А впереди была вся жизнь…

Потому не удивительно, что был уверен: где-то меня ждёт собственное золотое Эльдорадо. Разумеется, для начала нужно пошастать по джунглям-болотам, подраться с чудищами и людоедами. Потом обнаружу пещеру или мрачный подвал в замке, где сундуки ломятся от драгоценностей… Житуха, конечно, наладится, и я буду купаться в роскоши и славе. Winner takes It all[18], не так ли?

Ещё точно был уверен, что дух наш обретается вечно, перебираясь из одного существа в другое. Потому в далёкие века я наверняка был конкистадором, пиратом или наёмником, на худой конец – ушлым купцом. Вероятно, пёрся где-то по горам-лесам-пустыням, либо болтался под белым парусом в морях-океанах.

Потому замутить – это по-моему! Уже в детстве организовывал прогулки в так называемый «зоопарк». Собирал ребятню, строил их паровозиком, и – вперёд! Мы бродили по Сарепте, наблюдая через забор бытие кур, гусей, коз и поросят. С печальнным видом втюхивал малолетным экскурсантам о тяжкой доле в клетках братьев наших меньших. Заодно грузил познаниями из журнала «Юный натуралист», который специальн выписывала мамуля, видя мою ЖИВУЮ ЛЮБОВЬ к живности.

– Вот жили бы они на воле, им было бы хорошо. Курочки и гуси могли бы летать, а свиньи не были бы такими жирными.

– Зачем им люди? – проводил я далее подрывную деятельность. – Чем для них это кончается? Их же режут! И мы их, бедненьких, едим.

Малышня так впечатлялась моими побасками, что дома впадала в истерику и отказывались жевать противное мясо. Моё просветительство шло им на пользу. Зато их родители смотрели на меня с серьёзным сомнением. Нутром, по-видимому, ощущали иномышленника в нормальном обществе. Правда, сам я никогда не отказывался от скоромного (которое, впрочем, редко бывало на столе).

* * *

Дальше больше. Собирал подросших сверстников в культпоход в Заканалье, что за несколько километров от нашего посёлка. Шарились бог знает где, пока не добирались до моста через Волго-Донской канал. Минуя на Судоверфи Т-34 на постаменте, я с гордостью заявлял:

– Мой дядя Коля делает такие штуковины на заводе.

Ребятня верила до поры, до времени. Пока кореш Генка не возник:

– Сейчас на судоверфи танки не делают! Одни корабли.

– Много знаешь, – взъерепенился я. – Танки делают в секретном цеху.

Эту страшную-престрашную тайну я узнал от дядьки Коли. Он со смехом рассказывал дружкам, как работники цеха подписывались, будто никому не расскажут, чем занимаются. Да вот незадача: когда боевые машины ставили на железнодорожные платформы, то сверху накидывали чехлы в форме… танка. И не надо быть Штирлицем, что догадаться о секретной продукции Судоверфи.

Да, я всегда любил придумывать на ходу. Ведь нельзя же едва завоёванный авторитет терять! Потому сдаваться не собирался. И раскрыл всем по секрету ещё гостайну:

– В другом цеху делают подводные лодки. Они через канал уплывают в Чёрное море. Их отправляют ночью. Некоторые по Волге плывут аж на север.

Компания открыла рты от таких откровений. О подлодках вовсе никто ничего не знал – так, лишь слухи. И что?! Главное, что посрамлённый Генка в отсутствии аргументов сник.

Основным ориентиром считалась трамвайная линия через частный сектор Нахаловки. Иногда топали до площади Свободы, где в белом, высоком здании находился кинотеатр «Культармеец». Ходили слухи, что такую громадину построили немцы.

– Какие немцы? – недоумевали мы. – Может быть, пленные фрицы, которые сгандыбили Волго-Дон?

