Зов из глубины веков

Я был вынужден ночевать первую ночь в лесу. Это стало для меня настоящим кошмаром. Голодный, озябший и больной, рыдая и жалея себя снова и снова, я укрылся еловыми ветвями, и сидя в страхе в овраге, не сомкнул глаз до самого рассвета.

К большому несчастью я бродил по лесу еще около трех дней, пока совсем не выдохся и не выбился из сил. Я понял, что на этом все должно закончиться, так как я не выживу и умру. Мои нервы были на пределе. И в тот момент я уже почувствовал, что у меня начинается какое-то помрачение сознание, хотя я полностью отдавал отчет во всех своих действиях. Когда мне пришлось встретить в лесу третью ночь мое сознание будто пронзило кинжалом, и мне в голову начали приходить хаотичные фатальные представления, что отныне я не могу жить и не могу умереть. Это было какое-то пограничное состояние, какая-то галлюцинация, когда я достиг предельного напряжения нервных и психических сил. С другой стороны для меня самого этот опыт стал по-настоящему роковым.

На четвертый день я все же вышел из леса на знакомую мне дорогу, по которой добрел до деревни. Мой сожитель вызвал фельдшера, после чего меня отвезли в больницу.

Я помню, как лежал в постели несколько дней, едва приходя в сознание. У меня обнаружили воспаление легких. К счастью, вскоре я пошел на поправку.

Еще позже я уехал из этой деревни и отправился в большой город, где начал учиться в университете. Но этот опыт в лесу, когда я пережил умопомрачительное приключение полностью изменил мою жизнь.

– Это очень драматичная история, – произнес я с задумчивостью, глядя на Германа. – Больше всего меня удивляет, как я похож на вас в некотором отношении.

– Да. И я вижу в вас себя в молодости. Такое случается.

– И что это значит? Эти представления, что вы не можете жить и не можете умереть.

– Я долго думал об этом. Эти идеи пришли ко мне спонтанно, и в них в этот момент говорило все мое существо. Это было полным поражением в том смысле, что я оказался жалким глупцом, который пытается прыгнуть выше своей головы. То, что произошло было реакцией неподготовленного человека на попытку вырваться из обычной повседневной жизни в область чистой метафизики, когда наше Я сталкивается с исконными мифологическими представлениями.

– Вот как. Это похоже на какое-то психическое расстройство.

– Дойти до помешательства это поистине страшное наказание за то, что ты хочешь оторваться от слишком нормального человеческого существования. Гордыня здесь это само по себе безграничное устремление к познанию, которое по стечению внешних обстоятельств отводит человека от обычной адаптации в социальной среде. Я слишком самоуверенно бросился в это приключение и последствия оказались удручающими.

– И как же быть в такой ситуации?

– Никогда не нужно терять самообладания. Нужно во всем знать меру, чтобы не жертвовать при этом нормальным состоянием здоровья. Без страдания в жизни невозможно, но также мы не должны усложнять себе жизнь еще больше.

– Понимаю. В некоторой степени мне знакомо это чувство отчаяния и безысходности существования.

– Что вы имеете в виду?

– Просто депрессия. Я жил всегда обычной городской жизнью, где это часто встречается.

– А когда это началось?

– Когда я заканчивал учиться в академии. Я понял, что изобразительное искусство не для меня. Я потерял интерес к этому и в то же время, также обратил свой взор к религии.

– Да. Человеку обязательно нужно знать, с чем он сталкивается в своем опыте. Конечно, есть и случаи, граничащие с настоящим безумством и тотальной глупостью. Но это только крайние случаи. Всегда можно понять содержится ли бред в мышлении человека, когда он впервые погружается в царство метафизики.

– Вы встречали такое?

– Это люди подверженные всеобщим предрассудкам. Они часто не могут в полной мере освоить, осмыслить опыт, который им открылся, и поэтому начинают привлекать для толкования этого опыта эзотерические системы различного толка. Кто-то вступает в секту, кто-то выстраивает свои бредовые взгляды, которые зиждутся на мессианстве, мании величия, или все банально сводится к магическому мышлению.

– Такое встречается, правда.

