Небо ждёт. Притча о будущем

«Благословляю тебя, сын мой, – с облегчением сказал Владыка. – Держи со мной связь каждый день. Спаси тебя Господь!»

Александр вышел из пси-режима и, закончив сеанс связи, некоторое время бессильно сидел в ужасе и оцепенении. В его ушах прозвучал голос Сияющего Человека: «Посмотри в это небо. Оно ждёт»; снова всем телом ощутил, как пронизывает его струящаяся с этого неба невозможная, невероятная любовь, и срывающимся голосом закричал:

– Господи, Бог мой!! Как это воистину по-дьявольски бесчеловечно – дать человеку испытать такую радость и любовь, и тут же узнать, что это всего лишь подлая ложь, бесовское обольщение!! Что за адская пытка истерзанную душу сначала расплавить, как в горниле металл, а потом швырнуть в ледяную воду!! Моя душа – не благородная сталь, она не выдержит и треснет!! Боже… спаси меня от безумия…

Александр повалился на пол и, скорчившись на боку, безутешно зарыдал. Из ладони, в которой он сжимал Распятие, сочилась кровь.

– Немедленно сними шлем! – угрожающе сказал Максим. – Никто бы из нас не хотел, чтобы кто-то видел его в минуту слабости!

Потрясённый Серафим снял шлем и, низко опустив голову, сжал её руками.

ГЛАВА 9. ТАЙНА ПЕТРА

Вечерело, стало холодать, и мы решили, что пора возвращаться. По дороге мы взобрались на холм, ступая босыми ногами прямо по камням, с непривычки показавшимися нашим изнеженным стопам очень острыми. Спидджамперы я нёс в руке и размахивал ими в такт движению.

В доме у Марфы Ильиничны уже горел свет. Настя заглянула в курятник и с восторгом умилялась, глядя как «цыплятки уже легли спать» – по её такому смешному выражению. Мы с Петром вошли в дом.

– Ужинайте и укладывайтесь спать. Насте я постелила в мансарде, тебе, Андрей – в гостевой комнате слева от входа. Вы сегодня, как я поняла, встали засветло.

– А как же Пётр? – спросил я.

– А мы с Марфой Ильиничной немного поговорим, есть о чём, – сказал Пётр.

– Можно, тогда и я поучаствую в этом разговоре? – спросил я и требовательно посмотрел на Петра. – К нашему разговору о свободе выбора.

Пётр и Марфа Ильинична посмотрели друг на друга.

– Ох, не полезно ему это. Но ты – смотри, – сказала она Петру.

Я с напряжением ждал решения Петра. И он махнул мне рукой, приглашая за стол. Я с ликованием сел на предложенный стул.

Марфа Ильинична разлила чай.

– Ну, с чего начнём? – спросила она.

– С вопросов Андрея, – ответил Пётр. – Он и так давно мучается. Пора уже что-то ему ответить.

Действительно! Как же я этого ждал!

– Меня по-прежнему интересует цель нашего путешествия, а также кто эти люди, которые тебя преследуют.

– Ну это вопрос на целый самовар чая! – рассмеялся Пётр. – Марфа Ильинична, ставь воду кипятиться и доставай реликвию.

А Марфа Ильинична тоже засмеялась в ответ. Как я понимаю, про самовар – это присказка у них такая, на самом деле самовара-то в доме нет. Реликвией же оказался фотоальбом со старыми, совсем древними чёрно-белыми фотографиями начала прошлого века. На снимках были запечатлены разные люди, которые монументально позировали, глядя в одну точку. Среди них были мужчины с длинными бородами в чёрных одеяниях, с крестами на груди, женщины в белых передниках и в белых платочках на головах; совершенно простые, невзрачные люди, серьёзные не по-нашему дети. На одном размытом фото какие-то люди, обвязав верёвками кресты на храмах, раскачивали их, чтобы скинуть; на другом фото храм запечатлён в момент взрыва.

– Ого, – у меня сжалось сердце, – такой красивый был храм.

Пётр грустно согласился со мной и начал рассказ.

