скачать книгу бесплатно
К окраине села усилились едучие запахи гари и сгоревшего пороха.
Здесь в мелко (по пояс) отрытых окопчиках, кое-где развороченных снарядными воронками, сломанными тряпичными куклами попадались трупы. Вот у одного, ткнувшегося ничком, размоталась обмотка, заплатанные на заднице шаровары и вязкая мясная каша вместо затылка. В пулемётном гнезде завалившийся набок станкач без щитка и скрючившийся на дне окопа, на множестве стреляных гильз пулемётчик. Он вдруг простонал и, наполовину засыпанный землей, зашевелился.
Шагавший справа от меня сумрачный блондинистый прапорщик отреагировал моментально. Вскинул приклад к плечу, выстрелил. Ощерился под редкими усишками:
– Тварь!
Его ненависть к красному пулеметчику мне понятна. Такой вот удалец сегодня вдоволь поизгалялся над нами с колокольни!
Мы проходили через сад. Под осадистыми яблонями полно падалицы. Нагнувшись, я подхватил яркое, с полосатым боком яблоко. Оно прохладное, в каплях росы. Я с хрустом откусил много, сразу треть, в надежде перебить застоявшуюся во рту смрадную горечь.
За околицей встретили множество людей. По тому, как открыто они перемещались и свободно разговаривали, я с облегчением понял, что бой кончен.
Чёрные гимнастерки в три зыбкие бесконечные шеренги выстраивали на гумнах безоружных красноармейцев. Очень много, гораздо больше, чем захватили в селе мы. Винтовки их свалены на земле поленницей. Наши возбуждены, чрезмерно шумливы. Пленные – понуры и подавлены. Торопливо, боясь навлечь гнев, они кидались выполнять сыпавшиеся с разных сторон, противоречивые команды победителей.
– Повзводно! Повзводно стройсь, бестолочь!
– Комсостав и коммунисты, в первую шеренгу выходите! Лучше сами объявляйтесь!
– Кто документы выбросил?! Чья книжка, спрашиваю? А ну, всем руки вверх поднять!
Черноусый бравого вида фельдфебель довольно подмигнул нам:
– Опоздали, ваши благородья!
Мы идем дальше, ищем и находим своих. Офицерская рота расположилась на травяном склоне у небольшого чистого пруда. Полковник Никулин, присев на корточках на берегу, пригоршнями бросал в лицо воду, ахал по-бабьи. Около него рослый офицер в наплечных ремнях мыл сапоги. Я узнал его, это помощник ротного, полковник Знаменский.
Белов пошел к начальству, а мы попадали в траву. Я скинул с плеч мешок и растянулся на спине, раскинул руки. Обнаружил, что в опрокинутом свежем небе совершенно нет дна. Над самым ухом моим выдал звонкую трель дерзкий кузнечик. Кузнечик-разведчик. В который раз происходящее показалось мне фантазией чистой воды, лабораторным экспериментом.
Я прикрыл глаза, чувствуя трепетное дрожание в веках. Я вижу узкое личико младшей дочки своей, Маришки, смотрю прямо в смышленые её карие глазенки, слышу по-детски трогательную с картавинкой речь:
– Папа, а ты когда на войне был, ты там убивал в'агов?
Такие вопросы у неё возникали, когда она листала мой дембельский альбом, обтянутый куском солдатской шинели. «Кто не был, тот будет, кто был, не забудет семьсот тридцать дней в сапогах!». Разубедить её в том, что я просто служил в армии, не удавалось.
Девчонки росли без меня, в ином измерении. Времени на них из-за работы, неизбежных пьянок и шальных подруг, возникавших из ниоткуда, хронически не хватало. Когда у меня спросили, в каком классе учится старшая Даша, пришлось загибать пальцы, вести счет со дня ее рождения.
Я трудно проглотил комок, подкативший к горлу. Как все неудачные люди, я сильно сентиментален, могу разреветься. Даже на трезвую. Если что-то случится с моими девчонками, я окончательно сойду с ума.
Не очень далеко от нас в поле яростно вспыхнула пулемётная стрельба. Отталкиваясь от земли руками, я привёл себя в сидячее положение. Нащупал слева в траве винтовку.
Встрепенулись и смотрели в ту же сторону почти все. Подпоручик Цыганский – из-под ладони, как богатырь былинный. У него заходили крутые желваки, забавно приводя в движение крупные уши.
Позади меня кто-то прошептал истово:
– Спаси мя, Господи! Спаси и помилуй!
Оборачиваясь, я знаю, кого увижу. Прапорщик Кипарисов раз за разом осенял себя крестным знамением. Глаза его светились изнутри ужасом, ноздри раздулись, подрагивала семинаристская бороденка. Откуда он взялся? В бою я его не видел, отвечаю!
По склону крупными шагами поднимался штабс-капитан Белов. У него мокрое лицо и волосы. По пропыленной шее за ворот гимнастерки грязными полосками стекала вода.
Предвосхищая его команду, я кряхтя поднялся на ноги.
– Строиться первый взвод!
5
Пленных оказалось более тысячи. Площадь перед церковью и прилегающие улицы заполонены ими. Семьдесят восьмой стрелковый полк РККА практически прекратил свое существование. Малый его осколок, огрызаясь пулемётами, отходил на северо-восток, чтобы не оказаться прижатым к реке. Сторону света определил подпоручик Цыганский. Для преследования нужна конница, а её под рукой нет. Этой важной информацией поделился Риммер.
Меня не цепляли вопросы высокой стратегии. Я мыслил приземлёнными категориями рядового бойца. Больше всего мне хотелось разуться, отмочить в тазике с горячей водой натруженные ноги, похлебать горячего, махнуть соточку и завалиться спать. Но впереди – долгий день и я понимал, что фантазии мои несбыточны, занятие не по душе командиры найдут мне всенепременно.
На Урале в районе Чебаркуля каждые полгода мы воевали с условным противником, с китайцами. Причём нашему полку противостояла их танково-кавалерийская дивизия. Учения были масштабные, с боевой стрельбой и длились около месяца. В застойные времена коммунисты народных денег на оборону резонно не жалели, не хотели кормить чужую армию.
Тогда на должности заместителя командира взвода зенитной ракетно-артиллерийской батареи замыслы командования оставались для меня тайной за семью печатями. Наши многодневные мытарства по лесам и полям южного Урала, на мой взгляд, были лишены смысла. Мы по несколько раз возвращались в одно место. Допоздна, до кровавых мозолей копали капониры под свои «шилки» и «бээрдээмы»[45 - «Бээрдээм» – бронированная разведывательно-дозорная машина.], а чуть свет спохватывались, как ошпаренные, и ломили по бездорожью за мотострелковым батальоном и танковой ротой. Под страхом дисциплинарного наказания избегали асфальтированных дорог и потому каждые полкилометра тягали одной установкой другую из глубоких колдобин. Останавливались, по несколько часов окапывались, маскировали технику, сержанты рисовали схемы боевых позиций, а потом подрывались в никуда. Завтракали, обедали и ужинали одновременно и почему-то чаще по ночам. Спали, расстелив башенный тент, на голой земле. Однажды утром сентябрьский заморозок крепко прихватил мою голову в шлемофоне к вставшей колом брезентовой простыне. Пробуждаясь, я её чуть вместе с тангентой не отодрал.
Несмотря на каторжанский труд, холодильник по ночам и нерегулярную кормёжку, благодаря молодости, тяготы и лишения переносились легко. Мне лично после казармы, бесконечных построений и нарядов даже интересно было, похоже на игру. Совершенно по-другому себя воспринимаешь, когда работаешь на боевой технике. Не так, когда лопатой долбишь лёд на плацу.
Каждый раз мы разделывали вероятного противника под орех. Потом выяснялось, что за неделю замудрёных маневров батарея уничтожила изрядное количество вражеских вертолетов и самолетов. Разных там «Хью-Кобр» и «Мигов». Понеся при этом символические потери.
Сейчас я занимал меньшую чем тогда должность. Низшую в армейской иерархии. Передвигался исключительно пешком и был лишен доступа к средствам связи. Зато имел несравненно больший жизненный опыт. И потому понимал, что пленные повязали нас по рукам и ногам.
На построении штабс-капитан Белов не досчитался девятерых бойцов.
– Фетисова, говорите, ранили? – спросил он у меня.
– Так точно, в руку. Он на поле за стогом остался, в сознании, – я ничего не мог поделать со своим многословием.
– Повезло старому, – непонятно хмыкнул взводный и задал общий вопрос: – Кто ещё про кого знает?
