Цена власти

Пальцы закололо, будто тысяча игл на мгновение касалась кожи в разной последовательности. Но с каждой секундой нажим усиливался, принося боль и заставляя Авиру стиснуть зубы, чтобы стерпеть.

А уже в следующий момент боль пронеслась по её рукам вверх, наполняя тело и оседая в голове, отчего она закрыла глаза. Они будто начинали гореть с той же интенсивностью, как дискомфорт усиливался в воде.

Резкий вскрик сорвался с её губ, и она услышала хрип Миана напротив, но поднять веки не получилось. Она могла лишь слышать тяжелое дыхание и его негодование, что он озвучил почти сразу.

– Не сработало? Я вас вижу, – недовольно спросил Миан.

Но Кадус ему не ответил, его рука легла на плечо Авиры и слегка тряхнула её, заставив поднять голову и наконец открыть глаза. И если бы не удивлённый голос Миана, она бы ни за что не поверила в случившееся.

Авира не видела ничего, но ясно понимала, что её глаза отдавали изумрудным.

Глава 2 «Путь к принятию»

Июнь, 1215 год, дом Кристад, Бишрем

Очередной виток ткани. Галстук туго затянулся на шее. Поморщившись, Эрон глубоко вдохнул и слегка ослабил узел. Полосы перестали болезненно врезаться в кожу, и дыхание восстановилось. Мелькнула мысль посмотреть на себя, но он отбросил её почти сразу, как осознал…

Лицезреть собственный взгляд Эрон хотел в последнюю очередь. Он прекрасно понимал, что в нём читалось, и не желал оставлять это в памяти. А что касалось внешнего вида: Эрон знал, как смотрелся. Траурно. Чёрные ботинки, костюм, рубашка, галстук, на их фоне выделялись только бледная кожа и волосы цвета грозовых туч.

Контраст всегда привлекал.

Поэтому Эрон часто носил тёмные вещи, ему льстили заинтересованные взгляды местных эстетов, оценивающих противоречивость цветов. И сегодня внимания станет ещё больше, но не от ценителей искусства. Оторвать глаз не смогут представители других семей, азуры и те, кто теперь его ненавидел.

К последним относились соседи по дому и клан, чьим хранителем Эрону пришлось стать. Большая часть из них на подобный расклад не рассчитывала. Они наивно терзались надеждами, что у отца и Элианы родится ребёнок – истинный хранитель. Тот, кто будет отвечать всем высокоморальным принципам, слушать мнение каждого и, естественно, говорить громкие и красивые речи на собраниях.

Но, увы, отец мёртв, а вместе с ним и их надежды на нового предводителя.

В глубине души Эрон даже слегка радовался, что смог разрушить мечты стольких ненавистников. Это охлаждающим бальзамом ложилось на изувеченную душу, наполняя блаженством. Но все мысли уничтожало горе, и насладиться победой у Эрона не получилось. Оплачивать счета судьбы с каждым годом становилось всё сложнее, она забирала нечто большее, чем тысячи лдов с банковского счёта.

По косяку двери постучали. Слабо и почти неслышно. Эрон даже не оглянулся, продолжая поправлять фамильные запонки, стоя перед шкафом.

– Церемония скоро начнётся, – тихо сказала Элиана. – Нам пора ехать.

– Три минуты, – равнодушно бросил Эрон.

Но отдаляющихся шагов не последовало. Напротив, присутствие постороннего ощущалось настолько чётко, что ей не требовалось и говорить.

– Как ты… себя чувствуешь? – осторожно спросила она, вставая за его спиной.

Хоть Эрон и не видел, но был уверен, что Элиана нервно переминалась с ноги на ногу и теребила рукав блузки. Она никогда не умела контролировать собственное тело, поэтому однажды оно оказалось в постели его родителей.

– Как сын, хоронящий отца, – всё с тем же холодом ответил Эрон.

– Мне всё ещё не верится, что его больше…

С каждой секундой её голос дрожал сильнее, отчего Эрон развернулся и, посмотрев её в глаза, где уже стояли слёзы, ответил:

– Найди себе другой предмет утешения, – с пугающим её равнодушием сказал Эрон. – У тебя это отлично получается.

Твёрдой походкой он направился к двери из комнаты и, уже выходя, последний раз оглянулся на Элиану, по чьим щекам текли слёзы.

– И больше никогда не переступай порог этой комнаты.

