Врезка

– Да при чём тут он вообще! – взорвался Марьян, уже не выдерживая. – Вы вечно переключаете фокус на него, даже когда он не при чем, и сами же злитесь! Я о нас говорю! Я хочу, чтобы мы с тобой нормально посидели…

– Нормально!? – её голос сорвался на крик. Она вскочила, и её чёрное платье резко взметнулось.

– Ты о каком «нормально»? Ты хочешь, чтобы я улыбалась, пока ты бегаешь на поводке у этого ублюдка? Или пока Ксемен бухает с его подручными? Пока все мы медленно, но верно превращаемся в них?

Она замолчала, и по её щекам внезапно потекли чёрные слёзы, размазывая тушь.

– Я не нужна тебе… – прошептала она, и голос её дрогнул от осознания этой простой, ужасной правды. – Тебе нужен твой Ян, который даёт тебе иллюзию значимости! В этой своей одержимости ты совсем забыл про меня…

Марьян в ужасе смотрел ей в глаза, смотрел, как катятся по её щекам слезы.

– Что ты, Сонечка… Нет же, это не так, я же так сильно тебя…

Он замолк, и повисла страшная пауза. Слово «люблю» застряло в горле комом страха, стыда и неуверенности. Марьян до ужаса боялся всё сломать, боялся быть отвергнутым.

Глаза Софьи совсем остекленели, стали большими и от слёз блестящими.

– Ты даже сказать мне ничего не можешь, – горько произнесла она и громко закричала. – Иди к чёрту! Уходи из моего дома!

Она схватила свою пустую тарелку и швырнула её на пол. Тарелка разбилась с сухим, щемящим хрустом. По экрану телевизора текли титры поздравлений, и вот – наконец включилась речь президента.

В Марьяне будто умерло последнее живое. Софья чуть ли не вытолкала его на улицу.

Марьян шел, не видя дороги. Из окон лился свет, слышались обрывки песен, смех. Где-то совсем рядом, на площади, народ начал отсчёт:

«Десять… девять…»

Звук шёл как сквозь вату. Время для Марьяна расползлось, как клякса.

«…восемь…семь…»

Он остановился посреди пустой улицы, поднял голову к небу.

Где-то грянули хлопушки, где-то зазвенели бокалы – Наступил Новый год.

Ксемен сидел за праздничным столом, наряженный и прилизанный, и мысленно отсчитывал секунды до конца этого спектакля. Казалось, на одну хрупкую минуту они стали нормальной семьёй – под бой курантов чокались стаканами с лимонадом, сестры визжали от восторга, мать улыбалась. Но едва телевизор перешёл к концерту, иллюзия рассыпалась. Отец потянулся к бутылке портвейна, дед с мамой тут же разругались, а сестры тут же затеяли драку из-за шоколадной конфет.

– Девочки, успокойтесь! – рявкнула мать. – Там под елкой подарки!

В этот момент сёстры, как по команде, сорвались с мест и побежали к ёлке.

– Подарки от Деда Мороза! Смотрите-смотрите!

Они стали шумно растаскивать коробки. Ксемен машинально потянулся под елку, но его рука повисла в воздухе.

Он посмотрел на отца. Тот, не встречая глаз сына, хрипло бросил в пространство:

– Тебе-то чего? Ты ж у нас уже работяга, большой. Какой тебе, нахуй, Дед Мороз?

Воздух в комнате не дрогнул. Не было и злобы в голосе отца – только прямая констатация факта.

Ксемен медленно опустил руку. Он посмотрел на визжащих от радости сестёр, на мать, устало утирающую лоб, на отца.

Он молча встал из-за стола, не сказав ни слова, прошёл в прихожую и стал надевать куртку. Никто не окликнул его, не спросил «куда?». Спиной он чувствовал лишь гул телевизора и довольный возню сестёр с подарками. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком, который никто не услышал.

Марьян был один, мокрый и потерянный, утопающий в собственных чувствах. Руководствуясь размытыми мыслями, неестественно склеивающихся в его нездоровой голове, он достал телефон. Пальцы скользили по мокрому экрану. Он не видел, куда тыкает – и набрал номер по памяти.

