Чистое везение

Глава 4

– Мария, главное: не отчаиваться, – новый  женский голос, постарше вчерашнего тонкого звучал как-то воодушевляюще, что ли. – Тебе я местечко подыщу, подыщу. А вот Еленушка… голубка наша, – я слышала в голосе и любовь, и неподдельную заботу.

– Может, тогда вместе нас в монастырь? Господь пристроит душеньки, – вчерашний, но уже без слез. Кажется, эта, что постарше, внушила женщине уверенность, что все и правда будет хорошо. Только вот что? И с кем?

– Да, замуж ее сейчас не пристроишь. Вся Москва гудит о ваших долгах. Дом-то тоже заложен? – в голосе старшей не было обвинительной нотки, и я вспомнила вчерашний мужицкий бас.

– Все, матушка Агафья, все под чистую. И дом, и лавки, – тяжелый вздох и скрип стула. Наверное, присела возле стола под картинками.

– Не отчаивайся, Мария. Не так нас родители учили горести встречать. Отправляй за мной, коли что случится. На вот, на пару дней хватит. Да доктору заплати, а то ездить не станет, – старшая зашептала, а потом я услышала, как что-то глухо упало на пол.

– Матушка Агафья, сестрица родная, благослови тебя Господи, – чмоканье поцелуев. Я представила, что глухо о пол ударили колени женщины, а потом она принялась целовать руки.

«Матушка… сестрица», – в голове долго не складывалось, но потом, как вспомнила о монастыре, поняла, что, скорее всего, старшая – мать настоятельница. И в придачу сестра этой женщины.  А я? Судя по разговору, выходит, я ее дочь?

С трудом сдерживаясь, чтобы не открыть глаза, я старалась дышать ровно.

– Иди, Мария, отдай деньги слугам, они на заднем дворе. Скоро с вилами встанут. Отдай и отпусти с Богом, прощения попроси. Простые люди да дети Божьи. Степан не прав, – голос настоятельницы, как я ее «окрестила», звучал все так же спокойно.

– Иду, иду, Агафья, храни тебя Господь, – дверь осторожно хлопнула. И в комнате повисла тишина. Я почувствовала, что смотрит она на меня, и старалась не жмуриться. Думала о том, как дрожат мои глаза, наверное под веками, и она это видит.

– Бог с тобой, Елена. Ты ни в чем не виновна, милая. Пожалей матушку, достаточно скрываться. Знаю, впереди жизнь нелегкая, но с тобой куда легче ей будет, – твердый, но благосклонный голос прозвучал надо мной. И я уверилась в подозрениях. Я дочь той женщины, что вчера плакала, а потом ночью спала у меня в ногах.

– Ничего не помню. И вас не помню, – прошептала я, чуть приоткрыв глаза. Передо мной стояла женщина в черном. Лицо ее казалось очень маленьким из-за апостольника: плата, покрывающего голову, шею и ниспадающего на плечи, и наглавника: шапочки в виде расширяющегося кверху цилиндра.

– Значит, так Богу угодно, милая. Вот думаю вас с матушкой забрать, как только ты на ноги встанешь. На Подольское подворье. Там в основном «белицы» трудятся. И вы какое-то время поживете. Матушка твоя больно настрадалась, дитя мое. Так что пожалеть ее надобно, – женщине было лет около семидесяти. Может, и поменьше, но морщины на ее тонком узком лице были слишком заметны сейчас перед окнами, в которые бил солнечный свет.

– Хорошо, – прошептала я и прикусила губу.

– Вставай, дитя, не давай диаволу тебя искушать страхом и оттого продолжением болезни. Вставай. Посылай за мной, коли чего приключится, – она наклонилась и поцеловала меня в лоб. Пахнуло ладаном, прополисом и смирением.

Она повернулась и вышла. Прямая, как палка, шагала она при этом грузно, словно пыталась почувствовать каждый шаг. А еще она была высокой. Или мне это показалось из-за худобы и этой самой монашеской шапочки.

