Небо ждёт. Притча о будущем

Я подумал: вот, мне сейчас 25 лет, а я себя и представить не могу на месте Питирима.

Он же продолжал:

– Конечно, когда про моё рукоположение узнали, это разозлило архиепископию «Истинной церкви». Меня заставили прийти в церковный суд, где призвали к так называемому «покаянию»: я должен был отречься от «ереси братской жизни и раскола», затем бы меня приняли в сущем сане епископа в «Истинную церковь», и… Если бы я сделал это, то предал бы и отца, и общину, и всех тех, кто молился за нас, кто пострадал за нас, кто всей своей жизнью свидетельствовал, что наша община – это община Христова. Я предал бы тех благовестников, исповедников веры и пророков, кто проливал свою кровь в начале прошлого века, и присоединился бы к потомкам тех, кто эту кровь пролил. И конечно же, я предал бы Бога, имя которого стало попираемо на Земле, слово о котором перестало звучать в храмах. Если бы я принял это, тогда и мне пришлось бы замолчать. А я не мог. И я отказался. Тогда мне нарекли имя: «Противоречащий», моё исповедание веры признали еретическим, мою общину и всех, кто вступился за меня, – еретиками, опасной сектой. И начались расправы. Многих братьев и сестёр заставили уехать, всех священников вслед за епископами сослали в монастыри. Однажды ночью к нам в дом ворвались вооружённые люди, искали меня, но меня в доме не было, и они зверски расправились с моей матерью. Она скончалась от ножевых ран.

Его голос немного дрогнул. Я мельком взглянул на Питирима, но в его глазах не было слёз. Он продолжал свой рассказ:

– Убийц так и не нашли, хотя все понимали, кто они или хотя бы… откуда они. Я был вынужден скрываться, ведь я оставался единственным, кто мог рукоположить других священников, а после массовых чисток уже не стало ни одной общины, где оставались священнослужители. Ситуация была критической, но верующие молились, и в каждой общине взращивались братья, которые готовили себя к священству. Теперь вот я и езжу от общины к общине, поставляю священников, венчаю браки, крещу людей, исцеляю больных. Я обошёл почти все. Мы с тобой держим путь в самую дальнюю общину, где есть братья, которые приуготовили себя к священству. Быть священником в такое время – это подвиг, но братья идут на это, понимая, что, если об этом станет известно, это не ограничится лишь наказанием в виде снижения социального рейтинга. Это закончится ссылкой в монастырь и, скорее всего, смертью. К сожалению, одного из братских священников, отца Николая, отправили в Козеозёрский монастырь, а храм передали священнику «Истинной церкви». Судьба отца Николая теперь неизвестна, я молюсь, чтобы Господь сохранил ему жизнь. Сегодня ночью я рукоположил несколько священников из братьев общины Лугового… Вот, вкратце, и всё, что можно сказать о моей жизни.

Во время его рассказа я испытал настоящий шок. Когда он закончил, я произнёс:

– Питирим, мы точно с тобой живём в одно время и на одной планете?

Он как-то очень грустно усмехнулся.

– Сегодня очень многое достойно недоумения. В книге «Апокалипсис» сказано, что в последние времена главной идеологией станет безопасность. Действительно, всё сейчас делается во имя неё: бесконечные атаки террористов, как фактор сегодняшнего времени, и, как меры антитеррора, – контроль за каждым человеком, рейтинг социальной лояльности. Ориентация на беззаботную жизнь, где нет обязательств ни перед кем, тотальная атомизация общества – это меры безопасности. Если люди собираются ради чего-то, имеют твёрдые убеждения, это пугает правителей. От таких непонятно чего ожидать. В этом смысле именно христианство становится главным антагонистом такого общества, так как мы имеем обетование Христа, который сказал: «Где двое или трое соберутся во Имя Моё, там Я среди вас». И самым ярким таким собиранием во Имя Христа являются как раз общины. Несколько общин собираются в братство, а это и есть – церковь Христа. «Новая Истинная церковь» исполняет лишь запросы сегодняшнего времени и сторонится собраний. Люди приходят в храмы, но им не благословляется общаться друг с другом. Недавно ввели договоры, по которым верующие добровольно прикрепляются к конкретному храму и получают скидки на обрядовые услуги. В храмах установили системы идентификации личности, и, если приходит незарегистрированный в данном храме человек, то снижается его социальный рейтинг. Цель «безопасности» почти достигнута: люди в обществе не контактны и живут в виртуальных пространствах; люди в церкви разбросаны по приходам; более или менее успешно проводятся антитеррористические операции, и как-то удаётся сдерживать террористов. И вроде бы тишь да гладь… если бы не общины и братства, в которых живут исцеления и живое Слово, которое пробуждает от виртуального сна людей.