Ответили не сразу. Послышались хрип, невнятное бормотание.

–Да?… – голос Яна был густым, пьяным, плывущим куда-то в сторону. – Кто это?

–Я… – зашептал Марьян, сдерживая слезы. – Можно… можно к тебе?

– Ты… это кто? Марьян? – Ян будто пытался собрать мысли в кучу. – Че… там случилось?

– Можно к тебе? – повторил Марьян уже совсем умоляющем тоном

В то же время Ксемен стоял у подъезда. Легкий морозец обжёг разгорячённое лицо. Он достал телефон – набрал Марьяна.

Гудок, и вдруг – «абонент занят».

Ксемен нахмурился, позвонил снова. Последовали долгие гудки, и противный писк в конце – Марьян так и не взял.

Какая-то невнятная тоска набросилась на Ксемена. Он, переминаясь с ноги на ногу на скрипящем снегу, позвонил Софье.

Она сразу сбросила. Сбросила так, как будто специально ждала, когда он позвонит, чтобы воткнуть ему в сердце этот маленький, но острозаточенный нож.

–Блять! – выругался Ксемен, сжав телефон. – Да вы оба! Твари вы!

Ксемен остался у подъезда, протер глаза руками – он не знал, куда ему деться. Уже нащупав ключи в кармане, Ксемен вдруг услышал сзади знакомые голоса:

– Опа! Смотрите, кто у нас тут! – раздался из темноты хриплый, пьяный голос Павла. Из-за угла вывалились он и Сергей, с ящиком пива и пачкой петард. – Сёмка! Ты чё тут один торчишь!? С семьёй поругался?

Озлобленный на весь мир, на Марьяна, Софью и свою фамилию, Ксемен столкнулся с ними глазами. Эти грубые, простые мужики нарисовались перед ним в самый удачный момент.

Павел рассмеялся и бодро хлопнул его по плечу.

– Да к черту эту семью. – с вызовом бросил он.

– Пошли с мужиками! Фейерверк пулять будем!

Ксемен помнил, как плохо ему было в прошлый раз, помнил, как все не мог смыть с себя этот стыд. Он во всем отдавал себе отчёт.

– Пошли. – почти сразу ответил он.

Он потянулся за ними, в тёмный двор, под взрывы чужих праздников, снова сделав свой выбор.

Марьян понесся сломя голову, не чувствуя ног. Он не знал квартиры, только помнил подъезд.

Он пробежал мимо, потом остановился, вернулся. Ледяными пальцами он тыкал в кодовый замок, вводил заводские пароли, пока тот не издал жалостливый щелчок.

Марьян стоял посреди лестничной клетки, озираясь по сторонам. Он побежал наверх, споткнулся, схватился за перила, и начал методично, как лунатик, выдёргивать из почтовых ящиков квитанции, подносить к глазам, почти не различая букв: «Иванов… Носова…»

Бумаги одна за одной падали на пол.

«Богословский Я.В.»

Он уставился на фамилию, как на причудливое заклинание, и быстро отыскал нужную квартиру.

Марьян подбежал к двери, замер на секунду, прислушиваясь к гулкой тишине, и начал бить в дверь кулаком – отчаянно, беспорядочно, пока костяшки не заныли.

Дверь открылась – Ян стоял на пороге, шатаясь. Его рубашка была полурастегнута, волосы растрёпаны. Он смотрел на мальчика мутными, ничего не понимающими глазами.

Марьян шагнул вперёд, в свет прихожей. Вся его тушь, вся боль, вся истерика вырвались наружу одним надрывным, беззвучным рыданием. Он рухнул вперёд, обхватил Яна за талию и прижался мокрым лицом к его груди, сбивая того с ног.

Они грузно рухнули на пол прихожей. Ян, оглушённый внезапностью и тяжестью, прокряхтел что-то невнятное, замыленными глазами уставился Марьяну в макушку, и безуспешно попытался подняться на локтях.

