словно уезжал на долгое время, хотя намеревался вернуться дня через три-четыре – это крайний срок, а в лучшем случае хотел управиться за день-другой. Поднял сумку, вышел, закрыл замок на два оборота и стал спускаться по лестнице.

Он решил съездить в родную Васильевку, где не был лет двадцать, а может, и поболее того. Последний раз приезжал, чтобы с родителями попрощаться.

Они на старости лет надумали к младшему сыну перебраться. Давно велись разговоры, но как-то отрывками, а может, Павел не прислушивался, мимо ушей пропускал. Павел думал, что они просто мечтают, как мечтают все люди, чтобы бросить все дела и уехать на край света и зажить как в сказке. Ан нет, не мечтали – эти разговоры правдой оказалось. Сказали, словно точку поставили, и стали собираться в дорогу. Что можно, продали, что-то раздали, но всю обстановку в доме оставили. Так, на всякий случай…

Теперь в Васильевке никого из близких родных не осталось, чтобы вот так приехать и остаться на день-другой. И поэтому Павел перестал ездить в деревню. Не к кому, да и незачем…

Павел вздохнул, вспоминая Васильевку. Многие из ребят, кто уезжал учиться, отслужв в армии, не возвращались в родные деревни. И получалось, а может, так и должно быть в этом мире, что на первом месте была своя семья, а родители и родной дом, где они родились, откуда выпорхнули в новую жизнь, – это уже дело десятое.

Да, скорее всего, так и есть. А получится ли вернуться туда, где мать с отцом, бабка с дедом, где дом родной и березка под окнами, которую вместе с батей сажали, где журавушки кружатся над округой и курлыкают, тревожат душу, и болит она, ноет, покоя не дает. Получится ли вернуться – неизвестно…

Младший братишка Васька решил остаться там, где служил. Жизнь понравилась на берегах великой реки, про которую песни слагали, а он, редкий раз приезжая в деревню, хвастался фотографиями своего домика на окраине старинного городка, чуть ли не на берегу реки. Спокойная размеренная жизнь, никакой суеты, и люди приветливые. Живи и радуйся.

Васька остался в тех краях. Женился. Ребятишки пошли. Работа хорошая. Живешь, как на курорте отдыхаешь. А что жена? Моя благоверная самая что ни на есть наилучшая, которая будет родителей любить и почитать.

И получилось, что из всех детей, а в семье было пятеро сыновей, родители выбрали младшенького. Последышек всегда роднее, чем другие дети. Можно было в деревне докуковать свой век, но колхоз развалился, работы не было, даже в магазин приходилось тащиться в соседнее село.

Вот так местные жители стали потихонечку уезжать из деревни. Одни продавали свои дома, а другим приходилось бросать. Некоторые уезжали, не задумываясь, потому что надеялись на завтрашнюю светлую жизнь, а иным горько было расставаться с родными местами, но никуда не денешься, нужно устраивать свою жизнь.

И родители Павла уехали, а дом оставили сыновьям. Сказали, двери дома для всех открыты. Живите, сколько душе угодно. Ну, а кто вздумает вернуться, тому и дом достанется. Правда, дом – это громко сказано. Изба. Пусть не старая, но уже далеко не новая. Там прошло детство, там они в школе учились.

Павел, а следом за ним и братья перебрались в город. И началась жизнь, как у многих. Павел отучился в училище и поступил в техникум, а после защиты диплома по распределению попал на завод. Потом была армия. И, демобилизовавшись, он поехал не в деревню, где ждали родители, а вернулся в город и снова пришел на свой завод. Жизнь вошла в свое русло. Незаметно стала стираться деревня из памяти.

У него не было тяги к родному дому, не было тоски по родному дому. Может потому, что уехал рано и сразу вписался в городскую жизнь, которая стала для него куда ближе, чем деревенская.

Он не забывал родителей, изредка ездил в деревню. Женился. Родился сын. Павел стал брать сынка с собой, чтобы свежим воздухом подышал, молочка парного попил, фрукты-ягоды покушал. Жена отмахивалась от деревни. Всегда занята, всегда времени не было. И оставалась дома. А потом все рухнуло. Павел не знал, что сыграло, но однажды жена собрала вещи и ушла.

Свою первую любовь встретила. Снова искра пробежала между ними, да такая, что пламенем полыхнула. Она бросила мужа и сына, и укатила с этой первой любовью на край света. И пропала. Ни одной весточки от нее не получил. Ни разу не поинтересовалась сыном. Видать, первая любовь затмила собою всё, даже чувство материнской любви.

