Ангел мой, будь со мной! Ты – впереди, я за тобой!

И лишь тогда

Земная маета исчезнет, растворится навсегда…

*

Что за жизнь у человека

Раз – родился, два – женился,

Три – полвека миновало

Взял и умер, так бывало…

Был и нету…. Лишь поэты

Иногда философы – размышляют,

Что есть было, что есть нету

И какая пустота

От рожденья до погоста

Человека окружает

И всю жизнь сопровождает

Скудость чувств, убогость речи

Атрофированный мозг

Он калека – труп ходячий

Между жизнью – смертью – мост…

Ибо он при жизни умер –

И того не понимает

Что не жил и не живет…

*

Когда мне в руки попали книги со стихами Марины Цветаевой и Анны Ахматовой я с удивлением обнаружила, что всё, о чем я так жаждала написать уже давным-давно написано. И мой поэтический запал практически иссяк. Новые стихи появились много позже, когда я уже закончила и музыкальную и общеобразовательную школы, поступила в институт, а страна наша тем временем куда-то покатилась. Появились первые покалеченные бездушной системой люди, которые просили милостыню. Я очень болезненно их воспринимала. И написала стихи, которые посвятила всем городским нищим.

Скрюченное тело, драная одежда

И глаза больные, полные надежды

Ноги онемели – жизнь едва теплится…

Души отболели – жизнь уже томится…

На вино собрать бы и скорей напиться…

Люди, помогите в пьяном сне забыться…

Люди – вы поверьте, я бы не просил,

Люди – вы подайте, больше нету сил…

Милостыня – ножик, что пронзит мне грудь…

Милостыня средство, чтобы утонуть…

Кто ты, подающий? Миленький, постой…

Мне бы погрузиться в мир совсем иной…

Там я долгожданный обрету покой….

P.S. Умереть, это счастье?

*

Дряхлый старик подаянье просил.

Шептали губы из последних сил:

Подайте люди, мне ведь в дальнюю дорогу,

Подайте люди, ради бога…

Уйдет он в поле, в никуда

И путь его не лепестками роз,

Шипами, усыпан будет вкривь и вкось…

Мы все по-разному уходим,

Кто с помпой, кто с протянутой рукой,

Но, лишь забвение находим

Смерть, да кладбищенский покой…

*

Грустно, холодно

Серо, голодно

Пелена в голове,

Пелена по земле

Все в снегу вокруг

Все повымерзло вдруг

Сумрак город окутал медленно

Солнца луч заглянув в окно

Промелькнул, погас,

И взмахнув крылом,

Вдруг исчез Пегас

И умчалась мысль…

И утрачен смысл

Каждодневного бытия…

В школе я влюбилась в рыжего мальчишку из параллельного класса. Увы, любовь моя осталась безответной. И я написала в школьной тетради стих (почти без рифм), зато на целую страницу. Про принца, принцессу и прочую ерунду. Долго стих хранила, а потом, конечно же, утеряла. А вот этот опус каким-то чудом сохранился:

Белые лошади мчатся

Взбивая копытами снег

Снежная королева превращает людей в калек…

Кай превратился в ледышку,

Душа у него навек

Покрылась кристаллами инея,

Заледенев, очерствев…

Но, Герда спасет мальчишку,

Растопит слезинкой снег,

И Кай оживет, засмеется,

И снова он человек…

Что же сейчас у людей творится,

Что превращает людей в калек?

Души черствеют,

Души болеют…

Души уходят, уходят, уходят…

Нелюди, звери, бесятся, бродят…

И убивают, насилуют, бьют…

Где же вы Герды, где ваши слезы?

Глава 9. Про папу

Никогда еще на всем белом свете не было такого щедрого, умного, интеллигентного человека. Папу, Юрия Васильевича Иванова, я называю «Последним из могикан», вкладывая в это понятие всё самое лучшее. Он самый светлый, самый любимый, добрый, тонкий, ранимый и самый красивый и был очень похож на знаменитого актёра того времени Вячеслава Тихонова.

Нет таких слов, чтобы выразить всю мою благодарность, и передать всю силу чувств к папе.