– Что же делать?! – в отчаянии вскричал я. – Вас же всех так перебьют!!

Питирим улыбнулся:

– Нет. Всех не перебьют. Через священное писание нам было сказано: «Создам Церковь мою, и врата ада не одолеют её». Нас защитит сам Господь. Он – наша безопасность. Ты спрашиваешь: «Что делать»? Я отвечу: надо любить врагов наших и молиться о них также, как сам Христос любил врагов и молился о них.

Я поперхнулся.

– Любить врагов?! Это же безумие!! Как можно любить убивающих тебя?!

– Андрей, – с силой сказал Питирим, – злом нельзя победить зло, это приведёт к лишь к умножению зла. Добром тоже нельзя победить зло, это приведёт лишь к ограничению зла. Но только в любви вся сила Бога, и только любовь побеждает зло. Сам Бог даёт нам силы любить врагов и своей любовью спасать их из плена зла, под управлением которого они действуют.

Я, поражённый услышанным, помолчал. Потом смог сформулировать вопрос:

– Сдаётся мне, в этом случае христианство – самая великая сила противодействия злу на Земле?

– Верно, – радостно сказал Питирим. – Потому что Господь любит каждого человека и ненавидит зло, человеком творимое. И мы также призваны не смешивать зло с человеком, но разделять: зло – ненавидеть, а человека в рабстве у зла – любить и спасать этой любовью.

– Как ты спас Настеньку… – прошептал я.

– Верно, Андрей!

Питирим откинулся на сидении, запрокинул голову и с закрытыми глазами издал вздох:

– О, Андрей, если бы ты знал, как я хочу встретить того самого человека, который напал на меня в парке! Я всё время держу в памяти ту минуту, когда в его глазах угас холод, и они потеплели… хотя бы на миг… Андрей, он – живой, его окончательно ещё не убило зло! И, хотя в следующий миг он поступил жестоко, я храню в сердце его образ таким, каким запомнил в тот малый миг взаимной открытости, и молюсь о нём. Я полюбил проблеск света на его прекрасном лице и молю Бога о возможности встречи. Мне очень нужно встретиться с ним, чтобы поговорить. Он в большой беде!

Я вспомнил ожоги на теле Питирима и содрогнулся.

– По-моему, в большой беде – ты. Прости меня, но я не могу принять то, о чём ты мне говоришь.

– Это нормально, Андрей. Такая сила любви – не человеческая, это Христос во мне так любит его. Без Него я бессилен победить зло. Без Него я – ничто!

– Вот и я – ничто, – согласился я. – Но я знаю, что хочу большего.

– Он даст это тебе! – с силой сказал Питирим.

– Да будет так! – воскликнул я.

Я погрузился в молчание. Мне было о чём подумать. На сердце были одни лишь слёзы: я оплакивал свою пустую никчёмную жизнь.

Впереди чуть более густой синевой на фоне неба из дымки проявлялись горы. По мере того, как мы к ним приближались, горы приобретали всё более чёткие очертания. Дорога привела нас к деревне Трёхгорка, которая приютилась у подножия горы. Не въезжая в деревню, мы покинули внедорожник и, стараясь держаться подальше от крайних домов, пошли искать дорогу. Между деревней и горой протекала быстрая, неглубокая река, через которую был проложен деревянный, шаткий мост. Далее от моста дорога поднималась вверх, где она раздваивалась: одна уходила круто вверх, другая, более пологая, петляла, направляясь на север. Я сверился с навигатором. Похоже, нужной дорогой была как раз та, которая круто шла вверх. Питирим со мной согласился. Мы вернулись к внедорожнику.

– Полагаю, нам нужно поплотнее поесть, – как-то напряжённо сказал Питирим. – Возможно, нам не скоро получится принимать пищу снова.

– Если ты так полагаешь, я не против! – со смехом сказал я.

Я достал наши припасы, согрел чаю, разложил по тарелкам и приготовился к молитве. Питирим сидел на бампере настежь открытого багажника, держал в руках тарелку и молчал. Я занервничал.