Перебравшись через мост, мы топали на набережную к Володьке Каменному. Огромадный, бетонный исполин, посвящённый Ленину, был виден почти со всех концов района. Говорили, якобы, этот памятник здоровее всех остальных в мире, исключая Родину-мать на Мамаевом кургане. Упрямый Генка и здесь сомневался:

– Слышал, ихНЯЯ статуя Свободы в Америке выше.

Мне это очень не нравилось, и я опять резонно отрезал:

– Не может у американцев статуя быть выше. По телевизору говорили, у нас всё самое лучшее – и балет, и космонавты. В Соединённых Штатах балерин с такими ловкими ногами нет же? Так что заткнись.

Вопрос с ляжками балерин был убедительным аргументом для пацанов, которые уже как бы много чего мыслили в женщинах. Тогда, значит, и памятники наши выше. Я приводил другие жёсткие факты:

– Гагарин тоже первым полетел в космос! А как наши хоккеисты уделали канадцев?

Уже всё пацанва поддержала меня. Что тут началось! Вспомнили и прошлую суперсерию два года назад, и нынешнюю, что только отгремела[19].

– Как мы дали по рогам канадцам! Третьяк ва-абще маладца!

– Это точно! Хоть они хвастались, что победили, а «наши» всё равно забили больше голов!

– Жаль, что Харламов чуть-чуть не попал тогда в их ворота.

Последнее воспоминание слегка смутило всех. Но после опять все возбудились:

– А как подрались в восьмой двадцатиминутке в семьдесят втором?!

– Да-а, месило ещё то…

– Зато в этой серии мы их забили насмерть.

Последние победы на ледяной площадке поднимали ГОРДОСТЬ ЗА РОДИНУ на небывалую высотень. Мы словно сами становились на пьедестал почёта с нашими спортсменами. И как я истерил перед телеэкраном, когда советские богатыри закатывали очередную шайбу заокеанскм игрокам: «Го-ол! Так им и надо! Вот это врезали им».

Так, что, мои патриотичные пассажи убеждали любого. И Генка постепенно уступал:

– Наверное, эти тётки каменные равны по высоте. Хотя… может быть, их Свобода и пониже Ленина с Матерью нашей. Кто их знает! Если бы поставить рядом.

Действительно, какая свобода у американцев, если они негров с индейцами зажимают? Только маленькая! Настоящая, большая, свобода есть лишь в Советском Союзе. И, вообще, ту Свободу надо перевезти к нам в Красноармейск на соответствующую площадь – это будет справедливее.

Позже были вылазки на Ергенѝ. Звали друг друга в самовольный поход: «Пошли на гору». Вообще-то, это не гора, а всего лишь возвышенность, но это не имело особого значения в малом возрасте. С её высоты открывалась поразительная панорама города, где гирляндой висели на дуге реки здания, парки и заводы, ну, и так называемые «болота».

Весной мы собирали на Ергеня̀х охапки тюльпанов, горевшие в степи пятнами крови, будто с войны (здесь тоже шли бои). Ляжешь на едва пробившуюся травку и созерцаешь синее небо с акварелью ватных облаков. Такой счастливый-пресчастливый. Летом лазили вдоль и поперёк по Чапурниковской балке, где были настоящие неисследованные дебри с родниками и столетними дубами.

Отдельная история с островом Тайвань (чёрт его знает, почему его так называли; видимо, из-за конфликта до того в Китае). Он отделялся от Сарепты затоном, а с другой стороны его омывала Волга. Переплывали туда и загорали до черноты, жарили ракушки, которые напоминали по вкусу варёную резину. На Тайвань отправлялись также зимой, чтобы бродить в заснеженной чаще. Весной плавали на лодке по затопленному лесу, в тиши наблюдая, как меж деревьев вода уносит прочь брёвна-палки и прочий мусор вдаль, в дельту Волги. Бедная река пыталась очистится от людского беспутства.