Марьян лежал на нём, трясся в истерике, цеплялся за него, его воротник, как за последнюю опору в своем безудержно летящем к чертям мире.

– Всё… всё кончено… – единственное, что он мог выжать сквозь рыдания. – Она… я… Я снова подвёл ее. И тебя… Тебя тоже подвёл!

Ян неподвижно лежал на холодном полу и глядел в потолок. Медленно, очень медленно, его неловкая пьяная рука поднялась и легла на вздрагивающую спину Марьяна. Не ради утешения – а просто, потому что так получилось.

В это мгновение раздался резкий, свистящий звук с улицы – прямо за окном, выходящим в промозглый двор.

Марьян вздрогнул, и только сильнее вцепился в плечи Яна, который плавно повернул голову – замыленный взгляд медленно пополз в сторону окна.

За стеклом, в чёрной мгле, вспыхнул ослепительный шар. Зелёный, потом красный, потом синий. И следом – оглушительный, раскатистый «БА-БАХ!», от которого задребезжали стёкла.

Кто-то запускал фейерверк прямо под окнами.

На секунду истерика Марьяна прервалась шоком. Он поднял заплаканное лицо, уставился на разноцветные вспышки, освещавшие его убитое горем лицо. Это было так нелепо, так чудовищно неуместно, что рыдания в горле застряли.

А где-то совсем близко, снаружи, послышались пьяные, ликующие крики:

– С Но-вым го-дом! Ура-а-а!

– Ксемен, руки не оторвало!?

Ян резко дёрнулся под Марьяном, пытаясь приподняться. Его лицо, ещё секунду назад пустое, исказила гримаса пьяного, дикого раздражения.

– Что за хуйня? – сипло выдохнул он, глядя на разноцветные вспышки за окном так, будто это был не праздник, а диверсия, лично против него устроенная. – Надоели, сволочи!

Он попытался оттолкнуть от себя Марьяна, но тот вцепился мёртвой хваткой, а все движения Яна были бессильными и нескоординированными.

– Отстань… – проворчал он. Это прозвучало не как приказ, а как жалоба. Он неловко бегал глазами от Марьяна к окну, и в них читалась одна лишь животная усталость от этого безумия, вперемешку с растерянностью. Он сдался, снова упав головой на пол. Его рука, всё ещё лежавшая на спине Марьяна, непроизвольно дёрнулась, когда за окном грохнул особенно мощный залп.

– Идиоты, – прошипел он в пустоту. – Все идиоты.

Выбор

Марьян не понимал, как сильно был пьян Ян. Отмечать торжество тот начал незадолго до одиннадцати, и за это короткое время в одиночку прикончил бутылку чистого виски. Время для Яна прыгало, как припадочное – на секунду закрыв глаза после фейерверка, он уснул.

Марьян, все ещё захлебываясь в своих сбивчивых рыданиях, пытался пристроиться рядом, как щенок. Голова его не работала как надо – от такого перегруза рыдания постепенно перешли в прерывистый всхлип, а потом и он, обессиленный, провалился в тяжёлый, беспокойный сон.

В полусне Марьян почувствовал, как что-то мягкое и тёплое осторожно потерлось о его щёку. Кошка, вынырнувшая из темной, обошла двух поверженных великанов, и села в стороне, умывая лапу и в недоумении поглядывая на немое представление.

Ян резко открыл глаза. Он не знал, сколько времени прошло – минут тридцать или весь остаток ночи.

Сознание возвращалось обрывками, продираясь сквозь плотную, ватную пелену. Первым пришло чувство тяжести – свинцовой, вязкой, пригвождающей к полу. Потом – тошнота, подкатившая к горлу горячей кислой волной. Голова все ещё кружилась, а виски стучали, вышибая последние мысли. Пол под ним медленно плыл, уходя то вправо, то влево, и Ян судорожно впился пальцами в линолеум, пытаясь хоть за что-то зацепиться.