– Это произошло в начале прошлого века. В мире тогда было очень много верующих людей, но появились люди, которые стали ожесточённо бороться против Бога, убивать или сажать в тюрьмы тех, кто в него верил и ему служил. Масштаб бедствия оказался страшным. Везде разрушались храмы или использовались не по назначению: склады, конюшни в них устраивали, а иногда – кинотеатр или клуб. Но особенно рьяно уничтожались священники, а также епископы – то есть те, кто мог из обычных верующих поставлять новых священников, то есть рукополагать. И дошло до такого, что образовались целые области, где не было уже ни одного храма, а все священники или расстреляны, или сосланы в лагеря. Но были и другие священники, которых собрали и организовали из них «Новую истинную церковь» и стали зазывать туда народ. А народ взял, да и не пошёл: люди стали молиться по домам. Некоторые епископы, которые ещё оставались живы и не пошли в «Новую церковь», тайно поставляли священников в такие домашние общины. Конечно, это отчасти решало проблему, но их выслеживали и жестоко расправлялись с ними. И наступил такой момент, когда их всех можно было уничтожить, но началась страшная война. Некоторое время гонителям стало совсем не до священников, хотя, конечно, за ними присматривали и, если что за ними замечали, то и в военное время репрессировали, расстреливали, ссылали в лагеря.

– Ты имеешь в виду мировую войну? – уточнил я.

Пётр кивнул.

– А после войны?

– После войны гонения продолжались, но уже в другой форме, хотя ссылки и убийства тоже никуда не делись: священников дискредитировали. Например, образованных людей не разрешали рукополагать, зато пьяниц – рукополагали. Это делалось затем, чтобы порядочные люди увидели, как темны и необразованны священники, и отвернулись бы от веры. Странно, но подобная тактика сработала, а власти радовались и говорили, что один такой «священник» может сделать больше, чем целый антирелигиозный отдел. Но в те времена тонким ручейком всё-таки текла река, которая когда-то была полноводной. В тайных общинах ещё оставались люди, которые сохранили веру и традиции тех уничтоженных христиан. И нашлись такие люди, которые эту веру и традиции переняли. Они стали множиться, и вот, уже в начале нашего века так сильно приумножились, что их жизнь и их голос в обществе сделались заметными. Общины возникали уже почти во всех городах. Они собирались в братства и перестали быть тайными, вернулись в храмы, самоотверженно рассказывали всем о Боге, создавали свои учебные заведения, давали богословское образование простым людям. И они смогли добиться, чтобы им разрешили самим предлагать кандидатуры своих священников и епископов для рукоположений, чтобы потом они служили в этих же общинах, как это происходило в ранней церкви. Таких священников и епископов стали называть «братскими».

Мда-а. Никогда не думал, что услышу подобное.

Перелистывая фотоальбом, разглядывая необычные сюжеты, я увидел цветные фотографии уже начала нашего века, очень радостные и динамичные. Люди на них улыбались, обнимали друг друга, или сидели за накрытыми столами, или на каких-то конференциях, или стояли в битком набитых храмах. На последних страницах я нашёл и современные интерактивные фото, которые по радости и динамике не уступали фотографиям начала века. Были же среди них и тревожные, от которых исходило явное напряжение. На одном таком фото целая толпа людей молились прямо перед входом в подземку среди безразлично идущих мимо людей; на другом – десятки людей стояли и пели, своими спинами загородив от какой-то напасти вход в храм.

– А это что они делают? – спросил я.

– Дело в том, – сказал Пётр, – что та самая «Новая истинная церковь» тоже принесла плоды. Она всё больше срасталась с нехристианскими силами и продолжала бороться с общинами. Разумеется, сначала это у них не очень-то получалось. Те времена, когда была возможность физически уничтожать священнослужителей или ссылать их в лагеря, прошли. Тогда они решили поддерживать в обществе ностальгию по тому времени, когда в тюрьмы сажали, но «зато был порядок». И люди, позабыв своё недавнее страшное прошлое, стали желать, чтобы вернулись те времена, когда были дисциплина, безопасность и порядок. Это позволило возродить исправительные лагеря, куда снова стали ссылать последователей тех мучеников-христиан прошлого века. Снова появилась возможность отбирать у них храмы, убирая братских священников и ставя «своих» людей. На этом фото община пытается защитить братского священника и свой любимый храм.

