За что я сражаюсь

В нескольких метрах от меня он остановился. Хелицеры тихо скрежетали друг о друга. Брюшко покачивалось. Когти на концах конечностей царапали бетонный пол.

Основное правило боя с огнемётом: всегда отступать назад, иначе можно и не запоминать остальные правила, но я оттолкнулся от стены и рванул, выпуская струю огня в диагональ вверх перед собой, ослепляя врага. Огонь взревел, и к нему сразу же присоединился визгливый крик паука, но у меня была ещё одна цель. Второе нажатие клавиши – и огонь вгрызся в незащищенное брюхо, добираясь до внутренних органов. С грохотом мутант завалился на пол, сбивая пламя, и почти в ту же секунду вскочил без единого видимого повреждения, только шерсть подпалилась. Хрипло засвистев, паук разворачивался в мою сторону: задние ноги его ловко пробежали по стене, и я понял, что враг куда опаснее, чем я предполагал. Глаза, которые я хотел ослепить, были прикрыты хитиновыми пластинами, прикреплёнными к педипальпам. Паук опустил их, и за ними эти две пластины разошлись в стороны: больше десятка глаз зло воззрились на меня. Он отрастил себе щит?

Резкий рывок в мою сторону, я только успел отпрыгнуть и выпустить огонь куда-то в боковину, но он даже не задержался на поверхности паука, и, как только я прекратил подачу, исчез. Уворачиваясь от удара конечностями, которые паук стал поднимать и опускать с невероятной скоростью, я снова оказался у него за спиной. Струя огня скользнула по брюху, но это вновь не причинило ему никакого видимого вреда. Значит, есть шанс только с глазами. Чёртов щит! Какого хрена?!

Природа вынуждена защищать себя сама.

Пламя стекало с хитина, превращаясь из мощной боевой силы в бесполезные спецэффекты и снижая мои шансы на выживание почти до нуля. Я удерживал паука на расстоянии, но это не могло длиться вечно: внутренняя зона пламени начала рыжеть. Вот же зараза! Чтоб я сдох! Хотя, похоже, я и правда сдохну. В задрипанной шахте на задрипанной планете от задрипанного паука-мутанта.

Но космодесант не имеет права сдаваться.

Паук готовился к развороту: задние конечности пошли по стене, и в этот момент я заметил, что его голова опустилась довольно низко. Я бы, наверное, смог даже… Стоило попробовать.

Не давая пауку сориентироваться, я выпустил струю огня ему в глаза и сделал движение, будто хочу пробежать под ним. Щит, конечно, почти сразу же захлопнулся, и голова наклонилась вниз, чтобы поднять тяжелое брюхо. Прыгнуть на полтора метра вверх? Нет ничего невозможного: я оттолкнулся, и быстро подтянул ноги – иначе щёлкнувшие хелицеры откусили бы их по колено. Вцепившись в край хитинового щита, я пытался удержаться на мотающейся во все стороны голове паука. Болтающийся на ремне огнемёт при этом больно бил по спине, но это были мелочи. Подтянувшись, я смог развернуться и усесться на небольшой сужающийся участок между головой и грудью паука. Паук крутился, ища меня, и щитки, закрывающие глаза, были опущены. Сняв с бедра кость, которая спасла меня не раз, я размахнулся ей и пробил линзу одного из глаз. Тут же вытащил осколок и ударил ещё раз и ещё. Под рёв мутанта я ударил столько раз, сколько у него не было глаз, но мне было всё равно. Адреналин вскипал в крови, и внутри зрел собственный крик. Тягучая жидкость вперемешку с гемолимфой разлеталась во все стороны, разъедала мне кожу и била в нос непереносимой вонью, но… Но мне действительно было всё равно.

