Ангел мой, будь со мной! Ты – впереди, я за тобой!

Вообще в детстве, да и потом во взрослой жизни хорошее, всегда перепутывалось с плохим. Это я поняла очень рано.

Пират

Некоторые ангелы выбирают шерсть вместо крыльев

Да произведёт земля душу живую по роду её, скотов и гадов и зверей земных по роду их.

И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду их и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо. Книга Бытия

Я была еще совсем малышкой, дошкольницей, а во дворе нашего дома уже жил пес по имени Пират. Коротконогий, лохматый, рыжий и очень ласковый. Он был малышом, когда кто-то принес его домой, потом пёс вырос, и его выбросили на улицу. Там он с тех пор и жил. Пирата подкармливали все, кто только мог. Летом, он обязательно сопровождал всех детей нашего двора, когда мы мотались на велосипедах по всему городу, а зимой когда наши родители в выходной день катались с нами в лесу на лыжах, за нами обязательно увязывался Пират, он как будто всех охранял. Провожал нас в музыкальную школу, а это было довольно далеко. Наверное, так ему казалось, что он чей-то, а не сам по себе и вовсе его не выбрасывали. Так что наш двор без этого песика я себе даже и не представляла, сейчас вот думаю, где же он спал, где жил, не было ли ему холодно, голодно, а в детстве почему-то об этом не переживалось. Мы просто играли с ним, бегали наперегонки, гладили его, целовали в мокрый нос, а он в ответ облизывал нас всех и всем вилял хвостом, вообще не помню, чтобы он когда-нибудь и на кого-нибудь лаял. Часто мы слышали выстрелы ранним утром, это отлавливали бродячих собак, это было страшно. Но наш Пиратик не попадался, очень умный песик, думаю, он прятался, если видел машину с отловщиками. Прошло много лет, он стал медлительным и седым, оглох, плохо видел и уже не бегал за нами, а подолгу лежал, положив голову на лапы, и печально смотрел на всех, кто проходил мимо. Пирата не стало, когда я уже училась в школе, я плакала, но бабушка рассказала, что Пират ушел в особое место на небесах и там ему хорошо. Долго еще и очень часто Пират снился мне по ночам.

Когда я подросла, я узнала, что на самом краю небосклона, есть место, которое называют Мостом Радуги. Когда животное умирает, особенно если оно было любимо кем-то, то попадает в это место, а там бескрайние зелёные луга и холмы, солнечно и тепло, много еды и животные могут играть друг с другом. Все в этом краю снова становятся молодыми и весёлыми. А в одной из работ святителя Феофана Затворника прочитала, что возможно Бог сотворил некую «Мировую душу» и в нее и вливаются души всех живых существ, кроме человека. И да, у животных есть душа, это и священослужители подтверждают. Но души их существенно отличаются от душ человеческих, ибо душа человека была создана дуновением Божьим, а тела и души животных были созданы из земли.

А в мою душу запало одно стихотворение, автора я, к сожалению, не знаю:

Если долго смотреть на небо,

Ты увидишь, как звезды падают

Это я для тебя хозяин

Их бросаю с радуги лапкою!

Если долго смотреть на небо

Облака ты увидишь белые…

Это я и мои товарищи

Друг за другом по радуге бегаем!

Ну а если из облака серого

Вдруг дождинки на землю закапали,

Это я и мои товарищи,

Мы соскучились и заплакали…

Мы тоже плакали всем двором. Пирата было очень жалко.

Глава 4

Глава 7. Про меня и Чапу

Каждое лето всех детей, у которых родители работали на кирпичном заводе, вывозили на Черное море, в поселок Головинку, что в 90 километрах от города Сочи. Завод арендовал там, на лето, трехэтажное здание школы из белого кирпича. Вдоль школы располагались клумбы с кустами пахучих белых роз, на улицах цвела мимоза нежными розовыми метёлками, а рядом со школой было футбольное поле. С утра дети и воспитатели находились на море, а после тихого часа нас водили на речку, горную, холодную и бурную, в пяти минутах ходьбы от лагеря. По выходным дням обязательно проводились концерты и воспитатели, и ребята пели и танцевали, читали стихи, и это было здорово! Помню, я еще дошкольницей была и участвовала в танце маленьких цыплят, мы танцевали под очень популярную тогда тюркскую народную песенку Джуджалярим: цып-цып-цып мои цыплятки и мне очень нравилось моё платьице: коротенькое, желтое в крупный чёрный горох. А по вечерам мы собирались у огромного костра и пели песни, самой любимой была «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры, дети рабочих». И ещё много других. Мы смотрели на звёзды и мечтали. Южное небо было совсем не таким, как у нас, здесь быстро становилось темно и звёзды казались очень яркими, а на севере, летом белые ночи и звезд практически не видно.