Он попытался приподнять голову, но комната закружилась с такой силой, что его вырвало – сухим, болезненным спазмом, от которого потемнело в глазах и выступили слёзы. С хриплым стоном он отполз, упёрся лбом в холодную стену. Холодок на секунду прояснил туман, и в прорехе сознания мелькнуло осознание: на полу кто-то есть.

Но не было сил ни вглядываться, ни думать. Тошнота не снималась. Он мигом бросился в ванную, больно задев Марьяна коленом.

Удар и глухой стон вырвали Марьяна из забытья. Он сел, мгновенно очнувшись, и увидел распахнутую дверь в ванную, откуда доносились хриплые, захлёбывающиеся звуки.

Он поднялся, как лунатик, и застыл в дверном проёме.

– Ян… Тебе сильно плохо? – его голос сорвался на шёпот. – Зачем же так пить, дай я помогу…

Из-за угла, из-за унитаза, донёсся приглушённый, прерывистый хрип:

–Иди… нахуй! Закрой… дверь!

Но Марьян уже вошёл, словно загипнотизированный его страданием. Ян стоял на коленях, обхватив унитаз руками. Его рубашка была забрызгана, волосы, слипшиеся волосы падали на лицо. В глазах проступали слезы.

– Я могу принести воды. Или таблеток, – залепетал Марьян, делая шаг вперёд. – Завяжи хотя бы волосы… У меня есть резинка…

Ян резко повернулся. Его лицо, бледное, испачканное, светилось от нечеловеческой ярости.

– ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ! – он прокричал с такой животной силой, что Марьян отпрянул, ударившись спиной о косяк. – Руки свои убери! Не трогай меня, слышишь!? Исчезни!

– Я… я же хочу помочь… – выдавил Марьян.

Ян, тяжело дыша, поднял на него взгляд. Глаза были мутные, налитые кровью, и в них горела такая бездонная, чёрная ненависть, что Марьяну стало физически холодно.

– Хочешь помочь!? – прошипел Ян. – Тогда сдохни где-нибудь в углу и не отсвечивай! Позорник несчастный!

Он повернулся обратно к унитазу, сжав руками сидушку.

Марьян стоял, как парализованный, глядя на его сгорбленную спину, и понимал, что предложить ему больше нечего – даже его искреннее сочувствие здесь было грязным и ненужным. Он тут же собрался и выбежал из квартиры, бросив напоследок невнятное «прости».

Ян весь горел от унижения. Его сердце билось со бешеной силой.

Марьян выбежал из квартиры, захлопнув за собой дверь, и побежал вниз по лестнице, провожая взглядом разброшенные квитанции. Оказавшись на улице, он завертел головой по сторонам, но так ничего и не придумал – мысли уже не складывались.

Со стороны послышался броский, узнаваемый голос:

– Марьян! Это ты!?

Марьян поднял голову: невдалеке, пошатываясь, стоял Ксемен. В одной руке у него была полупустая бутылка водки. Ксемен быстрыми, но неуверенными шагами, преодолел скромное расстояние между подъездами. От него пахло перегаром и дешевым табаком. Ксемен ухмылялся, но туманных глазах, плавала какая-то отстранённая, тоскливая глубина.

– Почему ты здесь? – спросил он, ткнув Марьяна в плечо. – Я вам – звоню, звоню… А вы – не отвечаете, не отвечаете… Друзья, называется… А ты чего… Чего ты опять ревешь, как баба? Мужики там фейерверки до утра пуляют, а ты тут…

– Ксемен, ты точно убьешь меня. – Марьян всхлипнул, хватая его за куртку. – Ксемен, я не могу так больше…

– Уже убить хочу. Ты, сволочь мерзкая, опять мне отвечаешь! И не перезваниваешь!

– Софья выгнала меня. Столько всего мне наговорила. Я, – он запнулся. – Я не знал, куда деться! Я не знаю, чем я думал! – он заплакал с новой силой. – Я к Яну пошел… Он меня… Я помочь ему хотел, а он…

– Ты ебанутый, Марьян. – Ксемен фыркнул и грубо потрепал Марьяна по волосам. – Ты просто больной.