Так что, зуд замутить что-либо не оставлял меня никогда. Позже создал племя краснокожих из Генки и Костика. Я заставлял их изучать язык, который сам придумал, но они отбрыкивались: «Ещё чего!». «Я и немецкий-то не могу запомнить, кроме хэндэ хох!», – выдвигал аргумент второгодник Костя.

Зато все с азартом сбивали скобами плоты из шпал и плавали, словно на пиро̀гах, по болотам у железнодорожной станции. Потом бились беспощадно, пока кто-нибудь не спихнёт противника в воду. Вылезешь, бывало, на плот мокрый, остальные ржут над тобой. И чувство мести заставляло драться ещё ожесточённей.

Однажды выплыли из-за густого камыша на округлый прогал болотца. Батюшки! По зеленоватой глади скользило семейство лебедей. Их папаня, что плавал, поодаль, предупреждающе гаркнул. И маманя с совсем игрушечными пухляками шустро погребла от нас. А мы обалдели от живых белых пароходов с высоким трубами (понятно, что шеи!) и кучкой вокруг сереньких катерков.

– Никогдла не видел вблизи, – прошептал Костян.

– Я тоже, – кивнул в ответ.

Я немного завидовал гордым птицам. Поднаберутся сил и махнут в Африку. Сколько увидят по пути интересного! Вот бы сесть на них, как тот сказочный герой, и улететь далеко-далеко, где тепло и нет никаких проблем…

Ещё лепили гляняных божков на островках. И там же находили – невероятно! – с кулак, а то и детскую головку кристаллы, похожие на драгоценные камни. Как они образовывались в глине, не понятно. Ими-то задабривали своих истуканов. Теперь, очутившись в армии, до меня дошло: детство – тот самый блаженный край, о котором в наивности бредят старухи. Только ни меня, никого-то другого туда уже НИКОГДА не пустят.

Когда требовались деньги на мороженое и конфеты, я продавал на местном базаре вишни и фрукты. Потом перешли с Костиком на сбор бытылок у лодочной станции. Пьянчуги и рыбаки (что почти одно и тоже) выкидывали их десятками. То есть грошики валялись под ногами. Мы мыли тару в затоне и спихивали её в приёмный пункт. Его сотрудница недовольно хмурилась, но принимала-таки. Генка, гад, отказывался: «Мне некогда, родители заставляют поливать огород». Зато мы с Костяном совмещали приятное с полезным, очищая берег от хлама.

* * *

С возрастом потребности растут. Торговать вишней и собирать бутылки подростком становилось стрёмно. Суровая жисть подсказала иной фарт.

Наша радёмая власть надумала провести в Волгограде международный фестиваль дружбы. И всех взбудоражила новость: немцы снова в городе! Правда, с добрыми намерениями. Газеты известили: гостей с Неметчины привезут целый состав, и они будут тусоваться у нас целую неделю. Меня это заинтриговало не меньше остальных.

24-го июня я уже занял исходную позицию у вокзала. На перрон милиция в белых рубашечках посторонних не пускала. Только избранные! Потому прочий люд заполонил привокзальную площадь.

Наконец, по толпе пробежал шепоток: «Прибыли!». Полчаса ожидания (видимо, немцы серьёзно готовились к атаке), и из парадного входа станции Волгоград-I потекла по ступеням волна посланцев страны, с которой вместе вроде уже построили развитой социализм.

Гости были одеты в одинаковую форму: серые костюмчики и синие рубашки. Над ними покачивались буруны из алых знамён и портретов тех, кто вёл нас в светлое будущее – целующиеся взасос Брежнев с Хоннекером, а с ними – прочая камарилья. Я толком не понимал последнее слово, но оно мне нравилось. Типа летает огромная мошка̀, а вокруг неё носится ещё куча комаров… Всех этих кровососов всё равно не упомнишь, хотя их морды уже задолбали со страниц «Правды», «Известий» и прочей газетни, мало воспринимаемых всерьёз. И люди веселили друг друга кукишем в кармане: «Кто такой Брежнев? Брови чёрные густые, речи длинные пустые! – злились на кухнях. – Уж лучше бы вместо этого мелкого политического деятеля несли портрет той же Аллы Пугачёвой. Таких политиканов в её эпоху будет, наверное, ещё немало!».