Ослеплённый паук завертелся, пытаясь меня скинуть, но я крепко держался. Тогда он подпрыгнул и перевернулся, и я оказался прижат тяжеленной тушей к земле. Меня стало вдавливать в землю, видимо, мутант упёрся ногами в потолок, и теперь надеялся расправиться со мной с помощью тупой силы. Но чем сильнее давил он, тем глубже входила кость в его голову. А там и до мозгового ганглия недалеко.

Зашипев от боли, паук вскочил на ноги. Я тоже попытался встать, но меня повело. Руки перестали слушать, колени подкосились. Заваливаясь, я кое-как дошел до стены и удержался в вертикальном положении. Во рту был знакомый привкус. Кислая горечь.

Как-то лекарство, что давала Грета.

На волосках паука мог быть яд. И в гемолимфе тоже. Он проник через кожу, и теперь медленно отравлял мою нервную систему, парализуя меня. Уворачивался от хелицер, чтобы потом самолично облиться отравой, вот дурак.

Мышцы слабели. У меня секунд десять, не больше. И ведь есть решение, оно здесь, на левом бедре, в шприце с надписью «Стимулятор».

Медленно тянущаяся рука, с трудом гнущиеся пальцы, закрывающиеся глаза и едва ощутимая боль. Сердце заработало словно двигатель машины. Разогналось с почти нуля до ста и стало прогонять стимулятор по всему организму. Заряд быстро добрался до мозга, отключил болевой центр и перенаправил мощность на органы чувств и запуск нервной системы. Угол зрения увеличился, а рефлексы обострились до того, что мысль не успевала за движениями.

Со стимулятором я мог бы разорвать этого паука пополам. Схватить его за хелицеры и потянуть в разные стороны, слушая, как трещит хитин и лопаются его глаза. Но яд ещё циркулировал по крови.

С приливом сил я ощутил, как отхожу на второй план, отдавая управление тому, что было в шприце. Я смотрел на всё, словно на те фильмы, что нам показывали в Доме воспитания: раненый космодесантник принимает стимулятор и расправляется с врагом. Отрывает его конечности голыми руками, прикладом огнемёта разбивает бронированное тело и в праведном неистовстве начинает…

Падать. Потому что коготь паука пробивает его насквозь.

Всё смешалось в одну зловонную лужу. Кровь, гемолимфа, вытекшая жидкость из глаз паука, мой пот и яд. Я с трудом удерживал на вытянутых руках огнемёт, вставленный между парой хелицер. Уже даже не щелкающих. Паук умирал и хотел забрать меня с собой, пригвоздив к полу.

Руки начали дрожать. Действие стимулятора заканчивалось, и моя жизнь вместе с ним. Сейчас нахлынет боль, а с ней и шок, который меня прикончит. Наверное, так себя и чувствовала Мэри, когда видела, как к ней тянется чёрное щупальце. И Ким. И все те космодесантники, чьи шлемы лежали в тот день у стелы. Но они спасали других, продали свою жизнь за дорого, а я бессмысленно подыхаю в туннелях Майнкры. Мой шлем никогда не окажется у стелы.

Внезапно рукам стало легко. Голова мутанта отделилась от тела и отлетела в сторону. Тело его обмякло и грузно упало, раскинув остатки конечностей по сторонам. Я быстро, насколько мог, поднялся и развернулся. Напротив меня стоял громадный белый паук с рисунком на голове. Тот самый – та самая – в чьём логове я проснулся. Я был уверен в этом.

Вдова присела и наклонила голову, рассматривая меня. Обострившийся нюх сразу же почуял знакомый запах: консервированных ананасов, сосновой смолы и чуть влажного мха. Педипальпа, покрытая густой белой шерстью, медленно протягивалась ко мне, и где-то в глубине я знал, что паучиха не причинит мне вреда.

Хотя ты обидел её, Ганс. Ты же обещал не уезжать.