Наплехович сказал негромко:
– Подпоручика Шпилевого на моих глаз пулеметной очередью… перерезало буквально.
Белов кисло сморщился:
– Ви-идел. И Коняев как кончился видел. Его – в живот.
Он прошёлся перед строем с заложенными за спиной руками. Остановился напротив Кипарисова, указательным пальцем подкинул кверху его слабо затянутый ремень (в Советской армии говорили – «на яйцах болтается»).
Вернулся на середину. Энергично, как бы встряхиваясь, согнал складки гимнастерки за спину.
– Ну-с, господа, с боевым крещением в рядах первого Корниловского! В целом оценка удовлетворительная. Отдельно отмечаю действия прапорщиков Риммера, Климова, Жогина, подпоручика Цыганского и штабс-капитана Маштакова!
– Ра-ады стараться, госдин тан! – вразнобой ответил взвод.
Я успел присоединиться в самом конце фразы. Уши у меня жарко горели. Я очень люблю, когда меня хвалят, особенно прилюдно. Хотя на словах всячески от этого открещиваюсь.
– Штабс-капитан Маштаков! – обратился Белов.
– Я! – у меня рефлекторно подобрались внутренние органы.
– Назначаетесь моим помощником. На досуге подтяните личный состав на предмет надлежащего приветствия командира. Сейчас с первым отделением соберите наших убитых. Поручик Наплехович, с вами – трое. Берите пленных, лопаты и выдвигайтесь на кладбище. За вами могила. братская. Что ещё?
Взводный вынул папиросы, пошарил в пачке и обескуражено смял её, пустую.
– За дело! – махнул рукой.
Ну вот, не успел я констатировать свою рядовую должность, как получил нежданное повышение. Оно мне надо? Мне бы в личине рядового бойца адаптироваться. Чем выше положение, тем пристальней внимание…
– Первое отделение, за мной, – давя нарождавшийся вздох отчаяния, скомандовал я.
Вышли Риммер, Кипарисов, мрачного вида блондинистый прапорщик, другой прапорщик, похожий на певца Губина. Эти из знакомых. И ещё двое— подтянутый голубоглазый юнкер в солдатских обмотках и мешковатый, взъерошенный подпоручик.
Пробивного Риммера, дав ему в подсобники Кипарисова, я послал организовывать гужевой транспорт. А с остальными направился на поле, через которое утром шли в атаку.
На улице появилось народонаселение. Преимущественно бабское и детское. Освобожденное нами от ига комиссародержавия. Ликования по этому поводу на лицах крестьянства не наблюдалось.
Напротив, одна косматая старуха каталась по земле и выла звериным воем.
– Чего она? – оглянулся юнкер.
– Лях её знает, – пожал плечищами мрачный прапорщик. – Ведьма!
На поле дотлевали соломенные скирды. Пахло пепелищем, разорением. Открытое пространство казалось бескрайним. Я поёжился, не понимая, как мы смогли преодолеть его под кинжальным огнем. С часовни, наверное, мы были как муравьи на ладони.
Сходные мысли посетили не меня одного. Мешковатый подпоручик через фуражку скрёб затылок. Оглядывался на свечкой вытарчивавшую над селом церковь, бормотал:
– Взводный догадался солому запалить. Если бы не догадался взводный.
Первый встретившийся нам труп наглядно проиллюстрировал, что бы стало со всеми нами, не догадайся Белов поджечь скирды.
То, что недавно было живым человеком, уткнулось ничком в стерню. Череп был разворочен, белесо-жёлтое густо замешано на красном и дегтярно-чёрном. Пуля прилетела сверху. В темя, в родничок!
Труп обступили. Подпоручик продолжал скрести затылок.
– Переверните убитого! – приказал я ему тоном, не допускавшим возражений.
Подпоручик присел и за плечо с усилием перевалил труп на спину.
За годы работы в прокуратуре и милиции я перевидел сотни трупов. Преимущественно криминальных. Ни разу, как любят показывать в кино и в книжках описывать люди, далекие от этого ремесла, не блевал на осмотре. Даже когда по молодости выезжал на результат подпольного аборта, закончившегося смертью, где, перешагивая через необъятную голую мертвую тётку, поскользнулся на загустевшей кровяной луже и рухнул на труп.