Бросив это, Эрон отправился к широкой лестнице, быстро перебирая ногами на пути к выходу. По дороге встречались члены клана, также одетые во всё черное и косо посматривающие на него. Каждый из них Эрона презирал, не видел в роли хранителя и не желал жить под его покровительством. Но устройство реальности пророчило именно это. У клана не было выбора. Если они хотели сохранить силы, то придётся мириться, и Эрон это знал.

Поэтому он не формулировал красивые речи, не задабривал и не заставлял себя уважать. Эрон был убеждён, что хорошее отношение и правильное поведение в интересах самого клана. И такая мысль была выше «а что скажут?» и «я должен». Этому его научила мать. Ещё во времена, когда отец искренне считал, что публичные унижения – лучшая тактика для становления лидера.

Тогда Эрон впервые ощутил презрение клана и наплевал на него. Выучиться было сложно, но иного пути он не видел.

Здесь либо замираешь над ними и управляешь, пресекая любые попытки подорвать авторитет; либо подстраиваешься, строишь планы и веришь, что однажды они увидят в тебе лидера – это были два варианта, что понял для себя Эрон. Его отец выбрал третий, безусловно вызывающий общее почитание, но в то же время постоянно дискредитирующий его в глазах остальных.

Панибратство – не стратегическая тактика, а слабость. Так говорила мама, а она была одной из сильнейших, кого Эрон знал. Поэтому её забрали.

***

Кладбище Бишрема напоминало заброшенный каменный город, куда запрещалось ступать непосвящённым. Простилалось оно на многие километры, а вокруг был выстроен чёрный резной забор с вензелями.

Внутри же он представлял собой огромный лабиринт с сотнями поворотов, каменной кладкой и одноэтажными склепами с фамилиями на входе. Около них обычно и собирались на похоронные процессии. Там Кретты выступали с речью, объявляли преемника и давали слово всем желающим. Последних порой становилось так много, что захоронение затягивалось до темноты, хоть и начиналось утром.

Зачастую такое происходило после смерти одного из хранителей. Многие думали, что красочная речь во имя отца или матери расположит к себе их ребёнка. Нет же лучше места для саморекламы, чем похороны?

– Литан и Террел были лучшими из тех, кого я знал, – учтиво вещал Фатад, находясь меж двух склепов. – Когда я только стал хранителем…

Он говорил много. Даже слишком для человека, что не раз пытался переманить их людей к себе. Отец ему никогда не нравился, и это было взаимно, но сейчас Фатад вряд ли об это вспомнит – очень занят подбором очередного прилагательного, чтобы его слова впоследствии разобрали на высокопарные цитаты.

Мама часто твердила: «Речь человека на твоих похоронах прямо пропорциональна длине кости, которой ты стоял у него в горле».

И если так, то отец мешал Фатаду всем своим скелетом и ещё парой чужих. Поэтому Эрон не удивился, когда некоторые из пришедших начали разбредаться, а оставшиеся переключались на местные сплетни.

– И эта стала хранителем, – причитала одна из возрастных дам за спиной Эрона. – На неё хоть взглянули перед тем, как выпустить?

– Кто? – усмехнулась её собеседница. – Матери нет, отец мёртв, да и мнение его она никогда в расчёт не брала.

– Я слышала, что она ещё и блис, – прошептала другая. – Представь, что станет с кланом!

С каждой секундой они говорили тише, но Эрон чётко слышал всё.

– Разбредутся или прикончат во сне, делов-то, – уверенно заявила собеседница. – Конец очередному великому роду.

– Куда катится этот мир…

Оглянувшись, Эрон быстро заметил предмет их обсуждения. Им, как и предполагалось, оказалась Демар, стоявшая ближе к своему фамильному склепу. Её короткое чёрное платье и слишком глубокий вырез определённо привлекали внимание. И в понимании поколения, что считало себя взрослым, явно не подходило. Причём не именно для похорон, а вообще для гардероба.

Хотя ни в чём ином Эрон её и не видел. Демар не отличалась закрытой одеждой, скромностью или застенчивостью. Откровенные платья, острый язык и вспыльчивость были тем, что выделяло её среди других, и далеко не в положительном смысле. Она не умела вести себя сдержанно, учтиво и уж тем более вежливо. Напротив, зачастую будто искала поводы вывести из себя. Особенно Эрона.