Осознание приходило слишком медленно. Стимуляторы не заточены на то, чтобы мыслить, они нужны, чтобы убивать. И моя рука, моя, я не мог с этим спорить, она была МОЯ, схватила валявшийся рядом коготь паука-мутанта и вонзила вдове между глаз. Коготь легко пробил хитиновый слой и провалился в мягкую ткань мозгового ганглия.

Я ощутил последнее прикосновение Греты в тот момент, когда убил её.

Глава 6. Возвращение

Я – космодесантник, и моя клятва

защищать человечество и его свободу вечна.

Ни тьма, ни чужие миры,

ни сама смерть не остановят меня.

Из присяги космодесанта.

Засадив два шприца разом, чтобы стереть боль, я перевернулся на спину и закрыл глаза. Сердце бешено колотилось, и если не химия стимулятора, я бы истёк кровью за пару минут. Но повреждённые сосуды спазмировали, а ферменты для свёртывания крови вырабатывались в огромном количестве. Будь рядом аптечка, можно было бы даже залатать сквозную рану, но из материалов только…

Разумеется! На четвереньках я пополз до паутинных желёз вдовы. Ладони и колени прилипали к растёкшейся по полу бледно-голубой гемолимфе, отчётливо пахнущей ананасами. Но сейчас для меня это просто запах. Такой же, как и плесени, разросшейся по стенам, сероводорода, доносящегося из рабочих туннелей, сажи от сгоревших пауков. Не испытывая ничего, даже отвращения, я засунул руку в отверстие паутинных желёз и вытащил белую клейкую субстанцию, которую нанёс на рану. Нестерильно, но пойдёт.

Медленно, чуть шатаясь, я поднялся на ноги и направился прочь от мертвой вдовы и бронированного мутанта. Огнемёт сначала скрежеща тащился по каменному полу, но я забросил его на плечо: оружие не виновато, что оказалось бесполезным. Стимуляторы отсекли большую часть мыслей, чтобы я мог думать только о том, как выйти из шахт. Но даже под их действием, где-то в глубине мозговых центров, отвечающих за эмоции, зарождался вопль. Ужасный, раскалывающий сознание, смешанный со слезами и желанием навредить себе. Я вколол третий и последний шприц и зашагал быстрее. Надеялся, что чем дальше я уйду, тем проще будет справиться.

Паутинное царство закончилось. На смену белым нитям, которые затягивали всё вокруг, пришли чёрные от угольной пыли стены, подсвеченные жёлтым аварийным светом, каменные полы и низкие потолки. Пауки больше не нападали на меня. Я замечал их блестящие глаза в ходах и ответвлениях, но они сидели тихо. Даже когда через метров пятьсот я упал и вырубился на какое-то время, они не шевельнулись. Боялись ли они меня или просто брезговали?

Преодолев ещё километр или два, я услышал человеческую речь.

– Хватит молоть чушь! Я пошёл с тобой, только чтобы доказать тебе, что ты дебил. Натуральный.

– Но сигнал…

– Эй! – хрипло окрикнул я. – Я тут! Меня зовут Ганс Нейман, я космодесантник!

Свет мощного прожектора ударил прямо в лицо.

– Ну дела… Так, беги за помощью, а я этого сейчас подлатаю.

Фонарь выключился, и я увидел пару силуэтов. Низкий, переваливаясь с ноги на ногу, спешил ко мне. Высокий, с огнемётом наперевес, сделал пару шагов, но вдруг остановился:

– А как же спор?

– Ну ты реально умственно отсталый, отдам я тебе твою сотню, беги за помощью! Так, а теперь повтори-ка своё имя? – Низкий вглядывался в меня и несколько раз щелкнул пальцами перед лицом.

– Ганс Нейман. А вы… Я вас знаю. Вы бригадир сто одиннадцатой… – прохрипел я.

Кивнув и усадив меня у стены, он достал из рюкзака аптечку и начал что-то в ней искать.

– Я нормально себя чувствую, смогу дойти сам, – уверял я бригадира, но тот только раздражённо посмотрел на меня и протянул несколько красно-синих капсул.