Лёд первой настороженности растаял. И понеслось! Барабаны, тушь, крики «Ура!» и «Приветствуем гостей фестиваля!». Волгоградцы махали руками, цветами и теми же плакатами. Что ж, мы зла стараемся не помнить (почти!), рады всем, кто приезжает с настоящим добром (в прямом и переносном смыслах).

Немцы тоже махали и кричали что-то по-своему. Правда, обмен мнениями несколько затруднялся, так как народ помнил с войны лишь «Гитлер капут!» и тем же «Хэнде хох!». При таких возгласах гости быстро бы завернули оглобли назад. Как-никак, их пленные деды-отцы уже однажды тащились в обмотках через руины Сталинграда. Впрочем сейчас положение спасали наши транспаранты, заранее заготовленные со здравицами по-немецки (да не бойтесь, мы не слишком злопамятные!).

Стройными рядами германцы двинулись к центральной площади. Пресловутый орднунг[20] среди них, конечно, присутствовал. Но всё-таки чувствовалось в приехавших эдакое чуть пофигистское отношение к происходящему. По-видимому, на них тоже сказывалось разгильдяйство «старшего брата» по строительству теперь уже коммунизма.

Идти было недалеко – метров двести. На площади немцев поджидали коробки пионеров-комсомольцев, на трибуне – руководство города и области.

За оцепление из милиции и дружинников прорваться ну никак было нельзя. Да я и не очень стремился. Ведь там начиналась уже набившая оскомину скукота: длинные речи с заверениями во взаимной дружбе и солидарности, послания «всем людям доброй воли», типа «Миру мир, война войне!» (кто ж поспорит!). Пока власть наговорится всласть…

С трибуны неслась шняга, которая у меня – как и у многих других – вызывала невыносимую изжогу:

– Отрадно отметить, что фестиваль проводится как в преддверии очередного юбилея Октябрьской революции, так и новых, положительных, изменений Конституции СССР, которые приведут к улучшению качества жизни наших соотечественников. Ура, товарищи!

Последовали шумные, как всегда, аплодисменты. Иным лишь бы поорать, не зная о чём. Кое-кто из толпы поддержал генеральную линию КПСС своим нудным «Ура!», подёргал казёнными иконами с ЦэКашными святыми вверх-вниз. В общем, все были как бы довольны очередными обещаниями. По-другому ведь у нас никогда и не происходило.

Однако, не могу сказать, что всё было столь тоскливо. Пришельцы издалёка с любопытством вертели головами. Их впечатляли отстроенные после войны прекрасные здания: гостиницы вкруг площади, драмтеатр, мединститут, те же жилые дома в сталинском ампире. Не ожидал, что через тридцать с гаком лет, всё возродится ещё в лучшем виде.

И что говорить, в центре города всё выглядело солидно. Если бы ещё такие дома на окраинах были, так цены Волгограду не было. Но задницу, как говорила моя бабуля, никто не кажЭт.

Немцы, чувствовалось, были готовы общаться напрямую. Это радовало, и хотелось того же. Только угрюмый конвой не позволял никому подойти ближе к их колоннам.

Я блыкался возле обелиска павшим борцам. Он, как известно, возвышается сразу за площадью. Делать было нехрен, и я наблюдал за разводом юных часовых у Вечного огня. Пары подростков и девчушек в парадной форме цвета морской волны сменяли предшественников. Меня на миг привлекла симпатуля-подчасок слева от поста. Такая милашка небольшого росточка с белыми бантами на косичках до плеч. Глазки у неё были озорные, хотя вела она себя строго.

