скачать книгу бесплатно
– Дурака не включайте! – я наехал посильнее, давая понять, что не отстану. – Делайте что говорю. Спать на посту не позволю!
Прапорщик, к моему удовлетворению, послушался. Присел он, правда, вместо двадцати назначенных только семь раз. Ещё помахал руками, потянулся.
– Полегчало? – спросил я.
Ответа не последовало. Кипарисов оставался в вертикальном положении. Минут через пять он решил скоротать время за разговором. Причем, за крупным, с идеологической подкладкой.
– Господин штабс-капитан, – с протяжной гнусавинкой заговорил прапорщик, – вот вы человек, судя по всему, с богатым жизненным опытом, близкий к народу. Как, по-вашему, нравственно ли наше поведение по отношению к большинству русских людей, выбравших иной путь развития?
Э-э-э, куда ты загнул, мутный. Я – не Лев Гумилёв, чтобы на такие темы философствовать.
– А вы считаете, что этот путь, ну, путь большинства, ведёт Россию в нужном направлении? – ответил вопросом, выгадывая время на самоподготовку.
– Не знаю. Но ведь это новое. И потом, Господь велел уметь выслушивать чужие учения, не отвергать их слепо.
– Эва вы хватили, прапорщик! – я решил не размазывать кашу по тарелке. – Они из церквей конюшен понаделали, священников режут, а вы Господа на их сторону ставите!
– Вы лично видели? – в голосе Кипарисова просквозило недоверие.
– Что?
– То, о чем говорите. Конюшни в божьих храмах?
– Да уж, насмотрелся, будьте любезны, – я ответил быстро, резко и абсолютно честно.
В селе Новленском Юрьевецкого района, где наш доблестный ССО «Ермак» в восемьдесят шестом году под ключ построил четыре финских домика, регулярно мы ныряли за всякой нужной в строительстве всячиной в склад, размещённый в бывшей церкви. На облупившемся сводчатом потолке, поперёк плохо различимой фигуры святого с поднятым перстом было глубоко прокарябано матерное слово.
– Вот это смущает меня в них больше всего, – вздохнул прапорщик.
Тебе бы, поповичу, почитать книжечку «Красный террор в России» писателя Мельгунова, ты бы перестал смущаться. Там в чрезвычайно доступной форме, со ссылками на показания многочисленных очевидцев рассказывается о зверствах большевиков. Теме репрессий в отношении священнослужителей Мельгунов посвятил отдельную главу.
Но не издана пока такая книжица. Автор только материал для неё собирает.
– В семинарии обучались? – спросил я у примолкшего Кипарисова.
– Да, – кротко вздохнул прапорщик, – два курса Киевской духовной Академии преодолел.
Я похвалил себя за правильно построенную версию. Взводный обозвал Кипарисова поповичем. В разговоре прапорщик произносил божье имя с видимым трепетом. Бородка, опять же, прозрачно намекала на его принадлежность к жеребячьему сословию. Но посвящённым в духовный сан он быть не мог. Ни в одной книге я не читал, нигде не слышал, чтобы священники служили в армии в офицерских чинах. Разве что расстриги. Но на воинствующего расстригу вялый Кипарисов не походил. Остаётся что? Недоучившийся семинарист, призванный в военное время.
– В армии с какого года? – меня интересовала степень компетентности напарника в вопросах военного дела.
– С января семнадцатого.
– Киевскую школу прапорщиков оканчивали? – В таком большом городе как Киев, матерь городов русских, просто обязана была существовать школа прапорщиков.
– Нет, Харьковскую.
Оп-па, да с тобой, тезка, надо быть поосторожней. По моей легенде, часть из которой обналичена, я вступил в отряд полковника Смирнова именно в Харькове. Выбор места объяснялся, во-первых, тем, что я бывал в этом городе. Ездил туда на курсы повышения квалификации Института генеральной прокуратуры тогда ещё СССР. О Харькове у меня остались реальные воспоминания. Постоянно многолюдная Сумская улица – аналог старого Арбата. Сохранившийся с начала века исторический центр. Ресторан «Старе Мкто». Продавщица Оля из секции спортивных товаров магазина «Динамо». Пивной ресторан «Оксамытный». Тёмное пиво в неподъемных глиняных литровых кружках. Этот город знаменателен ещё тем, что именно там я вкусил несравнимую радость сознательного похмелья.
Во-вторых, и в остальных, привязка к Харькову вписывалась в исторический контекст легенды.
– Фронта захватить успели? – я задавал вопросы небрежным тоном, демонстрируя намерение скоротать время и только.