– Пацан, тебе повезло, что ты сейчас не видишь своё лицо. Давай глотай, дальше мы сами. И в следующий раз не перебарщивай со стимуляторами.

Последнюю фразу я слышал уже сквозь накатывающий шум от успокоительных, который волной накрыл меня, отправляя в царство полукоматозного сна без сновидений.

***

Ритмичный писк, бьющий в такт с моим сердцем. Точнее, повторяющий его удары. Я сконцентрировался на нём, поднимаясь с глубины медикаментозного забвения. Это было сродни поднятию с глубины: окружающая среда сжимала меня со всех сторон, но желала не выплюнуть наружу, а вдавить ребра в грудную клетку, сломав их и проткнув все внутренние органы. В голове не обитало ни одной мысли, кроме мысли о боли. И это меня устраивало. Я приоткрыл глаза.

Больничная палата. Из вентиляционной шахты дул теплый воздух, побочный продукт сжигания угля в подземных комплексах. Из-за двери доносился шум, типичный для больницы: кто-то, наверное, молодая медсестра, цокала каблуками, шаркал, подтягивая ногу, старый угольщик, монотонное бурчание врача успокаивало родственников, кофе-машина жужжа выдавала порцию за порцией отвратительного напитка.

Боль не давала уснуть, но организм был измотан настолько, что мозг не мог до конца осознать всё вокруг. Я плавал в этом неясном пограничном состоянии, выхватывая фразы, звуки, запахи, но они не имели смысла. Словно люди говорили на неизвестном мне языке о совершенно незнакомых вещах, это даже не всегда было похоже на слова. Птичье чириканье какое-то. Может быть, я сошёл с ума?

Плотное одеяло из медицинских препаратов накрыло меня, начиная с каждой вены, по которой ни текли, и до головного мозга. Оно заботливо обернуло меня в кокон и отдалило от реальности. Спуская в те слои памяти, в которые не хотелось погружаться. Они все о детстве, о Доме воспитания, о потерях. Почему они возникли сейчас? Ах да, потому что тогда я тоже попал в больницу. Не стоило мне лезть в систему связи и пытаться её усилить, чтобы достучаться до станции на соседней орбите. Потому что закончилось это перегрузкой электрической сети и пожаром. Мистер Резник еле успел вытащить меня из горящего кабинета. А мне просто хотелось хоть с кем-нибудь поговорить. Каждое лето нас отрывали друг от друга и перетасовывали, как карты для игры. Новые лица и новые знакомства, время жизни которых отмерено заранее – всего лишь год.

Как же его звали? Миша. Точно. Это имя всплыло из глубины сознания, покрытое пылью, и оно потащило за собой многочисленные воспоминания, от которых даже боль, крепко сидящая в голове, начала отступать. По остальным я так не скучал, как по нему. Хотя на чём держалась наша детская дружба до сих пор не понял, наверное, как и любая другая – на стечении обстоятельств и фразе «Привет, меня зовут Ганс, давай дружить?», сказанной с дрожью в голосе и страхом, что над тобой посмеются. Но Миша не посмеялся. Миша протянул худосочную руку и сказал: «Давай!»

И его я тоже потерял. Из-за идиотской системы перераспределения. И ничего не сделал, чтобы найти потом. Сколько я ещё буду терять людей и ничего не делать с этим?

Боль вернулась. Не та, что разрушала моё тело, а та, что сидела в сердце и подтачивала как червь.

Горечь и безысходность накатывали волнами, смешивались между собой и превращались в смертельный коктейль, который проникал с воздухом в лёгкие, переходил в кровь и разносился по всему организму. Стимуляторы уже не сдерживали эмоциональные центры мозга, и они производили такое количество опасных мыслей, что я был рад отсутствию сил и невозможности выйти в окно прямо сейчас.