– Он мне сказал, – кричал он, захлебываясь. – Сказал, что лучше бы я сдох! Ксемен, ударь меня!

Ксемен поморгал.

– Чего?

– Бей меня! – взвизгнул Марьян, в отчаянии тряся его за куртку. – Я заслужил! Въеби мне, пожалуйста! Чтобы всё прошло!

Ксемен обдумывал его слова где-то пол секунды, и, крайне ошеломив Марьяна быстротой своей реакции, ударил его кулаком в лицо, не жалея силы. Вся злость, все обиды смешались в этом пьяном размахе. Марьян кубарем улетел в сугроб.

Марьян застонал и замер, не в силах вздохнуть от боли и шока. Ксемен постоял над ним, тяжело дыша, и его злость мгновенно сменилась раскаянием

– Э… Марьян? Ты живой? – он засуетился, подбежал и начал отряхивать его от снега. – Блин, я не хотел так сильно! Да и ты сам попросил!

Марьян откашлялся и присел, закрыв губу рукой – на ладошке отпечаталась алая кровь.

Марьян, откашлявшись, сел. Он посмотрел на перепуганного Ксемена и вдруг тихо, сквозь слезы и боль, припадочно засмеялся.

– Можно было и сильнее.

Ксемен пробурчал себе что-то под нос, кажется, на ромском, и тоже рассмеялся.

Он протянул Марьяну руку, поднял его и сунул ему в ладонь бутылку.

– На, глотни. Лекарство от всей хуйни.

Марьян послушно глотнул, поморщился, и его снова затрясло от кашля. Они стояли под подъездом и смеялись не с чего.

– Я к нему бегал, – выдохнул Марьян. – Думал, он… ну… поможет.

– Ты ебанутый, – вновь беззлобно констатировал Ксемен, отнимая бутылку. – Совсем. Но я тебя, Марьян, ебанутого, все равно никогда не оставлю, какую бы хуйню ты не творил… – он потянул его за рукав. – Пошли шататься. Пока мужики не разошлись, у них ещё бухла стащить можно… Стащим – и давай на пристань, а?

Ни до какой пристани они, конечно, не дошли – побродив по поселку, они так и не нашли Павла с Сергеем, а бутылка водки к тому времени уже почти закончилась. Марьян и Ксемен лежали у батареи в подъезде второго, негромко переговариваясь:

– А Софья-то из-за чего тебя выгнала?

– Не знаю. Ян поздравил с наступающим, и она как завелась… Не знаю, чего она так насчет этого… Работа – как работа, пол поселка работает в порту… Что в этом такого? А она ходит туда, как на плаху. Мне страшно, понимаешь? Что она себя так ведёт. Не стерпит же Ян однажды… Или Николай Петрович… Ян еще пару дней назад сказал мне поговорить с ней…

– Она не понимает, она же девочка.  Ксемен сделал глоток из горлышка, и его голос стал утробным, поучительным. – Ей кажется, что мы с ворами-убийцами связались, мексиканским картелем…

– Какие они воры? –  Марьян вдруг оживился, подхватив эту мысль, как спасительную соломинку –  Ну, врезались… Ну и что? Там же всё равно тоннами гонят, никто не обеднеет.

– Да. – Ксемен ткнул пальцем в воздух, его глаза блеснули в полумраке подъезда. – Я тоже в начале думал – всё, пиздец, бандиты – сейчас нас закопают. А они… обычные. Работают… Да, грязно, да, не по учебнику. Но жизнь вообще не по учебнику! Да и в России все воруют! А если мы их сдадим… – он понизил голос до шёпота, – чем мы не предатели? Они нам поверили. Деньги платят. А мы их в тюрьму? За что? За то, что дали нам работу?

Марьян жадно кивал, его лицо расплылось в пьяной, облегчённой улыбке.

– Именно! И мы же потом уедем! Накопим и уедем! А она… она всё порушить хочет! Из-за принципов…

– Нас же и самих посадят. За содействие. И деньги отберут. Ей хорошо, она еще может отсюда и без лишних денег уехать… А нам что? А тебе, Марьян, что? Кто за тебя платить будет? И все из-за принципов… Из-за ее гордыни… Из-за дурости. Она понимает, что никому от доноса легче не будет… Никому… Всем только хуже будет…

– Надо её успокоить, – выдохнул Марьян, уже почти засыпая. – Объяснить… что всё нормально…

– Объясним, – буркнул Ксемен, и его голова упала на плечо Марьяна. – Завтра… всё объясним… Но Марьян! – он вдруг оживился. – Ты к этому Яну, ебанутому, тоже не лезь!

Марьян ничего не ответил и медленно закрыл глаза. Через минуту они оба храпели, свалившись в пьяный сон на холодном полу подъезда. Снаружи доносились последние хлопки фейерверков, возвещавшие о наступившем новом годе.

На окраине поселка, в избушке, было слишком тихо. Бабушка, утомлённая «бесовской» ночной суетой, уснула в красном углу под, и Даша осталась одна наедине со своими мыслями. Запрет выходить из дома был озвучен особенно четко, но мысли шептали что-то однообразное и тревожное: «Уйди… уйди… холодно там… но уйди…».

Они были настойчивее всяких запретов. Даша сидела на полу, глядя на свою жалкую ветку ели, и вдруг приподнялась, покралась в прихожую. Она натянула старую куртку, не глядя на спящую и выскользнула за дверь.

Ночью пахло морозом и хвоей. Где-то далеко гремели последние фейерверки. Даша побежала не по дороге, а через замёрзшее поле, к огням посёлка. Сперва она бежала не в конкретное место, она бежала от – от духоты, от взглядов икон, от шепота, который становился невыносимым. Но пришла она к Софье – позвонила в домофон, и та открыла.

Софья была не в лучшем виде – размазанная тушь, растрепанные волосы. Даша в непонимании стояла на пороге.

– Уже все закончилось? – спросила она.

– Оно и не начиналось. – отрезала Софья.

Даша недолго молчала.

– Тебя Марьян обидел?

Софья молча отступила, пропуская Дашу в квартиру. Та робко переступила порог, озираясь на разгром – осколки на полу, сбитую набок ёлку. Софья, не говоря ни слова, плюхнулась на диван и уставилась в пустоту. Даша постояла минуту, а потом так же тихо подошла и села рядом, не прикасаясь к ней, просто обозначив своё присутствие.

– Марьян тебя обидел? – наконец повторила Даша, заговорив ещё тише.

Софья горько усмехнулась, не глядя на неё.

– Можно и так сказать. Он… они все меня обидели. – Она повернула заплаканное лицо к Даше. – Они там уже свои, понимаешь? Ксемен бухает с этими урками, а Марьян… Марьян готов Яну ноги мыть. А я для них – сумасшедшая, которая всем мешает.

Даша внимательно слушала, её большие глаза были полны не страха, а странного понимания.

– Они боятся, – просто сказала она. – А когда боятся – злятся.

– А я не боюсь? – голос Софьи дрогнул. – Мне страшнее всех! Потому что я одна!

Она замолчала, сглотнув ком в горле. Потом резко повернулась к Даше, в её глазах загорелся новый, острый огонёк.

– Даш… Ты же всё слышишь. Ты там, в порту, как мышь. Ты не слышала… про эту Иустину? Про проверку? Они её так боятся… Может, она… может, она наша единственная надежда?

Даша замерла, её пальцы бессознательно затеребили край куртки. Она кивнула, совсем чуть-чуть.

– Слышала. Она приедет… после праздников. В конце второй недели января. Ян и Николай Петрович боялись. Говорили… «чтобы всё было чисто». И чтобы «датчики не сбоили».

Софья схватила Дашу за руку, но не грубо, а с внезапной жадной надеждой.

– Какие датчики? Ты запомнила, какие именно? Даш, это важно!

