Чистое везение

После чая с рыбными пирогами, долгих расспросов о матушке, а еще более подробных – об игуменье, Анна показала мне комнату. Деревянная кровать, занавешенная плотной портьерой, три подушки, лежащие горкой друг на друге, как когда-то у бабушки, домотканый половик из выцветшей давно ткани и ниток, малюсенький столик и стул.

– Небогато тут, – Наталья за моей спиной, наверное, испытывала неудобство за свою девичью светлицу.

– Хорошо, Наталья. Чисто и светло. И матушка у тебя вон какая добрая. Я долго не задержусь. Буду работу искать, – осмотревшись, поняла, что мой гардероб тут повесить некуда, а плечики из шкафа я забрать не догадалась.

– Простите, что я сказанула, не спрашивая, Елена Степанна. Просто… сама никогда и ни за что не хотела бы в монастырь. Вот дитятко родится – это же радости сколько! – улыбающаяся молодая женщина была счастлива от таких простых вещей, что мне стало завидно. Тогда, в той моей жизни, в самом ее начале, я тоже радовалась простому. Но радость – материя зыбкая, и поддерживать ее постоянно довольно сложно.

– Нет, это я тебя отблагодарить должна за сказанное. Даже и не знала, что им отвечать. И не зови меня больше по отчеству. Ты у нас не работаешь, Наталья. Называй Еленой. Да и младше я тебя, наверно…

– Вам восемнадцать зимой исполнилось, а мне девятнадцать летом стукнет. Так что не сильно я вас и старше, Елена Сте…

– Просто Елена!

– Ладно, бежать мне надобно. Дома дел еще невпроворот. Спасибо за хорошую плату. Матушка Агафья сказала, что это вы добавили сверху с проданного гарнитура! – Наталья перекрестилась.

– Деньги, они как вода, Натальюшка. Деньги не самое главное. Купи себе, чего хочется. Иди, не буду держать. А я пока матушке твоей помогу и с братьями познакомлюсь.

И началось моё знакомство с «территорией».  Во дворе на грязи валялись доски. Хозяева ходили по этим колышущимся мосткам достаточно скоро. Вот тут-то я впервые и увидела лапти! Самые всамделишные, не музейные, сплетенные кое-как. Крепкие, белые, но грязные от раскисшей весенней земли. Их носили и Анна, и ее сыновья.

Я приподняла платье и прошла за хозяйкой: та вела показать отхожее место.

Меня это все совсем не пугало. А вот платье с метущим по полу подолом и отсутствие резиновых сапог бесило страшно.

«И как я тут со всеми этими кринолинами сяду?» – пронеслась в голове единственная мысль, и она же вопрос ко Вселенной. Обычный туалет типа «сортир» с дыркой в полу, над которой нужно присесть.

– Тут во гвоздей попрошу забить. Юбки на них станете навешивать, Елена Степановна, – Анна показала место на стенах, и я представила эту великолепную картинку. Сколько платьев я порву на этих гвоздях – неведомо.

– У меня простое домашнее есть. Вы думаете, я с этими юбками дома ходить стану? – поторопилась я умерить ее угодничество.

Старшему брату Натальи было лет пятнадцать, а младшему десять, не больше. Они совершенно не похожи были на сестру, но между собой очень даже копия мать: светлые ресницы и брови, как это бывает у светло-рыжих, веснушчатые носы, полные губы и носы картошкой.

Анна в свои, наверное, тридцать шесть–сорок, не старше, оставалась поджарой, но с большой грудью, отчего талия смотрелась еще уже.

Наталья походила на отца: темные волосы в косе, свернутой на голове караваем, тонкий ровный носик, вздернутая верхняя губа. Высокая и ладная.

– Барышню не донимать! – пригрозила кулаком Анна и повела меня обратно в дом.

– Не помощники, а так, батькины прилипалы. Лишь бы коней пообъезжать да наиграться вволю. Ладно Васька, а Михаил? – Анна, как, наверное, все женщины, жаловалась на своих сыновей, но в то же время хвалила: – Ишь какие вымахали красавцы. И рукастые, вроде, да вот только заставлять все надобно. Навоз третий день перетащить в огород не могут!

– Да он ишшо не полностью оттаял, мать! – голос старшего уже басил, как отцов. Выглядело это смешновато. – Это сверху: бери и ташши. А копнёшь – там ить льдина голимая!

– Батя велел заборы поправить. Я Мишку зову-зову, а он пока барыню не поглядит, не пойдет, – выдал младший, за что получил от брата тумака.

Здесь, на пороге, при входе разувались. И мне очень нравилось всё это: деревянный пол, густо застеленный чистыми половицами, беленая печь, занимающая четверть дома, внушительный, грубо сколоченный стол, начищенный добела,  шторки-задергушки на окнах, икона в углу, накрытая вышитым уголком, мерный звук ходиков. Запах пирогов и солений, принесенных к ужину из подполья, добавлял уюта и домашности.

Я переоделась, разобрала вещи и повесила платья на единственный стул со спинкой. В доме кроме него были только табуретки. В простом платье без нижних юбок и этого дурацкого кольца под ними мне стало удобнее в разы.

Анна подала мне обрезанные короткие валенки и велела носить в доме, потому что пол холодный. Я не спорила. Сама она ходила по дому в суконных чунях. Ей виднее. Болеть мне и правда сейчас было совсем ни к чему. По утрам я кашляла. Видимо, хорошо промерзла Елена в той речке. А если бы она тоже ногу сломала, как конюх? Очнулась бы я без ноги: вот это был бы номер!

Так что невезением это было назвать сложно. Или я уже искала хотя бы крупицу положительного во всей ситуации.

– Анна, где бы я работать могла? – спросила я, когда она поставила в печь большой котел с картошкой в мундире.

– Ой… – хозяйка села за стол напротив меня и вытерла руки о передник. – Даже и не знаю. Коли грамоте обучены, то можно ведь и детей обучать.

– Можно, а еще что? Мне казалось, что я упускаю что-то очень важное, и оно находится на поверхности.

– Стирать можно, да только… не обучены вы тому. И работа тяжелая. Можно кухарить, наняться помощницей и научиться. За телятами щас можно глядеть. Выпускают их по весне на поле, так те хвосты поднимают и ну бежать. Ноги скорые если, тут науки не надо, да только деньги невелики. Мальчишки мои всегда в мае идут подзаработать. На сапоги копють. Какой год уж.

– Давайте я помогу чем-нибудь по дому. Вы говорите, я все смогу! – сидеть тут в «красном углу», как украшение избы, я не хотела. Но Анна меня не допускала ни к чему. Уверена, она просто знала, что я белоручка.

– Нет, ты недавно с болезни, милая. Полежать надо тебе. Столько ведь навалилось на ваши головы. И кого винить? Сейчас вместо батюшки вы станете виновными во всем, – она покачала головой и взялась провожать меня в комнатку, вход в которую закрывала шторка.

До ужина, к которому должен был вернуться хозяин, в доме и во дворе кипела работа. Я решила отстать от женщины, которой и без меня нелегко, и ушла в свою комнату.

Накинув на плечи покрывало из своего «наследства», я решила притвориться спящей и подумать.

Проснулась я то ли на закате, то ли с утренней зарей. Слабый свет еле-еле освещал комнату. На мне лежало одеяло. Очень хотелось пить.

«Наверное болезнь еще не полностью отпустила. А организм собрался с силами в последние дни, потому что я сама его заставила.» – подумала я и прислушалась. Было тихо.

– Значит, раннее утро. Неужто проспала вечер и всю ночь? – прошептала я, осторожно встала и подошла к окну.

Раннее весеннее утро, уже без морозца, но зябкое, ленивое, просыпалось и будто примеряло первые лучики. Я полноценно ощутила разницу между силами и возможностями моего прошлого и этого тела. Тогда утро чаще было недобрым из-за ног, которым нужно было расходиться, спины, которую надо размять. А самое главное, теперь мне не нужно было больше принимать ежеутренние таблетки для понижения холестерина или чего-то еще, найденного в анализах.

В соседней комнате откашлялись, потом заворочались, и послышались шаги. Побряцали на загнете, и по комнате потянуло дымком. Видимо, Анна в первую очередь затопила печь.

Я выглянула в горницу и, увидев ее в сорочке с накинутой на плечи шалью, обрадовалась. Не хотелось застать там Федора в портках. Хозяева спали за печью, а мальчишки на печи.

– Айда, коли встала, провожу на двор, – прошептала она, видимо заметив, что шторка на двери шевельнулась.

Мы вышли в прохладное утро, и я услышала, как один за другим на улице запели петухи. По очереди мы сходили в уборную, потом умылись в бочке с ледяной водой. После этой процедуры бодрости прибавилось как будто на двести процентов.

Анна заторопилась в дом, а я, несмотря на горящее от холода мокрое лицо, осталась постоять. Потянулась, пару раз наклонилась, чтобы, ощутив в спине запредельную для меня гибкость, еще раз улыбнуться такому повороту.

О дочке и внуках я думала постоянно, но успокаивала себя тем, что если все пойдет совсем плохо, они смогут вернуться в Сибирь. Дом моей свекрови давно был отписан на внучку, мою дочь. Мы с ней в последнее время вообще не общались. Но когда он ушел к другой женщине, его мать сделала этакий жест соучастия. И я знала, что Алиса до сих пор с ней созванивается.

А когда чувство вины за то, что я их оставила, начинало захлестывать, вспоминала, что это сказочное происшествие с моим переселением произошло без моего на то разрешения и желания.

Завтракали мы пшеничной кашей, щедро сдобренной маслом, подсушенным на сковороде в печи хлебом. А потом пили чай.

Когда Федор вместе с мальчишками уехал, а Анна пошла во двор кормить скотину, я выглянула на улицу и снова увидела там торопящихся по делам людей. Решила, что пора высунуть нос и совершить более длительную вылазку.

Перебрав платья, решила остаться в своем простеньком. Но сверху надела что-то вроде куртки, облицованной парчой. На голову надела тонкую шаль. Солнышко еще не особо нагрело воздух, да и не очень хотелось, чтобы меня узнали.

Глава 11

Проскакав проулок с досочки на досочку, я вышла, наконец, на относительно чистую широкую улицу и попыталась вспомнить, откуда мы приехали. За дорогой вчера я следила тщательно.

Минут через пятнадцать скорым шагом я добралась до отчего дома, но не подошла близко. У лавки стояли трое мужчин. Но не работяги, а более-менее сносно одетые, немолодые. Но и не те, в пальто, которых видела по пути к дому Федора.

«Наверное это купцы, и среди них может оказаться мой проходимец-отец.», – подумала я и решила подождать, чтобы они ушли с тротуара. Встречаться с родителем, не зная, как он выглядит, не хотелось.

Просто так стоять надоело, и я пошла знакомой дорогой под горку обратно. Пройдя мимо своротка к дому Федора, опять оказалась возле той самой усадьбы. Людей во дворе не было, а вот на крыльце, где я вчера вела беседу с Варварой, разминался мужчина. Так делают обычно бегуны перед тем, как начать тренировку: он наклонялся, махал руками, поднимал по очереди ноги, а потом трусцой побежал по двору и быстро пропал из моего поля зрения: одноэтажные постройки выступали здесь частью ограждения.

Я постояла еще пару минут и вздрогнула, когда он выскочил из-за угла.

– Вы кого-то ждете? – не останавливаясь, он продолжал «бежать» на месте. Белая сорочка, широкие брюки, заправленные под коленом в высокие чулки, а на ногах у него были лапти.

– Хотела поговорить с Кириллом Ивановичем Вересовым, – честно призналась я. – Но вчера меня не пустили к нему.

– А! Так это вы та сумасбродная девица, решившая, что обманом можно попасть ко мне на работу? – его губы растянулись в улыбке

– Так это вы? О! Как мне повезло! Выслушайте меня, прошу! – я схватилась обеими руками за железяки и приникла к ним лицом, словно пыталась просунуть внутрь хотя бы голову.

– У вас есть ровно одна минута! – сначала я не поняла, что не так, но сейчас разобралась: несмотря на пробежку и его прыжки, голос его совсем не сбился от нагрузки.

– Мне нужна работа. Я готова на любую. С проживанием и отдельной комнатой! Я готова работать очень дешево! Знаю, у вас есть опытный огород и теплица. Я умею копать, умею полоть. Впереди лето, и вам точно понадобятся умелые руки! Я…

– Да вы и дня не работали, барышня, – его карие глаза не улыбались. Он был серьезен и, наверное, всегда практичен!

– Я знаю, как сделать, чтобы не пришлось пропалывать и урожай был больше, чем вы думаете! – в голове как-то сама вспыхнула идея про мульчирование. Может, этим способом и пользовались уже в это время, но я его опробовала только в последний год жизни в своем доме.

– И как же? – если не интерес, то что-то похожее на него вспыхнуло в глазах агронома-спортсмена.

– Мульча, – быстро ответила я.

– Что? – он свел брови и даже медленнее начал двигаться на одном месте.

– Я покажу. Так не объясню, Кирилл Иваныч. Я работу больше нигде не найду! Мы разорены, отец…

– Так вы дочь купца Самсонова? – он остановился.

– Яа-а… – незнание фамилии, о которой я и вовсе думать забыла, сейчас сыграла со мной нехорошую шутку.

– Ну, Варвара сказала, что вы орали на всю улицу…

– Да, дочь Степана Самсонова. Меня Елена зовут, – я как дура, протянула через решетку руку.

– Приятно познакомится, Елена, – он подошел ближе к воротам, взял мою ледяную ладонь и поцеловал. Мне стало еще неудобнее.

– Вы правда не пожалеете. Не смотрите, что я маленькая, худая. Я болела очень после…

– Знаю. Хоть и не люблю слухи, а этот на каждом углу обсуждали. Служанок пришлось веником отходить, чтобы в моем доме этого больше не было, – он выдохнул, выпуская белое облачко пара, уперся кулаками в талию и уставился на меня, словно обдумывая: что со мной делать.

– Кирилл Иваныч, я знаю, что вы крепостных обучаете. Не знаю точно когда, но один из них вас сжечь соберется, – повторила я сказанное вчера Варваре.

– Вот этот момент меня и интересует. Откуда такие сплетни? – он сложил руки на груди и выглядел теперь грозно. А я почувствовала себя дурой в кубе, потому что, услышав о том, что сплетников он не переносит, сама ему выдала очередное измышление.

– Можете это забыть. Но будьте внимательнее. Если возьмете меня, я верно служить вам буду! – фиг знает, откуда я взяла эту фразу, но один уголок его губ приподнялся.

– Значит, служить? Как офицер или как гончая? – нет, он не смеялся: или же действительно хреновый человек и подобным родом издевается надо мной, или решил проверить, насколько я обидчива.

– Как святой отец, Кирилл Иваныч, – я отстранилась от ворот и подышала на озябшие руки.

– Так он всем людям служит…

– Он Богу служит, – больше я разговаривать не хотела и ответила, уже отвернувшись и направившись обратно в дом, где меня приютили.

Ворота за спиной брякнули, потом послышался топот, и он почти прокричал мне в спину: – Стойте, стойте! Елена, мне не нужно служить как… Просто нужно делать все, что я скажу. Не задавать вопросов, не разносить слухов, не подавать своим взглядом надежды моим ученикам и не хлопать дверью, как вы сейчас сделали.

– Я ничем не хлопнула. Вот если бы вы меня впустили, как это делают нормальные люди, то да, я бы хлопнула. Да так, что у вас уши заложило! – какого черта я завелась, не знаю. Открывшийся вдруг во мне характер бушевал сам по себе. Я, как попрошайка стояла тут несколько минут, готова была делать что угодно, а он просто изгалялся надо мной.

– Идемте. Вы завтракали? – он не дотронулся до меня, но провел рукой вокруг моего плеча, приглашая развернуться.

– Завтракала, но сейчас так замерзли руки, что выпила бы кофе, – ответила я, все еще чувствуя внутри бушующую бурю.

Он провел меня за ограду, мы поднялись на крыльцо, вошли в особняк, и я открыла рот. Такое я видела только в кино!

Огромный зал, великолепная лестница, в центре делящаяся на две, разбегающиеся в разные стороны. Блестящий паркет, искусно расписанные потолки, дорогие люстры со свечами.

Я представляла хозяина этой роскоши совсем не так.

Оказалось, что на вид хозяину этого великолепия тридцать или чуть больше. Грубоватые черты лица, квадратный подбородок, карие колючие глаза. Я думала увидеть здесь мужчину лет шестидесяти. Во фраке, парике, с забранной назад косичкой. Именно так мне описывал это время Валерьяныч. Но ни дат, ни имен я, конечно же, не запоминала.

– Вот тебе и история! Где она пролезла, барин? Я за городничим сейчас отправлю! Это же надо, какая настырная, – высокий голос вчерашней Варвары разорвал тишину и, отразившись от высоченного потолка в переднем зале, рассредоточился. Как в оперном театре, куда меня как-то затащила Кира, надеясь приобщить к прекрасному.

– Варвара, перестань кричать. Когда я научу тебя говорить тихо? – голос ученого был спокоен и не выражал никаких эмоций: ни раздражения, ни суровости. – Она поработает у нас. Найди ей комнату в крыле слуг. Там много пустует, – он махнул ладонью куда-то кверху, и, на мой взгляд, это значило «отведи куда-то, где я ее не буду видеть вообще». Глянул на меня еще разок и вышел на улицу.

– А чего она делать-то будет? Когда купеческие дочки работой себя отягощали? Ни-ког-да, – Варвара продолжала блажить.

– Может, перестанете орать? Он вас уже не слышит. Найдите мне комнату и дайте хотя бы кипятка, – спокойно попросила я.

– Кипятка-а ей! Ишь, барыня у нас тут завелась, – Варвара явно переигрывала и сейчас, кланяясь мне, пыталась как можно ярче изобразить свое презрение.

– Любить меня не надо, Варвара. Просто не нужно «кусать» по делу и без него. На мне и так живого места нет, – я глянула на лестницу, по которой, видимо, и можно было подняться на два верхних этажа, куда показывал Вересов, и решила подняться.

– Айда за мной. Куда по главной-то? И правда, будто не нищая, а графиня какая явилась! Может, вам, «в-ваша св-ветлос-сть», еще ковры постелить?  – она шустро меня обогнала и, борясь с одышкой, встала передо мной, перекрывая путь.

Потом указала куда-то вправо. Через неприметную дверь мы прошли в коридор, ведущий в правое крыло первого этажа.

– Двери не закрываются, но общая дверь у комнат для горничных есть. Там всего пять девушек. Но я тебя отдельно поселю. Чтобы разговоров меж вами не было, – она походкой разъяренной уточки шествовала по коридору, то и дело оглядываясь, словно я могла что-то украсть.

– Так даже лучше, Варвара. Сели куда хочешь.

– А чем лучше? – она остановилась и обернулась. Рассмотрела меня, словно пыталась найти неучтенный ею подвох.

– Разговаривать не люблю. А они, наверное, как ты: язык без костей?

– Ты мне поговори, поговори, девка! Тут тебе не отцовская лавка. На всякую сударыню-бездельницу найдется управа! Найдё-о-отся!

Мы прошли до конца коридора, и она резко открыла последнюю дверь, за которой оказался метра в три коридор и комнаты по обе его стороны.

– Говори, куда мне? – я стояла за спиной экономки в ожидании, что она пройдет вперед. Не хотелось, чтобы эта язва шла за мной.

– Последняя справа, – выпалила Варвара, хмыкнула и направилась на выход.

– Я сегодня личные вещи принесу. Предупреди на воротах, чтобы меня впустили. Я Елена Самсонова.

– Да кто ж тебя не знает? Любой голубь наслышан! – она захохотала, шагая обратно к лестнице по красивому коридору, по одну сторону которого располагались комнаты, а по другую – большие окна.

У меня было желание схватить одну из ваз, стоящих на столиках, и запустить ей вслед. И тоже захохотать!

Я прошла в комнату, села на кровать и прислушалась к себе. Никогда еще я не вела себя так дерзко, как сегодня! Ни в юношеском возрасте, ни тем более во взрослом.

– Елена, если это твой характер пробивается, то прости. Мне с таким не ужиться. Давай по-людски, – негромко проговорила я вслух.

Глава 12

«По-людски», конечно, дело хорошее. Только если тебе навстречу идут точно так же. А коли назло делают, то толку от твоего людского – ноль. Особенно тебе самой.

Но я не была злой и всегда все вопросы решала добром. Конечно, понимала, что люди привыкают и считают твою доброту заслуженной, а потом очень удивляются, что перестали ее получать. То есть совсем уж наивной я не была.

Но вот эти вспышки…

Комната была славной. Если здесь так живут горничные, то хозяева, наверное, имеют королевские спальни. Кровать с жестким, но вполне удобным тюфяком, теплое одеяло, чистое постельное бельё и перьевая подушка. Табурет и несколько крючков на стене. Да, это всё, что было в комнате!

Широкий подоконник, если понадобится, вполне заменит стол. Но это если я решу писать мемуары. О столе, как месте для еды я не думала вообще, хотя голод и просыпался часто.

С голодом надо было тоже разобраться. Потому что это тщедушное тельце не может употреблять столько пищи! Или же это результат длительного голодания, или мои старые привычки перекусить чего-нибудь между делом, посидеть с тарелкой, обдумывая завтрашние дела?

Нужно было брать быка за рога и переезжать, пока Вересов не передумал. Уж лучше быть поломойкой у ученого, чем гувернанткой у купеческого оболтуса.

Знания об усадьбе придавали мне силы. Хоть они и были неглубокими, но даже сам вид дома, его двор, постройки, сохранившиеся до моих дней, казались родными.

Я засобиралась к моим спасителям за вещами.

Отойдя к воротам, обернулась и подняла голову так, чтобы не видеть двор. Только два верхних этажа и небо. Точно такое же, как в моей прошлой жизни. Постояла так пару минут. Даже показалось, что вот-вот мне, как зазевавшейся туристке, засигналит водитель, желающий проехать с Ордынки в Черниговский переулок.

– Барышня, вы ворон считаете? Коли закончили, отойдите! – раздалось позади меня вместо желанного сигнала автомобиля.

Мужик на телеге, с горкой нагруженной землей, открывал ворота.

Я мотнула головой и пробежала мимо.

«Второй или третий день здесь нахожусь, а веду себя так, что все уже считают дурой. Пора бы освоиться», – подумала я и заторопилась в дом Федора и Анны.

К обеду вернулись мужчины, и Анна кормила нас наваристыми щами, которые поставила в печь с раннего утра. Тут же на столе стояла миска с сухарями, котелок с вареной картошкой, квашеная капуста и плошка с подсолнечным маслом.

После обеда я снова не смогла добраться до мытья посуды: хозяйка буквально стучала мне по рукам. Когда мы с ней сели пить чай, а мужчины ушли на двор, я начала рассказывать о своем уходе:

– Работу я нашла, Анна. Сегодня перенесу все…

– Работу? – она даже чаем поперхнулась. Отставила кружку, рукавом вытерла подбородок и уставилась на меня: – Елена Степановна. Живите, сколько надо, не думайте про деньги. Знаю, что в монастырь не хотите…

– Нет, я и правда оставалась у вас, чтобы искать работу. И уже ее нашла! – положив свою ладонь на ее кулак, которым она легонечко постукивала по столу, как бы в подтверждение своих слов, я улыбнулась и продолжила:

– Я буду жить у ученого. Кирилла Иваныча Вересова! И работать там же, в усадьбе!

– Чаво-оо? – я не поняла: она больше испугалась или удивилась, но реакция ее не говорила ни о чем хорошем.

Анна вырвала свою руку из моей ладони и глянула, как боярыня Морозова со всем известной картины Сурикова.

– Такого я от тебя не ожидала услышать, Елена Степанна! Такого…

– Да что вы заладили? Чего страшного в работе? Вы вот тоже целый день по дому крутитесь. Думаете, я из другого материала сделана? Те же руки, те же ноги. А потом и мясо нарастет. Вот увидите!

– Нельзя к нему! Ты же знаешь, что нельзя… – уже шепотом, но все с теми же выпученными глазами начала она.

– Не знаю, Анна. У меня память после того падения совсем плохая. Вас помню, своих помню, подружку свою разлюбезную. А больше ничего. Словно глухая жила до этого, – пришлось снова врать.

– Лихим делом он там, в своей усадьбе занят, Елена Степанна. И усадьба проклята! Там место такое, что его сжечь надобно. А на нём церковь поставить, чтобы черти из земли этой не лезли! – эмоциональность Анны зашкаливала.

Я даже начала переживать: как бы мне не пришлось туда тайком добираться. А если сообщат Агафье? Что та скажет? Если Анна считает место непотребным, то тетка при сане и вовсе…

– А ты расскажи, Анна, чего там лихого? – я снова поймала ее руку и принялась гладить. Она отдышалась, залпом выпила остатки чая в кружке и, сняв с головы платок, пальцами прибрала волосы. Потом надела его обратно, посмотрела на икону и перекрестилась. Я повторила за ней крестное знамение.

– Там раньше, шибко давно уже мастерская была. В собственности она была у страшного, кривоносого, тощего, как смерть мастера Кыца! Когда он по улице шел, некоторые бабы прям там и падали! Некоторых даже откачать после его взору не могли! Падали замертво! Так вот он там украшения всякие делал. А потом узналось, что Кыца этот такие страсти творил, что ни за жись не отмолить! – она наклонилась и выдохнула мне последние слова прямо в лицо. Пахнуло щами.

– Какие страсти?

– Он эти украшения смазывал ядом. А кто носил – умирал страшной смертью и после нее не знал покоя. И все знають, что: кто умер, значит, в усадебку эту чертову ворочаются бестелесными душами…

Я хотела добавить «и гремят цепями», но шутки с Анной были неуместны.