Папа, после армии, сначала работал шофером, учился в вечерней школе, вместе с народной дружиной патрулировал улицы, раньше практически все выходили на такие дежурства, оберегали покой горожан. Он много работал, чуть ли не круглосуточно, и довольно быстро стал из обычного шофера заведующим большим гаражом, сто машин из которого круглосуточно обслуживали кирпичный завод и заводоуправление. Всё, что любил он, сейчас люблю я. Отец очень любил читать и всю свою жизнь собирал книги. Собрал великолепную библиотеку. В ней много книг о Великой Отечественной войне, мемуары, исторические книги, детективы. Обожал природу, животных, цветы и саму жизнь. У него всегда было много планов, он сам ремонтировал квартиру, отправляя домочадцев в отпуск, продолжал работать и одновременно занимался ремонтом. Встречал нас из отпуска посвежевших, загоревших, а сам выглядел неважно, был похудевшим, осунувшимся. Он подбирал на улице и приносил в дом беспризорных и больных птичек, котят и щенков. Дома всегда были огромные, сделанные на заказ, (раньше ведь в продаже ничего такого не было) аквариумы с рыбками. Каждый раз мама кричала, что только через её труп вся эта живность может поселиться в доме, но таки все эти зверюхи дома поселялись. Еще папа любил с ружьем и собакой лайкой бродить по лесам. Стрелять в зверей и птиц не любил, это я знаю точно, но всегда привозил с охоты глухаря или зайца, которого я потом долго в коридоре оплакивала и мне, в утешение, бабушка отдавала заячий хвостик или большое красивое перо от птицы. Друзья папы, как-то рассказали, что после охоты, всегда давали ему, что-нибудь из добычи, чтобы он домой с пустыми руками не приезжал.

Завод, на котором родители работали, выделил своим сотрудникам дачные участки, по 6 соток, располагавшихся в лесу, на болоте. Все дружно начали их осваивать, копали траншеи, чтобы осушить территорию, вырубали лес. А потом, сажали там картошку и дачи эти помогали выживать. Папа очень увлекался дачей, у него были самые лучшие урожаи всего на свете, что только можно было вырастить там из года в год. Если он сажал картошку, то её вырастало очень много, она была огромной, если клубнику, то с таким же результатом, но больше всего любил выращивать цветы. Он был очень жизнерадостным и оптимистичным, умел радоваться жизни, и научил нас с братом этому умению. Мы катались с папой на лыжах в выходные дни, и ничего на белом свете не было вкусней, чем корочка хлеба с солью, которую он брал с собой в лес, и которая сильно промерзала к тому времени, когда он доставал ее из кармана разламывал напополам и отдавал мне и брату. Я ещё плохо умела кататься, и он часами таскал меня за собой на лыжных палках, за которые я держалась. Летом и осенью мы упоенно собирали грибы в лесу, возились на даче, выкапывали и приносили из леса кусты диких пионов, смородины и даже помню, нашли там северную орхидею «Венерин башмачок» и тоже притащили и посадили. Пытались на костре готовить. И помню, как до черноты сожгли курицу, но она все равно получилась очень вкусной. У нас всегда была собака, лайка, сначала малыш, до года жил с нами в квартире, и первые месяцы его выгуливали мы с братом, а когда щенок подрастал, то уже он таскал нас по городу и по городским помойкам. В год, собаку переводили жить в сарайчик. И каждый вечер, мы с папой брали бидон, в который бабушка складывала еду, что осталась за целый день. Супчики, кашку, косточки и мы шли с папой на окраину, где стоял сарай, кормили собаку и гуляли с ней.

Еще папа очень увлекался фотографированием, раньше всё делали сами, фотографировали, проявляли, печатали и дома хранилось много фото альбомов. Иногда я рассматриваю чёрно-белые фотографии в них, и каждый раз удивляюсь, какие красивые и весёлые люди на них запечатлены. Любуюсь мамой: нежный овал лица, лучистые глаза, легкие цветастые платья, маленькие ридикюльчики, и большие подплечики у пиджаков, такова была мода тех лет, восхищаюсь папой, он тоже был красивым, тонкое нервное лицо, карие глаза. Одет он был, как правило, в однотонную сорочку, строгий и объемный пиджак, и брюки с широченным штанинами, а может просто так казалось, потому что он очень худым был в молодости. Кстати про глаза. У мамы глаза были зелёные, у папы карие, у меня же получились рыжие! Никогда мне не нравился цвет моих глаз, но вот однажды, прочитала я, как в веке 18-м, некий молодой человек, на балу, написал в альбом одной девицы стих:

Твои глаза порой похожи

На снившийся во сне топаз,

Ни на одной знакомой роже,

Я не видал подобных глаз…

Девица обиделась, танцевать с ним отказалась…

Прочитав эту историю, я насмеялась от души и решила, что ничего плохого в рыжем цвете нет.

Когда я беру в руки фотографии бабушки, мне хочется их целовать, она там улыбается и всегда рядом мы с братом. Еще я часто рассматриваю свои детские фотографии, смешная я была и тощая. А брат даже на детских фото всегда выглядел очень умным.

В старших классах школы, мне в голову пришла «оригинальная» идея стать воспитателем в детском саду, и папа устроил меня в детский сад при кирпичном заводе, тот самый, в который меня когда-то пытались отдать. Договоренность с заведующей была такая: чтобы я поработала там (совершенно бесплатно, кстати) и поняла, что же это за работа такая, воспитывать малышей. Первая, кого я увидела, зайдя в помещение, была тетка в белом халате, которая бежала по коридору с воинственно поднятым над головой веником и что-то при этом орала. Чуть позже я поняла, что сразу же познакомилась с одним из самых эффективных педагогических приемов. Ну что сказать, Макаренко отдыхает… Очень скоро в саду начался карантин по свинке. Девушкой я была мнительной и сильно испугалась. Папа, видя, что энтузиазма у меня становится все меньше и меньше, срочно увез меня на море. Я тряслась от страха и в отпуске и даже вернувшись домой, аж до начала учебного года, предполагая, что подцепила эту самую свинку и по утрам отчаянно боялась смотреть в зеркало, представляя себя с раздувшейся физиономией эдакой Маринкой-свинкой. История с инфекцией получила трагикомическое продолжение во взрослой жизни, но об этом позже. Если папа ехал с нами в отпуск, а происходило это редко, то отпуск становился праздником. В нем было всё и приключения и походы, и всякие поездки в разные неизведанные ещё места. Я часто вспоминаю поездку с папой на море, в Сочи. Мы с ним вдвоем поселились на частной квартире, в которой жил вместе с хозяйкой маленький волнистый попугайчик Гоша. Мы сначала не поверили, что птичка умеет разговаривать. И вот, вечером, хозяйка накрыла клетку платком, а из клетки раздалось: «Валь, а Валь, ну давай поговорим»…Еще он пел песни и много раз за день себя хвалил, говорил, что Гоша хороший и красивый. При нас тетя Валя учила со своим питомцем домашний адрес, и он довольно быстро стал тарахтеть: «Чайковского 65», «Чайковского 65»…Хозяйка разъяснила, что очень боится, что Гоша может улететь в открытую форточку, а, услышав адрес, его смогут вернуть домой. Хозяйка пригласила нас поехать на дачу, которая находилась в горах, неподалёку от Сочи. Было очень жарко и сыро, это же субтропики, палило солнце, мы поднимались по склону горы, а вокруг были настоящие джунгли. Дачный участок был совсем небольшим, сотки три, а может даже и две, там стоял крошечный домик и рос огромный грецкий орех. Рядом шумела небольшая горная речушка. Тётя Валя рассказала, что река эта весной, в паводок, превращается в ревущий океан, сметающий всё на своем пути. Папа что-то помог отремонтировать, и тётя Валя решила угостить нас обедом, выкопала и сварила свежую картошку, а из болгарского перца, сладкого красного лука и помидор, росших тут же, сделала салат. Мы уже успели проголодаться, на природе всегда хочется есть и было невероятно вкусно и этот пикник на свежем воздухе, я запомнила навсегда. А потом мы собирали огромные преогромные красные яблоки, таких больших я никогда и нигде потом не видела. Они были еще и невероятно сочные и вкусные. Как и любой отпуск с папой этот был наполнен всякими вкусностями, вроде эклеров и сока, вместо обеда, которые всегда продавали неподалёку от здания сочинского цирка или купанием в море безо всяких ограничений, обязательным походом в магазин игрушек и покупкой этих самых игрушек. Помню, что в тот раз папа купил мне пушистую рыжую зеленоглазую лису. Но сначала мы обязательно покупали обратные билеты, а кутили уже на все оставшиеся после покупки билетов деньги.

Папочка мой, – младший сын бабушки Паши, прожил всего 59 лет. Он умер, когда его внуку Мите исполнилось полтора года. Заболел папа внезапно и тяжело. Я приехала в больницу его навестить, подошла к кровати и вдруг поняла, что вижу его в последний раз, горько расплакалась и убежала. Мне показалось, что папа тоже всё понимал. Рак сожрал его буквально за год, превратив из статного и красивого человека в худенького подростка.

Умер папа 23 ноября 1998 года, в мой день рождения, день, который мама возненавидела с тех пор, и я, чтобы её пощадить, много лет день рождения свой не отмечала.

Я долго, очень долго не могла свыкнуться с мыслью, что папы больше нет. Сколько я плакала! Царевна Несмеяна отдыхает! Я даже не подозревала, что у человека столько слез может быть.

Папа, папочка! Тебя нет на белом свете уже больше 36 лет! А мне все ещё тебя очень не хватает. Ты самый главный человек в моей жизни…Чтобы я там не говорила об одиночестве и как бы ни хныкала, я всегда знала, что ты папа рядом и что очень меня любишь.

Для папы я всегда была маленькой девочкой и даже когда я уже вышла замуж и носила под сердцем сына, он продолжал дарить мне петушков на палочках, и не хотел, чтобы его называли дедом. Говорил, вот малыш вырастет, и сам назовет его так. Увы, не дождался.

У подъезда

Пронзительно алая крышка гроба

Лежала на белом снегу

И люди умолкнув, стояли в сугробах

На том, на другом берегу

Ведь нас разделила река временная

И жизнь там иная, какая, – не знаю…

*

На кладбище

Я плакала папа тебя навестив,

И улыбнулась уже отгрустив

Увидев, как дятел сердито стучал,

Мои пожеланья тебе шифровал

По кладбищу тихому, снежному

Иду потихоньку домой

Тебя не забуду я доброго, нежного

Хороший, любимый, родной…

*

Просто наважденье, или заблужденье

Много лет назад (я ведь понимаю)

Совершен обряд, таинство прощанья

Но не расставанья. Папа не грусти…

Никому не верю, знаю, рядом ты…

Шмель ли пролетает, может это ты?

Бабочка порхает, разве это ты?

А, на даче, папа, все цветут цветы…

*

Папа! Уже вырос твой внук Митенька. Он очень похож на тебя. Такой же бесконечно добрый, щедрый и ранимый. Так же как и ты, очень любит читать, фотографировать и обожает природу.

Глава 5

Глава 10. Памяти Кирилла Федоровича Седых

Когда я училась в школе, на уроки ботаники, биологии и анатомии мы поднимались на 3-й этаж школы и попадали в необычный и непривычный мир. Витрины с насекомыми со всего мира, чучела зверей, банки, склянки, запах формалина, всевозможные растения, живой уголок, где ползали гигантские американские тараканы, черепахи и плавали красивые рыбки. Целую рекреацию занимал музей при школе, который придумал педагог по биологии, ботанике и анатомии Кирилл Федорович Седых. Через несколько лет музей будет занимать уже целых три этажа, так как к торцу школы сделают пристройку.

Уроки у Кирилла Федоровича были интересные, непохожие ни на какие другие. Особенно, когда он давал нам возможность поэкспериментировать, разыграть какой-нибудь небольшой спектакль на заданную тему. До сих пор помню, как мы изображали синантропов, питекантропов и прочих древних людей. Это было круто! Кирилл Федорович часто водил в школьников в походы исподволь и ненавязчиво показывал, как прекрасен мир. Мы очень полюбили нашу северную природу и с удовольствием посещали занятия в Малой академии по биологии. Слава нашего музея была фантастической! О нем знали не только в республике Коми, но и далеко за ее пределами. Писали в международном журнале «Музеум» и в советских центральных газетах. В Чехословакии, ГДР, ФРГ, Японии в 80-х годах был показан 40-минутный цветной фильм «Есть в Ухте музей». Коллекция выставочных насекомых, моллюсков и рыб, по признанию знаменитых музеев, была самая большая в мире! Ещё и в запасниках музея хранилось невообразимое количество экспонатов.