Мальчишки с автоматами застыли, как изваяния, девчонки имели право вести себя повольнее, чуть переминались с ноги на ногу. Я незаметно подмигнул милашке. Но она нахмурилась, словно я совершил ужасное преступление. Подумаешь, малолетка! Возомнила о себе что-то. Я отвернулся. Тесное общение с немками сулило больше приятностей.

Заметил толпу у краеведческого музея, которая всё увеличивалась. Что за свалка? Колбасу давать вроде ни к месту. Двинул поближе. Раздались хлопки и крики «Слава советской космонавтики! Ура!». Оказывается, к чугунной ограде музея прижали наших космонавтов, которые прибыли на торжества. От такой народной любви они могли и с жизнью расстаться. Но посланники небес стойко держались, с улыбкой отвечали на шквал вопросов.

Протиснуться не удавалось, и я, разочарованный, пошёл по улице Мира к планетарию. Там хор престарелых ветеранок тоже славил мир, дружбу и солидарность юных. Слушателей было не ахти, так как молодёжь жаждала более заводного песнева, а бабки в длинных траурных платьях с белыми блузками, смотрели на происходящее слишком официально, даже скорбно. Возможно, перед их взором проносились бомбёжки с концлагерями, извещения о гибели родных на фронте? Не удивился бы.

Вдруг, как обухом, по башке стукануло: «Что за понятия у долбанутого политбюро! Почему мы принимаем немцев, а не они приглашают к себе в гости, дабы замолить грехи? Ведь так справедливее! Иначе можно было бы в войну встречать фашистов с хлебом-солью. Одно грело душу: планетарий, наслышан, тоже построили именно пленные немцы и румыны. Вот так и надо оттучать от войны.

* * *

Когда митинг закончился, дорогих гостей стали отправлять группами в главные гостиницы у площади – «Интурист» и «Волгоград». Возникло столпотворение, где порядок не могли обеспечить никакие стражи оного. Всё смешалось! Наши аборигены с энтузиазмом применяли с грехом пополам знания дойча[21], полученные в школе. Заодно все обменивались значками и открытками, дарили букетики. Со стороны, это представлялось очень трогательно. Почти как на транспарантах: мир, дружба, фроейндшафт![22] Попутно народ пытался выцыганить у немцев жевательную резинку или хотя бы мятные конфетки «Тик-так» (предел мечтаний для многих).

Я тоже ринулся «в гущу событий», дабы не быть обделённым. Выделил парочку цветущих немок-медхен, весело наблюдавших за происходящим. Блондинка и брюнетка. Обе тоже в форменных юбочках-рубашках. Они точняк нуждались в опеке. И я решил проявить инициативу в развитии международной солидарности, пока никто её не перехватил.

– Привет! – начал по-русски, дабы привлечь внимание. И тут же зашпрехал: – Wie gehet es dir?[23]

Обрадованные гостьи повернулись ко мне. Видимо, они сразу почувствовали себя не столь одинокими в иноземном море.

– Приве-ет, – протянула брюнетка (что мне сразу понравилось, так как вообще имею тягу к чернявеньким). Она тоже хотела показать, что шпрехает по-русски. – Я ест Габби, моя подруга – Магда.

– О, ja! Sehr gut![24] – улыбнулся я в ответ. Мой багаж в языкознании был скромен, хотя числился любимчиком «немки» в школе. Однако сейчас будто заклинило, не мог подобрать слова. – Я это… Ихь бин фрёйлих зеен зи (рад вас видеть, так сказать).

И чуть не брякнул: «Ин Шталинград». Впрочем, вовремя сообразил, что наступит полный каюк нашим взаимным чувствам. Торопливо добавил:

– Ин Волгоград.

И далее:

– Ихь бин Владимир, штудент (тут понятно без перевода!). И ещё это… Ихь виль фройендшафт шлиссен (в смысле, хочу познакомиться).