По-чёрному запил Павел. Не то что с горя, от обиды запил. Всё для жены делал, чуть ли не на руках носил, не пьянствовал и не буянил, как другие, а она подхватилась и умчалась со своим ухажером.

Когда приезжал в деревню, отец пытался поговорить с сыном, когда он запил, а потом махнул рукой. Сказал, что шелуха сама отпадет и Пашка вернется к нормальной жизни. И правда, он пить бросил, но глубоко внутри обида осталась.

Возненавидел всех баб. Но пришлось спрятать её – эту обиду, когда на маленького сына посмотрел. Ну и ладно, пусть укатила, а сын-то с ним остался, решил Павел. Нужно было его воспитывать, на ноги ставить. Это бабе привычнее, а мужику – ох, как тяжело воспитывать ребенка! Особенно первые годы, но потом втянулся.

Были женщины, а как без них-то? Он не монах, чтобы до конца дней поститься. Были. Всякие. И сами приходили, и он ходил в гости. А некоторые хотели замуж выйти за него. Ну и что, что с ребенком, зато мужик серьезный и тем более с квартирой – чем не жених. Они хотели, а Павел руками-ногами отмахивался от этой женитьбы. Достаточно одного раза. Вдоволь нажился. И отмахивался от невест, как от мух назойливых.

Павел спозаранку приехал на вокзал. Сразу в кассу сунулся, пока народу маловато было. Взял билет. Вышел на улицу и присел возле киоска на лавку. Киоск еще закрыт. За стеклом пусто. Две-три газеты виднеются, стоит тарелка на виду – и всё на этом. Напротив еще один киоск. Газетный. Свежая пресса. Правда, свежей не пахнет. Некоторые газеты пожелтели, а на других видны пятна, но всё равно продают. И люди берут, лишь бы скоротать время до отъезда…

Донесся невнятный голос из громкоговорителя. Пассажиры заволновались, а некоторые поднялись, подхватили поклажу и заторопились к автобусу, стоявшему в конце перрона. Павел проводил взглядом пассажиров. Поерзал на неудобной скамейке. Нахмурился. Поднял сумку. Расстегнул и заглянул внутрь. Слава богу, не забыл сунуть сверток с бутербродами. Испугался, что на столе оставил.

Всё началось после снов, которые стали одолевать Павла, когда его отправили на пенсию. Покоя не стало от них. Пока работал, отвлекался: сутолока, постоянно с людьми, день пролетит – и не замечал, а возвращался домой, на душе становилось привычно тоскливо, и ждал ночь, чтобы побыстрее завалиться спать. Ухайдокается за день, не успеет к подушке прислониться, уже цветные пятна закрутились перед глазами. Вроде что-то снится, а утром поднимется и ничего не помнит.

А потом он затосковал, когда сына в армию забрали. Ждал, что он вернется из армии и всё веселее будет, а сынок, охламон этакий, долго скрывал, что не собирается возвращаться в родной дом. Письма присылал, что остался на сверхсрочную службу, а сам демобилизовался и остался жить там, где служил. Писал, что на работу устроился. Встретил девчонку. Недолго гулял. Женился. Свадьбу не играли. Просто расписались – и всё на этом. Пока в общаге поживут. К весне обещают комнату выделить.

Павел аж подпрыгнул, когда письмо прочитал. Обманул, засранец! Отца родного не послушал и женился! Ах, ты, так, так и еще разэтак! Гром и молнии метал.

Ругался не из-за того, что сын в родной дом не вернется, а обманул его и женился, что рано хомут одел, но в душе-то другого опасался. Боялся, что сын пойдет по его стопам. Он никогда не рассказывал сыну про его мать. Не хотел травмировать неокрепшую душу ребенка, а потом, когда сын вырос, вопрос отпал. Может, сам сынок догадался, а может, кто-нибудь правду рассказал.

Павел боялся, что сын не успеет нажиться, как жена вильнет хвостом, как и его мать, смоется с каким-нибудь ухажером. Боялся, что сын наступит на те же грабли. Написал ему, чтобы приехал с женой. Посмотреть и понять намеревался, что за девка вскружила голову сыну.

Вскоре они приехали. Девка как девка. Ничего примечательного. Маленькая, худенькая, да еще конопатая в придачу. На улице встретишь и мимо пройдешь. Замухрышка, одним словом. Павел бы мимо нее прошел, а сын налюбоваться не может.