Мама каждый год оформлялась на работу в лагерь, кем брали. Была и пионервожатой и воспитателем и прачкой, а папа всегда работал водителем автобуса «Икарус» при пионерском лагере. Ещё всё лето в лагере был мой брат, а в какой-то год неподалеку в частном секторе жила и бабушка Паша. А по вечерам, у нас с братом были некоторые преференции, ну или льготы, родители могли нас забрать, например, на вечерний сеанс в кино. И я до сих пор помню фильм яркий и красочный, про любовь – «Фанфан-тюльпан». Смены в лагере пролетали быстро и лето, тоже…

Как-то при возвращении домой во время стоянки поезда я не удержалась за поручни, упала с подножки и закатилась под вагон, на рельсы. Выволокли меня оттуда буквально за секунду до отхода поезда, всю поцарапанную и перепачканную. А дома отмывали и попутно сдирали лейкопластырь. Было больно.

После лета и огромного количества страшных историй, которые традиционно рассказывались в отрядах по ночам, я, бывало, долго не могла заснуть, боялась темноты, и так было здорово, что в комнате рядом со мной и братом спала наша бабушка.

Я уже упоминала о том, что мы теперь жили в городе. Квартира была двухкомнатной, на первом этаже, что нам с братом ужасно нравилось и летом, мы предпочитали выходить во двор не через двери, а из окошек. Нужно сказать, что в 60-70 годах все жили примерно в одинаковых условиях. Хрущевки из одной или двух комнат, (редко трех), большой до потолка металлический титан-кипятильник на кухне, металлические кровати с шишечками в спальне. А под кроватями у всех стояли банки с заготовками закрытые вощеной бумагой. Черно-белый телевизор в доме появился, когда мне было лет шесть. В детский сад из нашего дома никто из детей не ходил, у всех дома были бабушки. И только у одной девочки в соседнем подъезде мама не работала, все время была дома, она даже изучала какой-то иностранный язык по радио, и очень красиво одевала свою дочку. А мы носились по двору летом в ситцевых сарафанчиках, зимой в драповых пальто и в заячьих шапках-ушанках, и помню, как, открыв рты, глазели на девочку Таню из соседнего дома, которая вышла на улицу в шубке из какого-то натурального меха. В этот день она не бегала вместе с нами, видимо мама в шубке бегать не разрешала. Летом играли в прятки, салки, жмурки, классики, прыгали через скакалку, резались в ножички. Часто ссорились, потом мирились, и снова ругались, до драк, правда, не доходило. А еще мама одной из девочек играла с нами в бадминтон. Это было круто! Жизнь, до школы была замечательной. Мы гуляли во дворе, практически с утра и до позднего вечера. Летом катались на великах из прокатного пункта, расхлябанных и огромных, что впрочем, ничуть нам не мешало. Зимой совершенно не мерзли, наоборот, чем холодней было на улице, тем интересней. Строили снежные крепости, катались на санках и на лыжах, а когда приходили домой, то верхнюю одежду, штаны и валенки приходилось буквально ставить у батареи, чтобы растаял лёд, намерзший за день.

Сколько себя помню, я все время рисовала, причем практически одно и тоже, и почему-то никогда не надоедало. Какие-то веточки с листиками, и потом уже когда я училась в школе, уроки рисования были самыми любимыми. В то время художественной школы в нашем городке, к сожалению не было.

Еще люблю вспоминать, как ходила в дом культуры в танцевальный кружок к самому Островскому! Мэтр вел народные танцы, и была у него танцевальная группа, которая с гастролями объездила сначала всю Республику Коми, а потом уже и Советский Союз. Занятия проходили в огромном зале дома культуры у станка с зеркалами во всю стену. И все мне нравилось, кроме одного, когда надо было выполнить те или иные па индивидуально, в центре зала. Видно получалось у меня не очень. Зато помню свою юбочку солнце-клеш, оранжево-чёрную, которую сама себе сшила на уроках труда в школе и в которой ощущала себя практически Майей Плисецкой.