– Что-то случилось, Питирим?

– Андрей, – он поднял глаза, и я провалился в их глубину. – Я хочу что-то сказать тебе…

Он говорил так, что я не узнавал его голоса. Мне стало страшно. В его глазах была такая бездна, что мне казалось: со мной говорит… со мной говорит сам Бог…

– Андрей, – звучал голос во мне. – Если ты продолжишь свой путь, ты уже не сможешь войти в свою прежнюю жизнь. Ты не вернёшься на работу. Возможно, ты не сможешь больше видеть своих знакомых. Я не вправе умолчать об этом, не вправе тебя об этом не предупредить. Ты ещё можешь оставить мне тёплую одежду с едой и позволить идти дальше, а самому вернуться. Возможно, тебя найдут, и тебе придётся ответить за эти дни, проведённые со мной в пути, но с тобой не будут вести себя жестоко: ты – не христианин. После некоторых неудобств и допросов ты сможешь вернуться к обычной жизни. Если захочешь, то сможешь всё забыть. Сейчас есть для этого специальные средства. Если же ты пойдёшь дальше со мной – твоя жизнь изменится навсегда. Ты разделишь судьбу гонимого Божьего народа, а его ждут или лишения, или пытки, или смерть. Ты и так много для меня сделал, брат Андрей, и в полном праве со спокойной совестью возвратиться домой. Подумай, пожалуйста… Подумай, брат Андрей.

Я подумал. Ещё раз подумал. И ещё раз подумал. Потом сказал:

– Питирим… Как ты не понял, что для меня будильник в восемь утра – это и есть пытки и смерть! – Я с такой силой треснул рукой по борту внедорожника, что отбил её. – Ты что, предлагаешь мне выбор между Христом и будильником?! О, нет, Питирим! Выбора у меня никакого нет! Я иду с тобой и только с тобой! Как ты не понимаешь?! Я не хочу возвращаться в мир, в котором нет смысла и любви! Я не знаю, смогу ли я вынести пытки – ещё никогда не пробовал – но знаю: как только я тебя отпущу, как только ты скроешься с глаз, поднимаясь вверх по этой тропе, я сойду с ума от горечи потери и одиночества! Я люблю тебя, Питирим! Я люблю Христа, который в тебе! Я рядом с вами обоими живой, и не хочу умереть снова, ведь я только начал по-настоящему жить!

Я задохнулся и закрыл глаза, чтобы удержать слёзы горечи. Питирим встал и обнял меня так крепко, как никто и никогда ещё не обнимал меня. Меня охватило крылом спокойствия и мира.

– Благодарю тебя, брат Андрей, – прошептал Питирим. – Я тоже тебя очень сильно люблю. И не хочу потерять тебя.

Он отодвинул меня от себя, держа за плечи, и смотрел прямо в лицо, словно любуясь. Потом взял тарелку и протянул мне.

– Ешь! Да благословит Господь нашу трапезу!

Я взял тарелку, а из глаз прямо в неё полились слёзы. Второй раз в жизни я плакал. Нельзя же вот так вот с живым человеком!

Мы уселись рядышком на бампере багажника и молча поели. Когда в моей тарелке еда заканчивалась, Питирим подкладывал ещё.

– Ты ешь, ешь, – приговаривал он.

И я ел, и ел. Когда мы попили из термоса чайку, Питирим коротко помолился после окончания трапезы. Я залил топлива в бак по полной, чтобы в горах не пришлось заправляться. Мы примерили лыжные комбинезоны. Они оказались просто удивительными. Мало того, что они усаживались по фигуре, так они ещё во время удара уплотнялись, что должно было лыжника предохранить от ушибов и повреждений. Да и сами по себе они были очень красивыми: яркие, с косыми геометрическими вставками из ткани с люминесцентным орнаментом для ночной идентификации и отражателями – для дневной. В них мы с Питиримом напоминали астронавтов.

– Замечательные костюмы, – подтвердил Питирим, разглядывая свои руки в сенсорных перчатках. – Благодарим брата Ефрема за них!

С каким же упоением я садился в этом замечательном костюме за руль такого внедорожника! А в Питириме ничего не изменилось. Он одинаково чувствовал себя и в своём верховике, и в этом фантастическом костюме, но только не забыл про свой бэгбэк: пристегнул его к талии как поясную сумку.

