Трудно быть Ангелом. Книга Х. Крест. Роман-трилогия

А счастливый Фотограф весело сказал:

– Бонжорно!

Мэри посмотрела вокруг – цветов не было. Её настроение и руки упали вниз.

– Э, мистер Фотограф? Ты что тут караулишь? (Ей хотелось плюнуть в него!)

– Мэри, мне нужен Поэт! Я ему денег привёз за работу. Вот же! Это хорошие деньги! И дочке Алесе гораздо лучше. Я счастлив! Ха-ха-ха!

Фотограф держал деньги в руке. Мэри посмотрела на деньги, на дорогие часы на его руке, перевела взгляд на свои часы, зевнула.

Фотограф ещё раз потряс деньгами:

– Деньги! Кэш! Это наличка без налогов! Бери!

Мэри воскликнула:

– Засунь их в жопу без налога! Эй? А что у тебя с лицом, Фотограф?

Фотограф снял очки, потрогал некрасивый синяк и разбитые губы:

– Подрался.

– Ха-ха! Значит, он тебя побил. (Мэри взглянула на синяки и сладко зевнула.) Очень мило с его стороны.

– Да, твой муж очень забавный. Но, Мэри, я приехал, э-э-э… мне очень нужен Поэт. Пусти же меня к нему!

– Нет!

Мэри, как кошка, фыркнула в лицо Фотографа:

– Фырр! (И посмотрела на ногти.) Нет!

– Хорошо, хорошо, Мэри, успокойся! Я очень прошу – пусти меня к нему! Я тебя давно знаю…

– Занят он!

– В этакий час?

Мэри посмотрела на небо, котик тёрся об её ноги, она взяла его на руки и погладила:

– А хороший, котик, будет денёк. А хозяин занят, молится и к тебе точно не выйдет.

– Это надолго? Мне он очень нужен – поговорить, и я деньги привёз. Я пройду к нему?

Но Мэри применила способ мужа – сбивать с толку визави:

– Сейчас как кота брошу в тебя – он всю морду тебе расцарапает! В клочья!

– Э-э… что? Какой кот? Ты о чем?

– А ты о чём? Он в гробу в кабинете лежит и молится Господу.

– Умер?

– Нет, это меня тошнило вчера, и промывание желудка делала я.

– А тогда зачем Поэт лежит в гробу?

– Ему там удобно лежать и молиться. У него список молитв – сотня имён! Я первая! Мистер Фотограф, мне вчера было плохо, и ужасно хочется спать! Ты явно не вовремя.

Фотограф стоял в шоке!

– В гробу-у-у лежит? Но зачем и почему в гробу?

Мэри, прикрыв ладошкой рот, зевала.

– А-а-а, в гробу нет ничего.

– Что ничего?

И Мэри пояснила:

– Только гроб, и больше нет ничего, хе, Поэт лежит и молится в нём.

– Молится? Мамма мия! Он сумасшедший? Я так и знал!

Мэри пожала плечами:

– Фотограф, послушай!

– Да?

– Что бы в тебя кинуть, зараза?

– Что?

– Vaffanculo! (Послала в жопу!) Brutte come la merda de gatto! (Ты страшный, как кошачье дерьмо!)

Мэри плюнула и «фак» показала! Захлопнула калитку перед носим визитёра и повернула домой. С котом на руках Мэри прошла по дорожке к дому и возмущённо сказала коту:

– Фу! Какая мерзость этот Фотограф! Котик, правда? Ну каков наглец?! И Фотограф ещё меня спрашивает: «Надолго ли?» Хм! А я откуда знаю? Пока Поэт в молитве связь установит и пообщается с Господом Богом – время пройдёт, а затем у мужа будет зарядка и завтрак (она отпустила кота, пошла на второй этаж в спальню, кот – за ней). Непонятно – о чём люди думают, задницей? (Скинула халат.) Я тоже молюсь, но у меня не получается. (Мэри дошла до кровати.) Они все думают: у него тариф «Безлимитный», и он всем должен помочь! (Легла и закрыла глаза.) Нет, я никого не пущу к нему! М-м-м, а сон был чуде-е-есный.