Но из всех стоящих она почти единственная смотрела на семейный склеп с искренней болью. Слёз не было, он даже сомневался, видел ли её плачущей хоть раз. Но скорбь, игравшая в зелёных глазах, казалась неподдельной. Возможно, для Демаров всё было не так потеряно, как считали эксперты за его спиной.

– А где сын Кристадов? – вдруг спросила одна из женщин в пустоту.

– Уже удаляется, – хмыкнул Эрон, оборачиваясь к ним и шагая дальше между склепов.

Он желал найти тот единственный, к которому хотелось приходить, несмотря на поглощающую боль. Звучало как обряд мазохизма. Когда шёл в пыточную, осознавая уровень будущих страданий. Но эти мысли быстро погибали в недрах разума, уступая воспоминаниям о хорошем времени.

Он недолго блуждал взглядом в поисках нужной фамилии. Ноги сами несли в заученном направлении. А цветы, что он оставил пару недель назад, стали сигналом финиша.

Подойдя к каменной плите, он аккуратно коснулся пожухлых лепестков, выбрасывая их в урну. А раскрыв пиджак, Эрон выудил из внутреннего кармана небольшую ветку сирени, положив её на место погибших растений.

Эрон поджал губы, прикрыл веки ровно на мгновение, а после пальцами провел по имени на каменной кладке: Колет Кристад.

2 марта 1205 год, Тодор

– Ты доедать будешь? – нетерпеливо спросил Киан, вытягивая шею над столом.

Керра, читавшая учебник, закатила глаза и отодвинула тарелку, положив вместо неё книгу. Киан благодарно кивнул и продолжил уплетать уже её обед, пока Керра закрыла уши руками, пытаясь учить. Сидевшие рядом Эрон и Кэмп переглянулись и засмеялись, привлекая внимание подходившей к столу Демар.

– Хоть раз за неделю поменялись бы, – усмехнулась Демар, усаживаясь рядом с Керрой. – Сколько книг ты уже прочитала?

Но Керра не слышала её, внимательно всматриваясь в одну из сотен строчек в учебнике. На что Демар лишь хмыкнула и выпрямила спину, оглядываясь по сторонам.

– Потеряла чувство такта? – вскользь спросил Эрон, отпивая из своего стакана.

Демар прищурилась и наклонилась над столом, внимательно смотря в глаза Эрона, а через несколько секунд мгновенно ухмыльнулась и приняла прежнее положение.

– Вот придёт твоя мать сюда, – пригрозила она, – припомню каждое нарушение мистера Идеальность.

Эрон свёл брови к переносице и непонимающе взглянул на спокойную Демар. Она уже делала вид, будто читает учебник вместе с Керрой, при этом ухмыляясь уголком губ.

Демар постоянно ждала, пока её попросят продолжить. Привычки заканчивать свои предложения и объясняться у неё не наблюдалось.

– С чего бы ей прийти? – наконец спросил Эрон, не выдержав повисшего молчания.

Киан всё ещё жевал, но уже медленнее, заворожённо наблюдая за беседой. А Кэмп притих, не желая вмешиваться в очередную перепалку Эрона и Демар. Обычно они хорошим не заканчивались, и попасть под горячую руку Демар впоследствии ему хотелось меньше всего. Её эмоции выплёскивались током.

– Даже не знаю, – разыгрывая задумчивость, сказала Демар. – Не пробовал спросить у неё? А то стоит в коридоре, молчит…

Демар ещё говорила, но Эрон её не дослушал. Он вскочил из-за стола и скорее помчался к выходу из столовой, едва не снеся по пути ещё нескольких учеников. Помня о болезни отца, одолевшей того прямо перед отъездом Эрона, он боялся худшего. Поэтому дороги не разбирал, нёсся по рефлекторной памяти в надежде быстрее увидеть мать и спросить у неё, что произошло.

Сердце колотилось, конечности холодели, а после очередного поворота, когда он наконец нашёл её, Эрон увидел слёзы. Мама быстро оглянулась и вытянула руки. Эрон подбежал к ней, схватив за предплечья и посмотрев в глаза.

– Почему ты здесь? – оглядывая её с ног до головы, спросил Эрон. – Что с отцом?

Но она не ответила, продолжая смотреть на него заплаканными глазами и качать головой, словно умалишённые арумы из пустошей. Протянув ладонь к лицу Эрона, она погладила его щёку большим пальцем.

Нежно, аккуратно, словно прощаясь.

– Прости меня, – прошептала она. – Отец жив, с ним всё будет в порядке, но…

– Что, мама? – нетерпеливо спросил он.