Где-то за стеной я еще слышала шепот, всхлипывания, а потом на улице уже голос монахини, фырканье лошади.

Я встала и выглянула в окно. Женщина в черном садилась в коляску. Моя «матушка» провожая, целовала ей руку. А потом игуменья подняла на меня глаза, перекрестилась и улыбнулась.

Я смотрела фильмы, в которых герои оказывались в чужих телах, в другом времени, да хоть на Марсе… но чтобы это оказалось правдой! Мне только этого не хватало для полной «радости». Дома сейчас не вообразить, что творится. Вернее… дома у нас больше нет, а долги есть.

И тут я вспомнила о Валерьяныче. Что он там нес? Что-то о том, что мне не нужно переживать, надо идти куда-то, а о моих он позаботится? Чертовщина, не иначе. Рассказать об этом монахине? Да она меня точно тогда закроет в монастыре. Матушке? Этой плаксивой женщине? А толку?

– Еленушка, доченька, – она-то и прервала мои мысли возле окна. Задумавшись, я не услышала её шаги в коридоре, хоть и были они громкими: то ли набойки железные, то ли пол пустой, но отдавался каждый шаг с грохотом, когда до этого обе женщины шли сюда.

– Да, матушка. Я не помню, что со мной случилось. Тебя узнаю…

– Защитница наша Агафьюшка… она сказала мне, что ты при ней очнулась, – лицо этой женщины, в отличие от ее сестры-игуменьи, просилось на икону: мягкие черты, полные, но поджатые в горе губы, выгнутые то ли в испуге, то ли в удивлении брови, тонкий нос. Она не была сухой, но, видимо, эта легкая полнота и позволяла выглядеть ей молодо. Глаза ее были взрослыми. Нет, даже старыми. Светлыми, мутными. Именно ими она походила на тех, кто смотрел на меня с образов на стене.

Да, это были не картины. Это были иконы.

– Мне лучше, только не помню ничего. Не помню, как заболела. Сейчас хорошо уже, – я встала, прошла до окна, наблюдая за ее реакцией, и видела, что с каждым моим словом женщина будто оживает, будто набирается силы.

Темная юбка в пол, приталенная кофта, шаль на плечах. Густые русые волосы собраны в тугую прическу и покрыты платком. Женщина старила себя в этой одежде, словно давала миру понять, что она не на своем месте.

Представила ее в одеянии Игуменьи Агафьи, и картинка мне понравилась больше.

– Вы с батюшкой в конюшни ездили, – аккуратно начала она.

 Прошла по комнате, подошла, погладила мое оголенное плечо, сняла с себя шаль и накинула на меня. Потом обняла и провела к кровати.

Мы сели рядом, и она обняла меня за талию. Прижала к себе так тесно, что я уверилась – женщина очень любит свою дочь.

– В конюшню? – уточнила я.

– Да, к Ирбишевым. Помнишь Луку? Лука Севостьяныч Ирбишев? – она наклонилась и заглянула мне в глаза. – Он сватался к тебе. И вы с батюшкой поехали к ним на обед. Я не могла тогда, приболела. А ты же тоже не хотела, – она грустно улыбнулась и задумалась. – Так вот… лошадей они выгнали, а ты на прогулку не поехала, осталась там с хромой лошадкой. Помнишь?

– Ни-че-го, – ответила я, радуясь, что сразу выбрала правильную тактику.

– Так вот. Батюшка там выпил лишнего, – она опустила глаза и тяжело вздохнула. – Его там оставили: поднять не смогли на коляску. А тебя конюший их повез. Колесо, говорит, вылетело на мосту. Коляску с моста свалило. И ты в воду упала.

– С моста? – удивилась я.