Внутренне напрягаясь от возможности споткнуться на ровном месте.
– Да, – односложно ответил прапорщик.
Ну не хочешь, не рассказывай. В душу не полезу. У меня свои гонки.
Я окончательно определился, что за кадрового офицера мне выдавать себя глупо. Коли я – кадровый, то я тогда прожжённым бурбоном должен быть. Заскорузлым армеутом, капитаном Сливой из приснопамятной повести А. И. Куприна «Поединок». Но на такую роль я не гожусь – языков не знаю!
Может быть, я – выпускник четырёхмесячной школы прапорщиков? Дослужившийся за три военных года до штабс-капитана? Теоретически и практически сие вполне возможно. Вон Туркул Антон Васильевич, будущий командир Дроздовской дивизии, тоже германскую войну прапором начинал, а завершил в штабс-капитанском чине. Но тогда у меня объясняемый боевой путь должен быть. Сражения, ранения, награды. Друзья-однополчане. И в увязке со всем этим – конкретные города, даты, воспоминания.
Не буду я из себя героя изображать, заплутаюсь. Нет, окопной жижи я хлебнул в начале войны. На австрийском фронте, то бишь, на Юго-Западном. Командиром стрелковой полуроты номерного полка. Был серьёзно ранен в штыковом бою под Перемышлем. Соответствующая отметина на боку имеется! Чёрт, не помню, в какое время под Перемышлем шли бои! Место ранения, тем более такого тяжелого, должно быть с предметной привязкой. Это запоминается навсегда.
Остановлюсь пока на Перемышле как на рабочем варианте. Потом, на многие месяцы – госпиталь. Тут можно любой город подобрать без опаски проколоться на деталях.
– Какие кабаки да бордели, господа? Три месяца (четыре, пять!) кверху пузом на больничной койке. На кровати весь в бинтах![37 - Фрагмент цитаты «Песни о госпитале» В. С. Высоцкого.]
Затем будет запасной полк. Причем реальный двести семнадцатый пехотный, квартировавший в нашем уездном городишке. Как следовало из мемориальной доски на Доме пионеров, солдаты этого достославного полка в июне 1917 года категорически отказались участвовать в летнем наступлении. Осознав аморальность братоубийственной войны подле стен будущего очага детской культуры.
Награды? Правдоподобным будет выглядеть наличие Анны четвёртой степени, так называемой «клюквы», носимой на темляке шашки. И святого Станислава третьей степени. Соответствует Табели о наградах и в то же время достойно. У фронтовика, пролившего кровь за веру, царя и Отечество, ордена иметься обязаны.
Так. Та-ак. Но из какого динозаврового яйца я вылупился? Левого или правого? Целый штабс-капитан! Дядя изрядного возраста.
И вообще надо конкретно определиться кто я по жизни? Вот проблема так проблема. Глобальная! Понятное дело – не дворянин. Даже и пробовать не стану в калашном ряду хрюкать. Тест на интеллигентность применительно к требованиям начала двадцатого века мне не пройти. Несмотря на наличие диплома о высшем образовании. И не какого-нибудь вечернего или заочного. Самого что ни на есть дневного! Полученного, кстати, в Ивановском государственном Университете имени первого в России Совета рабочих и крестьянских депутатов. Что, прямо скажем, не вполне типично для офицера деникинской армии.
Не купец я и не промышленник. Скорее, служащий какой-нибудь, ма-аленький чиновник. По какой вот только части? По родной юридической? По той самой, что Жеглов Шарапова экзаменовал: «Знаешь, Володя, как наша профессия называется?». И не дожидаясь ответа, рыкнул многозначительно: «Пр-р-равоведение!». Но при проклятом царизме законы совсем другие действовали. Не УК РФ, а Уголовное уложение, которое, небось, под тысячу статей, абсолютно мне незнакомых, насчитывало. А ещё те, кто по юридической линии трудился, людьми были, как я понимаю, состоятельными, заметными в обществе. Разные там судебные следователи, товарищи прокурора[38 - Товарищ прокурора – в дореволюционной России помощник (заместитель) прокурора.], присяжные поверенные.
О системе юриспруденции дореволюционной России я имею смутное представление, хотя и сдал в своё время на хорошую отметку историю государства и права.
Тогда, может быть, учитель? Какой-нибудь скучной науки, заслышав о которой, никто не захочет развивать тему. Типа черчения или тригонометрии? Наклонности к этим предметам у меня в школе имелись, вдобавок по характеру своему я не по-русски аккуратен. Когда не в запое, конечно.