Мэри легла и блаженно уснула в постели, а кот залёг рядом в кадке цветов. Фотограф, открыв рот от удивления, стоял с деньгами у закрытой калитки. И он задал себе прежний вопрос:

– Он что же? И правда, этот? Блаженный?

Фотограф ещё раз потрогал синяк у себя на лице, поморщился от боли и, задумчивый, стоял у калитки, как будто его стукнули с неба огромной книгой. А когда очнулся, ещё раз сильней позвонил:

– Merdoso!16 Стою, как дурак, здесь с деньгами протянутыми!

И крикнул:

– Эй! Э-э! И на джинсы мне ещё плюнула? Э, Мэри, совсем охренела?

Но калитку никто не открыл. Тогда в сердцах, он сильно пнул камешек у дороги, и тот с шумом покатился вниз.

Фотограф сел в свою дорогую машину, от досады смачно плюнул в сторону дома Поэта, будто у него отняли дорогую игрушку, засунул деньги в карман и, раздражённый (ругаясь матом), умчался вдаль.

Глава 15

Ты любишь меня

Читатель, ты, конечно, можешь услышать, но ты не хочешь услышать. А как ты можешь это понять, если не хочешь понимать? Кто не желает, и не хочет понять, и не хочет увидеть любовь, тот не увидит её. А что есть любовь? А-ха-ха! Поймите: любовь – это чудо! Настоящее чудо! Говорят, что не каждому суждено любовь получить. А надо стараться!

Они знали друг друга давно, но каждый день, словно впервые, Поэт смотрел на красавицу Мэри.

Мэри спросила:

– А что делают влюблённые, когда остаются одни? Что делают влюблённый парень и девушка? А?

Поэт удивлённо поднял левую бровь:

– Парень девушку в губы целует и обнимает, держит сзади, гладит живот её… э-э-э… беременный. И прижимает к себе, не отпускает, и на ушко ей шепчет, как он будет её в постели любить.

– Ха-ха-ха!

В это время Поэту позвонили (Юродивый и Иерей), и он долго говорил с ними по телефону, а Мэри лежала у него на коленях и целовала его могучую грудь и живот, гладила руками, а его свободную руку положила на свою грудь.

Юродивый в это время по телефону говорил Поэту:

– Поэт, брат, мы летим на Афон.

– Надолго?

– На две недели.

– Я с вами! Когда и где встречаемся? – спросил Поэт и повернулся к Мэри: – Мэри, я лечу на Афон!

– Куда ты, шальной?

– Через две недели вернусь. Собирай меня в дорогу.

…Утром Мэри, волнуясь, кормила любимого мужа, Поэта, подкладывала самые лакомые кусочки, наливала кофе, смотрела на него, как любимый жадно, с аппетитом ел. А Поэт хвалил жену, говорил, что очень вкусно и всё замечательно.

– Надо ехать в аэропорт. Мэри, мне пора!

А Мэри не хотелось его отпускать. Она сильно обняла и держала его, вцепилась в любимого мужа, как будто и правда расставались они сейчас навсегда! Мэри говорила, что хотела спрятаться от жизни и от проблем, ото всего за него, что ей, беременной, спокойно, когда он всегда рядом с ней и когда она слышит его низкий, грубоватый голос в их доме.

Помолчала и тихо призналась:

– Я долго ждала тебя, милый… У меня, кроме меня, голой, и моей доброй души, больше нет ничего – машина, мой Rolls-Royce, взята в кредит, а дом – в ипотеке, картины чужие. Всю заботу и ласку свою я готова отдать тебе прямо сейчас и навсегда. Пожалуйста, не уезжай, пожалуйста, побудь ещё немного со мной, побудь со мной рядом ещё пару минут, пока душа моя не успокоится, даже руки дрожат.

– Скоро вернусь.

– Умоляю тебя, обязательно быстрей возвращайся! Я очень прошу! И нигде не задерживайся!

Поэт кивнул в ответ:

– Каждую ночь, я тебе обещаю, – во сне буду рядом с тобой.