– Да с Иванчеевского. Его кажную весну подчиняют, правят. А на деле не зря его «страховым» зовут. Ну вот тот конюх-то и бросился за тобою в воду. Да ногу поломал. Тебя выволок кое-как. И вас только под утро нашли. Ты в себя сначала пришла, а потом горячка началась, – женщина начинала всхлипывать.

– Я выжила, ноги и руки целы, голова цела, матушка. Бог спас, не надо тужить! – я не хотела ее слез. Мне нужно было как можно скорее узнать: где я, а главное, кто?!

– Ты в жару лежала, а к нам поверенный пришел, – Мария взяла себя в руки, подняла голову, втянула носом воздух, чтобы прекратить слезы, и заговорила более делово. – Батюшка твой еще зимой все заложил, а потом запил и оговоренного не выполнил. Две недели нам дали. И лавка, и дом, и скотный двор его брата… все забирают. А он не просыхает. Кричит ночами, а утром уходит, угрюмый, как скала. Боюсь, кабы чего с собой не сделал. Молюсь постоянно, чтобы Господь его уберег, – она коснулась лица ладонями и резко встала.

– Ты же не ела ничего. Неделя почти…

– А жених этот мой… – я молилась искренне, чтобы и этот кусок истории оказался сломанным.

– Да они как узнали, что у нас в кармане только вошь на аркане, сообщили, что Лука в Петербург решил ехать.

– Ну и слава Богу, матушка. Отнес господь, – я встала и обняла женщину. Как просила монахиня. Была в ее словах крупица правды: не сломалась бы Мария.

Глава 5

Пообещав сготовить мне каши, женщина вышла. А я осталась сидеть на кровати, размышляя над произошедшим. Такой вот финал моей жизни, если это был он, казался пиком моих неудач.

«Если все, умирая, попадают в новое тело, то почему не рождаются младенцами?» – только подумала я, и голова загудела.

– Ну, хоть имя родное осталось, – хмыкнув, прошептала я, посмотрела на свои ноги. Задрала сорочку и принялась разглядывать узкие и длинные стопы, тонкие лодыжки, красиво очерченные икры и колени.

Мне показалось, что руки сильно далеко находятся от туловища, когда я стою. До этого я всегда ощущала внутренней частью плеча складочки на боках. А сейчас было ощущение, что меня раздели. Даже с шалью.

– Самое главное – хотим ли мы в монастырь, Лена, – сказала я себе, вставая, и снова подошла к зеркалу.

Светло-зеленые глаза, русые волнистые волосы, красивые губы и нос. А главное – это было юное, совершенное лицо. Тело, которого не коснулись еще мои болячки, суставы без артрита.

– Жить еще и жить, – подытожила я и, распустив волосы, более пристально присмотрелась к новой себе. Подумалось, что могу ведь проснуться и оказаться снова дома. А этой девочке некуда просыпаться. И от меня зависит решение ее будущего.

Сердце щемило от тоски по дочке и внукам. Но вспомнились пророческие слова Валерьяныча. Не могло это быть случайным. Он словно знал, что меня ждет. Подготовить хотел, может даже и направить на правильный путь. А я… Эх!

Марию я решила называть матушкой. Она меня не поправила, не удивилась, значит, это норма. Когда она принесла тарелку с пшенной кашей, я поняла, что есть хочу безумно. Но, попробовав, поняла, что она пахнет дымом. Подгорела? Скорее всего!

Что там еще говорила игуменья? Деньги слугам раздать? Видимо, до отцового падения в «синюю яму» дом был полон людей, которые делали всю работу. А мамаша, наверное, кроме вышивания в руках ничего не держала. Ну, это ерунда. Было бы из чего готовить.

Я жевала, не обращая внимания на «аромат», и вспомнила, что в этом доме есть еще один «персонаж» как минимум мой отец. И, судя по вчерашним руладам и рассказу матушки, он не просто «выпил лишнего» у этих… как их… Ирбишевых. Он напился в стельку! И ежевечерне эту процедуру повторяет.

– А куда отец пойдет, когда мы уедем? – я не хотела ничего спрашивать, но выяснить требовалось все и сразу.

– Брату его я написала. Может, и образумит, если приедет. Мне тоже тяжело его оставлять, да только ты важнее, Еленушка. А в подворье, о котором Агафья сказала… так там только женщины. Голодными не останемся.

– А я работу могу найти? Что я умею лучше всего? Расскажи, я не помню, – соскребая кашу в тарелке, спросила я.

– Работу? Какую это работу? – она удивилась так, будто я сразу на панель собираюсь, а не обычным честным трудом на хлеб зарабатывать.

– Любую. Что я могу? Шить, вязать, вышивать? Может, пеку хорошо? – попыталась дать ей наводки.

– Видать, ударилась ты все же головой. Доктор завтра придет, расскажи ему, что помнишь только меня. Может, скажет в больницу поехать с ним и побыть там? – в голосе ее появилось беспокойство.

– Нет, этого говорить не стоит. Голова ведь не болит. А память со временем и вернется, как начну делать что-то. Не надо ему этого знать. Мало ли, скажут еще, что дурной стала, – мне нельзя было испытывать судьбу. Я не знала, какого рода тут врачи.

– Ну, коли так считаешь, то не говори. И правда, чего же я сама-то не скумекала,  – она хмыкнула довольно и часто закачала головой. Видимо, порадовалась, что избежала очередной проблемы. Хотя, радоваться, судя по всему, здесь было нечему.

Матушка по жизни была ведомой, полностью зависела от других: родителей, мужа и явно более трезвомыслящей сестры. А сейчас показывала, что готова передать право управления мне. Лишь бы не самой. Она была из слишком податливого теста. Но я не должна была особо опекать ее, давая надежду на то, что все решу сама.

В монастырь, даже если он на свежем воздухе, я не хотела! Неправильные решения затягивают как болото. И потом ты привыкаешь к тому, что тебя окружает, начинаешь искать положительные стороны, смиряться. А после и вовсе радуешься, что так случилось.

Эта мысль, вдруг сверкнувшая в моей голове, показалась совсем не моей. Или она родилась после пережитого?

До вечера мне велено было лежать, что я и делала. Подумать было о чем. Не поднялась бы даже, коли не проснувший в этом чуть живом организме естественный интерес к уборной.

Туалет нашелся за одной из дверей в коридоре. Размером, наверное, три на три метра. И обставлен достаточно сносно: сиденье со спинкой, обтянутое бархатом зеленого цвета, с отверстием и ведром под ним. Большая деревянная лохань, исполняющая скорее всего роль ванны.

Окно, занавешенное плотной тканью, выходило на безлюдный двор: высокий забор вокруг дома, две поленницы дров, веревки с висящим на них бельем, пара лавок и стол.

Я вышла из туалета и на цыпочках проскользнула в коридор. Дверей было по три с обеих сторон. Заканчивался коридор приоткрытой дверью. Она-то, наверное, и вела на лестницу.

Рядом с туалетом обнаружилась комната с большой кроватью, множеством салфеток на всех доступных поверхностях, еще большим количеством статуэток на комоде и шкафом, похожим на мой, только трехдверным. Я решила, что это родительская спальня.

Потом была гостиная с затейливо убранными шторами, парой диванчиков на причудливо изогнутых ножках, два кресла, пианино, ковер на полу в центре, возле среднего окна – большой стол, накрытый салфеткой, ваза с искусственными цветами.

Последняя комната оказалась кухней. Тут было за что зацепиться взгляду: у стены, ведущей на лестницу, высокая, широкая – метра полтора, плита, под которой в печурке теплились еще угли. Труба уходила в потолок. На плите сох подпаленный котелок из-под каши. Мне захотелось плеснуть в него воды, потому что нагара там было уже предостаточно. Длинный стол, скорее всего, для приготовления еды. А у стены, что была общей с гостиной, полки от пола до потолка. Там стояли мешочки, железные банки, корзины, что-то просто было завернуто в полотенца.

Напротив кухни нашлась столовая. Очень похожая на гостиную, только без диванов. Обеденный стол человек на двенадцать, стулья. Возле окна столик, наверное, для удобства раздачи. И удивительной красоты горка с посудой.

– Да тут не то что газом, тут даже электричеством не пахнет, – вздохнув, прошептала себе под нос. И посмотрела туда, где за тонкой щелкой приоткрытой двери шумел неизвестный мне город или даже мир.

– Мария Елизаровна, я никак не смог отыскать Степана Семеныча. Все места объехал… Ну, где он бывает, коли вот так… надолго. Нетути. Как в воду канул, – густой мужской бас с улицы подстегнул мое любопытство, и, подобравшись к двери, я осторожно заглянула в щель.

Глава 6

За дверью и правда оказалась крутая прямая лестница, тянущаяся вдоль стены дома. Видно было только небольшой кусочек земли у крыльца. Там и мелькала матушкина юбка и ноги басящего незнакомца.

– Федор, милый, поищи пока Степана Семёныча. У нас всего ничего денечков-то осталось. На завтра я людей позвала, кто мебель купить может. Хоть маленько денег наберу, – голос матушки звучал заискивающе, и слышалась в нем не только мольба, но и то, как она ломает себя. Видимо, не приходилось еще уговаривать холопов.

Ощущение у меня было, что нахожусь на корабле, который тонет, но руки у меня связаны и спасти не могу ни себя, ни эту женщину.

До обеда я смотрела в окно, перебирала в голове варианты, планы, но всё упиралось в мое неведение. Местные правила, скорее всего, не позволяют молоденьким барышням вступать в конфронтацию с внешним миром. А уж с мужчинами… об этом вообще молчим.

Когда девушка в окне напротив появилась снова, я даже обрадовалась. Судя по ее выражению лица, она тоже: распахнула окно и принялась жестикулировать, чтобы я сделала то же самое.

Я кое-как справилась с тяжелыми, скребущими одна о другую фрамугами и вдохнула свежий весенний воздух, напоенный «ароматами» конского навоза, пролитого кем-то то ли керосина, то ли солидола, которым смазывалась упряжь. У меня в голове этот запах ассоциировался с конюшнями, в которых работал в моем детстве дед.

– Как же я рада, что с тобой все хорошо, дорогая Елена! – наклонившись на подоконник, девушка из окна напротив явно была искренна.

– Я тоже. Уже могу вставать, – ответила то, что по факту было правдой, и переживала, что не знаю имени.

– Идем к нам в чайную. Можешь выйти? Или… давай я к вам приду? – предложила она.

– Я выйду. Жди меня у крыльца, – желание выйти на улицу и узнать побольше было сильнее того, что я могу сделать что-то не так!

– Софья, ты чего опять вылупилась? – мужской голос за ее спиной заставил девушку вздрогнуть, а меня обрадоваться. «Значит Софья», – пронеслась в голове благая подсказка.

Шкаф оказался вместилищем для такого количества платьев, что я и поверить не могла: неужто это все одной девчушке принадлежит? А потом рассудила, что Елена на выданье, а в эту пору родители шибко старались показать ее с лучшей стороны.

Те, что были прошиты блестящими нитями или щедро украшены кружевом и органзой, я отмела сразу. Нужно было подобрать то, что похоже на платье Софьи – ежедневные наряды для дома и улицы. Но они тоже могли различаться.

Решив не особо рыться, я выбрала бежевое с рюшами. Подол его был немного испачкан, но не слишком заметно. Когда достала и сняла с деревянных, видимо, ручной работы плечиков, расстроилась, потому что мелкие пуговицы в ряд от талии до шеи находились на спине и обещали сложный квест на гуттаперчевость. Видать, одевалась эта нимфа не сама.

Но для женщины, которая может подтянуть колготки, не снимая штанов, это было задачкой для первоклассников. А уж про свалившиеся с плеча лямки бюстгальтера, которые мы поднимаем через пуховик, и вовсе молчу!

Я оставила расстегнутыми верхние три пуговицы, отложила платье и закинула руки за голову, примеряясь, до какого места на спине я могу дотянуться.

Этот день обещал много удивительного. И первое чудо: мне удалось изогнуться так, как не получалось даже в школе. Хотя в школе я тоже была не тонкой и звонкой, но такого мне и не снилось.

– В цирке ты, што ль, выступала? Кабы случайно это туловище пополам не переломить. С жирком-то всяко безопаснее, – бормотала я, натягивая платье.

Быстро собравшись, поняла, что на голове у меня самое настоящее гнездо. Пришлось смочить из кувшина свои кудряшки, терпеливо, чтобы не вырвать волосы, прочесать и помять их руками, чтобы вернуть объем.

Белье хранилось в комоде. Хорошо, что эти правила совпадали с нашими. Панталоны на завязках посмешили. Но на тощем теле оказались вполне удобной штучкой. Словно дополнительная нижняя юбочка. Ботики на кожаной подошве с кнопками-замочками нашлись под кроватью.

Софья, в отличие от меня, оказалась в шляпке. Я не подумала об этом, но моя новая знакомая особо не удивилась, поэтому я выдохнула.

– Милая, сколько же тебе пришлось пережить, – черноглазая, похожая на итальянку девица наклонилась и поцеловала меня в щёку, – тебя даже болезнь нисколечко не испортила.

– Спасибо, Софьюшка, – с грустной улыбкой ответила я и пожала протянутую мне ладошку.

– Идем, там и поговорил. А то Митя дома не даст. Повезло тебе не иметь любопытного братца, – девушка сама болтала столько, что информация приходила нужная и вовремя.

Я осмотрелась. Благо матушки моей видно не было. Надеялась я на то, что она, обнаружив отсутствие моей тощей тушки на кровати, не заблажит на всю Ивановскую.

Новая знакомая повела меня в дом через дорогу, из которого утром вышел тот мужик с самоваром. Значит, семья имела большой мануфактурный магазин и чайную рядом. Купеческая улочка, которую я успела увидеть, выглядела атмосфернее, чем в некоторых фильмах.

Мы вошли в чайную. Софья указала на столик возле окна и махнула кому-то. Моментально на столе оказался чайник с ароматной заваркой, мисочка с крендельками, а потом принесли и приборы. С расчесанными до смешного гладко редкими усиками мужичок улыбался, открывая напоказ крупные, как у зайца, зубы и смешную щербинку между средними верхними. Выглядело и комично, и мило одновременно.

– Софья Михална, все, как вы любите, собрал. Митрий Михалыч не подойдет? – поинтересовался трактирный слуга.

– Он дома чаю надулся: лопнет скоро, – девушка отмахнулась от мужичка, как от назойливой мухи.

– Дела какие творятся, Леночка… Я и так уже, и эдак пыталась разведать. Боюсь спрашивать, чтобы ты лишний раз не грустила, – с раздражением, дождавшись, когда официант уйдет, заговорила Софья. Девушке было любопытно, как обстоят дела. Только и меня это интересовало не меньше!

– Софья, я и сама ничего не знаю. Память у меня после того случая не очень хорошая. А что тут до этого дня было, я и не могу вспомнить. Так что ты, наверное, лучше меня знаешь все…

– Ладно, – Софья наклонилась и голосом шпиона из старых фильмов продолжила: – У вас все заберут, Еленушка: и дом, и лавку, и склады батюшкины, и магазины.

– Да, это я знаю…

– А Лука… Ты тоже знаешь? – Софья села на место и смотрела на меня сейчас, как на кошку, которую хотят утопить.

