скачать книгу бесплатно
Перочинным ножом я отпорол с «афганки» погоны-хлястики. Повыше швов, которыми рукава пристрочены к плечам, осталась бахрома, но я рассудил, что закамуфлирую неряшливость последующими манипуляциями. Извлёк из чудо-сумки химический карандаш, заточил, помуслил грифель и, используя обушок ножа в качестве линейки, прочертил в середине «беспросветных» корниловских погон по жирной линии. Разогнул усики у восьми зелёных звездочек на отрезанных погонах, вытащил их. Провертев острием ножика отверстия, приладил звёзды на погоны ударного полка. Примерил их к «афганке», подгадывая уставное положение. Решительно взялся за иголку.
Сквозь крону яблони солнышко грело мне спину, изнутри ласкали продукты распада самогона.
Маленькими, довольно ровными стежками я двинулся вдоль края погона, радуясь удачному старту. На середине, протаскивая нитку, запутался, наделал жутких петель. Гадство. Пришлось срезать и начинать сначала, на колу— мочало.
Когда я почти справился с первым погоном, рядом плюхнулся Риммер. Захрустел подобранным в траве яблоком. Не поднимая головы, периферическим зрением я видел, как, вытянув шею, прапорщик тщится разглядеть мою татуировку.
– Интерешная картинка, – прошамкал он набитым ртом.
– Нравится?
– Интересная, – повторил, прожевав. – Откуда?
– От верблюда, – с наглой усмешкой уставился я на него. – Не лишку вопросов, прапорщик?
Риммер не выдержал и отвернулся. Расстегнул пояс, через голову начал стягивать узкую гимнастерку.
– Не хотите, не говорите, – в голосе его – обида и вызов.
Я сделал последний стежок, делая вид, что увлечен своим занятием. На самом деле комплексовал, вынужденно выставляя напоказ бледные телеса в подозрительной розовой сыпи, бросающуюся в глаза блатную наколку. А ещё мне нестерпимо хотелось, чтобы прапорщик предложил выпить. У него осталось, я видел.
Прапорщик, игнорируя мои мысленные воззвания, взялся за иголку, послюнявил кончик нитки и с одного раза продел его в ушко.
– Я звездочек настоящих раздобыл. Серебряных! – похвалился.
На старых погонах Риммера звездочки были нарисованы химическим карандашом.
Я кивнул, как бы разделяя радость боевого товарища, у которого в заплечном мешке осталось не меньше полбанки. Чего он жмется? Это не марочный коньяк, чтобы над ним чахнуть. Выпили – и к стороне.
От праведного негодования у меня заломило суставы.
Успокаивая себя, я рассудительно подумал, что вот сижу тут, загораю, самая большая беда – иголкой уколоться могу, а подпоручик Шпилевой, прапорщик Коняев и другой прапорщик, толстый, фамилия которого не запомнилась, лежат в рядок, стамея. Ждут, когда под них братскую яму докопают. А комиссар Мантель, чьи котлы[51 - Котлы – часы (жарг.)] на моей руке показывают без четверти час, валяется в крапиве в мараных подштанниках. Куда стрельнул его Риммер? В затылок? В грудь? Я ковыряюсь с запутавшейся ниткой, а обезумевший от страха прапорщик Оладьев белугой ревет в темном чулане под охраной часового.
И ничего не меняется от чужой состоявшейся или назревающей беды, каждый вращается на собственной орбите.
Прапорщик Риммер с аппетитом пожирал третье по счёту яблоко, нахваливал сорт, а мне невыносимо хотелось вмазать.
Раздавая отличительные знаки, взводный пояснил, что синий щиток с надписью «КОРНИЛОВЦЫ» пришивается на левом рукаве, на два пальца ниже погона, а угол национальных цветов – на вершок[52 - Вершок – единица измерения в русской системе мер с XVIII века, приравнена к 4,445 см.] выше локтя. Знать бы, сколько это – вершок.
Я тороплюсь и к половине второго, исколов пальцы, практически готов. Пришитый поверх нарукавного кармана фирменный корниловский шеврон с мечами, адамовой головой и гренадой[53 - Гренада – ручная граната в форме ядра (устар.)] с горящим фитилём некрасиво завалился на бок. Но переделывать некогда, и я обряжаюсь. В процессе экипировки пришлось отступить за спину Риммера, чтобы не шокировать его лишний раз бело-голубыми плавками и майкой с номером Диего Марадоны.
Взявшись за портупею, обнаружил, что забыл оставить под погонами проранки для наплечных ремней. Пришлось сбрасывать куртку и тратить ещё двадцать минут на подпорку и обустройство погон. Прапорщик меня тем временем обогнал. Наблюдая его, нарядного, я с тихим удовлетворением констатировал, что нашивки он присобачил впритык, крупными, через край стежками.
Вытянув в сторону руку, Риммер с полминуты недовольно разглядывал топорщащиеся шевроны. Потом раздраженно плюнул:
– А-а-а! Не на парад!