– Я буду ждать! Я чувствую – мне хорошо, когда мы рядом и вместе. Всё это чудо какое-то со мной! Поцелуй меня… Я правда не знаю, что это со мной. Я очень сильно волнуюсь!

– Ты сильно любишь меня.

– Что? Я? Сильно люблю?

– Да, конечно, ты любишь меня. И называется чудо – любовь. А-ха-ха! Давай быстрее целуй меня, солнце моё! И я полетел.

Глава 16

Шмель и Цветы

Мир Бога безграничен, и у любви предела нет, а мир земли – покуда видишь. Через две недели, к вечеру, Поэт вернулся из поездки на Афон. Он соскучился и жаждал видеть её, свою последнюю любовь! Истосковался!

Поэт ворвался в комнату и крикнул:

– Мэри!

А Мэри, ещё мокрая, в этот момент выходила из душа с полотенцем на голове и напевала песню:

– Ла-ла! Ла-ла-ла!

Увидела мужа, и она улыбнулась ему. Совершенно голая и прекрасная! А Поэт в шоке, как увидел все её прелести, взмахом руки остановил любимую, сорвал с себя плащ и по-рыцарски, решительно кинул его Мэри под ноги. Мэри сделала шаг на плащ и вопросительно посмотрела на мужа. Поэт снял пиджак и также кинул его Мэри под ноги, и пальцем показал – к постели. Она сделала ещё шаг на пиджак и к постели. Поэт снял джинсы, и голая Мэри шагнула вперёд на джинсы. Поэт снял рубашку и бросил на пол. А Мэри решительно сбросила полотенце, помахала головой, и волосы рассыпались по красивому голому телу, и только затем шагнула вперёд на кровать, встала в любимую позу и, соблазнительно, загадочно улыбаясь, спросила:

– Поцелуешь меня в животик? Мы соскучились. А ещё в попу и в спинку!

Поэт застонал:

– М-м-м? Как я скучал по тебе! Я быстро в душ! Не меняй позу, не поворачивайся!

– А-ха-ха! Я ещё вот так встану для тебя, хорошо?

– Ты космос, детка, – выше всяких небес.

Вилла, поздний вечер, постель. И через полчаса Мэри лёжа обнимала любимого мужа:

– Что тебе нравится во мне?

– Первое – секс с умной, красивой женщиной! Ты у меня такая одна на всём белом свете – котёнок мой, рыбонька, моя умница, лапочка, свет очей моих, сладкая булочка. Хочешь, спинку поглажу?

– Хочу, мур-р-мяу.

Очень довольная, Мэри радостно улыбнулась, крепче обняла мужа, блаженно положила свою голову на его грудь и прошептала:

– Я очень… Очень соскучилась!

И так они заснули в обнимку, вдвоём. Но ночью Мэри проснулась одна, а над озером шумела гроза! Поэта не было рядом, и ей стало грустно. Мэри завернулась в одеяло и пошла искать его. В кабинете нет его, и в зале нет. Услышала музыку, вышла в одеяле на большую застеклённую террасу, и снова раздались звуки классической музыки. Поэт был на террасе. Зажжённые свечи, диван, бутылка тёмно-красного, и бокал, наполовину наполненный вином.

– Милый, я тебя потеряла! И этот дождь?

– Да, сделай погромче мне дождь – во мне играет музыка высших планет!

– Ах, ты это любишь? (Она взмахнула руками, и гром прозвучал – бах!) Ой! Ой! Я не хотела! (Она схватилась за Поэта.) Я большая трусиха. Надеюсь, молния нас не убьёт? Пожалуйста, ты рядом со мной посиди, а я засну, и разбуди меня, когда пройдут грусть и дожди. Я в детстве, когда шёл маленький дождь, представляла себя на море. А сильную грозу и молнии я немного боюсь!

Поэт посмотрел на Мэри, улыбнулся и ответил:

– Эх ты, трусиха! А вот я обожаю бурю и смотреть на природу, на грозу и на озеро, и на сильный дождь через стекло из тёплого дома с классической музыкой. С кружкой горячего чая или вина я часто ночью сюда прихожу.

– Почему ночью?

– Красиво на озере. И потом, я всё равно не усну.