Всегда учтивый и сдержанный Эрон в порывах сам себя не узнавал. На мгновение даже показалось, будто в его тело вселился чужой и теперь руководил сознанием. Но это был именно Эрон, и он начинал страшиться не собственного поведения, а слов матери.

Эрон не мог представить события, за которое его волевая и сильная мать могла извиняться и тем более лить слёзы. Всю его жизнь она – сквозь боль, обиды, переживания и страдания – всегда высоко держала голову. Ни предательства, ни смерти, ни болезнь отца не смогли пошатнуть её.

Так что происходящее в сознании не укладывалось.

– Колет, – произнёс один из подошедших старейшин.

Эрон мгновенно узнал в нём Олдена, хранителя Тодора, директора школы и высшего старейшину из ныне живущих. Он редко приходил на занятия или прогуливался по школе, предпочитая одиночество. Но если он здесь, то ситуация была намного хуже, чем могло представиться.

– Нам пора, – равнодушно сказал Олден, кладя ладонь на плечо матери.

– Куда? – твёрдо спросил Эрон, смотря на Олдена.

Но тот не ответил, а одним лишь взглядом заставил Эрона отпустить мать, запечатлев на его ладонях ожоги. Эрон порвался вперёд, пытаясь остановить Олдена, но сразу был отброшен назад на несколько метров. Сзади послышались шаги, и на его плечи легли две пары тяжёлых рук, не дававших вновь напасть на Олдена.

– Он убьёт тебя! – напомнил Киан, усиливая хватку. – Ты не поможешь ей…

– С чем? – оскалился Эрон, смотря на Киана. – Объясните мне, что случилось!

Страх и боль в глазах Киана не говорили о многом, пока тот молчал, но слова Керры, прозвучавшие с другой стороны, защемили сердце болью.

– Думаешь, она согласилась на сделку?

Это был вопрос, не утверждение. Но Эрону хватило нескольких секунд, чтобы понять ход мыслей Киана.

Тодор сам призывал и отпускал учеников. Это могло произойти в любой момент дня или ночи. Человек просто закрывал глаза в комнате школы, а открывал в Бишреме или наоборот. И это не поддавалось контролю. Поэтому и прийти сюда по своей воле невозможно. В Тодор могли войти лишь ученики, призываемые им, или те…

Он поднял взгляд на удаляющиеся силуэты, смотря в глаза матери, где читались боль и прощание. Эти чувства вторили в сердце Эрона, пока он просто смотрел, не в состоянии что-либо сделать. Эрон знал: она не хотела уходить, но выбора уже не было.

Последнее, что она сказала, будучи собой, запомнилось ему дрожащим голосом, полным слёз:

– Мне жаль.

И всё, что ждало её дальше, можно было смело величать смертью. Но старейшины, словно издеваясь, называли это перерождением. Словно люди обретали нечто настолько возвышенное, что их прошлое, жизнь и рассудок были приемлемой платой.

В те минуты Эрон так и остался стоять в коридоре, удерживаемый друзьями от быстрой погибели. Он желал догнать, спасти, забрать, помочь, но лишь смотрел вслед матери, которая его больше на вспомнит.

Июнь, 1215 год, Кладбище Бишрема

История гласила, что, когда старейшины лишили себя чувств и эмоций, уничтожили проводник и раздали его части людям, им было нужно место, куда уйти. Любимый создатель их бросил, ряды поредели из-за несовпадения взглядов, а выжили лишь те, кто не хотел убивать. Считали, что истреблять собственные творения кощунство.

Тогда они и решили создать складку в пространстве. Место, находившееся везде и нигде одновременно. Проблема заключалась в отсутствии подобной силы. Творить мог лишь создатель, старейшины не обладали таким потенциалом. Но они нашли выход. Рождение и гибель были не так далеки, как казалось людям, и смерти одного старейшины хватило, чтобы создать желаемое.

С тех пор Тодор уже не был вершиной гор, а стал прорехой, которую нужно кормить раз в век. И вкусы были специфичны, место предпочитало старейшин, чтобы жить. Так и появилась «сделка». Ненавидимый всеми обряд, в жертву которого попадали самые сильные. Людские создатели, может, и лишились чувств, но глупостью не отличались, они не убивали выживших.

Старейшины ждали, пока людям потребуется помощь, когда те, вспомнив о существовании «высшей силы», призовут их. И те звали. В моменты, когда любая плата казалась ничем.