Мы тронулись в путь. Подъехали к речке, вброд по самый бампер пересекли её и поползли медленно вверх. Внедорожник шуршал шинами по осыпающимся камням, цепко и уверенно двигался вверх. Мы преодолели каменистый подъём и въехали в сосновый лес, который разросся по всему склону.

Дорога хорошо угадывалась. Нельзя было сказать, что она плохая. Наклон немного стал увеличиваться, дорога начала петлять, превращаясь в серпантин. Мы спокойно и равномерно двигались к перевалу, который иногда белел в просветах скал на фоне хмурого неба.

ГЛАВА 11. СОВЕРШЕННОЕ ОРУЖИЕ

К вечеру Александр впал в состояние апатии и беспамятства. Он лежал на полу с раскрытыми глазами и не мог пошевелиться. Никто не решался войти, все боялись смутить его. Наконец, Савватий, помолившись, перекрестился и осторожно открыл дверь.

– Наставник… мы хотели бы послужить всенощную. Просим тебя к нам присоединиться.

Савватия растревожило, что Александр не ответил, за столом его не было. Он обернулся на братьев, потом вошёл в гостиную и увидел Александра лежащим на ковре. Быстро обойдя обеденный стол, он склонился над Александром и потряс за плечо.

– Наставник?

Александр смотрел в одну точку и тяжело дышал. Савватий потряс его снова, но тот никак не реагировал.

– Мой Господь! – с ужасом воскликнул Савватий и начал его трясти что есть мочи. – Отец Александр!!

Он тряс его до тех пор, пока Александр не вздохнул и не повернулся к нему лицом.

– Любимый отец Александр, – повторил Савватий слабым от волнения голосом, – мы собрались помолиться. Просим тебя предстоять на молитве.

– Молиться? – каким-то чужим голосом переспросил Александр. – Мне пока нельзя молиться. Сначала нужно кое-что сделать.

Капеллан поднялся и, немного шатаясь, на ходу срывая с себя одежду, пошёл в ванную, включил воду и встал под душ. Он собирал осколки души, нащупывал себя. Горячая вода разогрела застывшую от боли и отчаяния кровь, а холодная – остудила голову. Он обернулся полотенцем и вышел из душа, прошёл мимо притихших братьев, взял свой бэгбэк, достал оттуда пистолет и магазины к нему, взял чехол с винтовкой и отнёс в гостиную. Там разложил всё на обеденном столе, достал из чехла винтовку и принялся разбирать её. Когда он поднял глаза, то увидел, что в распашных дверях стоят Савватий, Максим, Серафим и многозначительно смотрят на него.

– Что ты делаешь, Наставник? – напряжённо спросил Савватий.

Александр опустил глаза и продолжил своё дело.

– В прошлый раз заметил, что магазины плохо вытаскиваются. Надо осмотреть замок, возможно, нужно смазать.

– Пистолет тоже не в порядке? Он-то тебе зачем?

– Пистолет? Пистолет нужно зарядить.

Он взял пистолет, отодвинул затвор и с мягким металлическим лязгом спустил его.

– Тебе принести одежду? – смягчился Савватий.

– Одежду? – Александр снова как будто выпал из своих мыслей. – Нет, не надо. Я сам.

– Наставник, может быть, ты займёшься оружием после молитвы? – осторожно спросил Максим.

Взгляд Александра омрачился. Он поднял на него глаза и сказал:

– Как же я предстану перед Богом, если не готов выполнить его волю? После последней операции плохо работает сброс магазинов, а Господь сказал: «Будьте совершенны, как Я совершенен», но я не могу представить ему себя, как совершенное оружие.

Максим дал знак, и братья вернулись в спальню.

– Дело плохо, – сказал Максим. – Не свихнулся ли он?

– Без паники, – произнёс Серафим. – Мы слишком хорошо знаем Наставника и его сильный дух. Он справится. Подождём.

Действительно, через час с небольшим Александр вышел, облачившись в свежее бельё, поверх которого надел свою священническую чёрную рясу, и простым голосом сказал:

– Братья! Простите, что пришлось меня ждать. Приступим к молитве! Так хорошо, что впервые за столько времени мы можем помолиться спокойно и от души. Восстанем же!

Он воздел руки перед образом Спасителя. Братья тихо запели сначала в унисон, затем разошлись в многоголосье, и каждый чувствовал, как сердце его разгорается от этого пения. Омертвевшее сердце Александра размягчалось, оно снова начало жарко биться.