– Но почему? Любимый?

Поэт обнял Мэри:

– Наедине со звёздами ко мне приходят гениальные мысли, их надо сразу печатать, записывать.

– Это об Афоне? Как там было, что? Расскажи мне, пожалуйста!

Поэт улыбнулся и покачал головой:

– Об этом не расскажешь, если Бог даст, то это надо ощущать… и всею душой.

– Что ощущать? Например?

– Ночь, утро и день, ты можешь включить и выключить свет, но каждый день я думал о Боге и всегда о тебе. А-ха-ха-ха!

– О Боже! Я люблю тебя больше шоколада – ты обо мне думал, Поэт?

– Я люблю тебя (и обнялись). Скоро будет рассвет. Я понял на Афоне, что счастье – это всегда маленькие отрезки счастливого времени: книги с кофе, тебя поцеловал или переспал с тобой – я уже счастлив, не дала поцеловать – несчастлив, выпил вина – счастлив, не выспался – несчастлив. Весной написал книгу – счастлив, а если не пишется – несчастлив и мучаюсь я. А поступил по совести – и снова я счастлив и горжусь собою! Купил подарок тебе – счастлив…

– О-бо-жа-ю-у-у! Тебя! Чмокк!

– Я знаю. Кстати, жена, весна здесь красивая, а я люблю осень в горах.

– О-да! Поэт, осенью и на рассвете в горах здесь будет фантастика, очень красиво, и художников много. Я даже не могу тебе передать, как здесь осенью будет ярко-шикарно-красиво. Ах!

– Да, любимая, да, осенью миллиарды листьев в ярких цветах красиво перед нами умрут.

– А весной в горах цветы цветут загадочно и очень красиво. А на Афоне что ты думал про меня? И что ты делал, когда не молился? Там, в горах на Афоне?

– В горах на Афоне? Ночами я сказки сочинял про тебя.

– А-а-ай! Расскажи про меня сказку! Я очень хочу! Очень! Хотя бы одну!

– Закрой глаза и слушай первую сказку, про тайную жизнь цветов.

– Про жизнь цветов?

– В прекрасном саду было много красивых цветов, и они были свежи и восхитительны. И каждый день в этот сад прилетал большой яркий шмель. Он был огромный, сильный и важный. И все разговоры цветов были только о нём, какой он могучий, красивый и смелый. «Вчера он прилетел к незабудкам, а может быть, к розам, позавчера к маргариткам. А сегодня, — говорили ромашки, — мистер Шмель обязательно к нам прилетит, да-да, вот увидите, мистер Шмель будет наш!» Ах, как он очаровательно гудел на лепестки, и лепесточки дрожали от счастья! И от восхищения! «Ах, но как он нежно целовал, облизывал вон ту чайную розочку, и слизывал нежно её нектар, о, мы ревновали!» «Ах, ну когда же мистер Шмель ещё к нам прилетит?» – вопрошали хризантемы, фиалки и астры. Все цветы в саду мечтали о Шмеле и шумно обсуждали его. И только чайная Роза молчала и знала, что мистер Шмель прилетал каждый вечер ради неё. И для неё! Мистер Шмель ещё не кружился с ней в танце, но она знала наверняка, что только ради неё он, большой и мощный красавец, прилетал в дивный сад. И вот, чу! Шмель прилетел, увидел чайную Розу и сразу же страстно поцеловал её! И она была счастлива! А все цветы ей завидовали! И каждый день теперь Шмель прилетал только к ней! Только к ней! Целовал и целовал прекрасную красавицу, чайную Розу. И только с ней танцевал!..»

Вот такая, Мэри, сказочная ночь была у меня. И я, голодный до секса, до сих пор хочу тебя страстно, моя чайная Роза!

Мэри открыла глаза, взяла бокал из его рук, отпила маленький глоточек, хитренько улыбнулась и сказала:

– Давай, мистер Шмель, – приглашай меня и соблазняй милую чайную Розу.

Поэт легко положил правую ладонь на её задницу, взял её руку, и медленно закружились они. Поэт нежно напевал в такт приятную песню, затем целовал Мэри. А красавица в истоме закрыла глаза свои:

– Поэт, прекрати, что ты делаешь со мной? Я сейчас тебя захочу, мистер Шмель…

– А я как хочу!

Поэт нёс любимую с террасы в постель на руках. Секс теперь был не страстный, а очень нежный и сладкий.

Глава 17

Встреча старых друзей

Раз в три месяца к Поэту (теперь на озеро Комо) приезжали два его друга. Вы их хорошо знаете – это миллиардер Башня и знаменитый Режиссёр – поговорить за жизнь, об искусстве и о любви. И что бы вы ни говорили мне, но оказалось, что смысл жизни – это поиск каждым своего личного счастья и, конечно, любви!

Мэри приготовила великолепную трапезу и оделась красиво, а мужчины заперлись в кабинете за ужином с дорогим вином и сигарами за огромным столом. Сначала долго говорили о жизни, об искусстве и политике.

– Башня, как там экономика в мире?

– «Неспокойно». Хе-хе! Полная жопа!

– А отчего эта неспокойная, полная жопа?

– Могу сказать свой вывод и мнение.

– Говори, наш политический оракул. Вещай.

– Ммм? Хм! Попалась мне на глаза анкета американца, что хотел лечиться в моей европейской клинике. В анкете вопрос: «пол: мужской/женский». Но американец зачеркнул и написал «иное»! Тогда я подумал, что это либо американский червяк-гермафродит едет лечиться, либо гриб, что размножается спорами. А-ха-ха! Из любопытства позвонил в клинику и спросил про «оно»: «Вы ему отказали?» Мне ответили: «Разместили в палату для иных, где в туалете есть унитаз, писсуар, биде и ванна для слонов, иначе американские юристы засудят клинику на миллионы евро! А американские суды показательно сотрут нас в порошок и отнимут лицензию!» Охренеть! (И далее пять минут матерного ругательства и лекции про мировую экономику и про то, как США всех нагнули и доят.) Но американские принципы власти уже многим не нравятся.

Режиссёр поинтересовался:

– А что будет дальше, Башня?

– Полная жопа! Моё мнение такое – всё закончится или глубочайшим мировым кризисом из-за Америки, или войной. Недовольных очень много!

– А кто победит?

Поэт уверенно ответил:

– Победит тот, за кем Правда и Бог!

Режиссёр заключил:

– Охренеть! Дискуссию закончим! Давайте выпьем за мир во всём мире и поговорим о любви.

Выпили за мир и шумно и рьяно заговорили о смысле жизни. Во время дискуссии о смысле жизни выпившие Режиссёр с Башней почти подрались! И тогда Поэт сказал им:

– Хватит! Постойте ругаться, что я скажу! Прожив жизнь наполовину, почти все люди считают, что у них ни хрена в жизни не получилось! И ничего они не достигли, как были в говне, так там и остались в говне! Или ещё хуже – жизнь поломали свою! И вот тогда – от обиды на себя или на жизнь – начинают бухать, пить водку по-настоящему, пустоту заливать или дыру в душе. И спиваются от жизни пустой и никчёмной. Или жрут наркоту и уходят в астрал! А завтра и послезавтра их снова ждёт пустой и несчастный день, до тех пор, пока не помрут. И только люди, у которых есть любовь и которые верят в Бога, реально считают, что у них всё получилось! Решительно считают, что они очень много получили от жизни. И им совершенно неважно – богатые они, в достатке или даже очень бедные. Неважно! «Своё» они получили от жизни – своё самое лучшее! Первое, что они получили, – это свою личную большую любовь, любовь всей своей жизни! А второе, в прикупе – ещё веру в Бога. Ура!

Дело было к ночи, и друзья уже пьяные. И вот тут разговор зашёл о самой большой и сильной любви. Все трое яростно заспорили о настоящей любви и о том, кто достоин великой любви. Говорили о принце Ромео и прекрасной Джульетте, и о других великих и известных героях мировой литературы.

Но Поэт махнул рукой, сел за рояль и спросил: «Да что вы оба знаете о любви? Только что из книг?» И он яростно застучал по клавишам, заиграл Nothing Else Matters (Metallica)17. Поэт пьяную душу свою бросал на клавиши, пальцами сильно стучал по ним или гладил их, он пьяную печаль изливал, а кровь била в висках. Башня слушал, пил вино и курил. Режиссёр был задумчив и тих.

Глава 18

«Я обращаюсь с требованьем веры и с просьбой о любви»18

Вдруг Поэт с грохотом кинул вниз клавишный клап, встал посередине кабинета, выпил вина и твёрдо сказал:

– Братья мои, я хоть сейчас и пьяный совсем, но скажу вам – нет, и не было идеального человека для любви! (Он бил себя в грудь.) Нет, и никогда не будет! И мы с вами не идеальны для этого! Но любовь есть на земле! А раз речь зашла о большой и великой любви, то хочу рассказать вам один случай – это произошло со мной в простом магазине. Я реально был потрясён! А дело было так: я и Мэри в машине проезжали по дороге из Тарусы на Волгу, ехали в Плёс. И вот, за какой-то надобностью в пути, я остановил машину и зашёл в придорожный городской магазин. На вечер надо было хлеба купить и что-то ещё, и Мэри попросила срочно ей шоколада, прокладки и минералки.

А в магазине была очередь, стояли за хлебом и продуктами. Это был праздничный день в городке, издалека была слышна музыка. Кроме меня, в магазине были все местные: здоровались радостно, весело, все знали друг друга, и кто-то пьяный стоял явно за пивом (добавить) или за водкой. Продавщица принимала товар, а мимо меня грузчики носили поддоны с буханками и коробки с товаром. Продавщица считала и что-то отмечала в бумагах.

И вот тут, друзья мои, да-а-а, в магазин вошла, я вам скажу, очень странная парочка, они явно шли или из психдиспансера, или из психсанатория. Она была хоть простая и симпатичная женщина лет тридцати, но с большими прибабахами – через каждые три минуты у неё был нервный тик – лицо вдруг тряслось. Голову её и плечи перекашивало, и в сторону било, плечи резко вверх поднимались, а голова запрокидывалась чуть назад, и лицо судорожно дёргалось. Затем плечи возвращались на место, гримаса разглаживалась, и далее всё вроде было спокойно, минуты на две. В руках женщина держала свою сумочку с блёстками. Периодически (как часы) лицо и руки её дёргались, и сумка подпрыгивала – полная шиза! Но, друзья, с каким же великим обожанием она, старательно концентрируя взгляд, влюблённо смотрела на своего мужика! А он, молодой парень – могучая косая сажень в плечах, лет 27 от роду, в застиранной солдатской одежде, с медалью и с еле видным шевроном, очень сильно контуженый и явно с миром не дружит. А у Перекошенной радостная улыбка не сходила с лица! Она нежно держала парня под руку, другой рукой его гладила, а сумка ей всё время мешала. А он был моложе и на голову выше её. Сразу повторю – солдат сильно контуженый, с неподвижным лицом, с отвисшей челюстью и весь заторможенный, с немигающим взглядом перед собою, сильно шаркая при ходьбе и с шумом дыша, встал с нею в конец очереди. А подруга его, Перекошенная, заикаясь, голосом, перемешанным со смехом, невпопад говорила: «Ег-горушка, чё-ойрный ещё остался, возьмём белого, ха-ха-ха… Хлеба… Чи-чи-чаю и масла… с-сливочного и конфет… А-ха-ха?» Она смотрела на него с обожанием, какая-то мольба и огромное счастье отражались в её глазах! Одновременно! А Солдат, уткнувшись взглядом в пол, на её слова кивал бритой головою со шрамами и утвердительно мычал. Тогда она из прыгающей, с потухшими, старыми блёстками дамской сумки достала свой кошелёк – плоский, такой кожаный, потёртый мешочек с железными защёлками сверху – и вынула оттуда мятую бумажку-купюру. Долго об себя и смеясь, одной рукой её разворачивала, и тут все увидели – 500 рублей. А она то с удивлением, а то с восторгом и радостью взирала на эту бумажку, и этой же рукою с бумажкой со смехом поправила себе волосы на голове или почесала её. А другою рукой заботливо, крепко держала и не отпускала своего мужика! И, смотря на неё, все понимали, что это явно безумие и полная шиза у Перекошенной с остатками губной помады на тонких губах.

На молодой женщине была старая длинная юбка, давно выцветшая от солнца и дождя, а сверху – тряпошная синяя куртка. В очередной раз поправив прическу – «распущенный веник», она всё внимание направила на любимого молодого друга, который также с силой прижимал к себе её спасительную руку. Он потеряться боялся! И вот Перекошенная вдруг встала на цыпочки и что-то на ухо сказала ему, совсем тихо и тайное для двоих, – прощебетала на своем языке.

Контуженый Солдат, наклонив голову, внимательно выслушал её! Затем повернулся к ней медленно, и… (вот тут, братаны, внимание!) на его неподвижном лице проступила слабая гримаса – брови приподнялись его, пустое лицо снизу постепенно натянулось, а уголки губ расплылись. Клянусь – он улыбнулся! Да, клянусь Богом, он улыбался! В глазах радость появилась и смысл жизни. Да, да! Он улыбался ей! И все увидели, как он сильно любит её! Влюблённый, человеческий, осмысленный взгляд на неё – и всё исчезло вокруг. И только видно было, как сильно, очень сильно он любит её! А сам он стоял в огромных, сильно стоптанных солдатских ботинках, с красными верёвочками вместо шнурков (она завязала ему), в старом кителе с праздничной ленточкой и в солдатских штанах, слушал её гортанное щебетание, и вдруг кивнул утвердительно ей, и нежно так замычал низким голосом. Она же ответила, кивнула ему тоже в ответ, а своей рукой с сумкой на локте то гладила его, то складки на его кителе разглаживала, а то осторожно невидимые соринки смахивала с него. А он, как телёнок большой, ласково, осмысленно кивал ей и мычал! И они смотрели друг другу в глаза! Только огромная любовь в их глазах говорила – во всем мире они друг друга нашли! И нет таких слов, и никогда их не будет, чтобы описать их необычную любовь. Нет! Но, я клянусь вам, всем сердцем клянусь, – когда они в любви смотрели друг другу в глаза, то у женщины голова не тряслась! У этой сумасшедшей влюблённой женщины не было тика – безумие покидало её!

А в магазине, на улицах? Да что там – везде! Все думали, что эти двое – инвалиды и нищие, неизлечимо больные, и этот контуженый парень, и эта молодая женщина, что не могли они ни работать, ни любить другого, и что не могут они быть счастливы! По людскому мнению, ни-ког-да! Они же из психдиспансера, больные и нищие. Один покупатель в магазине сказал всем: «Её в детстве машина сбила, ха-ха!» А другой пьяный пальцем показывал и хихикал презрительно, и передразнивал их.

А я ненавижу таких! Паяцы в чужой тени, суки, прятались вечно и насмехались украдкой над инвалидами, будто бы я их не видел, их насмешек над бедными. Будто не замечал, что дебильные рожи друг другу пьяные строили за спиною убогих. Но эти влюблённые всем бедам назло – так искренне, так нежно любили друг друга, что никто и ничто на свете их не разлучит. Ничто! Только вместе в могилу! Им реально друг без друга не жить! Ей-богу, друзья! Друг без друга помрут, вот и всё! И любят они как могут любить! Да, Солдат – этот сильно контуженый парень с потёртой медалью на груди, с праздничной георгиевской лентой в петлице и красными шнурками – и Она, молодая женщина. Да, инвалиды, живущие здесь, в глуши, на свою инвалидную пенсию. Но я их в этом магазине принимал в свой мир и по-человечески сочувствовал им. Пьяные в очереди пальцем показывали и говорили, что им неприятно смотреть на уродство или хихикали: «Хе-хе». А эти двое не понимали уродства своего и были счастливы! Эти двое просто жили вместе, для себя, для любви, и никому не мешали, и радовались, и любили, очень нежно любили друг друга. Вы, сколько хотите, можете смеяться и насмехаться над ними, а они были счастливы вместе – вот и всё, господа!