– Вот что, оказывается, произошло со священником Николаем, – с ужасом сообразил я.

– Да, Андрей, увы, – грустно ответил Пётр. – Когда нет осмысления прошлого, то история повторяется, но, конечно, по-своему. Своеобразие ситуации сегодня – это создание своего рода отрядов специального назначения, которые подчиняются только церкви. Исторически такое уже было, но в более ранние века. Другая специфика времени сегодня – в современных технологиях, открывающих невиданные возможности контроля за каждым человеком. Например, повесят устройство распознавания лиц в храме, а потом снижают социальный рейтинг тем, кто не лоялен «Истинной церкви», а приходит в него.

– Снижают социальный рейтинг? То есть людей лишают возможности работать по специальности, получать медицинскую и социальную помощь?! Как же можно наказывать так жестоко тех, кто не является преступниками?!

Пётр грустно кивнул.

– К сожалению, Андрей, это так. Ведь никто никому ничего не запрещает: хочешь ходить в храм – пожалуйста, ходи. Только у тебя появляется неплохой шанс помереть от голода и болезней. Поэтому верующие почти перестали посещать храмы, и снова, как в прошлом веке, стали собираться по домам.

Я тяжко вздохнул.

– Присланные священники «Истинной церкви», – продолжил Пётр, – вроде службы служат, но ни слова не говорят о Христе. Наполнили храмы разными предметами, назвали их «святынями». Объявили, что прикосновение к ним исцеляет от болезней, сами же берут за это деньги. Но это всё – вторичные святыни, а первичная, истинная святыня – это человек.

– Так кто же те люди, которые преследуют тебя, Пётр?!

– Это спецназ, это институт военных капелланов… Они пытаются совместить несовместимое: веру в Бога и антитеррористические операции. Даже освящают святой водой оружие летального действия, как крестоносцы освящали свои мечи. Люди-то они хорошие, жертвенные, но фанатики. А фанатизм, как я тебе уже говорил – это вера без любви. Они живут так, как будто вокруг них – сплошные террористы и враги. Правда, в армии на них большая надежда – и в бой могут вдохновить, и слово утешительное перед смертью сказать, и это слово действительно слово о Боге, о Христе. И ещё они замечательные переговорщики и спасли кучу людей без перестрелки. С одним из них я и повстречался в парке.

Вот как он о них хорошо отзывается! А я не пойму, он вообще за кого? Как он может так хорошо о них говорить, особенно после того, как его чуть живьём не сожгли энергоплетью, как в средние века еретиков на костре? Я задал этот вопрос Петру, и он мне ответил:

– Я всегда с уважением относился к людям с живой совестью: это не их вина, а их беда, что их заминировали, как террористы – смертников, и нужно много потрудиться, чтобы аккуратно разминировать их.

Но у меня тогда возникает вопрос: есть ли у него вообще время, чтобы ими заниматься? Пока он будет разминировать их, они и его, и себя десять раз подорвут.

Зато теперь я отлично понимаю, кто преследует Петра. Теперь даже понятно почему. Но всё-таки остаётся вопрос: какая же цель у самого Петра? Он медлил, не хотел говорить, и тут мне на помощь пришла Марфа Ильинична, которая и сказала:

– Андрей! Его же зовут не Пётр. Его зовут Владыка Питирим! Он – наш братский епископ! Он – наш последний братский епископ!

Я потрясённо взглянул на Петра… или как мне уже теперь его называть?! Владыка Питирим?

– Ну вот, – сказал тот и вздохнул. – Теперь твоё отношение ко мне изменится, и я сожалею об этом.

Я подумал. Прощупал то, что у меня в душе, и сказал ему:

– Вряд ли изменится. Я так мало ещё что-то понимаю, и поэтому для меня что епископ, что не епископ – это пока пустой звук. Но зато я понимаю тебя и люблю как друга. Теперь буду любить тебя и как епископа.