Конечно, я ещё только поступал в мединститут, но не сбрехать для меня было равносильно самоубийству. И то верно! Как скажу жизнерадостным иностранкам, что являюсь уроженцем грязного гетто, от вида которого они брякнутся в обморок? Не-ет, так не попрёт. Надо выглядеть по-советски достойно.

Они что-то мило защебетали. Но слишком быстро, и я не очень допетривал. Иногда отвечал невпопад. Магда нацепила на мою рубашку со здоровенными красными маками значок, символ феста – крошечный, цветной пятилистник с Родиной-матерью в центре. А у меня, к сожалению, ничего не было подходящего. Тогда я пообещал:

– Покажу вам наш замечательный город. Блин, такого вы ещё не видали.

Ляпнул и выпал в осадок. Внутренний голосок захихикал: «Что несёшь-то?! Позоришься перед гостями». Гоби сразу с вопросом:

– Что значит «блин»? Вы нас хотит угостит?

– Да это… – я малость смешался. – Это как русский артикль! Применяется в особых случаях, которые понятны лишь нам. Вам трудно понять тонкости наших э-э… говоров.

А чё, нельзя приврать? Битте-дритте, фрау мадам, я урок вам первый дам.

По радио накануне тарахтели, что немецкая молодёжь примет участие в реставрации «Гасителя» на набережной. Эта подробность меня смущала. Бронекатер был потоплен на переправе «мессерами» в Сталинградскую битву. И я соображал в некотором смятенье, показывать ли мэдхен то, что сотворила их дедовская сволочь. Или ту же разбитую в годы войны мельницу[25]. Не то опять сяду в лужу из-за какой-нибудь моей глупости. Потому простецки предложил прошвырнуться до центральной набережной, которая всегда восхищает гостей. Как у нас выражались по телеку, увидеть «СССР глазами зарубежных друзей».

– O-o, sehr gut! – лопотали немочки.

Интересно, что они думали на самом деле? Может, показать им подвал в неподалёку расположенном ЦУМе, где взяли за шкирку фельмаршала Паулюса? Было бы весьма приколисто.

Мэдхен перекинулись ещё фразами между собой, и Габби достала из сумочки белую картонку с эмблемой фестиваля. Что-то спросила меня. Больше интуитивно понял: меня спрашивают, пойду ли с ними на какое-то представление?

– Ja, ja! Naturlich[26], – вновь закивал я головой. Кто же откажется от халявы!

В моих руках оказалось приглашение, отпечатанное по-немецки. На ломанном русском Габби пролепетала:

– Это ваше тюзе, театр. Понимаешь? Ми ждём.

А-а, вон в чём дело. Какой-то концерт в ТЮЗе – театре юного зрителя. Почему бы не насладиться германским кунстом-искусством? Это должно было произойти через три часа.

За дипломатичной беседой проводил юных иностранок до «Волгограда». Зашли в холл, я мило попрощался. Поднимались по мраморной лестнице, они чудились воздушными феями, с которыми надо хорошенько замутить. Я был вдохновлён. А что? Вдруг познакомимся, так сказать, поближе во имя дружбы народов?

Разворачиваюсь было, и передо мной материализуется, как в сказке, парочка неприметных рыл.

* * *

Тот, что с бульдожьим челюстью и стрижкой «бобриком», суёт под нос «корочку». Не разглядел, что в ней написано, однако похолодело внутри. Врубился: они – из тех самых, грёбанных «компетентных органов», чтоб им провалиться.

Мудак-будьдог скрежечет челюстями:

– Пройдём-ка с нами.

Настроение испорчено в момент. Точно друзья «Галины Борисовны[27], как подсказывал «внутренний голос» (вычитал, что есть таковой у одной слепой бабки в Болгарии, и она с его помощью всем лапшу на уши вешает; только в газетах просто не знают, что у меня такой же «голос», и тогда я сразу бы стал знаменитостью). Слышал, их называют особистами. А вот нежелательное знакомство пришлось испытать впервые.