– Можно продуктивно возделывать сад своей души, не становясь экзальтированным и психически неполноценным человеком. Нужно только знать, что происходит в твоей голове с объективной точки зрения. Ведь наше сознание подвержено различным одержимостям архаичными идеями и представлениями, которые нужно уметь расшифровать и дифференцировать, разложить их по полочкам в своем сознании.

– Ясно. Я не привык к вашим сложным рассуждениям, но что-то все же мне дается понять.

– О. Я, наверное, уже утомил вас своими разговорами. Прошу прощения. Меня прорвало, не могу наговориться.

– Все в порядке Герман.

– Как этюд портрета?

– Пока получается очень незамысловатый набросок.

– Ну и хорошо. Главное, что получается. Пусть он останется таким, как вы его сделали сейчас. Вы создали его таким, как видит ваше подсознание.

– Ладно. Как скажете. Вообще, в картине я сам всегда тщетно пытался передать саму силу и красоту образа, но всегда думал, что важна техника, умение правдоподобно изобразить действительность. В этом я тоже не преуспел. Я понял, что я бездарный художник. Поэтому не стал заниматься этим.

– В классической живописи, правда, во многом важна техника. Но не только в этом суть живописи. Есть различные течения. Наверняка вы могли бы найти то, что вам близко.

– Классическая живопись это эталон. Но классическая реалистическая живопись остается для меня слишком сложным непосильным делом. Художник или умеет от природы писать с абсолютной фотореалистичностью или не умеет. Третьего не дано.

– Так значит, вы не нашли себя на этом поприще и оставили поиски навсегда?

– Да. Я искал долгое время, но в итоге у меня просто пропал всякий интерес к этому.

– Я вас понимаю Альберт. Но думаю, что вы поспешили. Нужно время, чтобы понять, к чему у вас лежит душа. Возможно, для этого должны пройти даже годы.

– Может вы и правы. Я уже практически создал общий рисунок. Могу показать вам.

– Нет. Давайте оставим это в тайне. Когда вы закончите портрет полностью, тогда и раскроете эту тайну, а я поделюсь с вами своей. Идет?

– Какой же вы скрытный человек Герман…

Глава тринадцатая

Прошло девять дней с того момента, как Герман предложил мне написать портрет. Все это время по несколько часов в день я стоял у мольберта с кистью в руке, и, рассматривая позирующего мне Германа, пытался достоверно передать черты его лица. Надо заметить, что он добросовестно исполнял отведенную ему роль и старался не отвлекать меня от кропотливой работы с холстом. Хотя избежать полностью этого было невозможно, так как ему то и дело хотелось выпить чашку чая или рассказать мне какую-нибудь интересную историю из своей жизни. Конечно, я был терпим к этому и пытался не реагировать критично на такое поведение.

Всю первую половину дня Герман, как правило задерживался у себя, занимаясь своими делами и делая какую-то работу по хозяйству. Он несколько раз давал и мне особенные поручения, чтобы я помог с готовкой и уборкой дома. В доме не было женщин, поэтому нам приходилось самим поддерживать во всем порядок и следить за тем, чтобы у нас всегда был приготовлен обед и ужин.

Герман очень старался создать уютную обстановку в доме. Он относился ко мне с большой заботой, словно отец к своему сыну. Он ложился спать довольно рано, но перед этим каждый раз предлагал мне разные интересные книги для чтения, уверяя, что человек должен читать книги каждый день, так как при чтении мозг и нервная система всегда будут находиться в тонусе. Поэтому каждый вечер я читал научно-познавательную литературу из библиотеки Германа, а потом укладывался спать на диване в гостиной, размышляя о прочитанном и засыпая в полной тишине.

Иногда мы делали перерывы на рыбалку. Нам удалось выловить достаточно много рыбы за все время, и я получил максимум удовольствия от рыбалки, особенно после того, как начал сам вылавливать язя. Сидя в лодке и закинув удочки в озеро, мы с Германом продолжали беседовать обо всем на свете, и это время, которое я провел с ним запомнилось мне навсегда.

Я заметил, что последние два дня Герман был не в настроении. Он пытался скрыть это всевозможными способами, большей частью отшучиваясь и иронизируя в своем духе. Несмотря на это мы продолжали работу над портретом и он был уже почти закончен. Конечно, это был портрет, который мог изобразить только посредственный художник, но все же что-то в нем было и очень привлекательное для меня самого. И я был безмерно рад тому, что вполне достоверно передал образ Германа и вскоре должен был показать ему портрет. Мне оставалось только до конца проработать самые мелкие детали картины и нанести последние штрихи.