Пётр засмеялся и с душой обнял меня.

– Как же мне называть тебя теперь? – спросил я.

– Как хочешь. Можешь – Петром. Я за последние дни к этому имени уже привык.

– Ну, раз Андрей теперь в суть дела посвящён, может, перейдём к ещё одной теме? – спросила Марфа Ильинична.

– Может быть, Андрей устал? – вдруг сказал Пётр. – Может, ему пора уже отдохнуть?

– Нет уж, не выгоняйте меня, пожалуйста, – попросил я.

– На этот раз мне придётся настоять, – сказал Пётр. – Но я объясню почему: здесь в Луговом находится братская община, и я хочу её собрать, чтобы мы совершили богослужение ночью. И ещё… среди общинников есть братья, готовые принять священство. К сожалению, ты не сможешь присутствовать на этом богослужении. В раннехристианской церкви существовала традиция, которая называлась по-латински «disciplina arcani», и согласно ей на собрания, где совершается таинство священства, христиане не пускают некрещенных. Но это не значит, что для тебя такой запрет навсегда: возрастай в благодати и в Слове, принимай крещение и входи в собрание, как верный!

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Я действительно сильно устал и был переполнен впечатлениями. Я побрёл в свою комнату, прилёг в приготовленную мне постель, но не мог уснуть. В окошко заметил, как к дому по одному стали подходить какие-то люди. И, уже засыпая, я слышал, как они хором пели необычные, протяжные и очень красивые песни.

Когда я утром проснулся рано и вышел в гостиную, то увидел, что никто и не думал расходиться. Люди сидели вокруг Петра, и он с ними разговаривал. В саду через окно я увидел Настю, которая граблями собирала в кучки опавшие листья. Выходит, я один-единственный, кто сегодня ночью спал в этом доме, похоже, что опять на правах водителя.

Я внимательно всмотрелся в Петра и понял, что теперь не смогу его так уже называть. После этой ночи что-то изменилось: в нём было столько аристократического достоинства, что, пожалуй, – да-а! Передо мной был Владыка Питирим. Увидев меня, он сказал:

– Это и есть тот замечательный человек – Андрей. Это он спас мне жизнь.

Люди вдруг стали вставать, подходить ко мне, обнимать и пожимать мне руку.

– Рано благодарите, – смутился я. – Мне надо его ещё до места довезти.

– С этим можем помочь, – сказал один из них.

Я повернулся к нему. Это был пожилой человек сухого телосложения с седыми волосами и загорелым волевым лицом.

– Ефрем, – представился он. – Есть одна дорога, по которой вы сможете незаметно пересечь горный хребет. Она ведёт через перевал. Я там раньше часто ездил. Ещё тогда это была довольно опасная дорога, сейчас даже не знаю, что с ней. Но в любом случае, другой возможности перебраться на другую сторону горного хребта, не используя магнестраль, не существует. Сама же магнестраль проходит южнее, под неё пробили тоннель в горах. Но я думаю, ваш внедорожник осилит дорогу. Мы помолимся за вас.

Я попросил показать маршрут по навигатору. Выходило, что нам нужно двигаться на северо-восток до самого подножия гор, и у посёлка Трёхгорка разыскать эту дорогу.

– Старайтесь не ездить по дороге ночью, это слишком опасно, – волнуясь, давал последние советы Ефрем. – Если и придётся заночевать в горах, – не выходите из машины. Когда не стало людей, там развелось множество диких животных. Тем более, в это время года на перевале уже лежит снег. Вам понадобится тёплая одежда. Я принесу её вам.

Когда последние вопросы были улажены, настала пора прощаться. Все собрались в гостиной, чтобы увидеть ещё раз Питирима. Пришла и Настя. Питирим радостно обвёл всех глазами. Все притихли и ждали, что скажет Владыка.

– Дорогие мои братья и сёстры, – обратился он к ним. – Мы имеем большую радость в том, что в мире, в котором столько неправды и нелюбви, мы знаем Божью любовь и имеем её друг к другу. Это самая большая ценность, драгоценная жемчужина, ради которой можно отдать всё. Храните эту жемчужину в своей общине, не позволяйте угаснуть духу Любви. Впереди всех нас ждут испытания крепости нашей любви и нашей веры. Благодарю Бога, что в этих обстоятельствах некоторые из вас избрали путь священства, тогда как многие другие отказались от него, чтобы спасти свою жизнь. Будем же молиться, чтобы Господь сохранил ваше священство в тайне от стремящихся причинить зло. Пребывайте в братской любви! Будьте ближе друг к другу, чтобы не была зазора между вами, куда зло может вставить клин, разрушить доверие, разделить, а затем, поодиночке, уничтожить. Помните древнюю поговорку: «Unus Christianus – nullus Christianus», что означает «Один христианин – не христианин». Так будьте же всегда друг с другом и со Христом, даже если кто-то из вас окажется в ссылке, ведь Господь наш – Победитель. Его сила больше всякой иной силы. Он уже победил смерть! Если же гонения всё-таки коснутся вас, помните – ваша безопасность в том, чтобы дать возможность Богу защищать вас! А теперь прощайте. Да благословит вас Господь!

Я расширенными глазами смотрел на Питирима. Мне казалось, что я снова вижу вокруг него какой-то еле уловимый свет. Дальше каждый подходил к нему, он каждого обнимал, называл по имени, возлагал руку и молился. И каждый отходил от него в невероятной радости.

– Донесёшь?

Я вздрогнул, обернулся и увидел Настю.

– Что ты? Нет! Никогда!

Тут я увидел в её руках большую и, видно, тяжёлую канистру, в которой плескалось что-то тёмное.

– Это тебе, – сказала она. – Я знаю, что ты это любишь.

Я прерывисто выдохнул, когда понял, что не предательство она имела ввиду, и открыл вакуумный клапан канистры, понюхал. Это оказался смородиновый компот! Я был потрясён Настиной заботой и с благодарностью принял его. После обнял девчонку и крепко поцеловал в щёчку.

– Спасибо, Анастасия! Ещё как донесу!

Она отодвинулась и порозовела. Это всегда с ней случалось и выглядело так очаровательно!

Гости по одному расходились. Пришла пора прощаться и нам.

Анастасии, видимо, трудно было отпускать Петра-Питирима. Она жадно ловила его взгляд. Когда же он к ней обернулся, её лицо опять взорвалось розовым цветом. Питирим подошёл и положил ей руки на плечи.

– Анастасия, прекрасный дар Божий нам! Даже смотреть на тебя – сердце радуется. Я не могу себе представить, какой ты будешь, когда увижу тебя снова! Как преобразит тебя Господь! – Он наклонился к ней и добавил: – Береги Марфу Ильиничну. Она, конечно, очень крепкая, но уже пожилая. Будь хорошей хозяйкой в этом благословенном доме.

Он поцеловал её в лоб и прижал к своей груди. Настя хлюпала носом, но держалась. Я тоже подошёл обнять её, и собравшись с силами, сказал:

– Прости меня, Настенька. За те слова о тебе – прости! Я – дурак, я не имею и доли той любви, которая есть в Питириме. Я даже не христианин. Но хочу им стать. Для меня встреча с тобой – хороший урок, что нельзя о человеке думать плохо. Внутри любого человека всегда есть человек. Просто его надо оттуда как-то вытащить. А Питирим это умеет.

Настя легонько засмеялась.

– «Вытащить» – это погрузить человека в Божью любовь! Дать человеку надежду и прощение!

– Я понял, – кивнул я, и повторил, чтобы запомнить: – Погрузить в любовь, дать надежду и прощение.

Я тоже чмокнул её в лобик. Умница всё же она какая.

Если прощание с Настенькой прошло тихо, то Марфа Ильинична налетела на нас с жаркими объятиями, возгласами и наставлениями. Питириму она твердила, чтобы не простудился в горах, потому как он человек блаженный, думает всё время о других, а не о себе. Я ей дал идентификатор моего псифона, чтобы она могла оставаться в курсе наших приключений и не волноваться сильно за нас.

Когда мы уже хотели выходить, вернулся Ефрем и принёс два горнолыжных костюма.

– Возьмите, братья. Вот, остались со времён, когда увлекался спортом. Лёгкие, почти ничего не весят. И главное – с подогревом. Аккумуляторы я поставил новые – десять суток держат. Размеры вроде ваши, но они ещё и сами подгоняются.

Питирим сердечно поблагодарил Ефрема и с радостью принял дар.

Дом мы покинули с осторожностью. И когда уже шли по полю к автомобилю, я, наконец, осмелился спросить:

– Питирим, я хотел бы научиться вытаскивать из беды людей. Как я понял, их спасает любовь. Но у меня нет любви. Как научиться так любить, как ты, всей душой?

– Этому нельзя научиться, – сказал Питирим и, видя, что я поник, тут же поспешил добавить: – Любовь – это дар. Её даёт даром сам Бог. И её можно у него просто попросить. Это то, что Он хотел бы, чтобы люди у него просили, но они просят успеха, здоровья и финансового процветания. Но Бог наш есть Любовь. Он может дать лишь Себя.

Он похлопал меня по плечу, как бы ободряя, и я ободрился. Но осталось ещё одно дельце…

– Питирим, есть ли у нас пять минут? – спросил я.

– Не знаю, – улыбнулся он. – Бог знает, есть или нет. А что ты хотел?

Я взглянул на стадо коров, которое паслось у постройки в поле.

– Понимаешь, я никогда не видел настоящих коров. Можно, я схожу посмотрю?

Питирим рассмеялся:

– И только? Конечно, иди! Только будь осторожен. Они могут бодаться.

Я аккуратно подошёл к одной корове, но она шарахнулась от меня. Зато другая вытянула морду и, хлопая огромными ресницами, прямиком направилась ко мне. До того, как Питирим сказал, что они могут бодаться, я их не боялся, а теперь… Но всё обошлось. Я дотронулся до её мокрого носа. Она облизала мою руку слюнявым сизым языком. Я взялся за её рога… и совершил открытие! Я обернулся к Питириму и закричал:

– Не может быть! У неё горячие рога!

А Питирим всё знай себе смеётся! Всё вот ему доставляет радость!

ГЛАВА 10. ДВА МИРА, ДВЕ СУДЬБЫ

Мы вошли в лес и, аккуратно передвигаясь, добрались до внедорожника. Я осмотрел всё внутри и снаружи. За наше отсутствие вроде ничего не случилось. Мы погрузили еду и костюмы в багажник. Компот я опять поставил рядом и уселся за руль. Посмотрел в зеркальце заднего вида… и мне померещилась Настя… Как-то не хватало её. Или просто совесть ещё мучила, несмотря на то, что она меня простила.

Я нашёл в навигаторе посёлок Трёхгорка и проложил маршрут. До места – порядка пятидесяти километров, с нашей скоростью это сорок минут пути. Мы поехали. Вернулись к перекрёстку дорог и дальше свернули опять на восток.

– Андрей, – через некоторое время обратился ко мне Питирим. – Я совсем ничего не знаю о тебе. Как ты вообще живёшь? Расскажи!

Это было так неожиданно, что я немного растерялся. Я не знал, что о себе говорить.

– Ты что-то конкретное хотел узнать? – попытался вывернуться я.

Питирим покачал головой.

– Да нет, ничего конкретного. Просто ты меня спас и столько помогаешь… Ты оставил свои дела ради этого. У тебя же есть свои заботы и попечения. Вот я и хотел узнать, как ты живёшь?

Я тяжело вздохнул и грустно посмотрел на него.