Я ничего ещё не совершил предосудительного, но уже ощущал себя злоумышленником. Что за страна у нас, где всякая сволочь может предъявить тебе непонятную официальную бумажку, и ты уже чувствуешь себя преступником? Прямо беспредел невыносимый.

Они завели меня через узкие коридоры в комнатушку, где стояли лишь стол с телефоном и стулья.

– Что у тебя общего с немками? – с наскоку напрягает меня второй субъект с чуть вытянутой вперёд и горбоносой физиономией – ну точно крыса из мультика.

Я несколько теряюсь:

– Да ничего особенного. Хотел познакомиться, расспросить, как там, за рубежом, не тяжко ли. Мы-то всегда им готовы помочь.

– Ты нам в уши не заливай, за тобой давно наблюдали.

Они подозревают, что ушлые медхен вербовали меня? Или – того хуже! – я, как шпион, уже передаю им сведения государственной важности? Вот микроцефалы.

Они дальше давят на меня:

– Откуда хорошо немецкий язык знаешь?

Дык, у этих ребятишек ещё хреновенько с иноземной речью! Объяснять бессмысленно, что два языка – две головы, три – ты уже трижды умный Змей-Горыныч. И вот такие личности пасли меня ещё с площади. Везёт же им, за нефиг делать ещё нехилую копейку получают!

– Не хитри, – наседает «крыса». – Они тебе передали что-то. Вытаскивай.

Достаю из карманов зажигалку с пачкой «Родопи».

– Нет, это не всё.

Я на грани провала, как заправский шпиён! Нехотя вытаскиваю приглашение.

Они рассматривают его и не верят:

– Больше ничего? Валютой не занимаешься?

Ага, признаюсь им, что получил устный приказ замочить нашего всенародно любимого Леонида Ильича за доляры. Нет, будут пытать, не сдамся! Однако надо как-то отвязаться от них, и честно отбрёхиваюсь:

– Я не занимаюсь ТАКИМИ ДЕЛАМИ.

Поглядели пристально, как гестапо на бедного пионера. Кажись, поверили в мою кристальную честность. Я твёрдо и заявил:

– Нет, вправду! Ради поддержки Интернационала почему нельзя познакомиться? Они же для этого тоже приехали? В комсомольском Уставе прописано: «Налаживание братских связей советской молодёжи с молодёжью стран социалистического содружества». Ради дела мира и свободы народов стараюсь.

На деле, умолчал, что был комсомольцем гм… Наполовину. В школе отбрыкивался от бесполезных взносов, шедших на кормёжку комсомольской верхушки. Да кто ж всю правду о себе выложит! А что? Составлять массовку? Мне было достаточно пионерии, когда поначалу носил красный галстук с гордостью. Верил в «близкую эру светлых годов». К ней нужно обязательно быть готовым, хоть тресни! Шёл по Главке (главной улице посёлка) с расстёгнутым пальто, чтобы все видели, как рдеет на груди ленинский костерок. На школьной линейке революционно-холодным октябрём, нам только что торжественно повязали алый лоскуток. Всё было, действительно, здо̀рово…

Внезапно в комнату ворвался представительный и довольно крупный мужик в костюме и белой рубашке, следом проскользнул худощавый хлыщ с чёрными усиками а-ля Гитлер, в шляпе. Первый – седовласый и с залысинами – был точняк большим начальником. Он быстро подошёл к столу и развернулся ко второму. Нас, без сомнения, даже не брал в расчёт. Заорал на хлыща:

– Ты сдурел, хренов переводчик?! Что там нёс этой немецкой девке? Какое сочувствие к фашистам?!

Мои «захватчики» ошарашенно смотрели на мизансцену своих коллег.

Начальничек (а он, без сомнения, был старшим офицером), наконец, соблаговолил обратить внимания на нас. Кивнул остальным: