А впереди была вся жизнь…

Я чесал репу, глядя на поля до горизонта. Полный «алес капут»! Сподвижники из моей группы охреневали не меньше. Нужно было ползти на карачках по борозде, собирая в ящики помидоры далеко за горизонт.

– Ну, это ваш участок, – определил бригадир в кирзухе и видавшей виды, клетчатой кепке. Он всё время «нукал». И неопределённо махнул рукой вдаль. – Ну, обед с двенадцати до часу. Но прошу не расслабляться. У вас соцсоревнование с соседней группой – кто наберёт быстрее и больше.

Совхозник скептично оглядел нашу чистую городскую униформу. Единственноое различие на головах: парни в треуголках из газет, девчонки в платочках. Ухмыльнулся. Накануне поморосил дождик, и грязи в полях хватало.

– Как с оплатой? – робко спросил толстяк в очках Толик.

– Ну, как… Как заработаете, так и получите, – неопределённо ответствовал нукала. – Начальство решит.

Вот паразит. Всё неизменно по стишатам: справа – молот, слева – серп, это наш советский герб; хочешь жни, а хочешь куй, всё равно получишь… Сами знаете, что.

В толпе скривились, недовольно зашептались. Некто голосом совы прогундел: «Без-воз-мезд-но». Вспомнилось бабулино присловье (видно, она вспоминала своё, в печёнках въевшееся): «Колхоз – дело добровольное, но вступить ты в него обязан». А для нас что колхоз, что совхоз – всё едино. Вот как оно значит…

Однако делать нечего. Разве при добровольно-принудительной системе не считается нормальным упираться, не вякая лишнего, а получать, сколько скажут? Замычишь против, получишь по шапке.

Сначала мы ползли между валков с самыми честными намерениями победить соседние группы. И даже стали их обгонять. После привезли на «козле» обед в бачках. Поели наспех, и что-то нас развезло. Солнышко припекало, было душновато от испарений сырой земли, и охватывала такая дремливость что ль. Взялись нехотя, хотя сгибаться уже не было сил.

Толик выразил общее сомнение:

– По-моему, до конца поля, как до коммунизма. Не скоро к нему доползём. Караул какой-то!

Здоровенный и кучерявый Петро откликнулся:

– Сам знаешь, развитый социализм – что недоразвитый коммунизЬм. Потому будь доволен тем что есть.

И мы покорячились в бороздах, подбадривая друг друга шутками и анекдотами.

Затем что-то стало скучновато, и я навесиком бросил зелененький томат в плотно сбитую Светульку. Как бы заигрывал с ней, симпатичной и совершенно не любящей штукатуриться, как многие девчонки группы (даже если на них никто не смотрел в этих кушерях). Она, точно училка, строго глянула. Ишь недотрога! Экс-отличница в школе, такие редко бывает улыбчивыми.

Тогда кинул помидорчиком в Надюху. Та была всегда заводной и сразу ответила смачным помидорищем. Я еле успел уклониться! Как заговорщики улыбнулись друг другу, и уже все вошли в азарт. Приколисто получалось: метнёшь незаметно в Толяна и нагнёшься, будто вроде не ты. Он подслеповато потаращиться и метнёт в другого, подозревая того в подлянке, и тоже нагнёт голову – мол, не при делах. Тот тоже в кого-то метнёт. Ошмётки от сочных снарядов так и разлетались! Доставалось всем по спине и тыквам (чтобы никому не было обидно).

Однако нам показалось мало собственных разборок. Бригадира поблизости не наблюдалось, и мы открыли огонь по соседям, на что те живо откликнулись. Контратаки следовали одна за другой, и хохоту было полно! В общем, неплохо провели рабочий день. До горизонта мы так и не добрались, и к пяти нас сняли с трудовой повинности. Возвращались грязные, перемазанные деревенской «косметикой». Зато отдохнули от души.

В другой раз отправили в степь собирать арбузы. Кидали их в кузова грузовиков. Увесистую ягодищу не всегда удачно ловили сверху, и она шмякалась оземь, смачно трескалась на куски. День был на редкость жаркий, и мы с удовольствием лопали разбитые арбузы. Одно неважно – руки слипались от сладости. Мало того, мы по глупости надумали мыть их нежной мякотью. Получилось ещё хуже. Приторная липкость чуть не сделала нас крэйзи – мы ни к чему не могли притронуться! Воды не было, и едва дождались, когда заберут из знойных степей.

Так проходила тягомотина наших трудодней.

Поселили в огромнейшем ангаре. Эдакая половина стальной бочки длиной в сто метров. По центру с одного бока к другому висела белая материя – как обычно: мальчики налево, девочки направо. Как бы, храните духовную чистоту, господа потенциальные медики. Увы, в первые же сутки я убедился в обратном.