Видать, что-то в ней было, чего Павел не увидел или не успел заметить, потому что недолго они пробыли в гостях. Сноха лаской брала – папа, папулечка, для вас гостинчики привезли, а вот рубашечку купили, примерьте, а он хмурился, ворчал и близко не подпускал. Всё на сына обижался, что обманул его и женился, но придет время, будет локти кусать.

Вскоре они уехали, но обещали, что станут навещать, но возвращаться в родной дом сын не захотел. Сказал, что там ему лучше живется. И дом есть, и семья появилась. А потом шепнул отцу, мол, пора бы и тебе жениться, ты ж еще не старый. Хохотнул, глядя на обескураженного отца. И уехал.

Павел так и остался бобылем. Хоть частенько вспоминал слова сына о женитьбе. Ему не хотелось приводить новую жену в родной дом. Привык к одиночеству. И казалось, что женщина в доме – это лишнее. Сам в силах за порядком следить да поесть приготовить, а чтобы каждый день перед глазами маячила чужая женщина – нет, и не дай бог начнет командовать – этого он уже не выдержит. Ладно, пришла в гости, посидели, выпили, шуры-муры, а утром ушла, и он забыл про нее. И так до следующего раза. Правда, чаще сам старался ходить. Так и жил затворником.

Сын три раза приезжал. Уже дедом его сделали. Две звезды на погоны получил. Павел радовался, чего греха таить, но в глубине души боялся, что спугнет эту радость и сын пойдет по его стопам. Очень боялся! Пусть живут, пусть! Ничего не стану говорить, не буду советы давать.

А старость незаметно подступила. Не успел оглянуться, на пенсию отправили. Вроде бы работай да работай еще, в душе молодым чувствовал себя, но время подошло, и сказали, мол, пора, дорогой Павел Иванович, место освобождать для новой смены, пора на заслуженный отдых отправляться.

И правда, Павел никогда не думал, что у человека может быть столько свободного времени… Теперь не нужно торопиться на завод, куда ни свет ни заря поднимался и тащился в любую погоду. Всё, теперь можно лежать и поплевывать в потолок. Даже зарплату, как он назвал пенсию, будут домой приносить. Месяц провалялся на диване, а тебе еще за это деньги платят.

Не жизнь, а малина! Но вскоре эта жизнь стало угнетать Павла. Привык, что всю свою жизнь работал, что нужен был, пусть не всем, но многим – этакий винтик в большом механизме, а тут взяли и отправили на пенсию. Первые дни отдыхал, можно сказать. Отсыпался. До обеда в кровати валялся, газеты почитывал или телевизор смотрел…

Автобус гремел разболтанными дверками. В салоне пахло бензином. Было прохладно. Пассажиров мало. Но Павел знал, что по дороге автобус начнет притормаживать возле каждой деревни, и в салоне станет тесно. Многие ехали с сумками и узлами. Дорога дальняя, чтобы скоротать время, начинаются долгие дорожные разговоры ни о чем, а если прислушаться, в основном говорили о жизни. У каждого находились истории, которыми они делились. И поэтому долгая дорога казалась всегда короткой.

И опять Павел вернулся к своим снам. Одолели в последнее время. Никогда не тянуло его в деревню, уж думать-то забыл про неё, а гляди ж ты, снится и снится она. Даже странно это. Раньше были сны, но какие-то расплывчатые, неясные. Мелькнут, а поднимешься – и не можешь вспомнить. Так, всякая ерунда снилась…

А теперь измучился. Почти всю жизнь в городе прожил. Ну, родился в деревне и первые годы провел там, а потом умотал в город и выбросил из головы эту Васильевку и деревенскую жизнь, потому что у него началась своя жизнь – городская, в которой места не оказалось для села. Не зря же говорят, что человек ищет где лучше…

К примеру, взять родителей. Они тоже родились в деревне и до самой старости прожили в Васильевке, но пришло время, бросили дом и хозяйство и подались к сыну. Значит, не держала их деревня. Родители обратно не вернулись.

И Павел вздохнул, вспоминая свою Васильевку…

Его словно магнитом притягивало к этой малой родине, где прожил-то всего ничего. Днем отвлекался за повседневными заботами-хлопотами, а вот ночами хоть глаза не закрывай. Не успеет уснуть, а Васильевка перед глазами. Картинки из детства появлялись. Уж забыл ребят, а во сне всех по именам вспоминал. На речку Ветвянку бегали. Там дерево было, склоненное к воде. С него ныряли. С весны и до осени купались. Играли на берегу, а потом рыбачили. А журавлей столько было в округе, что диву давались. А потом батя рассказал, что души погибших солдат в журавушек переселяются. И летят они во родные края, и курлыкают над домами, словно просили, что эхто они – отцы и сыновья вернулись с поля боя. И кружили над ними, и курлыкали. И оставались жить мертвые рядом с живыми. Павел думал, что отец обманывает, сказки рассказывает, а присмотрелся – и правда, кружат птицы над домами и курлыкают, словно рахговаривают, да не каждый понимал их…

Ребятни много было в деревне. Вечерами домой не загнать. И всё это стало приходить во снах. А бывало, утром проснется, а в голове еще сон плавает. Понимал, что на кровати лежит, даже рукой за одеяло хватался, но в то же время казалось, что находится в деревне и сейчас донесутся голоса друзей, и они куда-нибудь помчатся. И всё это было таким явственным, что протяни руку, и ты окажешься в прошлом.

Это пугало его, но в то же время притягивало. Хотелось помчаться на вокзал, взять билет и отправиться в деревню, где его ждут родители и братья. А потом сердце словно в кулак сжимало, а родителей-то давно уж нет, и братья разлетелись, и никто не вернулся в опустевший родной дом, все забыли о нем, как забыл и Павел. Дом, от которого одни развалины остались…

Да, так и есть – самые настоящие развалины. Даже не руины, а головешки. Это средний брат постарался. Выпивать стал. А где пьянка, там никакой жизни не будет, семейной тем более. Всё было: работа, семья, жена и дети. Живи и радуйся!

А он стал в рюмку заглядывать. Человек чем старше, тем мудрее становится, а он покатился по наклонной. Давно дети выросли. Уже своими семьями живут. Живи и радуйся, а он запил и с каждым днем всё чаще и чаще стал в рюмку заглядывать. Жена с детьми пыталась ему помочь, а его не остановить. Стал руки распускать. И жена не выдержала, ушла.

Он стал кочевать от брата к брату. Вспомнил, что братья есть. У одного пожил. В душу нагадил. У другого побыл – и тоже со скандалом его выпроводили.

А Павел не стал дожидаться. Сгрёб его в охапку и в Васильевку увез. Немного навел порядок в родительском доме и оставил жить там. Все вздохнули с облегчением. Думали, пристроили брата.

Ан нет, радость была недолгой. Уснул с папироской. Пьяный был. Так полыхнуло, даже соседний дом сгорел. Ладно, в нем никто не жил. А он, сволочь этакий, успел выскочить. В чем был, в том и смотался. А куда – никто не знает. Видели, что он на попутку садился. Сколько искали, но бесполезно. Может, где-нибудь пристроился и живет, а может, давно на свете нет.

Да, многое приходило в сновидениях. Словно опять в детство возвращался, и снова начиналась жизнь по второму кругу. И ведь, зараза, всплывает такое, о чем уж давно забыл, а тут приснится.

Павел взглянул в окно автобуса. Почти полдень, а они еще не добрались. Дорога в колдобинах. Лето дождливое. Машины всю дорогу поразбивали. Автобус ехал медленно. Если встанет по дороге, потом не доберешься. Попутки то и дело шныряют, но не останавливаются. Пролетят мимо, обдадут потоком воды из лужи, и пока приходишь в себя после грязного душа, их уже след простыл. Автобус неторопливо объезжал рытвины, притормаживал, а потом медленно набирал скорость, чтобы снова перед возникшей ямой притормозить. И так всю дорогу. Он запахнул куртку, прислонился к окну и закрыл глаза.

– Павлик, Пашка, поднимайся, пора домой, – едва слышно раздался над ухом голос отца. – Скоро солнце встанет, а ты дрыхнешь.

И хрипловатый смешок донесся.

Павел вскинулся и вздрогнул. Оглянулся и нахмурился. Видать, задремал в автобусе. Гляди ж ты, даже здесь приснилось, как ходили с отцом на рыбалку. Бывало, с вечера отец брался за дела. Павел помогал ему. Изо всех сил старался. По пятам за отцом ходил. Всё делать приходилось. И навоз убирали, на старом корыте за сарай вывозили и в кучу укладывали. Забор подправляли, и песок возили, глину из оврага привозили. Нужно баньку подмазать да печка местами облетела, тоже мазануть нужно, а еще…

Они отправлялись на рыбалку, когда солнце скрывалось за горой. Брали узелок с едой – это на всякий случай, бутылку молока, Павел прихватывал пук удилишек, через плечо вешал брезентовый подсумок с крючками, леской и всякой мелочевкой, без которой не обойтись на рыбалке.