Зачем я вообще вернулся сюда? Я ведь мог – действительно мог – быть счастлив. Быть рядом с Гретой, которая видела лучшего меня. И быть этим лучшим ради неё. Жить так далеко, что уже забываешь не только о вечно горящей на рубежах войне, но и то, что она вообще когда-то была. И о потерянной Солнечной системе. И обо всём, что кажется эфемерным и неважным, когда рядом Грета.

Но ведь и на площади Первой Победы я был счастлив. Был горд и рад за свою страну. Неужели я забыл чувство свободы, чувство долга, всех тех людей, что боролись за это? Неужели я променял память о тех, кто сложил тогда шлемы, о Киме, на галлюцинацию, в которой мне просто запудрили голову?

Руки апатии – полные, дряблые, с обгрызанными под корень ногтями – цеплялись за одеяло и подтягивали её огромную белую тушу, будто она была монстром из-под кровати. Сейчас она заползёт на одеяло, плюхнётся и задавит меня, уничтожив окончательно.

Так я сдаюсь?

Неужели во мне не осталось ничего от того Ганса, который был до Майнкры, несомневающийся ни в чём и верящий в свои принципы и идеалы? Всё? Одна дешёвая манипуляция на чувствах – и я раскис? Моральный компас, вбитый на подкорку, треснул от прикосновения хрупкой девушки из мечты?

Мне был нужен Ганс, который знал, чего хочет. Который был уверен в своих решениях и твёрд характером. Без него у меня нет ни единого шанса. Но он пропал. А вместе с ним и моё желание жить.

Тишину нарушил медсканер, подключённый ко мне множеством трубок и разноцветных проводков. Он надрывно и как-то даже истерически запищал. На экране появился длинный список, часть строчек была красной и мигающей, часть жёлтой, а часть даже с восклицательными знаками. Раньше я, наверное бы, заволновался, но сейчас мне было всё равно. Пусть хоть комиссуют. Неважно.

Дверь распахнулась, и в палату влетел врач. Он подбежал к мониторам и, переключая панели, стал изучать информацию. Невообразимо длинный палец, напомнивший мне паучью лапу, полз по каждой строчке и останавливался, только когда врач что-то заносил в электронную карточку. От застиранного до серости халата сильно пахло порошком и лекарствами. А от самого врача – дезинфектантами на спиртовой основе.

– Меня можно списывать? – Вопрос заставил врача подпрыгнуть на месте. Он удивлённо воззрился на меня, потом на приборы, потом снова на меня.

– Я даже не знаю, – начал он, прочистив горло. – Мы вообще не думали, что вы выживете, космодесантник. Утром уже направили прошение об отключении вас от системы жизнеобеспечения капитану Вульфу. – Он спохватился, отложил планшет и стал осматривать меня. – Опишите ваше самочувствие. Что вы помните?

Тяжелый вздох. И что мне рассказать ему? Про заповедник? Нет, я никогда и никому не скажу и слова об этом.

Но врач не унимался. Новые вопросы сыпались один за другим, не дожидаясь ответа. Это раздражало, но ещё больше раздражали эти длинные пальцы, простукивающие грудную клетку, нажимающие на живот и движущиеся туда-сюда перед глазами. Слишком быстро, чтобы я успевал уследить. Но это раздражение, это желание побыстрее избавиться от назойливого врача переключили внимание на насущные дела. Всё то, о чём я думал, растворялось в тумане и уходило обратно – в глубину подсознания, оставив лишь комок в горле. На какое-то время.

– А здесь у нас стоит новейшая система жизнеобеспечения, – донеслось из коридора. – Эффективность – невероятная, она поддерживает жизнь даже в сильно повреждённом организме, вы себе не представляете… – Вошедший, явно чиновник, судя по приличному костюму, запнулся, увидев меня, сидящего на кровати. – Как это понимать? Куда вы дели того коматозника?