А на зимних каникулах, учитель возил школьников в город Ленинград. Как-то раз я тоже там побывала. В самолете летели человек 40 учеников из разных классов, сам Кирилл Федорович и педагог по русскому и литературе Антонина Акимовна Акимова. Расположились мы в центре города Ленинграда, в школьном здании. Первый раз в жизни спали в спальниках. Помню совершенно специфический вкус ленинградской воды. И как нас в кафе ругали ленинградские старушки-блокадницы, когда мы, набегавшись по экскурсиям, набирали больше еды, чем могли съесть. Мы посещали музеи. В Эрмитаже заблудились, и долго, до изнеможения ходили кругами по огромному музею, под подозрительными взглядами пожилых служительниц. А ледовый дворец спорта Юбилейный! Побывали мы и в театре. С тех пор обожаю Ростана. Много лет разыскивала книгу «Сирано де Бержерак». И теперь уже наш сын считает её самой лучшей книгой на свете про любовь. Кстати про любовь. В Ленинграде пока мы бродили по музею, ко мне подошел симпатичный, высокий мальчик, мы познакомились и он пошел провожать нас до школы, в которой мы жили, в саму школу его не пустили, и больше я его не видела, но так приятно было осознавать, что могу кому-то понравиться.

Самое вкусное на свете мороженое – ленинградское. А Птичий рынок!!! Сколько там было необыкновенной живности! Мы накупили рыбок и котят. Очень смешно было смотреть на нас в метро. Наша группа мяукала и рычала. Я везла домой для папы вуалевых черных скалярий в банке. Рыбок таких у нас в городе не было и очень было жалко, когда они быстро погибли, видимо, не перенесли дорогу. А еще я помню ленинградские уличные стеклянные киоски, ярко освещенные по вечерам и заваленные оранжевыми мандаринами. Мы по вечерам покупали 1-2 мандаринчика, такие красивые, что есть их было жалко. У нас на севере в те годы мандарину не продавали. Потрясли букинистические магазины. Я купила там ноты с «Лунной сонатой» Бетховена. А сколько там было старинных книг и альбомов!

Я часто навещала Кирилла Федоровича уже после окончания школы. И по мере сил, что-то мастерила для музея. Например, грибы из поролона, которые, кстати, получились очень похожими на настоящие. Ветки деревьев с зелеными и желтыми листьями из клеенки. Все это находило место в многочисленных витринах музея. Конечно же, я знала обо всем, что в музее происходило. И даже написала в газету «Северные ведомости» статью о любимом учителе, с просьбой о помощи для музея. Будучи совсем взрослой, у меня уже сын подрастал, постоянно приходила в музей. Кирилл Федорович смог добиться для музея нескольких компьютеров (в министерстве образования что ли, я уже не помню, где), и отчего-то решил, что я смогу помочь с их установкой. В свои 80 с лишним лет он очень хотел научиться работать на компьютере, стал осваивать клавиатуру, между тем, сотрудников музея к технике не подпускал, боялся, что сломают. Так вот, что мне запомнилось и даже поразило. Был погожий осенний день, солнышко заглядывало в окна музея. Я сидела за компьютером, а Кирилл Федорович, что-то с удовольствием выстукивал на пишущей машинке. Долго, несколько часов подряд. Мне стало любопытно, о чем же он пишет. Подошла, присмотрелась и обалдела. После летнего путешествия с ребятами по Уралу, он писал стихи!

На сайте об Ухте я нашла такие вот (абсолютно правдивые, подпишусь под каждым словом!) строчки о Кирилле Федоровиче:

«Он был неугомонным, постоянно путешествовал, вечно что-то писал, плотничал, делая музейные витрины и стеллажи своими руками, чтобы можно было побыстрее расставить добытых бабочек, жуков, паучков и показать их детям. Даже чучела зверей и птиц делал сам. Он учил своих воспитанников творчески мыслить и не лениться. Недаром на эмблеме музея красовался трудолюбивый муравей. Предприимчивый педагог увлек не только школьников и коллег, но и многих взрослых ухтинцев, которые со всего мира привозили в музей экспонаты.

«Кто в мою приходит комнату, столбенеет в тот же миг, пораженный изобилием банок, ящиков и книг» – так писал в 1948 году 22-летний учитель биологии Кирилл Седых. За 60 лет, которые он прожил в Ухте, это изобилие возросло в сотни раз, а его имя стало всемирно известным. Он – автор более 200 научных статей, нескольких монографий о флоре и фауне нашей республики, четырех научно-популярных книг о природе, открыватель бабочек и полиглот, поэт и учитель. Кирилл Федорович большую часть жизни провел в экспедициях и собрал уникальную музейную коллекцию: более 100 тысяч экспонатов, в том числе около 9 тысяч экземпляров бабочек со всего света. Кирилл Федорович был членом европейского общества энтомологов.

Наследники знаменитого энтомолога, зоолога, ботаника, географа и путешественника недавно подарили Музею природы Земли его уникальную коллекцию тропических бабочек (около двух тысяч экземпляров), более 300 научных книг, порядка 1000 слайдов и 20 альбомов с фотографиями «А на стенах все коллекции мотыльков, жуков, стрекоз. Я о них читаю лекции, доводя друзей до слез» – строчка из стихотворения Кирилла Федоровича. Музей в его биографии, по сути, был один, только существовал он в разных ипостасях. Первый – домашний, его Кирилл Федорович обустроил в своей небольшой комнатушке в поселке Нагорный. О своей первой учебной экспедиции он вспоминал в книге «По Южному Тиману»: «Летом 1948 года вместе с группой школьников мы стали собирать гербарий местных высших растений, и за лето нам удалось найти 220 видов. С 1949 года начались регулярные сборы коллекций насекомых. Тогда же в моей маленькой комнатке на окне в аквариумах и террариумах поселились горные ящерицы, лягушки, рыбы, жуки, гусеницы». В 1950 году этот «домашний музей-зоопарк» в связи с его неуклонным размножением переехал в методический кабинет при гороно и стал именоваться краеведческим, а затем юннатским кружком. Вскоре перекочевал в Детский парк в Дом пионеров. Наконец, постоянную прописку в средней школе № 3 музей обрел в 1964 году, став школьным народным музеем (затем Музеем биологии, позже – музеем природы Земли). Более полувека учиталь путешествовал с ухтинскими школьниками, проводя уроки ботаники, биологии и зоологии на лоне природы и используя в качестве наглядного материала живые образцы насекомых, растений и животных. В экспедиции с учениками обычно отправлялся во время школьных каникул. С сачком и со всем инструментарием, в том числе и с фотоаппаратом наперевес. Тысячи сделанных фотоснимков и добытых ценных образцов флоры и фауны, десятки научных открытий. В их числе – новые виды бабочек, которые ученый в 1967 году обнаружил на Полярном Урале. О том, что они ранее не были известны энтомологам, Кирилл Федорович получил подтверждение от ученых Чехословакии и Франции. Вскоре эти бабочки стали именными: перламутровка Аляскинская Седых и перламутровка Ангарская Седых. Фамилия же самого открывателя появилась во всех каталогах мира по энтомологии. Там же значатся имена двух его учеников, которым посчастливилось стать учеными и так же, как и их учителю, открыть новых бабочек. Помимо того, что Кирилл Федорович с завидным постоянством пополнял свою коллекцию из собственноручно привезенных образцов, он еще вел переписку со многими зарубежными коллегами и обменивался с ними редкими образцами. Например, в течение нескольких десятилетий писал письма на французском языке (!) знаменитому океанографу Жаку Кусто (Кирилл Федорович также прекрасно владел латынью и немецким языком). Благодаря такому международному симбиозу в Ухту присылали насекомых (в том числе бабочек) из Европы, стран Средней Азии, Южной Америки, Африки. Так взамен обычных наших бабочек, которых Седых послал в Британский музей, ему прислали из Лондона много редких и красивых экземпляров, среди них бабочку, пойманную самим Чарлзом Дарвином. Соотечественники тоже были щедры: приходили чучела и образцы насекомых из зоомузеев МГУ и ЛГУ, Дарвиновского музея Москвы и многих других. Но и Кирилл Федорович не оставался в долгу: он отправлял ботанические и зоологические коллекции в Сыктывкарский национальный музей и музей Архангельска».

Почти после каждой поездки ученый писал статьи в газеты, где рассказывал о своих впечатлениях, и оформлял фотоальбомы, посвящая странички своим друзьям-ученым, коллегам по экспедициям, ученикам. Фотографиям самого себя он отводил самое скромное место. До конца своей жизни он оставался редкостным непоседой, даже, несмотря на больные ноги и плохое зрение. Собственное здоровье его волновало гораздо меньше его подопечных. Отдыху он предпочитал музейные и походные хлопоты. В одном из стихотворений, написанных им в юности, можно почувствовать весь его романтический дух и влюбленность во все живое на земле:

Он был поэт. То грустный, то веселый, Каким положено поэту быть. Любил он залитые солнцем села… И в лес ходить по белые грибы. Любил лежать в траве, пропахшей мятой, Смотреть на багровеющий закат И на тетрадных листиках измятых Писать про голубые облака. Над ним слегка посмеивались люди, С улыбкой вспоминая ту весну, Когда, срывая ярко-желтый лютик, Он чуть в реке не утонул…