Трудно быть Ангелом. Книга Х. Крест. Роман-трилогия

– Вы удивительные, русские – бесплатный ужин, а ещё и подарки!

– А-ха-ха, да! До свидания! Чмок-чмок. А это в подарок духи.

– Мэри, у вас муж – миллиардер?

– А-ха-ха! Он беднее меня, но едва ли можно найти более щедрого человека на Земле. И он иногда жутко тоскует по России.

– А ещё, Мэри, ты прекрасно рисуешь! И видно, как Поэт тебя сильно любит!

– Так оно и есть.

– Да, лицо у него решительно приятное и по-настоящему мужественное – очень похож на Fitzwilliam Darcy9. А ты, миссис Мэри, тоже пишешь стихи?

– Весьма неуверенно. А-ха-ха!

– Но как же так, милочка? Это правда?

– Да, до свидания, у вас прекрасное платье.

– Благодарю. Было очень чудесно! И весело!

– Граци миле! Ciao, ciao, ciao! Это подарок.

– О, я в восхищении! Ты очаровательна!

– До скорой встречи. Ciao, ciao, ciao!

Все в полном восторге получили подарки, попрощались, перецеловались, ушли и разъехались совершенно счастливые. Все, кроме девушки-завещание.

Последним уходил Папа и высказал:

– Мэри, дочка, зря ты так грубо с Фотографом, по потенциалу в рекламном бизнесе он круче Уоррена Баффетта10 и Алессандро Прото11, вместе взятых! Но я люблю тебя. Будь счастлива с этим загадочным русским поэтом!

Мэри вошла в кабинет, Поэт капнул в чернильницу каплю святой воды, аккуратно взял ручку с пером и тряпочкой прочистил перо. Мэри подошла и сзади обняла и прижалась к любимому мужу. Поэт улыбнулся, отложил ручку и сказал Мэри:

– Я гостям мог бы много чего рассказать, у них на лицах это было написано. Но правду я не сказал.

– Это очень благоразумно, что не сказал, они не поймут тебя. И так сначала удивил, а потом обидел, сказав про завещание. Она, правда, умрёт?

– Она наркоманка, завтра помрёт от передоза. У неё уже руки дрожат.

– Ты дурно судишь о ней.

– Да, Мэри, я психанул, не сдержался, достали меня! Но, может, я ошибаюсь?

– Успокойся. Все гости в восторге, а-ха-ха, в Италии бесплатно не кормят и тостов не произносят.

– Странно… Мэри, а у тебя, оказывается, много талантов! И эти духи твои явно шедевральные!

– Со мною работает известный в Милане парфюмер и дизайнер духов. Так какой запах тебе нравится в женщинах больше всего? М-м?

– Мне нравится запах любимой голой женщины в постели, жаждущей секса! Запомнила?

– Запах любимой женщины, жаждущей секса?

– Со мной!

– А-ха-ха! Ты удивителен!

– Мэри, что за книга в руках?

– «Джейн Эйр». В постели и перед сном, м-м-м, очень прелестный роман. И я люблю его, классный был фильм – скромная бедная девушка и несносный нувориш-хулиган. Мы идём, милый, спать?

– Нет, я ещё нескоро. Я в кабинете – буду всю ночь бумажные письма писать.

– Пиши на компьютере.

– Виртуальные письма и фотки здесь не пойдут, особо тяжёлый случай; здесь надо настоящее тактильное лекарство – письма чёрно-зелёными чернилами на белой бумаге. И ждут их – частичку благодати и самые добрые слова от меня… Эти письма как белые голуби, словно перелётные птицы и весточки, мои слова далеко полетят. И все, кто жаждут мои книги и письма, – прочитают слова… Они как сироты, их много: и старых, и малых, больных – все ждут утешения. Не жди меня, Мэри, я здесь буду долго. И добрые слова напишу. Иди, иди, любимая, спать. А я после писем ещё выпью вина, тяжело всего себя чернилами – словами излить на белую бумагу. (По лбу побежала грустная упрямая складка, на скулах заиграли желваки.) Я знаю, что по некоторым ангел Аннушка разлила уже масло – и их земной закончится путь. И чтобы потом не плакать мне от бессилия – я выпью сейчас…