И в этот момент я мотивированно приободрил его:
– Норма-ально! Давайте-ка обмоем обновки! По маленькой!
Прапорщик, не переставая одергивать задравшийся угол, полез в мешок, звякнул бутылкой о кружку.
Я с тревогой огляделся по сторонам. Не хватало ещё «хвостов».
– Лейте, лейте, тут аккурат каждому на раз! – поторопил Риммера, когда, плеснув в кружку, тот глянул вопросительно.
Я снова по старшинству выпил первым. На этот раз достойно, без судорог и конвульсий. Демонстративно неторопливо занюхал терпким яблоком. И только потом куснул его. Исстрадавшийся организм благодарно принял живительный эликсир. Особенно – вечно недовольное сердце.
– Вы это. не курите, прапорщик? – Я улыбнулся.
Риммер вновь стал очень симпатичен, и я удивился – отчего вчера и нынче утром испытывал к нему неприязнь. Свой парень в доску! Подумаешь – комиссара шлепнул! За дело ведь!
– Давайте зна. знакомиться по-человечески! – Я протянул руку: М-маштаков Михал Николаич.
– Андрей! – у прапорщика мощное мужское рукопожатие.
Я попытался пережать его, закусил губу, но Риммер с небольшим усилием сдавил мою ладонь, заставить ойкнуть.
– Гимнастикой занимались, Андрюша? – Я уважительно потыкал пальцем в каменный бицепс прапорщика.
– По системе Мюллера, – последовал ответ.
Солидная система. Инженера-лейтенанта в отставке Иоргена Петера Мюллера. Котовский Григорий Иванович очень её уважал.
Я почувствовал, что меня не просто повело, а окосел я буквально обвально. Хм, каламбур. Еще б, я ж пил из горлышка, с устатку и не евши[54 - Цитата из песни В. С. Высоцкого «Милицейский протокол».]. Мама дорогая, лучше присесть.
Некрасиво и грузно рухнул я на пятую точку. Завалившись на бок, на локоть. Звон плыл в голове. Тончайший, как вылетевшее из камертона недосягаемо верхнее «ля». И картинка расслоилась. Чтобы один прапорщик Риммер остался – главный – мне пришлось закрыть левый глаз ладонью.
– Эх, Андрюша, нам ли быть в печали! – воскликнул я, утёрся и сказал, тщательно отслеживая артикуляцию: – Неплохо бы продолжить посиделку!
Знал бы Риммер, какая замечательная история из жизни старшего опера Маштакова стояла за этой фразой! Крылатой, не побоюсь этого выражения!
Но прапорщик смотрел настороженно, без задора смотрел, с большим сомнением.
– Достаточно, господин штабс-капитан. Вы и так уже того.
Я и сам понимал отлично, что – того, но душа-то, она просит. Человек я тренированный, толерантность у меня под хорошую закусь – до литра водки, рвотный рефлекс практически утрачен. Но не законченный я алкаш!
Мы двинули во двор. Меня мотало, вещмешок я волок за собой по земле. У колодца снова разделся, и прапорщик вылил мне на голову три ведра ледяной воды. Я громко орал в процессе, фыркал, как конь. Шкура покрылась колючими мурашками, но круженье в голове не ослабло.
Мне известно, что таким способом моментально отрезвить человека невозможно. Также лжив рецепт, что если пьяного выставить из тепла на мороз, он якобы там протрезвеет. Чушь собачья, наоборот – окосеет окончательно. Выпивший человек должен оставаться в зоне комфорта. Пил в тепле, там и сиди.
Поспать часика три, хотя бы. Бр-р.
Потом я брился безопасной бритвой, обнаруженной там же, в сумке комиссара Мантеля. Не сумка, а скатерть-самобранка.
Удивительно быстро выскоблив щеки и подбородок, придерживаясь для устойчивости левой рукой за сруб колодца, я вспомнил интересное и спросил у намыливавшего рядом голову Риммера:
– Андрей, вот существует одна про. проблема одна, над которой учёные умы бьются. Пингвины это ведь птицы, хоть и не летают, так?
Прапорщик выплюнул изо рта струйку воды и кивнул:
– Ну.
– А белый медведь, как известно, самый крупный хищник на земле. Стра-ашный хищник. Так почему белые медведи не сведут вчистую всех пингвинов?
Риммер выпрямился, мыло попало ему в глаза, он сморщился. Я слил ему на руки. Умывшись, прапорщик, озадаченно примолк.
Понятное дело, если ученые мужи уши сломали.
– Пингвины, очевидно, преимущественно у воды держатся. При первой опасности в воду сигают. Плавают они хорошо, а медведи белые тоже плавают, но хуже, – Риммер приступил к серьёзным рассуждениям. – Или популяция у пингвинов очень многочисленная, размножаются быстро.
Я нашёл в волшебной сумке флакончик одеколона «Шипръ», свинтил колпачок и налил в ладонь:
– Нет, Андрюша, все гораздо сложнее. И не в популяциях дело. Просто пингвины на Южном полюсе живут, а белый медведь, он, чертяка, на Северном обитает. Проблематично ему до пингвинов добраться.