Набрасывали на плечи старые фуфайки, чтобы ночью не замерзнуть, и неторопливо спускались по меже между огородами к речке. И Павел неторопливо шагал рядом с отцом, с гордостью поглядывая по сторонам. А как же! Он же с батей на рыбалку отправился! Редкий мальчишка мог похвастаться этим. Весь вечер готовились, а еще всю ночь будут сидеть. И сидели. На берегу, отец разводил костер. Костер на рыбалке – это первое дело, как он говорил. Дрова всегда под рукой были. Разведет. Рогульки воткнет. Котелок повесит. А как без ухи на рыбалке? Нельзя! Пока было светло, налавливали мелочевки: плотвичек, окунишек да верховок. Отец чистил рыбу, чуточку картошки, лук и прочую мелочь. Он не торопился. Словно специально время тянул, а Павлу было невтерпеж. Подгонял батю. Главное – это не количество пойманной рыбы, а ожидание возле костра.

Отец садился на камень, доставал папиросы, исподтишка посмеиваясь над ерзающим сыном. Закуривал. И, выждав долгую паузу, начинал о чем-нибудь рассказывать, а Павел пристраивался возле костра, обхватывал руками колени и застывал, слушая отцовские рассказы. А бывало, не дожидался ухи и не замечал, как засыпал на берегу.

Утром, едва начинало светать, отец поднимал его, ставил перед ним кружку с пахучим чаем, совал в руки лепешку, испеченную матерью, а потом, дождавшись, когда он съест, протягивал кукан с пойманной рыбой, какую успевал наловить, пока Павел спал, сам подхватывал котелок с ухой, и они возвращались домой…

И вот такая ничего не значащая мелочь стала донимать его ночами. Ну что такого в этой рыбалке? Не счесть, сколько раз ездил с друзьями по рыбалкам за долгую жизнь. Везде побывал. На реках ловил, на озерах, даже на море рыбачил. Казалось бы, привык, а простая удочка с пробковым поплавком из детства покоя не дает. Он уж думать забыл про нее, а она приходит во сне и бередит душу своими воспоминаниями. И на душе становилось как-то неспокойно, что ли… Утром глаза откроет, а сам еще в снах находится, и опять всплывают картинки далекого прошлого, и снова начинала болеть душа…

И еще припомнилось. Однажды отец, возвращаясь с рыбалки, остановился в кустах и приложил палец к губам, мол, молчи и слушай. Павел остановился. Завертел головой. Сначала не понял, что слушать-то, а потом отовсюду стали доноситься соловьиные трели. Да так громко, столько много, аж казалось, уши заложило.

А отец поманил за собой и кивнул, мол, смотри на траву. Первые лучи легли на траву, и она засверкала всеми цветами радуги, а на ней застыли журавушки. Там и сям они виднелись словно изваяния. И Павел стоял, опасаясь шагнуть вперед. Казалось, сделай шаг, и вся прелесть утреннего рассвета пропадет. Но отец снова подтолкнул и кивнул, пора домой. И они зашагали по узкой тропке, стараясь не задевать траву, на которой лежали драгоценные росные россыпи…

Да, сны постоянно возвращали его в прошлое. Туда, где были родители и дом, где его ждали. Да, ждали, а он уехал и голову не ломал, как там деревня поживает. Не прирос к ней душой, чужой казалась, когда приезжал на выходные или в отпуск, и всё торопился обратно в город, который стал для него куда ближе, чем родная деревня. И уезжал. Автобус не успеет отъехать от остановки, а он уже мыслями в городе. По нему скучал больше, чем по Васильевке и родителям.

Автобус притормозил. Громыхнули дверцы. Кто-то прошел по салону. Взревел мотор, и автобус дернулся раз-другой. Павел, задумавшись, взглянул в окно, с недоумением посмотрел на старую облезшую остановку, потом встрепенулся. Вскочил. Подхватил сумку и заторопился к выходу.

– Эй-эй, подождите! – невольно вскрикнул он, когда шофёр нажал на газ. – Задумался, чуть было мимо деревни не проехал.

– А мы всю жизнь мимо проскакиваем, – кто-то сказал в автобусе. – Не думаем о тех, кого оставляем, а мчимся вперед, лишь потом понимаем, когда теряем.