За недовольным чиновником зашел мужчина в тёмно-синем мундире и с серебряной звездой на груди. Под мышкой зажата фуражка. Туфли начищены до блеска. Военное министерство, явно. И лицо его было очень знакомым.

– Управляющий! – Врач виновато развёл руками. – Коматозник, то есть пациент, пришёл в себя несколько часов назад. Наблюдается стабильное состояние средней тяжести, чуть замедленная реакция на внешние раздражители, но…

– Я должен был показать работу системы, и что же теперь? – прошипел управляющий. Повернувшись в офицеру, он расплылся в улыбке. – Извините, что так вышло.

– Зачем же извиняться? Живой космодесантник всегда лучше мёртвого, правда же, управляющий?

Голос я сразу вспомнил, это он выступал на площади Первой Победы. Не слушая увещеваний управляющего, что им нужно двигаться дальше, офицер подошёл к кровати, надел фуражку и прислонил руку к козырьку, стукнув каблуками.

– Благодарю за самоотверженную службу!

– Всегда готов сражаться за свободу! – на автомате откликнулся я, и в этот момент мне показалось, что старый Ганс вернулся. В чёткости слов, в громкости голоса, в быстром ответе я услышал то, что было, как я думал, утеряно.

Улыбнувшись, офицер осторожно взял мою руку и пожал её. Он был, наверное, одного возраста со мной, но абсолютно безусое лицо делало его совсем мальчишкой. Даже мундир великоват в плечах.

– Я к вам загляну ещё, хорошо?

– Хо-хорошо. – Я вопросительно взглянул на врача, но тот стоял в ступоре. – Я буду тут.

Офицер усмехнулся, подмигнул и выскользнул в коридор. Врач выдохнул, его рука, вцепившаяся в спинку кровати, медленно разжалась, оставив пятна пота на холодном металле.

Это был офицер Клайв, проверяющий из министерства. Недавно на одной из Майнкр заметили растрату бюджета, и теперь каждая из шахтёрских планет подвергалась проверке. Врач ещё долго опрашивал меня, выискивая в моих словах и действиях поводы для беспокойства, но через час сдался. Пообещав сообщить о моём состоянии Вульфу, он оставил меня в палате.

Снова один. Совсем. Апатия пропала или просто хорошо спряталась. Я взял планшет и открыл досье. Прибыл – поступил на службу – пропал через два месяца. Ещё через пару недель был найден в заброшенной части шахт с обширными ранениями груди. Фото прилагались…

Только сейчас я понял, что имел в виду бригадир: на небольшом экране планшета было моё лицо. Из единственно видящего правого глаза текли слёзы, а сам он был красным от лопнувших сосудов. Бровь была поднята, и, если смотреть только на верхнюю часть лица, казалось, что я скорблю. Рот же наоборот был изогнут в таком оскале, будто я надышался веселящего газа. Вид безумца. Странно, что меня не пристрелили на месте.

Они подумали, что это из-за стимуляторов. Частично, они были прав.

Горло схватил спазм, а глаза закололо. Я глубоко вдохнул. Выдохнул. Начал считать все системы, начиная от потерянной Солнечной до сектора Мю. Жаль, что воспоминания нельзя удалять. «Но их можно положить в дальний ящик и никогда не открывать», – как будто совсем безразлично заметил чей-то голос в голове. И ведь правда. Мне не обязательно избавляться от них. Можно просто спрятать. Туда же, где давно стоит коробка с большой черной буквой «М», написанной старинными размазанными чернилами, можно поставить коробку с белой буквой… Нет, даже без буквы. Просто коробку.

Дышать стало как будто бы легче.

Два дня пролетели быстро. Я спал, ел и принимал десятки лекарств, которые стирали беспокойные сны и делали отвратительную больничную еду съедобной, но аппетит во мне рос, а с ним и желание поскорее отсюда выбраться. Мысли я занимал чтением новостей и старых инженерных журналов про устройство горнодобывающих машин.

Ужин принесли поздно. Холодный суп, покрытый плёнкой жира, хлебец и кружок бледно-розовой колбасы как раз в цвет заката тусклой звезды, что служила здесь солнцем. Медсестра сунула мне что-то в руку и быстро выбежала. Я раскрыл ладонь: в блестящий поливинилхлорид была завёрнута конфета. Я покрутил её в пальцах, шелестя упаковкой, но открывать не спешил. Хотя раньше за такую драгоценность был готов выйти в два наряда вне очереди. Оставив конфету на подносе, я хотел было приняться за еду, зачерпнул ложкой суп, как дверь снова открылась.

– Капитан Вульф, сэр! – Ложка полетела куда-то на пол, разлив жирную субстанцию по одеялу.

– Отставить приветствие, Ганс. – Он взял стул и подтащил его к кровати. Совсем свежий шрам был на шее близко к ярёмной вене. На Вульфе был пропитанный пóтом костюм, который надевают под броню космодесанта. От него разило резким напоминающим лимонный запахом инсектицидов.

– Пока никого не нашли на замену Киму, решил сам повоевать. Вспомнить былые времена. – Он опустился на стул и вытянул ноги вперёд. Запрокинул голову и прикрыл глаза рукой. – Утром мне пришло письмо, что ты мёртв. Тебе повезло, что я не люблю читать почту по утрам. Расскажешь мне, что всё-таки произошло?

Я не хотел ничего говорить, хотел лишь отвернуться к окну и уснуть под действием болеутоляющих, но начал отвечать. Обстоятельно, по делу, соотнося факты и даже делая логичные предположения. Почему моё тело ещё старается?

Вульф слушал внимательно, не перебивая и не останавливая. Особенно его заинтересовал бронированный паук-мутант. Он даже наклонился поближе ко мне, когда я описывал щиты, защищающие глаза, и огнеупорный хитин.

– Нужно доложить руководству.

– Что нужно доложить руководству? – В дверях стоял Клайв. – Я это сделаю куда быстрее электронного письма. Капитан.

– Офицер.

Оба обменялись кивками. Вульф даже не встал со стула, а Клайв сделал вид, что это не обязательно.

– Ганс рассказал мне о пауке-мутанте в шахтах, обладающем защитной броней. Если есть такой один, то может быть и больше. Вы знаете, офицер, как быстро у мутантов закрепляются полезные признаки. Обычные отряды сопровождения с ним бы не справились. Повезло, что Ганс успешно его ликвидировал.

Клайв прислонился к стене и начал задумчиво вертеть фуражку. Сейчас, в свете медицинских приборов, уличного освещения и ламп, включённых в коридоре, Клайв выглядел совершенно по-другому. Он весь заострился. Торчащие плечи кителя и острая кромка фуражки. Уложенные волосы и блестящая звезда на воротнике.

– Капитан, нам, разумеется, всем чрезвычайно повезло, что Ганс оказался там. Хотя мне казалось, он был под вашим командованием… – Вкрадчивый, тихий голос офицера резал воздух. – Слышал, что некоторые из «Фенрира» были недовольны назначением Ганса в отряд.

Вульф даже не двинулся, но я увидел, как он сжал кулаки. Стукачей не любил никто.

– Я сам вызвался, офицер Клайв, – спокойно ответил я. – Думал, получу немного опыта в стычках с мутантами, чтобы приносить больше пользы отряду. У меня же не было настоящих боевых вылетов до назначения.

– Сам значит. – Клайв оттолкнулся от стены, и его острота пропала в миг. Но даже сейчас лицо его не выражало ничего. Будто восковое. Надев фуражку немного набок, он подошёл ко мне, осмотрел нетронутый ужин. – Надо заглянуть на кухню перед вылетом. Это же не еда, а преступление против человечества. – Клайв улыбнулся собственной шутке, но глаза его остались прежними: абсолютно непроницаемыми.