Каждое утро люди просыпаются с надеждой на новое счастье, а мои (Поэт кивнул на письма) просыпаются уже без надежды. Но живут всему вопреки (взгляд грустный), и ждут они письма и книги мои… Под подушку кладут, словно живую помощь. Они читают книги – и мечтают, и этим живут. А я что ещё могу дать? Что? Плачу я, плачу! И эти чернила словно слёзы мои… Я же даже правду (некоторым) не могу написать, что всё – путь их окончился земной. Помнишь Серёжу? Так и они… Ты, родная, иди, ложись без меня, спи. А я тут. У меня работа такая. Я проводник. Слёзы словами от них до Него! И обратно от Него и до них – тут вам не до слабых. Здесь надо всею душою.

Поэт посмотрел пристально в глаза Мэри, он был уже не с ней.

И она ласково прошептала:

– Ты жёсткий Ангел – ты сможешь. А я всего лишь – тебя очень люблю, ты Ангел мой. Ангел любимый!

Глава 9

Тёплое утро

Где-то нигде, в очень красивой Вселенной, на озере было светлое, тёплое утро, а из спальни распахнута дверь на террасу. И яркое солнце заливало террасу, а азалии были в цвету, и на столике у двери, и в вазе стояли цветы, соломенная шляпка изящно лежала, оплавленные потухшие свечи устало поникли, красные туфли отдыхали на полу, а через открытые двери видны были горы, и пальмы, и кипарисы в саду. Пальма на солнце медленно махала листьями-крылами, а все птицы с ума посходили, приветствуя солнце. Но коты ещё спали в кадках цветов. Лёгкий ветерок, приятное тепло, яркие тени, белые летние сарафаны на кресле, картины на стенах. Завтрак на столе, на тарелке – душистые фрукты и специи, салаты, хлеб, панини, молочный коктейль, кофе и сыр. На телефоне – тихая песня: «Джаз лав, лав, лав, джаз лав». Утро, тягучее итальянское утро растекалось, как сыр на пицце.

Кофе для Поэта – это святое! Горячий, душистый утренний кофе, запахи кофе и свежего хлеба, везде цветы в горшках, огромные розы в кадках, тени на стенах. Завтрак. И оба в шортах. Мэри отдыхала и улыбалась тонко, загадочно, словно Джоконда на картине Леонардо.

Поэт пил кофе, а Мэри, бросая на него взгляд (ресницы – хлоп-хлоп), безмятежно поинтересовалась:

– Милый, а почему ветер снимает с меня шляпки и платья, но никогда не надевает обратно? А-а? А-ха-ха!

Поэт привычно, долго завтракал с Мэри, глядел на озеро и горы или в книгу, или снова на любимую Мэри и улыбался ей, подмигивал, шутил, хохотал. Но вдруг он что-то вспомнил и позвонил в Россию, и серьёзно, с тревогой спросил, как дела. И долго слушал ответ. А в трубке звучал добрый старческий голос:

– Родненький мой, слава Богу, что не забыл меня, старую бабушку Пашу, соседку твою. Ты не беспокойся – жива я… Давление, правда, мучает, и кости болят – значит, завтра дожди. Ну и пусть дожди! Мама мне говорила: неважно, какая погода, доброе сердце – оно в груди, не на улице. Давно я нигде не была, скучаю по театру, и платье праздничное с вуалью не надевала… Ох, и давление меня мучает, а нужно ходить и двигаться. Я теперь понимаю, почему Боженька придумал смерть нам, старикам, – чтобы мы не страдали вечно, больные и одинокие. А худшее из одиночества – в пустом доме болеть одной… Ах да, Поэт, пришёл мне ответ по почте на мой запрос – невестка моя давно умерла, но у неё был сын, а значит, мне внук. Наверное, у него дети есть, а где они, внук и правнучки с правнуками, никто не знает. Кабы знать, где, я, старая, к ним ползком поползла бы, хоть по лужам, хоть одним глазком на прощанье увидеть (бабушка высморкалась и вздохнула). Сегодня был грибной дождик, а затем кончился, и я открыла дверь на крыльцо и посыпала зёрнышек. Ко мне прилетели голуби, и среди них был белый голубь, очень красивый, и я подумала, что это он прилетел… Я взяла краски, что ты подарил, и рисовала «своих» голубей, а затем цветы на окне. Нарисованные, они не вянут, как я… А вчера в магазин ходила, погода была прекрасная! Я без губной помады на губах обычно не выхожу в магазин, а тут забыла и так пошла, простая и старая! Хе-хе. А на обратной дороге упала и хлеб уронила, так люди подняли меня, и я потом дома с хлеба аккуратно грязь срезала, а так вкусная булка, ела. В воскресение у нас будет служба в храме большая, так я пораньше пойду, может, чем помочь пригожуся… Плохо я сплю, мама приснилась, на могилку надо сходить. Я теперь смотрю каналы «Спас» и «Культура». По утрам долго молюсь, и пью лекарства, и добрым словом тебя вспоминаю. Я молюсь, Поэт, за тебя, каждое утро. Приезжай, много вишни, клубники, варенья тебе приготовлю – настоящая вкуснятина с чаем. У меня к тебе просьба – деньги гробовые под половицей, когда я умру, ты из них возьми и купи двадцать билетов в театр на балет «Щелкунчик», и эти билеты детям в храме раздай. Пусть все вспоминают добрым словом бабушку Пашу. Я маленькой мечтала, я там танцевала…

– Я знаю – ты будешь… мы вместе будем в раю.

– Да… Сегодня выпью таблетки и на могилку пойду к мамочке, и к твоим зайду. Не беспокойся, я потихонечку по улочке с палочкой и молитвой дойду… И я снова влюблена.

– В кого?

– Есть такой дирижёр, его Гений зовут, очень красивый и неистовый, я по телевизору смотрела концерт. Право – он стал божественным и очень неистовым! Гений! Раскрылся огромный талант. И мне очень нравится музыка, я смотрю на него и молодость вспоминаю свою. Нам, женщинам, в старости обязательно надо кого-то любить. Ах, стыдно признаться, я, старая, в этого Гения влюблена. И мечтаю побывать на его концерте, туфли надеть, платье с вуалью и вживую услышать, увидеть его, поблагодарить за музыку. Но боюсь, не смогу я доехать, болею я, старая.

– Не бойся, все вместе поедем, я знаю Гения, и Мэри поедет, она будет счастлива.

– Откуда ты его знаешь?

– Я молюсь за него, он теперь православный, а наш иерей – его духовник.

– Ты, Поэт, самый лучший! Я очень рада… А от вашего счастья и другим тоже счастье! Ах, у меня есть платье «в пол» и даже вуаль из прошлой жизни, из балетной молодости, я их берегу ради воспоминаний, по случаю. Сейчас платье – пойду и надену. Я обязательно с вами поеду на концерт православного Гения.

Бабушка ещё долго говорила, высказала всё, что хотела сказать, затем, счастливая, трижды поцеловала трубку и отключила телефон. Поэт кивнул, улыбнулся и тоже положил трубку.

– Милый, ты куда-то во все понедельники звонишь? И кому ты звонишь? Я ревную.

– Соседке по улице звоню.

– Бабушке Паше? Удивительная старушка! Я с ней рисовала природу! Как она?

– Приболела и редко выходит из дома, только по выходным и в храм, в магазин, старенькая и больная, очень просила обязательно ей звонить раз в неделю. Добрая старушка, за меня молится.

– Но зачем? Звонить так далеко ей, из Италии?!

– Чтобы узнать – жива ли она. Боится, что умрёт и никто не узнает. Ей страшно жить дома одной и умирать одной страшно. Страшно, когда ни одна душа не приходит и не звонит, не спрашивает, как её здоровье, что ела сегодня, о чём долго думала. Человеку, даже старому, страшно жить одному в пустом доме. А вдруг в мучениях умрёт, и месяц на полу проваляется труп? Говорит – грустно ей видеть из окна, как идёт жизнь в чужих домах, а не в её; страшно, что старенькой бабушке никто не принесёт лекарство и не выслушает её жалобы и надежды её на добрую и не позорную смерть. И никто не поможет сделать укол, не принесёт ей водичку таблетку запить. Я ей подарил новый телевизор, а бабушка Паша мне пересказывает, что там увидела, или вспоминает, как войну ребёнком пережила, и свою молодость, и как любила своего доброго мужа, пьяницу. А после тяжело, много работала и сына поднимала одна, а он умер ещё молодым. Говорит, у её непутёвого сына был ребёнок от женщины, но где он и как зовут внука – не знает она. И единственное счастье осталось её – когда душа в молитве соединяется с Господом Богом и Духом Святым… Мечтает попасть на концерт Гения, и я обещал, что вместе с тобой повезём её на концерт.

– Конечно, поедем! А чем сейчас бабушка Паша занимается?

– Молится обо мне, о своих внуках и правнуках, которые не видели и не знают её.

Кроме меня, ей никто не звонит. Никто! И если бы не наш храм и отец Сергий – она бы давно умерла в одиночестве. На полу… Чем ещё занимается? Рисует, что видит в окно: сугробы, цветы, голубей, траву, небо и облака, четыре времени года. Помнишь? Я краски ей подарил, она рисует и слушает музыку, и ей уже никто не мешает.

– Я тебе торжественно обещаю – здесь ты будешь работать в идеальных условиях, и никто не будет мешать. А-ха-ха! Как ты мечтал – благодать и природа, тишина и покой. Я буду счастлива ходить тихо, на цыпочках, всю весну и арии петь тебе.

Вдруг раздался колокол (звон) – это звонили в калитку. Мэри удивилась, а Поэт таинственно улыбнулся, пошёл к калитке и вернулся с новым, огромным букетом цветов, и протянул его Мэри.

Мэри пришла в восторг:

– А-а-ах, эти цветы?! А-ха-ха! Они замечательные, прекрасные! Я люблю тебя, мой гений! Мама, как я счастлива! Ох, красавчик Поэт, я очень люблю тебя! А-а-ах, Поэт, поцелуй меня! Я сейчас расплачусь, дай мне скорее любовь!

И была любовь, теперь нежная и радостно-тихая…

Вечером Поэт открыл в кабинете окно, сел за стол у окна, посмотрел на горы и озеро, немного задумался и начал печатать роман.

…На следующий день снова колокол – это курьеры доставили на машине огромную посылку из Тарусы на имя Мэри, упакованный большой квадрат. Мэри расписалась, Поэт и курьеры занесли в дом огромную посылку. Распаковали, развернули и увидели новую картину Художника. На ней был изображён Поэт. В полный рост, пронзённый тремя окровавленными ножами! Поэт, сильный, прекрасный и голый, стоял с мечом на фоне храма и не замечал ножи в своём великолепном теле! Словно на иконе святого Себастьяна, не обращал внимания на раны. В одной руке – разорванная цепь, а в другой – кровавый меч. Пребывая в благодати и не замечая раны, злой, решительный, он шёл навстречу зрителю. Герой картины, красавец Поэт, словно Давид Микеланджело, голый и мощный, стоял перед зрителями. И со всей решительностью он, будто ангел Бога, защищал храм! Подпись внизу гласила: «Разрушьте храм сей. И я в три дня его воздвигну!» И на каждом из трёх кровавых ножей была надпись на латыни: odium; invidia12…

Ох! Эта картина была шедеврально прекрасная! И очень дорогая! Всё в той же манере Художника – прозрачная мраморность, и некий таинственный флёр, и светлая аура исходили от картины на зрителя. И маленькое письмо – привет от Художника и Маши Богомаз (совместно писали портрет). Художник и Маша (фото в обнимку) просили продать картину как можно дороже. Часть денег пойдёт на богоугодное дело – восстановление старого храма в деревне, где они хотят купить себе большой дом, а часть – на строительство школы в Сибири для одарённых детей. И они хотят много детей!

Поэт смотрел на картину и пребывал в шоке от такого дорогого портрета с глубоким смыслом. Три ножа проткнули тело героя, но ангел его успокаивал, передавал благодать, и от того был решителен и спокоен Поэт.

Мэри обняла Поэта и беспрестанно ахала в восторге:

– Это божественно! Мне жалко его продавать. Но он будет в лучшей галерее мира – я тебе обещаю! Поэт, а ты на картине – настоящий шедевр! Я в восторге!

– Я шедевр?

– Да! А-ха-ха!

Глава 10

Алеся

Они хотели поцеловаться, но тут снова раздался колокол.

Поэт раздражённо воскликнул:

– Кого там ещё черти несут?

И, недовольный, в кресле остался смотреть на картину, а Мэри пошла открывать.

Оказалось, это пришёл Фотограф, импозантный и чуть помятый, но улыбчивый.

Он, стоя перед калиткой, сказал:

– Мэри, я извиняюсь за мой неуместный спич в вашем доме! Я искренне заблуждался о тебе. Э-э-э, о твоём муже!

– Я не извиняю тебя, мистер Фотограф.

– Но я очень прошу! У меня есть огромная просьба к мистеру большому Поэту, я хочу…

Мэри отрицательно покачала головой:

– Но-но-но! Мне жаль, мистер Фотограф, он не принимает.

– Почему?

– Позволь сказать тебе – ты очень плохой, ты слуга кандалашки.

– Не понял. А-ха-ха! Чей слуга?

– А мне удивительно очень, что на барбекю Поэт тебя долго терпел и не поставил синяк, не сломал тебе ноги и руки! Ты вёл себя отвратительно!

– Но я приношу извинения! Он занят?

Мэри кивнула и улыбнулась:

– Тебя он не примет, это опасно для твоей жизни. А-ха-ха, ноги сломает тебе!

Мэри снова улыбнулась и начала закрывать дверь. А фотограф, как бы оправдываясь, тихо, с надеждой продолжил:

– Правда! Речь идёт не обо мне, м-м-м… Речь идёт о моей маленькой девочке. Я умоляю! Прошу тебя!

Мэри остановила дверь.

– Что?

– Да, моя маленькая дочка… У неё два дня температура, и два дня она всё время плачет. А сегодня утром – истерика! Это ужасно! Всю ночь она не спала! И доктор приехал, но ничем не помог.

– Два дня не спала?

– Всё очень плохо! Она очень долго, серьёзно болеет. А вот я подумал… И ты говорила на свадьбе…

– М-м-м? Заходи. (Мэри пропустила Фотографа и закрыла калитку.) И на будущее, мистер Фотограф, если Поэт сказал, то не спорь с ним, и неважно, о чём, через время поймёшь, что истину он говорил, а не ты. Да?

– Хорошо. Да, и у меня есть деньги!

– Деньги здесь не причём – это всё Спиритус Санкти! Божественное вмешательство в дела людей идёт через священников, поэтов и ангелов…

– Да? О да! Это магнификал! Мне очень срочно нужен Поэт! Моя дочка болеет!

– В зал проходи, я его позову.

Поэт вышел к Фотографу:

– Как зовут дочь?

– Алеся.

– Алеся?

– Да, Алеся. А что?

– Я еду с тобой!

Через час Поэт и Фотограф сели на катер, идущий из Белладжио в Тремеццо.

– Поэт, мне Мэри что-то непонятное говорила про твой русский Спиритус Санкти и Божественное вмешательство, но я, право, ничего толком не понял. В чём твой бизнес, на чём ты живёшь?

– Я продаю северный ветер.

– Э-э? Что? Ты мистраль продаёшь?

– Вам, дуракам, не понять!

Фотограф был ошарашен, но Поэт молчал и улыбался, он был очень рад этой поездке, смотрел на катер, на горы и озеро и тихо напевал песни. Затем спросил:

– Фотограф, а твой бизнес в чём?

– Реклама – я делаю звёзды. А-ха, я великий продюсер звёзд рекламы и моды!

Знаешь ли, юный пипл очень любит героев на экране, и платят много этим звёздам и мне. Большие деньги, а-ха-ха! А старых звёзд никто не любит, кумиры прошлых лет мертвы для юных душ. И каждый год на смену прежним я рождаю новых звёзд, и этот бесконечный бизнес приносит мне большие миллионы евро. Хе-хе.

Приплыли к пристани и пошли вверх. Фотограф привёл Поэта к роскошной вилле на улице. Пройдя через калитку, они подошли по дороже к большому дому. Перед домом была стоянка для машин, лужайка и красивый бассейн, в котором плавала девушка, а вторая загорала рядом в шезлонге. Девушка из бассейна вышла и как была, мокрая и полуголая, подошла к Фотографу, поцеловала его, а затем вернулась к столику, налила бокал вина и протянула бокал. Фотограф отпил, она допила и снова поцеловала Фотографа. Фотограф вспомнил про Поэта, обернулся к нему. Вторая девушка (лет шестнадцати, модельной внешности) с бокалом подошла к Поэту:

– Вина?

– Нет, благодарю… Вы дочь Фотографа?

– А-ха-ха, нет. Она – там (девушка указала на богатый дом).

Фотограф сказал Поэту:

– Пошли!

Вошли в дом, и Фотограф предупредил, что его дочка болеет два дня. Было слышно, как плакала девочка в доме. В большой и богатой детской комнате Нянечка (лет двадцати семи) пробовала игрушками успокоить ребёнка лет 4-х, но девочка громко и отчаянно плакала, даже ревела. Крик стоял на весь дом! Истерика! Личико девочки красное! Нянечка нервничала, а рядом был ещё Доктор с игрушками, он давал их девочке, но та хватала и кидала всё на пол, и всё время громко кричала.

Поэт, беспечно насвистывая, подошёл к плачущей девочке, посмотрел на неё, вдруг весело улыбнулся и сказал:

– Ой! Смотри – слёзка упала! Давай поищем её… Вот она? Нет! Не эта.… Ах, вот она! А ну посмотри. (Поэт «нашёл» конфету!) Ура! Вот же она!.. А теперь, детка, плакать не надо, я покажу тебе солнце! Да, тёплое солнышко, ты не плачь, и мы обязательно пойдём с тобою гулять… Иди же ко мне на ручки, маленькая детка. Я тебя к своему сердцу прижму. Как тебя, солнышко, звать?

Фотограф ответил:

– Алеся (Алессия по-итальянски).

– Замечательно! Алеся, лучик мой, дай, я тебе слёзки-конфетки утру. О, какие они большие! Сейчас. Пойдёшь на ручки? И откройте все шторы здесь!

Шторы открыли. А девочка впервые за утро прекратила реветь и заворожённо смотрела на дядю Поэта, прислушиваясь к голосу, красивому, размеренному баритону. Ей стало спокойно. И Поэт тихо запел:

– Пресвятая Богородица, спаси нас, не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычице. Ты нам помози, и на Тебе только надеемся, и Тобою хвалимся мы. Твои бо ес мы рабы, Поэт и Алессия, не постыдимся и к Тебе припадаем. Со всею теплотой и умилением молодому дитя помоги…

Поэт пел, и шептал девочке, и говорил ласково, улыбался. И вдруг маленькая Алеся протянула ручонки к нему! И Поэт воскликнул:

– Эх! Замечательно! На ручках хорошо и спокойно? Мы сейчас простуду прогоним и скажем температуре: «Нет, болезнь, уходи, улетай от Алеси».

Алеся обняла шею Поэта, и все разом заулыбались! Поэт держал ребёнка на руках, а девочка прекратила плакать и победно посмотрела вокруг, крепко держа дядю Поэта за шею.

– Алеся! Водичку попьём?

– Да! – кивнула девочка и выпила водичку.

– И куда мы пойдём?

– Ту!

– Туда, Алеся? Пойдём туда! Мы будем гулять. Гулять, да! Гулять!

– Гулять нельзя! – вмешался доктор и встал перед Поэтом, но тот легко отодвинул врача:

– Нам можно везде!

Поэт с Алесей ножками прошлись по диванам, посмотрели в окно, покопались в шкафу и нашли кофту, Алеся уже улыбалась.

– Алеся, девочка, солнышко, я тебя свистеть научу!

Ходили по дому везде, Поэт насвистывал, а девочка прижималась к нему, а то смотрела на него. Они ходили вокруг, и она говорила:

– Ту!

И протягивала свой пальчик туда, и они шли туда.

Поэт спросил девочку:

– А будет девочка кушать?

– Да!

Фотограф, Доктор и Нянечка – все ходили за ними и удивлённо смотрели на Поэта и девочку: у неё два дня температура была, а тут она улыбается! Они покормили на руках девочку и вновь удивлялись. Поэт сказал: «Гулять! На улицу!»

У всех глаза на лоб. Отнесли девочку в туалет, надели верхнюю одежду.

И вот, в сопровождении Нянечки, Поэт с девочкой на руках вышли на улицу. А на улице солнышко! Зашли в кафе. Алеся на руках у Поэта посмотрела на цветочки, прогулялась по набережной, посмотрела кораблики. Потом снова зашли в кафе. Поэт выпил кофе и напевал про любовь. Пройдя ещё немного по набережной, девочка захотела сама идти, ножками. Нянечка в шоке! А Алеся, в красивом платьишке, пошла с Поэтом по набережной, но пальчик Поэта из своего кулачка не выпускала (боялась отпустить руку Поэта) и всё время его крепко держала. Девочка увлечённо что-то говорила Поэту и Нянечке, и теперь она улыбалась, показывала на озеро и на гусей.

Поэт предложил:

– Алеся, а давай купим разноцветные пуговки?

– Да!

– Алеся не будет больше плакать?

– Нет!

Зашли в магазин и выбирали разные пуговки. (Накупили целый карман.) Алеся выкладывала пуговки на столике прямо на набережной и говорила с ними. Поэт не всё понимал, что она говорит, но с удовольствием представлял, как в будущем будет гулять со своими детьми, и ему это было приятно.

Поэт посмотрел на Алесю и сказал:

– Бог любит, когда дети смеются! А мы все его дети.

Нянечка спросила:

– Но как вам это удалось – её вылечить? Алеся два дня плакала!

– Веришь в Бога?

– Я верю в то, что я вижу – пуговицы, небо и солнце, Алеся, и вот ты, Поэт.

– А когда-нибудь была на небе от счастья?

– На небе? Нет! Это как?

– Боюсь – не поймёшь.

– Скажи, как тебе удалось успокоить капризного, больного ребёнка? Почему она от тебя не отходит? Я с ней, с капризной, два лета мучаюсь! Чуть что – истерика и убегает.

Поэт удивлённо посмотрел на Нянечку. Та была в тёмном, невзрачном спортивном костюме, некрасиво обтягивающем полную задницу, а на руках красовались наивные татушки, наследство юности. Затем Поэт нежно взглянул на маленькую красивую девочку и погладил её по головке; а капризная, балованная девочка Алеся тихо спала на плече у Поэта. Он посмотрел на небо и солнце, зажмурился, улыбнулся солнцу во весь рот. Нянечка ждала ответ на вопрос, и тогда он сказал, не смотря на Нянечку:

– Если я не верю, что сейчас пойдёт снег, то я не молюсь о снеге. Если я верил, что Алесю спасу, то Богу молился, чтобы спасти её. Веришь – лучи от Бога прошли сквозь меня, и душа моя, как у ангела, светится.

Нянечка окончательно растерялась:

– Что?

– Разве это не видно? А-ха-ха-ха! А маленькая девочка видит.

– Поэт, ты шутишь?

– И Алеся не плачет.

Глава 11

Нянечка

– Ты ангел? Или ты так шутишь?

– А-ха-ха!

– Правда, шутишь? А-ха-ха, прикольная шутка!

– Чувствуешь – как хорошо?

– Э-э? А-да. Рядом с тобой приятно, наверное, это потому, что ты красивый. А-а, мне кажется – я поняла. (И тихо.) Ты тайный ангел! Агент? Тебе заплатили?