Старейшины могли многое: вылечить от болезни, помочь одержать победу в битве, найти рецепт искомого эликсира и много другого, якобы невозможного, что не поддавалось объяснению. Практически всё было подвластно их силе, и взамен они просили совсем немного – тебя.

Отчаявшиеся люди, поверженные болью или собственными желаниями, соглашались. Их просьба незамедлительно выполнялась, но тотчас их забирали старейшины, приводя в Тодор. Там от человека не оставалось ничего, кроме внешней оболочки. Ни чувств, ни эмоций, ни воспоминаний о прошлом и том, кем он являлся до.

В этом и заключалась сделка: человек становился старейшиной, которого однажды принесут в жертву, а его желание исполнялось. Ему уже не было больно, ничего не тревожило, не волновало, а единственное предназначение становилось явью в один из дней. Страдали только его близкие, в основном дети. Они учились в Тодоре и порой были вынужденные смотреть в глаза своих родных и молчать.

И Эрон, чья мать в обмен на спасение отца согласилась на сделку, стала старейшиной. Она вела занятия в Тодоре, следила за порядком и вела спокойную жизнь. Пока Эрона пытали за каждую попытку напомнить ей, кто она.

Старейшины не знали, что такое жалость или упоение, поэтому просто заставляли его страдать до потери сознания. Хотели выработать рефлекс, чтобы любая попытка вернуть мать ассоциировалась с болью. Но у них не вышло. Возможно, будь он на пару лет младше, до выпуска бы и не дожил.

Зажав переносицу пальцами, Эрон прикрыл глаза, чувствуя опьяняющий вкус алкоголя на языке. С каждой секундой тот всё быстрее проникал в кровь, слегка приглушая душевные терзания. Но не так хорошо, чтобы окончательно забыться. Да и пить на импровизированной могиле матери было не слишком действенно для успокоения нервов. Но он это делал. Всегда, когда приходил на кладбище и часами сидел у плиты с её именем. А за ней была пустота.

Отец решил, что нужно воздать память женщине, отдавшей себя за его жизнь. Поэтому её имя красовалось на фамильном склепе родной семьи.

– Он даже не удостоил её места в нашем, – прошипел Эрон, сжимая горлышко бутылки.

Эрон ненавидел отца, даже сидя у могилы матери. Но скоро он уйдёт отсюда, и тогда Эрона отпустит. Он осознавал, что теперь склепов, где можно поговорить с умершим родителем, было два. Вряд ли у второй плиты он пробудет столько же, сколько здесь, но не зайти не сможет. Эрон хорошо себя знал и понимал, что однажды сломается и явится поговорить.

Некоторым казалось, что пережить смерть родителя, когда уже похоронил одного, намного легче. Нет, это больнее. Когда Эрона покинула мать, больше всего он стал бояться погибели отца.

Тогда он осознал, что смерть это не случай из ряда вон, а последовательный цикл, который однажды догонит всех, кто ему дорог. И был лишь один способ это предотвратить – умереть первым. И с каждым днём подобное казалось всё более радостной перспективой, особенно когда в мире ничего не держало.

– Вот ты где, – добродушно сказал Кадус, выходя из-за поворота.

Эрон поднял усталый взгляд на него и лишь сейчас осознал, что начинало смеркаться. Небо становилось всё темнее, а лучи отражённого солнца практически не освещали дорогу. Кадус в чёрном костюме и рубашке подошёл к нему и опустился рядом, поглядывая на плиту с именем и свежую сирень.

– Будешь? – спросил Эрон, протягивая бутылку.

– Нет, что ты, – тут же бросил Кадус, махнув рукой. – Я давно не пью. Плохо сказывается на долголетии.

Эрон горько усмехнулся, делая новый глоток и откидывая голову на каменную плиту позади себя, от той веяло холодом.

– Отец не пил, – хмыкнул Эрон. – Мама тоже, – это он сказал теплее, но с той же болью. – А пережить меня они так и не смогли.

Очередной глоток, и бутылка закончилась, ему стоило хранить в склепе больше на случай очередных похорон. С каждым разом у склепа матери Эрон сидел всё дольше, будто надеясь остаться здесь навсегда.

Возможно, так бы и случилось, но почти всегда Эрон встречал Кадуса. Тот часто приходил, подбадривал, давал советы. Настолько нужные и важные, что Эрону казалось, словно их передавало стёртое сознание матери.