Матерчатая перегородка была для проформы. В мальчиковой зоне сидели лишь «позвонки». Поначалу. Второй курс почти сразу перебрался в девчачью зону. По вечерам-ночам там, по-моему, даже уравнилось количество гендерных типов. Разумеется, первокурсники, беря достойный пример со старших братьев, стали чаще окупировать женскую половину.

Некоторые девушки, конечно же, возмущались (или хотя бы делали невинный вид), но, в целом, всё было мирно. Но не тихо. Сказывалось то обстоятельство, что употребляли русскую еду – водку, закусывая лимонадом и плавленным сырком. И как же для поднятия настроения без песен? В разных углах или звучали гитарные переборы, или просто кто-то пел хором всякую муру.

В общем, было здорово! Пока старшекурсники не завели песенку с несложным мотивчиком и столь же несложным сюжетом: в ночном лесу, вроде бы, благодать, да только всякое зверьё и птицы мучаются бессоницей. У каждого почти своё горюшко. Тот же барсук повесил член свой на сук и… «Вот и не спит барсук». Олень вообще зацепился яйцами за пень! И не спит, дёргается туда-сюда. Какого хрена рогатое животное лезло куда не надо, оставалось загадкой. В каждом куплете очередной пернато-волосатый бедолага мучился личной-аналогичной тайной. И мы вникали в вариации самой животрепещущей проблемы:

– Тихо в лесу,

Только не спит весь лес.

В каждой дыре и в каждой норе

Идёт половой процесс.

Животный психоанализ в музыкальном исполнении не менялся на протяжении, как минимум, часа. Что даже вызывало пьяный смех со всех сторон. Я тоже ржал. Хотя что-то подспудно не нравилось. Нет, я конечно, давно был напичкан блатняком в родимой Сарепте. Но чтобы так громко петь матом на публику!.. Это казалось странным, даже пошлым. Я-то предполагал, что попал в приличное общество, а не в подворотню. Увы, здесь тоже хватало быдляка. И в том была неизбежность сермяжной правды.

* * *

Потом была дискотека. Единственный праздник средь серых будней! Приехали развлечь музыканты «Альтернативы» из нашего вуза. Поначалу я поморщился при упоминании словосочетания «вокально-инструментальный ансамбль». Всяких ВИА столько развелось в Союзе, что уже не отличишь друг от друга: «Поющие гитары», «Голубые гитары» и прочая гитарня. Зато модное слово «дискотека» притягивало однозначно. Отправились всей группой и не пожалели.

Предварительно полился советский репертуарчик. После стало ясно – для проформы. Объявили:

– Сейчас можно будет потанцевать под всем известную мелодию.

Песня не называлась. Но едва зазвучали орга̀н, как я узнал её без ошибки: едва слышные, как утренний восход, протяжные звуки мелодии ни с чем не спутаешь. И далее – словно разгорающийся день – протяжные, мерно повторяющиеся аккорды, которые нарастали уже в полифонии. Они улетали вместе с нашими душами-птицами в звёздное небо, заставляя достигать невиданных вершин экстаза. Конечно же, супер-знаменитый медляк July Morning!

И ты, вместе с другими, уже ничего не мог поделать с собой. Как противиться божественному? Волшебный мотив повторялся и повторялся в разных вариациях, и ему невозможно было сопротивляться. И музыканты в свете рамп выглядели уже полубогами. И мы, одурманенные волшебным опиомом, ме-е-дленно танцевали с Надеждой под безразмерный хит «Хипов»[10].

Чудилось, даже сам музыкант на «Ёнике»[11] тщился изо всех сил оттянуть финиш «Июльского утра». Но всё же удивительная мелодия (к великому сожалению!) должна была закончится. Как, наверное, бывает и с жизнью: какой бы она ни была длинной, выясняется, что пронеслась вдруг, как миг. Эх… Нам хотелось бо̀льшего. И свистом мы уже требовали на бис ещё что-нибудь забойное. Но чуть остерегались: как бы вообще не запретила играть рок дальше. Я почти полюбил эту «Альтернативу», также как своих заграничных кумиров. Такая альтернатива нам нравилась, хотя непонятно чему. В разуме ещё долго звучало: «In my heart, in my mind, in my soul…[12]».