– Эх, Питирим, – сказал я, – хороший же ты, всё-таки, человек, что обо мне так хорошо думаешь! Нет у меня забот и попечений. Я же всерьёз воспринял истину, которую мне внушали с детства: цель жизни – это счастье, а счастье – это беззаботная жизнь. И я к ней всё время и стремился. Всё же, вот, сделал для этого! Учился хорошо, чтобы потом найти необременительную работу. С девушкой складывались отношения… Как только я понял, что слишком всё серьёзно, – расстался с ней. Даже домашних питомцев не завёл, чтобы не обременить себя ни в коем случае. Тут питона предлагали: он ест один раз в месяц, в остальное время спит, – отказался. Сдался он мне! Вокруг меня много хороших знакомых, но… на День рождения никто не пришёл ко мне. Раньше я не придал бы этому значения, но теперь я – другой, и понимаю: насколько мне никто не нужен, настолько и я сам не нужен никому… Даже своим родителям. Они улетели на Марс ещё в моей ранней юности и слали мне оттуда приветы.

Я утёр лицо рукой – глаза защипали слёзы. Питирим молчал, и я тогда снова заговорил:

– Ты спрашиваешь, как я живу? Я тебе подробно расскажу. В восемь утра звонит будильник. Я встаю и бегу в парк на пробежку. Потом завтракаю. Сажусь в магнекар и левитирую на работу. На работе до обеда я осуществляю мониторинг оверхитинга сплит-системы перкуссионного реагирования, потом – обед, во время которого у меня лёгкая интрижка с коллегой. После обеда я продолжаю осуществлять мониторинг оверхитинга сплит-системы перкуссионного реагирования. В конце рабочего дня сажусь в магнекар и левитирую домой. Дома ужинаю, отдыхаю обычно в виртуале. Иногда в виртуале я не один, а с ребятами. Иногда иду в спортзал или в бассейн за нагрузкой.

Питирим молча слушал. Я покосился на него и спросил:

– Тебе, наверное, тошно всё это слушать?

Питирим ласково посмотрел на меня и сказал:

– Нет, не тошно. Больно.

Я промолчал, но он молчал тоже. Тогда я осторожно спросил:

– А как живёшь ты?

Питирим посмотрел на меня так, как будто бы спрашивал, точно ли я хочу об этом знать? Я ответил на это уверенным взглядом, и он начал говорить.

– Я родился в семье священника, вырос в братской среде. Моя мать была хорошо образована и дала мне блестящее образование. Я рос в большой любви: в любви братьев и сестёр, в родительской любви. Мы жили небольшой общиной в этом посёлке, в Луговом. Мой отец как раз и был одним из священников этой общины. Когда скончался братский епископ, который ещё помнил времена гонений, то община избрала нового епископа – брата моего отца. Я, вдохновлённый жизнью отца и дяди, также решил принять священство, и община меня поддержала, дядя рукоположил. Но когда пришли новые времена, гонения возобновились. Мой отец и дядя были сосланы в исправительный монастырь и, что бы мы ни делали, их не удалось спасти. Отец был уже немолод, его сердце не вынесло мук истязаний. Не выдержав боли утраты, тяжело заболела моя мать. Ей и мне, как семье священника, снизили социальный рейтинг до нуля, лишив нас возможности работать и зарабатывать, получать хоть какую-то медицинскую помощь. Но община нас не оставила, взяла на содержание. У нас в братстве были и есть замечательные врачи, они лечили мою мать. Так как наше братство осталось без епископа, нам предложили присоединиться к архиепископии «Истинной церкви». Братство отказалось и, как это было раньше, приняло решение выбрать епископа из братских священников. Из нескольких кандидатур выбрали меня, не посмотрев на мой возраст. Я, конечно, был слишком молод для этого, но сыграло роль, во-первых, что мои отец и дядя были из рода новомучеников прошлого века и сами приняли мученическую смерть; во-вторых, стало ясно, что скоро следом за моим дядей будут сосланы даже те епископы, которые не являлись братскими, но всеми силами поддерживали братство, а по древнему обычаю необходимо, чтобы рукополагающих епископов было не менее трёх, для свидетельства, что избрание достойно. Поэтому моё поставление в епископы оказалось довольно спешным, тайным, но своевременным: не прошло и месяца, как все епископы были сосланы. Меня действительно зовут Пётр. При рукоположении я выбрал имя исповедника веры, Владыки Питирима. Так я в двадцать восемь лет и стал епископом.