– Знаю. А еще что говорят, Софья? Ты же знаешь, я ни за что не растреплю, что новости эти от тебя, – я тоже наклонилась, повторив за девушкой.

В чайную забрели двое мужиков. Заказали чаю и расстегаев с рыбой, попялились на нас, чем вызвали неодобрение и хмыканье Софьи.

За ними вошла парочка женщин, одетых примерно как мы, но в шляпках. Заметили нас, но взгляд обе остановили на мне. И, усевшись, принялись шептаться. Софья какое-то время молчала, налегая на калач. Я тоже решила поесть, потому что от запахов в чайной у меня закружилась голова. Утренняя каша словно растворилась в желудке.

– А то, что батюшка ваш сейчас у полюбовницы своей. Я услышала случайно… девки со двора толковали, – Софья сначала долго осматривалась, словно примерялась, с какой громкостью ей озвучить что-то очень важное. А потом заговорила почти не шевеля губами, опустив в пол глаза. Тема для нее была очень скабрезной. – Только вот… эта самая… тоже его выгонит. Несмотря на то, что он ей подарки дорожéнные дарил, домик купил.

– Ясно, – выдохнула я и даже порадовалась, что тащить с тонущего корабля придется не троих, а только нас с матушкой.

– Ты не кори меня: это, может, и сплетни, Елена. Глядишь, все и наладится, – заметив, видимо, тщательно мною слепленное горе на лице, прошептала подруга.

– Даст Бог, и правда. А пока что нам остается? Только ждать. Давай пройдемся, – я поняла, что кроме этой информации нового я не услышу ничего, и решила попробовать вывести подругу на улицу. Мне интересно было узнать побольше о месте, где я оказалась.

– Ой, лучше не надо нам вместе появляться. Мне матушка строго-настрого запретила. А брат вот и сидит со мной днями, чтоб не удумала чего такого. Я пообещала, Елена, что только до чайной. Он, поди, и сейчас стоит у крыльца, – подруге моей разлюбезной стыдно было за такое, но я ее понимала и не винила.

– Год сейчас какой? – спросила я, и Софья выпучила глаза.

– Да, головой, наверное, шибко ударилась. Матушку помню, тебя помню, а год не помню, и где живем не помню.

– Ой, беда какая, дорогая моя. Только ты не подумай, что я от тебя отказываюсь. Сама ведь знаешь, батенька мой похлеще твоего. А год… Одна тысяча восемьсот сорок восьмой, милая. Апрель наступил. А живем мы в Москве!

«Спасибо тебе, Господи, что не за Полярным кругом. Вот прямо поклон тебе до земли, кокошником со всего размаха в пол.», – подумала я, старательно и торопливо жуя булку и запивая терпким, очень сладким чаем.

Глава 7

Поняв, что измученный организм впитывает все, что в него попадает, со скоростью губки, я решила сделать ревизию в кухне. И сейчас, даже после калача, мне казалось: положи кусочек масла в ладонь, и оно до суха впитается в тощую руку.

Подойдя к дому, я бросила взгляд на брата Софьи, который и правда караулил ее возле дома. Он стоял, прислонившись к стене, и крутил часы не цепочке. Он что-то пробурчал сестре, и они исчезли в двери, ведущей на лестницу.

«Значит ты у нас Митрий Михалыч.», – на всякий случай повторила я про себя, чтобы запомнить.

Матушкино платье мелькало за окнами первого этажа, где была лавка. Оттуда мужики выносили небольшие тюки и складывали на телегу. Я постояла минуту у крыльца и поднялась на жилой этаж.

Руки шарили по полкам, оценивая хранящиеся дома запасы, а голова подытоживала то, что имеем: заложенное и точно потерянное уже имущество, отца-выпивоху, да еще и с любовницей, у которой сейчас, скорее всего, тратит последние деньги, и мать-неумеху, божий одуванчик.