Я уже упоминала, что пока училась, много болела. Одноклассников видела нечасто. Поставили мне диагноз: «пиелонефрит». Ну, типа почки больные, и чем только не лечили. Весь дом был завален лекарствами. Наконец папа не выдержал и пригласил знакомого врача с зоны. Тогда считалось, что лучшие врачи работают именно в лагерях. Так вот помню, что врач пришел к нам домой, увидел много склянок с лекарствами, выкинул их в форточку, и прописал пить морсы и настой из брусничных листьев. И ведь помогло! Думаю, что если бы не этот умный человек, залечили бы, честное слово…

В младших классах самым большим счастьем зимой было услышать по радио, что в связи с сильными морозами отменяются занятия в школе! Это называлось актировкой. В такие дни совершенно не хотелось долго спать, и мы с утра до вечера болтались на улице, а школа была рядом, во дворе и учителя всё прекрасно видели. Мой брат мне завидовал, у него, как у старшеклассника, актированных дней было гораздо меньше.

Я очень любила Новый год. Сначала бабушка для меня шила из марли костюм Снежинки, крахмалила многочисленные юбочки. Потом мы с ней вместе делали корону, украшали костюм стеклянными бусами, разбивали стеклянный шарик и осколки наклеивали на туфельки, получалось очень красиво, а дальше был школьный новогодний бал. Мы были неизбалованными детьми, нам очень нравились подарки, которые вручали в школе, хотя там были всего лишь конфеты, шоколадка да пара апельсинов. Папа обязательно ставил дома ёлку или сосну до самого потолка, и мы всей семьей дерево украшали.

Помню ежегодное после новогоднее развлечение у всех детей нашего двора. На помойку выносили елки, а мы их утаскивали. Это были уже не елки, а наши лошади, а мы становились красными конниками. Мы мотались верхом на этих елках по улицам, подстегивая своих коней прутиками, чтоб бежали они еще быстрей. На прохожих не обращали совершенно никакого внимания, играли в хор, больничку, а еще рядом со школой были у нас «Уральские горы». Гор на самом деле не было никаких, всего лишь небольшой пустырь, на котором мы играли и зимой и летом. Я выгуливала там своего резинового ослика, и делала ему запасы травы и грибов поганок на зиму в баночках из-под зеленки.

Ангел наш, Чапа

Когда я училась в 5-м классе, наши знакомые, которым срочно надо было куда-то уехать, попросили на некоторое время приютить у нас дома собачку-болонку. Мой папа привез эту взрослую уже собаку домой, она оказалась злющей, вредной, со свалявшейся в большие колтуны белой шерстью. Нас она сначала очень не любила, рычала и кусалась. Но прошло какое-то время, и Чапа смирилась с тем, что у неё новые хозяева. Она продолжала быть вздорной и взбаламошной собакой, но уже позволяла себя гладить и кормить и даже стала терпимо относиться к расческе и стрижке. Стричь приходилось подолгу, дело это достаточно монотонное требовало много терпения, и я развлекалась, подстригая Чапу всегда по-разному, то под львенка, то под пуделечка. Вскоре я очень к собачке привязалась, много с ней гуляла, мы вместе готовили уроки, читали книги, в общем, стали настоящими друзьями. В то время я училась в музыкальной школе и когда играла на пианино, то Чапа активно мне «помогала». Она самозабвенно выла под музыку, я хохотала, и вскоре на наши концерты стали приходить мои одноклассники, особенно охотно Чапа голосила под грустные мелодии. Как-то папа затеял дома ремонт, и покрасил полы очень яркой красной краской. Чапища немного повалялась на этих полах. И потом довольно долго наша собака удивляла на улице людей, т.к. её белая шерстка окрасилась и стала нежно-розового цвета.

Мы жили уже в другом доме, в квартире побольше. Эту трехкомнатную квартиру на пятом этаже, дал нам всё тот же кирпичный завод, где продолжали работать родители. До школы теперь было ходить далеко. А весной и осенью в школу и из школы меня провожал забавный эскорт – разномастные, часто очень грязные псы – Чапины поклонники. Они же днем и ночью сидели на всех лестничных площадках нашего подъезда. И однажды этих псов разогнал самый наглый и самый грязный черный пес. И стал дежурить один, уже конкретно на нашем пятом этаже. Собралась я как-то в магазин. Открыла входную дверь и обалдела. Напротив двери сидел намытый до глянца черный кудрявый красавчик с капроновым голубым бантом на шее, и что потрясло меня больше всего – с детскими игрушечными часами на лапе. Он эту лапу кокетливо выставил вперед, и был просто неотразим. Я не сразу признала в нем того самого грязного пса, что оккупировал наш подъезд. Понятно, что щенки потом у нашей Чапы родились черно-белые. Получились они очень разными, коротконогими и длинноногими, некоторые с жесткой маленькой шерсткой и это при кудрявых родителях, а один и вовсе был похож на таксу. Но пристроить в хорошие руки удалось всех шестерых. Чапа была маленькой собачкой, щенкам требовалось много молока, началось истощение и пришлось возить нашу мамочку на уколы в ветеринарную клинику. Там, однажды я увидела молодого человека с маленькой девочкой. Они привезли усыплять огромную жизнерадостную собаку-овчарку. Когда врач спросила, почему она им больше не нужна, парень ответил, что они уезжают в другой город и собаку с собой взять не могут. Я долго ревела после того, что увидела, защемившись где-то в углу ветеринарки, очень жалко было собаку. Чапа облизывала мне лицо, а я все никак не могла решить, негодяй этот парень, или нет. С одной стороны, он не выбросил собаку на улицу, не обрек на голодную смерть, а с другой стороны зачем-то приехал в клинику с маленьким ребенком, который никак не мог понять, почему его любимую собаку выкинули в контейнер. После этого случая, я привязалась к Чапе ещё сильней.

Я была тихой домашней девочкой, которая о плохом и страшном, что происходит порою в жизни, знала только из книг. К тому же часто болела, и Чапа постепенно превратилась для меня в самого лучшего, единственного и настоящего друга.

Через несколько лет вернулись Чапины настоящие хозяева и попросили собаку вернуть. Мы, конечно, огорчились, потому что успели к ней искренне привязаться. Но, делать было нечего. И папа повез нашу Чапищу к этим людям, а жили они километрах в 10 – 11 от города в частном доме. На улице было очень холодно, разгар зимы, и вся наша семья буквально онемела, когда дней через десять, или может чуть больше, мы обнаружили у дверей в квартиру какую-то грязнющую, с обмороженными лапами собаку и с трудом признали в ней нашу Чапу. Мы долго обнимались и целовались с нашей собачищей. И больше её отдавать уже не стали. Как она нашла дорогу мы так и не смогли понять. А еще говорят, что болонки глупые…

Чапа долго ещё жила в нашей семье и радовала нас. Конечно, наша собачка не проходила обучение на площадке, знала мало команд, но у неё было золотое сердечко, она покорила своей преданностью, непосредственностью и жизнерадостностью. И навсегда останется с нами. Говорят, что Бог создал животных, чтобы они согревали наши холодные сердца… Это правда…

Глава 8. Про город Ухту2 и памятник Пушкину

В нашем маленьком городке было не очень много мест для отдыха и развлечений: взрослый парк, дом культуры и кинотеатр, куда мы иногда ходили на детские сеансы. Страх после просмотра «Всадника без головы» помню до сих пор, хотя когда читала книгу, то совершенно не боялась.

А ещё, всегда был, да и сейчас ещё есть большой детский парк. Придумал его в 1951 году и стал директором парка и Дома пионеров Генрих Адольфович Карчевский. Это человек, которого в городе помнят практически все жители, легендарная личность. Благодаря его энтузиазму и трудолюбию, наш парк стал лучшим в России. В этом парке, среди сосен, помимо всевозможных качелей-каруселей и дворца пионеров, стоял памятник Павлику Морозову, который потом куда-то загадочно исчез. Там же находился обшарпанный, полуразвалившийся памятник Пушкину. Родители рассказывали, что с конца тридцатых годов памятник несколько раз менял свое местоположение. Потом его реконструировали и установили рядом с городским фонтаном и институтом «ПечорНИПИнефть». Сейчас в летнее время в скверике рядом с обновленным памятником проводят пушкинские чтения, дети и взрослые читают стихи.