– Не помню, – честно покачала головой Даша. – Но… я могу послушать ещё. – В её глазах мелькнула редкая для неё решимость. – Мне никто не запретит мыть полы. Я везде хожу.

Впервые за этот вечер на лице Софьи появилось что-то похожее на улыбку. Горькую, уставшую, но – улыбку.

– Значит, не всё потеряно. Значит, мы не одни. – Она сжала руку Даши. – Ты просто слушай. Запоминай всё. А я… я придумаю, что с этим делать.

Они сели вдвоем на диван – две девчонки против системы. Ярость и отчаяние Софьи переплелись с Дашиным тихим, почти мистическим знанием.

Утро наступило незаметно и принесло с собой всеобщее похмелье. Даже те, кто не пил, чувствовали себя не лучшим образом. На улице – никого.

Любовь

Утром первого января Марьян и Ксемен, проснувшиеся с дикого похмелья, едва оклемались к середине дня – Ксемен не хотел возвращаться домой пьяным, да и оставить Марьяна одного он не мог, так что они упрямо провалялись в подъезде, как самые отчаянные алкаши.

– Мне так плохо никогда не было. – сказал Марьян, пытаясь пройтись по прямой. – Никогда.

– Зато будет, что внукам рассказать.

– Наши внуки точно не будут страдать от нехватки историй. – Марьян вздохнул. – Черт, нужно, наверное, Софье звонить, извиняться… Даже не знаю, что ей говорить… Да и неприятно как-то… Еще подумает, что я звоню, только чтобы она меня домой впустила…

– А это не так?

– Ну не полностью, конечно…

Ксемен поправил спутанные волосы и махнул рукой.

– Хочешь, у меня пока сегодня останься? Ночевку устроим, как будто нам двенадцать.

– В твоем то таборе? Мне не хватит места, и твои родители меня убьют.

– Не убьют, но весело будет. В моей комнате место найдется.

Марьян еще недолго отникивался, но уже через пару минут Ксемен отворил дверь квартиры. С порога на них обрушился шквал самых разных звуков и окатила волна густого воздуха, пропахшего специями, жареной картошкой и давней пылью. В тесной прихожей было не пройти – кто-то разложил для просушки какие-то пучки трав. Из кухни доносились крики – и в одно мгновение, оттуда вылетел дед, гонимый тряпкой. Мать Ксемена устремилась за ним, но, завидя сына в прихожей, остановилась в дверях:

– Сёма, где шлялся!?

– Я же взрослый, работяга, мне Дед мороз подарков не приносит. – огрызнулся Ксемен.

Мать нахмурилась, хотела что-то сказать, но мимо нее, выждав момент, пролетел дед и лисицей метнулся на кухню. Она успела ударить его кончиком тряпки и понеслась догонять его в глубинах кухни. Марьян смотрел на Ксемена в ужасе, но тут жестом показал, что все хорошо, и кивнул на коврик у двери, где следовало разуться. Пока они раздевались, поверженный дед вернулся в прихожую. Увидев мальчиков, он хитро подмигнул и ловко вытащил из-за его уха две засахаренные конфету.

– На-те, внучки, подкрепитесь, – прохрипел старик. – А то бледные оба, как смерть.

Марьян робко взял конфету и пробормотал:

– Здравствуйте…

В этот момент из своей комнаты вышел отец Ксемена, с мрачным видом ковыряя в зубах.

– Это ещё кто? – буркнул он, окидывая Марьяна недобрым взглядом.

– Марьян. Он у нас сегодня ночует. – коротко отрапортовал Ксемен.

– Какая нахуй ночёвка? – отец нахмурился. – У нас тут не общежитие!

– Он будет у меня в комнате! Никому мешать не будет!

– Где шлялся ночью!? – отец невольно обернулся и заметил краем глаза траву, разложенную в прихожей. – Это что, блять, такое!?

– Трава. – коротко отрапортовал дед.

Дед и отец Ксемена вступили в словесную перепалку, а Ксемен, ловко двигаясь в обыденном хаосе, схватил Марьяна за рукав и потянул за собой к себе в комнату.