Риммер заразительно захохотал, стуча себя кулаком в безволосую грудь атлета:
– Ну-у, Михал Никола-аич, уели. Ну-у. А я, дурень, серьезно!
Я протёр одеколоном лицо, съежился от его крепости, и тоже засмеялся.
В июне месяце жена бывшая отдала мне девчонок на выходные, мы ходили с ними в парк, и Дашка купила меня этой детской загадкой.
Напоминанье о дочках, неожиданное, как быстрый больной укол, ширнуло в сердце сквозь хмельную блажь.
Не увижу их больше никогда!
Щека у меня задергалась и, боясь, что пробьёт сейчас на слезу, торопливо уткнулся я в полотенце.
Врете, суки! Как началась эта галиматья вдруг и непонятно, так же и закончится!
Как говаривал закадычный дружок мой школьный Вадик Соколов:
– Мы ещё с тобой кудрями-то потрясём![55 - Цитата из песни В. С. Высоцкого «Милицейский протокол».]
Я с усилием отнял полотенце от лица, повёл плечами. Риммер, оказывается, разглядывал мой страшный синий шрам на боку.
Разумеется, спросил:
– Штыковое?
На что я, не вдаваясь в подробности, насупленными бровями показывая, что не настроен откровенничать, ответил:
– Австрийский тесак.
Риммер уважительно кивнул:
– Я в бою сегодня понял, что вы хаживали в рукопашные, господин штабс-капитан.
Во как! Чегой-то я, значит, стою. А жена меня уверяла всю дорогу, что человек из меня вышел пустой, изощренный вредитель семейный. Вроде колорадского жука. Хотя военные мои достижения, подвиги практически, былинные, очков в её глазах мне не добавили бы.
Эх, Андрей свет Батькович, а я мосинскую винтовку вчера впервые взял в руки. И под огнем окрестился тогда же. Хотя, понятное дело, я не парниковый огурец, бывал во многих передрягах, в том числе со стрельбой на поражение.
Со двора упомрачительно наносило съестным духом. В летней кухне под навесом дородная хозяйка с приданным ей в подмогу Кипарисовым готовили кулеш с салом. У меня потекли слюнки. И то – война войной, а обед – по распорядку.
Риммер, промытый до скрипа, свежий и ясноглазый, пошевелил ноздрями:
– От одного запаха опочить можно! Скорей бы, а то застроят.
Он как в лужу глядел. Офицеры скучковались вокруг кухни, нетерпеливо стучали котелками, заигрывали с хозяйкой, поручик Наплехович, зажмурясь, снимал пробу с дымившегося черпака, облитого жёлтой кашей, когда в ворота энергично зашёл полковник Знаменский. С сурово сведенными бровями. Придерживая шашку, он крутнулся на каблуке, как будто ожидая чего-то.
Через секунду я понял, чего ему не хватало.
Спохватившийся Климов истошно завопил:
– Га-аспада офицеры! Смирна-а!
Встрепенувшиеся господа офицеры приняли под козырьки. Те, что без фуражек оказались, вытянулись, взяв руки по швам. Обжегшийся горячим Наплехович уморительно сморщился, высунув кончик языка.
Из хаты выскочил Белов, пинком отшвырнув в сторону некстати попавшего под ноги, истошно заоравшего рыжего кота.
– Во с-сколько с-сказано было пос-строение? – полковник напирал на свистящие.
Демонстрируя неудовольствие. Хрустя за спиной пальцами. Не торопясь с командой «вольно».
– Виноват, господин полковник, – Белов не стал лезть в бутылку.
Неужто прошли отведенные Знаменским два часа на всё про всё?
– Винова-ат, – язвительно передразнил полковник, дернул тонкой верхней губой. – Распустили взвод! Один погоны сорвал, в скирду залез, другой как в воду канул! В первом бою двое дезертиров! Пятно на весь полк! Вашу мать.
Видно было как Знаменский исповодоль распалял себя. А такой интеллигент с виду – причёсочка волосок к волоску, усики подбритые, пенсне в золотой оправе.
Отчитываемый взводный из красного стал густо-багровым. Набычившись и не отпуская от козырька подрагивавшей ладони, он катал по скулам желваки.
Мне страшно обидно сделалось за непосредственного начальника. Разве сторож он прапорщику Оладьеву? Разве можно за пару дней сцементировать сборную солянку? Разве не он додумался запалить солому, чем спас всю роту, брошенную под пулеметы? А вот лощеного Знаменского я в бою не видал, факт!
– Зря вы так, господин полковник, – я не сразу понял, что сказал вслух.
А когда сообразил, пожалел, что родился говорящим. Всю жизнь я страдаю за язык.
И было тихо, а стало вообще как на смиренном кладбище.
Знаменский рывком обернулся. С раздутыми ноздрями, с глазами, налившимися под стеклышками пенсне кровью.
– Что-о-о?! – дико заревел и двинулся в мою сторону.