В детстве, пробегая мимо этого памятника, мы даже не подозревали, какая трагическая история с ним связана. Его из всякого строительного хлама, арматуры, кирпичей, остатков цемента сделал в 1937 году по приказу руководства заключенный Николай Бруни к 100-летию со дня гибели Пушкина. Задание ему дали, а вот материалами для постройки памятника обеспечить даже не подумали, он проявил смекалку и сделал памятник из кирпича, глины, остатков труб, цемента, в общем, из всего, что было под рукой. За памятник в качестве вознаграждения ему разрешили свидание с женой. Она приезжала в Республику Коми. И увезла с собой несколько листочков со стихами, которые написал её муж. А в январе 1938 г. Николай Бруни был расстрелян в местечке Ухтарка, в 60 км от поселка Чибью, (который потом станет городом и назовут его Ухта) в специальном лагере уничтожения заключенных. В 1955 году его реабилитировали. Человек же Николай Бруни был необыкновенный, знал языки, талантливый художник, замечательный музыкант и даже летчик, когда его сбили, и он вместе с самолетом упал, то дал себе клятву, что если выживет, станет священнослужителем. И выжил. И стал. У него было шестеро детей, когда за то, что он разрешил Блоку в своей церкви читать стихи, его лишили сана, он пошел работать переводчиком в какую-то контору или техническое бюро, прекрасно разбирался в чертежах и даже стал там рационализатором. Через пару лет, его по навету злопыхателей арестовали. Так он оказался на севере в «Ухтпечлаге».

В 1999 году на открытие бронзовой скульптуры Пушкину в Ухту приехали потомки Николая Бруни из разных городов страны, в том числе и его внук Алексей Бруни – скрипач Российского национального оркестра, заслуженный артист России, лауреат международных конкурсов. Алексей пошел по стопам своего удивительно одаренного деда, в тот год вышел сборник его стихов и поэм.

Игорь Миронович Губерман, прозаик и поэт, автор знаменитых гариков, отсидевший в лагерях по сфальсифицированному обвинению пять лет, когда писал книгу о Николае Бруни, побывал в нашем городе и очень ему город Ухта, построенный практически на костях заключенных не понравился, да и сам Коми край тоже. Тайга, воронье, болота, гнус. Ещё его зачем-то возили к гигантской голове Ленина, подсвеченной лампочками, на гору Ветлосян, что напротив железнодорожного вокзала. И он сказал, что почувствовал только одно, что надо из Ухты побыстрей уезжать. Так вот, книга у Игоря Мироновича Губермана о Николае Бруни получилась замечательная. Я читала и перечитывала ее много раз.

Кстати Игорь Миронович замечательно написал о том, что любил в молодости много читать, что, конечно же, именно книги сформировали его вкус и эрудицию. Но в тоже время он говорил:

Книги много лет моих украли,

Ибо в ранней юности моей

Книги мне поклялись (и соврали)

Что, читая, стану я умней…

Eщё он писал о себе: «Именно книги выработали у меня созерцательный характер, я принимаю жизнь такой, какова она есть, мои запросы всегда соответствуют моим возможностям, упорство – вовсе не главный стержень моего характера».

Все вышесказанное без зазрения совести могу отнести и к себе. Постоянно читала и читаю. И тоже не могу сказать, что стала намного умней. Но сколько же бесконечно счастливых часов и минут дали мне книги! Я валялась по больницам, и у меня было очень много времени для чтения. И это был, наверное, самый счастливый период в моей жизни, потому что фактически с утра до ночи (да и ночью с фонариком) я болталась в различных книжных мирах. И мне вполне хватало моего замечательного книжного мира, поэтому, вероятно, я так и не научилась умению дружить с людьми. И ни на какую дружбу я не поменяла бы свои книги. Мой отец за свою жизнь собрал большую библиотеку. Еще, я брала книги сначала в детской, а, затем, и во взрослых библиотеках города. Жадно читала все, что попадалось под руку. Вскоре научилась читать очень быстро, взглядом видела практически всю страницу сразу. Таскала книги в школу, украдкой читала на уроках. При всем том, мало, что читала из школьной программы. Самая первая книжка из детства, которая запомнилась, это большая, толстая и сильно растрепанная книга Виталия Бианки «Рассказы о животных» с замечательными картинками. Я много раз перечитывала Джанни Родари «Приключения Чипполино» и «Путешествие Голубой стрелы». А еще я все картинки из книжек перерисовывала. Телевизора не было и персонажи из книжек были для меня абсолютно живыми, я тогда еще не видела никаких мультиков. Чуть позже вместе с героями Джека Лондона я уже осваивала Клондайк, мчалась куда-то на собачьих упряжках, умирала от голода, плавала на китобойных судах, миллион раз перечитывала «Мартина Идена» и «Маленькую хозяйку Большого дома», «Сердца трех». Обожала Даниеля Дефо и его «Робинзона Крузо», Марка Твена и Тома Сойера с Гекельберри Финном, моталась вместе с индейцами Фенимора Купера, знала наизусть всего Аркадия Гайдара, плакала над «Военной тайной», летала на другие планеты вместе с Алисой Кира Булычева. Потом были Теодор Драйзер, и огромное количество книг о Великой Отечественной войне, Александр Беляев и «Остров погибших кораблей», Владимир Беляев и «Старая крепость», «Каллисто» Георгия Мартынова, «Рай без памяти» Александра и Сергея Абрамовых, Носов, Баум, Стругацкие, Вайнеры, Богомил Райнов, Александр Грин, Жюль Верн, Олди, Владислав Крапивин, Александр Казанцев, Дик Френсис, Сомерсет Моэм, Агата Кристи, Конан Дойль и многие многие другие. Вот именно так как перечисляю, я и читала, все подряд и в захлеб.

В старших классах я вдруг стала падать в обмороки, и родители сбились с ног, пытаясь разобраться, что со мной происходит. Меня лечили в ухтинских больницах, возили в столицу Республики Коми, город Сыктывкар, в Москву, чтобы медики смогли мне поставить диагноз. После первого же обморока меня поставили на учет в психоневрологический диспансер. Так, на всякий случай. Это тоже не способствовало сближению с ребятами из класса и школы.

В детстве я много раз летала во сне. Сон был всегда примерно один и тот же. Красивый, белый южный город весь залитый солнцем, синее-синее море и я лечу над всей этой красотой. Летать было легко, я просто наслаждалась полетом. Говорят, когда дети во сне летают, они растут. Но чем старше я становилась, тем труднее давался мне этот полет. Мои ноги стали тяжелыми, свисали вниз и болтались, как у аистенка, который только учится летать, и летать я стала очень медленно. А вскоре эти сны и вовсе перестали сниться… Я поняла, что стала взрослой и начала писать очень мрачные стихи.

Белый снег, луна, кусты

Черный холод и кресты,

Белым саваном туман

Черный город покрывает

Все вокруг сплошной обман

Оплывают, исчезают

Черно-белые следы

Наших бед и преступлений

Страшных мыслей черный гений

Рок бессмысленный и злой

Черно-белою бедой

Он витает над судьбой…

*

Я размышляла о бренности и мимолетности человеческой жизни.

Все встрепано

Запутано ужасно

Хорошее с плохим

Плохое с никаким

В душе сумбур

Мне хорошо и плохо

Я плачу и смеюсь

Раздваиваюсь и троюсь

Смешались запахи цветов

И запах тлена

Не вырваться из плена

Иллюзий пируэтов

И нет уж в том секрета

Недолго жить осталось…

*

Хрупок, изящен альянс

Музыки, танца и света

Словно разложен пасьянс

Жизни и смерти, но это

Только мгновение длится

Жизни призрачной лента

Трепетно, плавно струится

Но, только до того момента,

Пока ты слышишь музыку души

А помыслы, желанья хороши…

*

Какая чушь, какая скука,

Какая боль, какая мука,

Трястись над оболочкой бренной,

Считая дни души нетленной,

Гадая, сколько времени отпущено,

И будет ли душонка в рай допущена.

Слезами обливаясь бесконечно,

Прощаться с миром, счет вести беспечным

Дням юности, когда доволен всем,

Когда о смерти и о вечном не думаешь совсем.

Где будет лучше, там иль здесь

О том, что бог на свете есть.

Но, миг наступит рано или поздно,

Когда увидишь жизни дно

Когда поверишь в черта, бога,

Почувствуешь, что ты у самого порога,

И лишь тогда

Перед тобой откроется немного

Вселенского пространства пустота