Как рабочий вариант оставляю учителя. Но не в гимназии и не в реальном училище преподававшего! Тамошние учителя статские чины имели, а я из «Табели о рангах» только титулярного советника да коллежского асессора помню. И то, кто из них главнее, не знаю. Внимание! Я – преподаватель ремесленного училища. Уездный город, провинция. Скука и серость. А ещё лучше, народный учитель земской школы. Село, глухомань.
А на войну я, получается, был призван из запаса. В каком чине? Ну поручиком, наверное. Будет неестественно, что за три года Мировой при огромной убыли офицеров я не подрос ни на одну звёздочку. Боевой-то офицер. Кавалер двух орденов! Тогда правдоподобным может показаться, что чин прапорщика я получил после срочной службы, которую как лицо, имеющее образовательный ценз, проходил вольноопределяющимся.
Кстати, образование у меня какое? Думаю – под высшее косить не стоит. Университеты и институты имелись только в больших городах, а я в таких подолгу не жил и не знаю их. Остановлюсь на гимназическом. Кстати, моя родная средняя школа № 1 с преподаванием ряда предметов на иностранном языке до революции как раз имела статус классической мужской гимназии. Так что суровый дух альма-матер представить могу. Монументальное серого кирпича здание, бесконечные гулкие коридоры, полы, выложенные метлахской плиткой, четырёхметровые потолки, высоченные и тяжеленные двери.
– Я учил урок, господин учитель, ей-богу учил.
– Садитесь, Маштаков, единица!
«Тюрьмой народов» с любовью называли мы родную школу.
Сколько классов было в гимназии? Семь или восемь? Меньше десятилетки, это точно. Но выпускались оттуда взрослыми, совершеннолетними по нашим меркам. Тёма, главный герой романа Гарина-Михайловского «Гимназисты», в последнем классе гимназии горничную огулял. Что, согласен, показатель лишь половозрелости, не возраста.
После гимназии я год проучился в политехникуме. В московском, столичном. На факультете гидравлических машин. Всяко разно, в Москве должен быть хоть один политехни. А-а-а, родной. В каком-таком московском-столичном? Город Санкт-Петербург был столицей Российской империи со времён Петра Великого! Это вождь мирового пролетариата в девятьсот восемнадцатом году вернул столицу в златоглавую, подальше от внешних границ убрал.
Вот так и прокалываются на очевидном. Зря я всю эту поганку мучу. Зря! Профанический подход никогда не давал результатов. Ничего не получается на халяву. У меня, по крайней мере.
Но что тогда остаётся делать? Руки в гору и ждать, пока не сволокут на живодерню?! Ведь понял достоверно, что попал, что нельзя зажмуриться, а потом разжмуриться в родном своём две тысячи первом году. На диване перед телевизором «Филипс» китайской сборки.
Мобилизуйся. Время есть, никто не мешает спокойно раскинуть рамсы. Мужик ты, Мишка, неглупый. Гм, комплимент.
На посторонний фыркающий звук я среагировал моментально. Не все рефлексы ещё пропиты! Рывком повернулся, вскинул винтовку и передёрнул затвор.
– Стой, кто идет?! – выкрикнул толстым голосом.
Кипарисов тоже встрепенулся. Вскакивая, он крепко толкнул меня в бок. Я покачнулся, но не упал.
Впереди явственно всхрапнул конь и тонко звякнул металл.
– Офицер, – откликнулись из темноты.
В голосе слышался насмешливый вызов. Меня тряс озноб. Колотило всего, вместе с винтовкой, штыком нацеленной в ночь. Указательный палец вспотел на спусковом крючке. От предохранителя я уже освободился.
– Стой, стрелять буду! – Я балансировал на самом краю паники.
– Коломна!
Голова у меня бежала вкруговую. Какая Коломна? Зачем?! И за самый хвостик успел я ухватить самообладание. Гадство! Это же пароль, слово секретное!
– Р-ри-га! – непослушными губами вытолкал я отзыв.
– Что, трухнули немного? – голос невидимого собеседника не покидала насмешка.
Зафыркали лошади, ступая тяжело и глухо. Всадники шагом подъезжали к нам. Становились осязаемыми их таинственные великанские контуры. Пахнуло конским потом, кожаным снаряжением.
Кавалерист нагнулся ко мне, тщась разглядеть лицо.
– Впрочем, извините, я не прав, господин э-э-э.
– Штабс-капитан, – подсказал я, немного успокоившись.
– Еще раз приношу извинения, думал, вы предупреждены.