Покойный ныне судмедэксперт Синицын Виктор Алексеевич пошутил тогда остроумно:
– Миша, дождитесь, по крайней мере, когда мы выйдем!
Но и булок с запеченными сосисками, оседлав верхом застамевшее тело, не вкушал (другая крайность авторов современного детективного жанра).
Первые несколько лет я непроизвольно проецировал чужую смерть на себя.
Когда эксперт ворочает труп, бьет ребром ладони по конечностям, при всех раздевает и засовывает градусник в задний проход.
Когда слабосильные, больные с похмелья «указники»[46 - «Указник» – лицо, подвергнутое аресту за административное правонарушение (проф. сленг).], уныло матерясь и толкаясь бестолково, тащат неживого к «КамАЗу», организованному гаишниками, в кузове которого – крупный щебень.
Когда в морге санитар Валера, стодесятикилограммовый, навалившись на край стола, начинает пилить трупу череп.
Постижение жуткой неэстетичности комплекса обязательных мероприятий вокруг умершего, в которые вовлекаются люди чужие, равнодушные или нездорово жаждущие интересного, останавливало меня от самоубийства в минуты душевных кризисов.
В университете на практических занятиях по судебной медицине нас обязывали присутствовать на вскрытии. Без этого зачет не ставили. Тогда прикосновение к запредельному ввергло меня в шок. Яркий свет, белый кафель, капающий без умолку кран. Голые тела на секционных столах, на одном— сразу два, самые страшные, поломанные в ДТП. Щеголеватый завбюро Евстигнеев, практик с пятнадцатилетним стажем, интеллигентный умница, объясняя, оперся на жёлтую стопу вскрытого на наших глазах трупа. На худой волосатой ляжке которого шариковой ручкой криво, с прописной буквы написано: «иголкин».
Неужели пройдёт короткое время и мою фамилию санитар, сверяясь с листком направления, накарябает сикось-накось у меня на ноге?
Нормальному человеку поверить в такое невозможно.
Со временем на выездах я научился отстраняться от происходящего, залезать в шар. медитировать. «Это не я, это не со мной!» Плохо получалось уходить в астрал, когда гибли детишки. Расчленёнка тоже по нервам дает будь здоров. И ещё когда сильно гнилой в помещении. по полу растекся, кишит юркими белыми опарышами.
Несмотря на пресловутую привычку и систему самозащиты стресс неизбежен. Лекарство от него продается без рецептов, круглосуточно. Действует оно быстро и эффективно, но недолго и со многими побочными эффектами. Особенно для людей, состоящих в зарегистрированном браке с женщинами, получившими высшее гуманитарное образование.
– Это не наш! – процедил сумрачный прапорщик, глянув перевернутому мертвецу в лицо.
Юнкер живо поддакнул:
– Третьего взвода офицер.
У убитого одна щека, правая, усыпана мелкими синими точками. Ею его припечатало к колючей стерне. В прижмуренных глазах убитого мне увиделось удивление.
– Не здесь, господа, левее берите! Ближе к краю! – с приближавшейся гремящей телеги кричал прапорщик Риммер.
Повозкой правил подросток— губастый и лохматый, лет четырнадцати, с недовольной физиономией.
Риммер отвесил ему подзатыльник:
– Чего по самым ухабам, вахлак!
Прапорщик Кипарисов шагал рядом с телегой, держась за ее край. Отрешенно глядел под ноги.
Мы пошли через поле. Мешковатый подпоручик на ходу поддергивал брюки. Ходко шагавший юнкер далеко обогнал остальных.
– Сюда! – махнул рукой. – Нашел! Ромка Шпилевой!
Подпоручик Шпилевой, убитый сразу несколькими пулями в грудь и
в живот, оказался очень тяжелым. Взявшие его за руки и за ноги юнкер с Риммером с первого раза не смогли закинуть тело в телегу, шаркнули об колесо, уронили.
– Помогай, божий человек! – прикрикнул Риммер на Кипарисова.
Я стоял ближе и подхватил Шпилевого за ремень. Машинально отмечая, что труп тёплый, окоченение ещё не наступило.
Втроем мы потихоньку, стараясь не стукнуть, перевалили мертвого на дно повозки. Сапоги Шпилевого грязными подметками шваркнули пацану-вознице по спине. Он отодвинулся на край и пробурчал что-то себе под нос. Винтовку убитого повесил на плечо угрюмый прапорщик.