В четверг, после завтрака из перепелиных яиц, ставших моей обычной едой, я сразу же вернулся к холсту, закрепленному на мольберте. Я принялся дорабатывать все эти нюансы портрета, дожидаясь, когда Герман отдохнет и спустится вниз.

Когда он зашел в гостиную, то быстро уселся на стул, где все время сидел.

– Герман, – начал говорить я с приподнятым настроением, – думаю, нам осталось еще пару дней до полного завершения картины.

– Я очень рад этому, – ответил Герман, расчесывая свои волосы на голове. – Честно говоря, я начал немного уставать от ежедневного преображения в статую. Давайте начнем. Нужно закончить побыстрее.

– Да. Я заметил, что вы немного не в духе последние дни.

– Утром звонила Инна. Она сообщила, что приедет послезавтра.

– Уже? А ее дочь?

– Кира осталась жить у отца. Увы. Бывший муж Инны настоял на том, чтобы дочь не уезжала. И сама Кира отказалась ехать.

– Как это грустно. Я полагал, что Инна вернется с ней.

– Да. Инна очень хотела, чтобы Кира приехала. Мне самому очень жаль, что все так вышло.

– Может быть Кира еще вернется в другой раз.

– Надеюсь на это.

Мы промолчали около минуты, после обсуждения ситуации с Инной. И Герман и я были очень озадачены таким развитием событий.

– Ваше отношение к живописи после работы над моим портретом не изменилось? – спросил Герман, пытаясь перевести разговор. – Вы так же скептически относитесь к своим способностям?

– Да. Но я не скрою того факта, что заниматься художественным творчеством очень увлекательно. Мне было приятно вспомнить о том, чем я занимался длительное время. Но все же я никогда не перестану думать, что быть художником это призвание, а не…

Я не успел закончить, как неожиданно Герман покачнулся и облокотился на стену, словно у него сильно закружилась голова. Я быстро подошел к нему и с тревогой схватил за плечи.

– Герман! Что с вами?

– Все нормально Альберт. Я просто немного устал.

– Если вы плохо чувствуете себя, то нужно было сказать об этом.

– Мне нужно сказать вам это Альберт. Да.

– Что? Что сказать?

– Про тайну, которую я говорил.

– Сейчас?

– Я умираю Альберт. Медленно, но верно умираю.

– О чем вы? Как это умираете?

– Это болезнь, которая косит многих людей. Рак.

– Как же так…

Герман осторожно встал со стула и сел на диван. Он глубоко вздохнул и выпил стакан воды, который стоял на журнальном столике. Легкий тремор его рук вызвал у меня обеспокоенность.

– Я прохожу лечение уже около пяти лет. Последний год мне становится хуже, так как возраст берет свое. Мое тело стареет и дряхлеет. Врачи говорили, что у меня есть еще года два. Но я думаю, что уже близок конец.

– Какой ужас! Почему вы мне сразу ничего не сказали?

– Для чего?

– Как для чего? Чтобы я просто знал об этом.

– Теперь вы знаете.

– Как вы могли не сказать мне?

– Я не хотел вас тревожить этим. Не хотел, чтобы вы начали сострадать, как это часто бывает в таких ситуациях. Проявление жалости ко мне было бы очень неприятным. И Инну я долгое время отучивал от того, чтобы она не печалилась и не жалела меня снова и снова.

– Герман я не могу поверить в это.

– Покажите лучше мой портрет. Ведь моя тайна теперь раскрыта.

– Портрет? Он еще не готов.

– Я хочу, чтобы вы показали его. Покажите этот портрет сейчас же!

Я подошел к мольберту и развернул его к Герману.

К моему изумлению, Герман тут же расхохотался во весь голос, словно ребенок.

– Альберт это прекрасно! Просто прекрасно. Какая яркость красок! Поразительно.

– Спасибо. Но думаю, что это теперь уже неважно.

– Этот забавный старик, правда, очень похож на меня.

– И что же теперь?

– Альберт. Я хочу, чтобы вы подарили этот портрет Инне.

– Вы это серьезно?

– Да! Я хочу, чтобы эти краски согревали ее своей теплотой и жизнерадостностью. Несомненно, это будет для нее самым лучшим напоминанием обо мне.

– Напоминанием?

– Когда я умру, то этот портрет должен быть у Инны.

– Герман, как вы можете так рассуждать об этом?

– Как же это великолепно у вас все получилось. Кажется, вы передали всю ироничность и остроумие моей личности. Но при этом он такой серьезный с этими шикарными бровями, которые вы так педалируете. Как будто вся моя жизнь на этом лице. Спасибо вам Альберт.

– Значит, вы просто использовали мои умения, чтобы оставить Инне память о себе?

– Почему вы так говорите? Я просто хотел посмотреть, какой вы из себя как художник.

– Вы увидели.

– Мне кажется, что у вас определенно есть свой стиль, очень яркий и неповторимый. В этой контрастности и лаконичности изображаемого образа вы передаете глубину характера. Даже этот двойной подбородок изображен так правдоподобно, он делает меня таким уродливым, но в то же время таким мужественным. В нем отражается вся моя суть. Вы точно умеете виртуозно писать портреты.

– Прекратите зацикливаться на портрете. Я не могу поверить, что вы не сказали мне о своей болезни. Вы обманули меня. Я чувствую себя шутом.

– О чем вы говорите? Вы знаете, что я отношусь к вам с большим уважением. Я просто не хотел делать трагедии из этого. Вот и все.

– Извините, но я выйду.

Я вышел на веранду дома и с опустошенностью взвалился на плетеный стул. Я был очень подавлен, так как все перевернулось во мне в один миг. Я был зол на Германа, но в то же время мне захотелось зарыдать, потому что он был неизлечимо болен. Слезы так и просились на мои глаза при мысли, что Герман может умереть и я его больше никогда не увижу.

Через несколько минут Герман сам вышел на веранду и сел в свое кресло. Он был весел, и как ни в чем не бывало снова напевал мотивчик из одного известного романса.

– Вы делаете вид, что ничего не случилось? – спросил я с печалью.

– Альберт все хорошо, – ответил Герман, улыбаясь мне. – Пока мы живы, то должны радоваться каждому мгновению жизни. Улыбайтесь миру и людям, даже если вам плохо. В нас и так слишком много напряженности и неудовлетворенности жизнью, поэтому часто люди выглядят раздраженными и озлобленными.

– Но как же ваша болезнь?

– Не нужно об этом сожалеть. Я понимаю, что вам неприятно было узнать об этом. Но я хочу, чтобы вы отнеслись к этому с благоразумием и не сокрушались.

– Но как же так. Как же ваша жена?

– Она уже смирилась с этим. Это обычный ход вещей. Не мне вам об этом говорить. Я уже, в самом деле, как седой старик на вашем портрете. Если моя судьба такова, то я принимаю это как должное. Ничего тут не поделаешь.

– Мне очень больно слышать это. Но почему вы не лечитесь дальше? Ведь можно как-то остановить эту болезнь?

– Это бессмысленно. Врачи ничего не могут сделать с этим. Медицина не способна излечивать такую форму рака. Дорогие лекарства только могут приостановить прогрессирование болезни. Хотя, конечно, некоторые особо необходимые лекарства я принимаю.

– Значит, точно ничего нельзя поделать с этим?

– Нет.

Опечаленный я опустил голову вниз.

– Не теряйте силы духа в любой жизненной ситуации. Мы все лишь букашки на фоне величественной Вселенной. Вы говорили давеча, что медицина могущественная сила в мире, которая одна может помочь изменить жизнь человека. Увы, это не всегда так. Единственная сила в мире, которой стоит бояться это слепая сила природы. Кто знает, что будет с человечеством завтра. Может случится так, что на Землю упадет огромный астероид и миллионы людей погибнут ужасной смертью. Землетрясения, цунами, эпидемии, которые заживо уничтожают тысячи людей. Вот что по-настоящему страшно и трагично. И здесь Бог нам ничем не поможет. Бог может помочь только тем, что даст нам покой в душевной жизни, пока мы живы. На этом фоне обычная смерть одного человека совершенно незначительна. То, что с лица Земли сгинет еще один гоминид с развитым мозгом это не такая страшная беда. Всего лишь закономерность. Всего лишь очередной поворот событий всемирной случайности.