Я опустил штык, понимая, что у конных имелось предостаточно времени, чтобы при желании порубить нас в капусту.
– Нам говорили насчёт разведки, но есть же устав, – я ворчал, но с приязнью. – А ну, пальнул бы я с перепугу! Как там впереди, господа? Где враг?
– В пяти верстах. В Чёрной Гати и вокруг нее. Судя по кострам, там большая часть бригады. Мне кажется, мы с вами знакомы.
– Может быть. – Я все ещё ожидал подвоха.
– Подпоручик Баранушкин.
– А-а-а, – протянул я, делая вид, что узнал разведчика.
– Ладно, господа, нам пора. Счастливо оставаться!
Я услышал, как подпоручик каблуками ударил в брюхо коня, тугое, барабанное. Как ёкнул в брюхе внутренний орган. Селезёнка?
Через минуту вокруг снова была абсолютная тишина. Разведка ушла на воровской хутор Ворманки. Я присел на корточки, зажался, умоляя внезапную резь внизу живота отпустить. Как будто это меня саданул крепкими каблуками разведчик Баранушкин.
У плохого солдата перед боем всегда понос? Но бой позади. Следующий – только утром.
Когда мне полегчало, массируя рукой бок, я спросил у безмолвного Кипарисова:
– Прапорщик, у вас патрон дослан?
– Н-нет, – ответил напарник, подблеивая.
– Чмо вы болотное! – похвалил его я.
И, махнув рукой на ходячее недоразумение, я озадачился загадкой, откуда меня знает подпоручик Баранушкин. Всё время жутко бесит, когда вижу лицо, слышу фамилию, а вспомнить, где и при каких обстоятельствах встречался с человеком, не получается. Я чесаться от этого начинаю.
4
Когда меня бесцеремонно растолкали после двух часов сна, пролетевших одним холостым мановеньем, я едва не разревелся от отчаянья. После того как понял, где нахожусь.
Я сидел на полу, на соломенной подстилке, весь в соломе, как шелудивый пёс. Раздражая молодой бодростью, чрезмерно громким разговором и неуместным смехом по хате сновали офицеры, на одной ноге подхватившиеся по команде «подъем».
В мухами засиженное оконце, скроенное из осколков стекла, пробивалось солнечное утро. Горласто проорал петух, дублируя пять минут назад откричавшего дневального.
Я понимал, что не отдохнул, что для полного восстановления сил нуждаюсь часах в десяти сна. И не в одежде и в сапогах, с вещмешком под головой, а как полагается – в койке, на простыне и подушке. Желательно, помывшись перед сном. Еще лучше— пропустив сто пятьдесят гвардейских.
В правом виске, доставая до глаза, засела раскаленная игла. И, гадство, болит и болит башка. напрочь раскалывается. Я ведь не молоденький юноша, чтобы покемарить децл и снова бежать вприпрыжку. Прошли те времена давным-давно.
Но и послать всех к черту, перевернуться на другой бок и захрапеть невозможно. Не поймут меня. Да и не дадут. Есть такое суровое слово – надо. Алягер, ком алягер![39 - На войне, как на войне (франц.)]
Я кое-как встал и, держась рукой за поясницу, поковылял на улицу. Злой на весь мир.
Во дворе офицеры умывались из двух ведер – металлического и брезентового. По пояс голый буйвол Риммер стоял, нагнувшись. Наплехович сливал ему на шею и на широкую, бугрившуюся мышцами спину.
– А-а! Ах! – громко вскрикивал Риммер и требовал: – Да не жалейте вы воды, скряга!
Расточительность любителя водных процедур закономерно привела к тому, что мне воды не хватило.
– Ух, хорошо! – мокрый и блестящий Риммер упруго выпрямился. Не разделяя его оптимизма, я заглянул в ведро, увидел в нём дно и
двинул к колодцу с журавлем.
Выстояв там очередь, вернулся во двор. Поливал мне Цыганский. Он был по-вчерашнему энергичен. Не зря рекламу про качество батареек «Энерджайзер» по всем каналам крутят.
– Осторожней, поручик! – бурчал я. – За шиворот лить необязательно.
Я не стал снимать куртку, только расстегнул ворот и загнул его внутрь да рукава по локти закатал. Ледяная колодезная вода взбодрила. Зачесав назад мокрые волосы гребешком, одолженным у подпоручика, я за неимением полотенца обернулся к солнцу. Но на это, с учётом невысокой утренней температуры светила, требовалось изрядно времени. Пришлось промокать лицо рукавом.