Он вёл богослужение неспешно, как будто его жизнь кончится, когда закончится оно. На последних словах молитвы он медленно закрыл молитвослов, последний раз поднял глаза на лик Спасителя и опустил голову. Братья за его спиной стояли и молчали, не решаясь прервать молитвенную тишину. Наконец, отец Александр обернулся, обвёл всех глазами и сказал:

– Братья мои дорогие! Воистину, нет большего единства между нами, как единство с Господом во время молитвы. Мы привыкли к мысли, что наша жизнь в любой момент может оборваться и научились ценить каждый миг, держа сердце с Господом, а ум во аде, и не отчаиваться. Я не знаю, сколько Господь ещё даст нам времени. Вот, сегодня Он мне подарил ещё один день. Если бы не вы, то сегодняшней молитвы не было бы. Смерть снова напомнила о своей близости мне. Я не хочу уйти ко Господу с грузом непрощения в душе и поэтому… – Александр встал перед ними на колени. – Я прошу прощения у всех вас, если кого-то обидел словом или делом, если вовремя не нашёл слов утешения, если кого-то не смог понять, если не был добрым пастырем и применил духовное насилие.

– Наставник! – Максим упал рядом на колени. – Прости и ты меня. Сколько же ты намучился со мной и с моим характером! Сколько же я причинил тебе неприятностей! Сколько ты краснел из-за меня перед Владыкой!

– Господь простит, и я прощаю тебя, – сказал Александр, обнял его и медленно троекратно в обе щёки поцеловал.

Рядом на колени тихо опустился Серафим.

– И меня прости, Наставник. Мне всегда не хватало твоего благородства. Часто я бываю непослушен тебе и Господу. Прости за неуместный юмор, в тот момент, когда ты нуждаешься в поддержке.

Губы Александра дрогнули, он улыбнулся, обнял и Серафима, поцеловал его трижды и сказал:

– Господь простит, а я не в обиде. Я люблю твой юмор. Напротив, он поддерживает меня.

Между Максимом и Серафимом опустился на колени Савватий.

– Наставник, и ты меня прости…

– Тебя-то за что, брат Савватий?

– Наставник, ты – сильный духом человек, а я позволил себе разувериться в этом. Отныне я вижу, что ты сам сможешь справиться со всем, и тебе по плечу любая духовная задача.

Александр притянул его к себе, также поцеловал троекратно и сильно сжал руками, а их обняли Серафим и Максим.

Александр выпустил из объятий Савватия и вынул из кармана рясы мешочек.

– Смотрите…

Серафим радостно посмотрел на него и воскликнул:

– Отец Александр, откуда это у тебя?

– Владыка передал нам эти святые дары, чтобы мы могли причаститься, если нам станет тяжело. Я считаю, время пришло. – Он обвёл всех торжественным взглядом. – Братья! Если мы только что совершили таинство исповеди, то причастимся же Телу и Крови Христовой!

Отец Александр поднялся, братья же остались коленопреклонёнными. Они не скрывали радости. Серафим зажал намокшие глаза рукой, Максим радостно, широкораспахнуто смотрел на Александра и светло улыбался, а Савватий, закрыв глаза, опустил голову, ушёл в глубокую сердечную молитву.

Александр вознёс благодарение простыми и столь знакомыми каждому духоносными словами, вспоминая Тайную вечерю, сам вкусил дары и, раздав братьям, поблагодарил Бога за Жертву Христову и священную трапезу.

Братья запели. Сердца наполнились такой радостью, что они никак не могли остановиться и всю ночь пели псалмы и славословили Господа. Они даже забыли, что находятся в гостинице, каждому казалось, что они пребывают в родной обители и всем сердцем ощущали вечность своего бытия.

Только под утро, напоённые благодатью, они разошлись, и каждый в своей постели тут же заснул крепким сном.

Около девяти утра псифон Савватия подал сигнал. На связи был Владыка. С Савватия слетел весь сон. Откинув одеяло, он сел на постели, оглянулся на прикрытую дверь в комнату, где спали Александр и Серафим, перекрестился и принял вызов.

– Благословите, Владыка, – спокойно сказал он.

«Да благословит тебя Господь! – оживлённо сказал Владыка. – Послушник Савватий, как отец Александр? Я только что молился о его здравии!»