Он остался стоять на обочине. Взглянул вслед автобусу, который взобрался на небольшой холм, кому-то посигналил и исчез, направившись по маршруту. Загавкала собака, невесть откуда выскользнувшая. Бросилась под ноги Павлу, но тут же отскочила, едва он замахнулся на нее, и снова гавкнула, а потом неторопливо затрусила по обочине. Выполнила свою работу – и теперь можно спокойно бежать по своим собачьим делам.

Павел смотрел по сторонам. Казалось бы, радоваться нужно, наконец-то приехал в родную деревню, в которой столько лет не был, а на душе камень появился. Он еще в автобусе почувствовал. Едва отъехали от города, и стало тоскливо, на душе тяжесть появилась. Чем ближе подъезжали к Васильевке, тем тяжелее груз становился. А сколько в деревню рвался. Наконец-то приехал, а зачем и для чего – он не понимал.

Не нужно было ворошить прошлое, потому что никогда не знаешь, какие сюрпризы тебя ожидают. А прошлое в сновидениях к нему пришло и растревожило душу, затеребило. И Павел не удержался и помчался сюда, чтобы посмотреть на деревню и постараться заглянуть в свою душу и понять, почему она рвется сюда.

Деревня расположена на пологих холмах. Редкие дома разбросаны по склонам. Огороды спускались к речке Ветвянке, упираясь в обрывистый берег, заросший кустарником. И возле каждого огорода были тропки к воде. Интересно, а если пройти берегом, можно попасть на место, где рыбачили с отцом? Павел пожал плечами. Слишком долго его не было.

Павел топтался, озираясь. Не знал, куда направиться. Взглянул на солнце. Долго добирались. Уж давно на вторую половину дня перевалило. Не успеет оглянуться, как вечер настанет.

У кого бы на ночлег остановиться? Павел опять стал озираться. Тишина. Редкий раз донесется шум машины, послышался собачий лай и следом мукнула корова. Павел посмотрел на редкие дома, разбросанные по склонам холмов. Раньше плотно стояли, а сейчас словно стариковские зубы – два покосились, один шатается, и три пенька-фундамента видны – это и есть сегодняшние, забытые богом и людьми, деревни.

Павел вздохнул. Подхватил сумку и неторопливо направился по обочине в сторону домов. Шагал, с любопытством посматривая по сторонам. Изменилась Васильевка. Сильно! А если вспомнить детство, вообще не узнать деревню. Это она раньше была деревней, а сейчас превратилась в деревушку.

Деревушка-старушка, лучше так назвать. И жители, наверное, такие же. Старики да старухи остались, а те, кто помоложе, по городам разъехались. Одним захотелось легкой жизни, а другие от трудностей бежали. И он уехал. Жалеет? Не задумывался… Павел пожал плечами. Некогда было думать.

В молодости казалось, словно на свободу вырвался. После деревни и редких поездок в райцентр он оказался в огромном городе с новыми друзьями, он всё больше отдалялся от родной деревни. Ей как-то места не нашлось в его душе. И он старался не вспоминать про нее, тем более не говорить, где родился, когда у него спрашивали. Стеснялся что ли…

Павел чертыхнулся, думая про жизнь. Вот уж радость великая, что сидит дома и никуда носа не кажет. Ездить некуда. Братьев много, а общение к письмам и открыткам сводится. Привет, брат! Привет! Как дела? Всё нормально. А у тебя? Тоже пойдет. Вот и ладушки. Вот и вся переписка.

На пенсию вышел, и друзья незаметно стали исчезать. Вот и получилось, что в конце жизни остался один и не знает, чем заняться. День прошел – он радуется. А ночью закроет глаза – и снова деревня напоминает о себе. Поднимется и курит одну за другой. И так до утра мается со своим одиночеством и снами.

Павел приостановился и закурил. И правда, как-то не заметил, что жизнь пролетела. Павел остановился. Некуда торопиться. Вот она – деревня, и он здесь же. Павел закурил. Отошел на обочину, заросшую травой. Поставил сумку. Рядом присел. Курил, посматривая по сторонам, где-то в вышине курлыкали журавли, и сразу же припомнился рассказ отца про солдатские души, что переселялись в журавлей и летели они к родным домам, и курлыкали протяжно и печально. Гляди же ты, и сейчас они курлыкают. И Павел задрал голову, пытаясь рассмотреть журавлей. Иногда хмурился, но чаще задумчиво смотрел на деревню. Вернее на то, что осталось от некогда большой деревни. Здесь дом. Там дом. А тут печная труба видна, а вон там крыша провалилась и только стропила заметны среди кустов. А здесь вообще несколько домов, как корова языком слизнула.