– Вы как всегда в своем репертуаре. Вы серьезно совершенно не боитесь смерти?

– Конечно, я боюсь смерти как и любой человек. Но больше я переживаю осознание тщетности и неизбежности происходящего. Конечно, жаль, что вместе с моими мозгами канет в небытие и мой внутренний мир, которым я всегда дорожил и жил столько времени, накапливая свой опыт и знания. По крайней мере, если я могу подготовиться к этому, то страх со временем отступает. Восточная философия учит поэтому, что жизнь это иллюзия. Ведь человек снова и снова будет рождаться, переживать подобный опыт и снова умирать. Разумеется, до тех пор, пока мы живем счастливо на нашей планете.

– Значит, и смысла в этом никакого нет? В нашем существовании.

– С точки зрения природного мира лично я не вижу никакого смысла. Это всего лишь масштабная игра биологической эволюции. Слепая воля случая, который определил само существование людей. Конечно, для человека смысл есть в том, что у нас есть духовная история, и духовное ядро в каждом человеке может всегда наполнять жизнь осмысленностью в отличие от жизни простого шимпанзе.

– Да. Может, вы и правы. И после смерти, значит, ничего нет?

– Наверное, это чем-то похоже на глубокий сон без сновидений. Когда после такого сна мы приходим в себя, мы как будто возвращаемся из ниоткуда. Мы осознаем в этот момент, что наше Я точно растворилось во время сна. Это кажется невероятным и в тоже время самым обыкновенным делом. Так же и физическая смерть. Когда сердце останавливается, мозг перестает наполняться кровью, и наше сознание уже навсегда улетучивается, так как полностью обусловлено работой мозга.

– А большинство верующих людей думают, что Рай и Ад ждут людей после смерти.

– Конечно. Подобные представления во многом дают великую надежду на спасение души после смерти. Но со смертью физической уходят в небытие и метафизические идеи о Рае и Аде, которые так же являют собой мифологические образы. Такова функция мифа, чтобы давать человеку веру в метафизические сферы, если ему не по силам разобраться в том, что спасение нужно искать здесь и сейчас, пока мы живы. Сила этих представлений помогает верующему достойно принять свою смерть без этого неотступного страха смерти.

– Но возможно ли достигнуть спасения здесь и сейчас?

– Христианство учит, что Царство Небесное в глубине нас самих. Проблема религиозной метафизики состоит в том, что она постигается в отдалении от самого человека где-то в потустороннем мире. Тогда как это потустороннее все то же, что обретается в нас самих. Царство Небесное и Эдем пребывают для нас не после смерти, а в настоящей духовной жизни. В символическом аспекте Царство Небесное, как аллегория выражает определенное состояние духа. Если в жизни мы достигли этого состояния, то мы достигли полной свободы духа, добились подлинного самоосуществления, расширив границы нашего познания и установив зрелое отношение с Богом внутри нас. Это все этапы мифологического миросозерцания, когда человек сталкивается с сакральными символами в себе. Это и дает нам внутренний покой при встречи с физической смертью.

– Тогда, почему похожие мифы распространялись в разных культурах?

– Потому что люди по всему миру исходили из одной и той же формы представления о божественном. Психика у всех людей одинакова. Но в каждой культуре свои локальные, религиозные и мифологические системы, свое содержание, которое в этих системах оформилось. В мифе о воскресающем Христе, к примеру, раскрыто само созревание духовного человека в определенном историческом периоде человечества. Поэтому и смысл этого мифа является действительным психическим опытом. Христос это идеальная фигура, совершенный мифологический богочеловек. Так же, как на Востоке такой совершенной фигурой является Будда, к которой приблизился Сиддхартха Гаутама. В христианстве Иисус из Назарета, как Христос стал носителем этой общечеловеческой мифологической проекции о воскресающем Спасителе. Он выступает символом возрождения духа, поэтому он снова и снова заполняет разум человека живой психической энергией, так как каждый из нас может находить в себе, помимо животного начала еще и духовное начало. И если еще одно Я неминуемо растворяется в небытии, следом за этой смертью рождается новый человек, новая личность, и в нем, как и во многих других людях снова может возродиться духовно Христос. Или же раскрыться очередной будда, которых было много и до Гаутамы.