Савватий, испугавшись, что он потребует самого Александра, а с тем опять что-то случится, быстро сказал:

– Не могу сказать, что Наставник полностью восстановился. Он ещё очень слаб и спит. Мы стараемся его не будить.

«Это правильно, это правильно, – проговорил Владыка. – Но у меня для него радостная весть. Его необходимо немедленно разбудить».

– Владыка, – огорчился Савватий, – если возможно, то я могу принять информацию, а когда Наставник проснётся, я передам ему.

– Брат Савва…

Савватий вздрогнул и обернулся. В дверях стоял Александр. На его лице было сильное переживание. Он подошёл к Савве, схватил его за запястье, зажав рукой псифон, и тихо сказал:

– Лучше не надо сообщать Владыке о нюансах моего состояния. Это для нас может кончиться плохо. Всегда меня зови.

Савватий быстро кивнул и переключил вызов на псифон Александра.

– Я на связи, Владыка. Благословите!

«Благословляю тебя, сын мой! Я очень рад тебя слышать. И буду ещё больше рад, если ты перейдёшь в пси-режим, чтобы мне понять твоё самочувствие. Как ты? Как твоё послушание?»

Александр помолился, чтобы подавить волнение, и вошёл в пси-отношения.

– Послушание исполняю, Владыка. Самочувствие стабильное.

«Я чувствую, что ты что-то не хочешь мне говорить».

– Владыка, я – инок и воин, и не приучен говорить о том, что может вызвать в отношении меня чувство жалости.

«Сын, если ты нуждаешься, то пока мы в пси-отношениях, я могу принять твою исповедь…»

– Благодарю Владыка, я готов исповедать Господу мои грехи, ибо всегда их перед лицом своим имею. Если у нас есть на то время, я готов немедленно это сделать, но… Вы сказали Савватию, что у вас есть для меня новости? Если это срочно по нашему делу, я готов принять прямо сейчас.

«Да, сын мой. Радуйся! Вчера я связался с моим другом епископом, который опекает капелланов войск космического оборонительного щита, и попросил его похлопотать о разрешении на поиск внедорожника противоречащего через спутники наземного слежения. И мы его нашли! Село Луговое, всего в двухстах пятидесяти километрах от вас. Внедорожник стоит в лесу, около села. Есть версия, что они специально оставили его в лесу, чтобы не привлекать внимания».

Слушая их разговор, Максим приподнялся на локте в постели, из другой комнаты вышел Серафим и встал за спиной Александра. Савватий смотрел на Александра, с волнением наблюдая, как лицо его белеет. Но Владыка явно был доволен душевным состоянием Александра, он также транслировал ему своё расположение, и Александр чувствовал его благосклонность и поддержку.

«А село-то не простое, а печально известное, – продолжал Владыка. – Именно здесь находится одна их общин сектантских братств, которые во власти господства противоречащего. До недавнего времени их опекал так называемый отец Николай, которого они сами себе поставили самочинно. Он, отравленный ересью раскола и противоречия, отказывается принять своим Владыкой архиепископа «Истинной церкви». Недавно он был доставлен на церковный суд и нашим высочайшим решением снят с должности настоятеля храма и отправлен для вразумления и уврачевания мятежного духа в Козеозёрский монастырь. Вместо него настоятелем назначен хороший священник, с которым я уже связался, и он обещал вам всяческое содействие. Немедленно отправляйтесь в Луговое. У них есть своя магнестраль. За час доберётесь. Я попросил у полиции для вас приоритетное левитирование.

– Я принял, Владыка, – с блеском в потемневших глазах произнёс Александр. – Собираемся и через пятнадцать минут выдвигаемся.

«Да поможет вам Господь, Божьи сыны! Любимые мои, вы у цели!» – произнёс напутствие Владыка и вышел из пси-отношений.

Больше мирянская маскировка не имела смысла. В спешке они надели форму и бронеразгрузы. Оружие оставили в чехлах, шлемы – в руках. Савватий еле успел получить завтрак из пневмопочты, и все покинули номер.

Администратор у элеватора принял электронный ключ от номера и, ошарашенно уставившись на них, пролепетал:

– Господа, почему же вы сразу не сказали?! У нас для полицейских спецномера и спецобслуживание! Выпьете что-нибудь на дорожку?

Серафим на ходу схватил спешно налитый барменом бокал алкогольного коктейля, осушил его и со стуком поставил на стойку.

– Спасибо! – Он улыбнулся зубастым оскалом. – Нам всё понравилось!