– Что там? – спросил Эрон, глядя на каменную кладку. – За границей жизни и смерти.

– Надеюсь, что покой, – воодушевленно сказал Кадус. – Представь, как здорово, если наше настоящее – это испытание перед вечным умиротворением.

– Не удивлён, – горько усмехнулся Эрон. – Люди всегда выбирают самый тяжёлый путь.

Встав с земли, Эрон поправил одежду и помог подняться Кадусу, что с каждым годом делал это менее резво. Однажды, когда настанет очередной ужасный день в календаре, Эрон похоронит и Кадуса. Или, если повезёт, не доживёт до этого времени. Кадус мог позаботиться о себе, а Эрон не уверен, что да.

– Скоро собрание, не так ли? – досадливо уточнил Эрон, убирая руки в карманы брюк и двигаясь с Кадусом к выходу с кладбища.

– Ваше первое, – важно заметил Кадус, сцепив ладони в замок за спиной.

– Сильно расстроишься, если я сломаю стул Фатада? – просил Эрон.

Кадус прищурился, с насмешкой смотря на улыбающегося сквозь отголоски боли Эрона.

– Потом прибери за собой, – наконец сказал Кадус, выходя за ворота.

– С тобой очень приятно иметь дело, – протянув руку, отметил Эрон.

Кадус хрипло засмеялся и пожал его ладонь. В груди Эрона ненадолго заиграла радость – хотя бы один из дорогих ему людей всё ещё жив, здоров и рядом. Да, возможно, не отец или мать, но этого достаточно, чтобы не сойти с ума от самого себя. Кадус был спасением, вот уже долгие годы оставаясь причиной идти вперёд.

***

– Я не позволю ей занять моё место, – твёрдо и громко говорил Миан, стоя в центре холла.

С похорон отца прошло всего несколько часов, и Авире искренне казалось, что этот день будет наполнен скорбью. Но как только тело оказалось в стенах склепа, а все речи завершились, жизнь продолжилась. Никто не собирался долго сожалеть. Напротив. Весь клан Деман ждал возвращения в поместье, чтобы устроить бунт с Мианом во главе.

– Вы все знаете правду. Я – хранитель по праву рождения, – заявил Миан, собирая вокруг себя остальных.

Они восхищённо смотрели на него, внимая каждому слову и соглашаясь абсолютно со всеми мыслями.

– Она недостойна!

– Не заслужила!

– Это ошибка!

Слова летели отовсюду, создавая гам и полное ощущение омерзения к Авире. Если раньше в свою сторону она чувствовала равнодушие и пренебрежение, то теперь это была исключительно ненависть. И она усиливалось, будто каждый крик, требование и оскорбление возносило их эмоции на новый уровень.

Авира слушала, борясь с желанием пустить ток по телу любого, кто открыл рот. Злость на клан стремительно росла, возвышаясь настолько, что даже держать лицо было невозможно. Хотелось прекратить происходящее, заставить всех склониться, признать и уважать её. Но рациональной частью сознания она понимала, что это ошибка. И стоить та будет очень дорого.

Действовать нужно иначе.

Вобрав в лёгкие больше воздуха, подавляя покалывание тока в ладонях, Авира тяжело выдохнула. Происходящее следовало прекратить и сделать это с той же насмешкой, которую ненавидел Миан.

Спокойными ровными шагами она двинулась к центру холла, встречая осуждение и желание напасть. В моменте казалось, что кто-то пытался прыгнуть ей на спину, чтобы сломать шею. Санглам это не составляло большого труда.

– Самое посредственное восстание, что я видела, – усмехнулась Авира, скрестив руки на груди и оглядев Миана с ног до головы. – Впрочем, каков предводитель, таков и…

– Ты обязана отдать мне силу, – не слушая, заявил Миан. – В нашем роду она передаётся от отца-сангла к сыну-санглу, а не…

– Аргументы посолиднее имеются? – склонив голову набок, спросила Авира.

Она смотрела прямо в глаза Миана, стараясь вывести его из равновесия. И Авира видела, что это работает. Его уверенность и решительность улетучивались так быстро, что она едва не рассмеялась. Возможно, не будь у Миана столько поддержки, то и от его гонора не осталось бы и следа.

– Хранитель не может быть легкомысленным и взбалмошным, – сухо ответил Кристиан, встав за спиной Миана.

– Но им может стать легкоуправляемый идиот с верой в истинное предназначение? – рассмеялась Авира.