– А как понимать то, что христианский Бог есть также Святая Троица?

– Троицей обозначена суть глубинного взаимодействия между нашим Я и Богом на протяжении всей жизни. Троица метафизическая религиозная проекция, которая также имеет под собой психическое основание. Сын выступает идеальным символом нашего Я. Сын стремится к познанию Отца, то есть того, что больше нас. Отец представляет объемлющий нас центр психики, и, взаимодействуя между собой, через Святой Дух мы становимся способными наполнять свой разум самыми благими идеями. Под Святым Духом здесь выражена сама психическая энергия, которая движет нашими идеями. Таким образом, в Троице раскрываются стадии отношений между нашим Я и трансцендентным в течение зрелой жизни. Разумеется, все это происходит на символическом уровне, в наших представлениях, в наших тенденциях к самопознанию и саморефлексии.

– Да. Это удивительно. Но я думаю, что мало людей живут этими символами.

– Конечно, не каждый имеет Бога в своем сердце, и не каждый хочет стремиться к мудрости. Но духовность должна являться основой нашей жизни. Не нужно требовать этого от тех, кто живет одним лишь пресловутым материализмом. Окружающая нас природа, космос могли бы для нас не являться, мы бы не видели всего этого, если бы не фактор эволюции. Мы бы не могли осмыслять этот мир, если бы не вторая сигнальная система нашей нервной системы. И сама биология и делает возможным для нас духовную жизнь. Наша природа уникальна в этом смысле. Но телесная жизнь как таковая это только жизнь слепого инстинкта, навязчивого влечения и голода, перманентного обмена веществ в нашем организме. Внешнее влияние окружения, даже любой психический инфантильный образ, который возникает в нас при сексуальном желании вызывает мгновенную телесную реакцию и интенсивную выработку гормонов, и мы полностью становимся охвачены химическими процессами, жаждой удовлетворения наших потребностей. Наше сознание функционирует как обычный физиологический механизм, наша психика отражает этот мир и люди прямо таки утопают в этом всем изначально, теряются в восприятии внешнего мира. Но в этом и мало смысла, жить просто как биологический организм. Ведь нам дано ценить высшее в нас, человеческий дух, грандиозную историю духа, хотя мы и вынуждены следовать тому, что велит наше тело, социум, государство.

– Я согласен с вами. Мы всегда вынуждены следовать правилам игры, даже если нам это не нравится.

– Но когда мы к большой неожиданности узнаем, что наше тело умирает или заболевает, то мы понимаем насколько мы убоги и тленны. Тогда и все химеры общественных конформистских ситуаций и инсинуаций кажутся до ужаса нелепыми и абсурдными перед лицом неумолимого рока. Тогда мы осознаем в полной мере нашу зависимость от биологии, что наше тело лишь материал, химическое вещество, постоянно вырабатывающее гормоны, которые управляют всеми нашими потребностями. А атомы и молекулы вещества, из которого мы состоим могут образовать раковые клетки и загубить весь организм.

– Это действительно прискорбно. Это коснулось вас напрямую.

– Об этом и речь. И если наше сознание с его естественными функциями это продукт химических реакций, то в наших представлениях, уходящих корнями в символы и образы психики, мы давно научились обретать идеальную свободу от этой материальной основы. Свободу в трансценденции, где для нас существует мир универсальных представлений, которые обусловлены не гормонами, а нашей же индивидуальной разносторонностью и гибкостью интеллекта, интуицией в постижении сущности вещей. Достигая этой свободы, мы уже опираемся не на слепой случай жизни, а на наш внутренний мир, на наше безграничное познание, которые освобождают нас от бремени принуждения навязываемого извне. Живя полной духовной жизнью, мы живем познанием, поэтому и наша духовность это движение в познании, когда мы поднимаемся над своими личными устремлениями и смотрим на себя со стороны как на познающего. Тогда мы уже не привязаны тотально к нашей биологии или различным ригидным предрассудкам и ограничениям, так как мы уже живем на другом уровне самосознания. И тогда и сама смерть кажется для нас совершенно обычным явлением.