Возвращаясь с вечера я размышлял в некотором недоумении: «Каким образом однообразные рифы могут так очаровать слушателя? Всё же элементарно в этой мелодии! Хотя не зря где-то слышал, что простейшее – самое гениальное. Кто же тот талантище, что сумел отыскать среди нот подобную простоту? Встретиться бы с этим Хенсли[13], да напрямую спросить, как он сумел сотворить такое чудо из семи нот? Как вообще умеет обращать свою фантазию в нужное русло? Ведь, например, композиция Return to fantasy[14] бесподобна! Благодаря ей ты уже сам расправляешь крылья, желая сочинить нечто необыкновенное! Я был благодарен неведомому англичанину, который так будоражил воображение. Впрочем, уверен, и других фанатов рока.

Наконец, мы со своей сельхозодиссеей очутились в финале. Однажды сообщили, что пора отбывать в Волгоград. Ждали окончания дня, как зеки освобождения. Вечером студентов погрузили, извините за тавтологию, в грузовики, и мы помчали вперёд, к родному «Змееведу» и маминым пирожкам. Впрочем, не будем обижать гостеприимных хозяев – нас кормили сытно: борщ, компот, картошка или макароны с мясом. Просто однообразное меню уже начало надоедать, хотелось пожевать чего-нибудь «домашнего». И всё же, спасибо селянам, которые откормили нас перед предстоящими учебными боями.

Наша группа тряслась в кузове и веселилась от души. Уже скоро начнут сбываться мечты о познании любимой профессии, и как тому не радоваться? Мы успели почти сдружиться, и это было прекрасно.

– Давайте, что-нибудь споём? – предложила чёрненькая, пухленькая Любка.

– А что? – все были в кратком замешательстве. И Толян выдал вполне удачный вариант:

– «Во французской стороне».

Ух! Как не затянуть песню бродячих вагантов. Мы были не прочь помчаться по волнам своей памяти из ставшего враз популярного диска. Звонкие голоса разносились по уже пустеющим улицам:

– Во французской стороне

На чужой планете,

Предстоит учиться мне

В университете…

Вверху простирались бездонные небеса, и ветер с прохладцей бил в лицо. Мы мчались навстречу нашим молодым мечтам, особо гордо нажимая на строчку:

– Если на чужбине// я случайно// не помру// от своей латыни.

Да, что-то всё-таки есть замечательное в колхозных трудоднях.

Часть II

Всё закрутилось в студенческой кутерьме не совсем так, как предполагалось. Первые месяцы были невероятно напряжёнными – нужно было упорно вникать в абсолютно иную жизнь. Её ритм ускорялся, и уже никак не расслабишься! Учёба требовала полной самоотдачи. ИМы носились по этажам, переходам и закоулкам огромного здания буквой «П», чьи лабиринты иногда ставили в тупик. Бывало, хочешь перейти с одного этажа на другой, а там закрыто. Ткнёшься ещё куда-то, да поцелуешь закрытую наглухо дверь. Сплошь загадки планировки! И пока их разгадываешь, можешь опоздать на лекцию. Да ничего, уже скоро изучили всё досконально.

И среди всей этой суеты во весь рост встала проблемка, о которой я ранее не задумывался. Требовались деньги, чтобы ВЫГЛЯДЕТЬ СООТВЕТСТВУЮЩЕ. Мать-одиночка не могла меня толком содержать, а стипендии не хватало хоть тресни! Если у некоторых однокурсников родители что-то доставали по блату, то у меня подобных вариантов не было. Моя маманя не какая-нибудь начальница или директрисса. Заветное слово «достать» она, конечно, как все, знала. Да только что она могла предложить взамен «доставальщикам»? Блат предполагал выгодные знакомства, когда всё обменивалось почти как в натуральном хозяйстве: ты – мне, я – тебе. Если ты никто, то кому ты нужен? И потому: нету, нету, нету – для большинства.

Уже к концу осени я вовсю занимался фарцой с иностранными студентами, входя всё сильнее во вкус. И сделал, пока обвыкал на толкучке, занятный вывод: можно «толкнуть» даже ржавый гвоздь, если правильно преподнести товар покупателю.

Фортуна была благосклонна, мне достались вовсе не гвозди, а более существенное. Немцы ГДР, арабы, африканцы навезли с собой кучу импортного барахла и толкали его по дешёвке. Это была золотая жила! Разумеется, нужно было напрягаться, чтобы заработать «тяжёлое» бабло. Но ты презжал после очередного дельца, переворачивал сумку, и из неё высыпалась на стол целая денежная кучка! От разноцветного холмики из бумажек захватывало дух: «Вот это лафа-а…». Перед тобой открывались заманчивые перспективы: ближние – с чисто человеческой жизнью, когда всё под рукой, дальние – с островом в океане и мулаткой Пятницей. И никакого Back in USSR![15]

Толкучка (её ещё называли «толчок») находилась, ну, слишком далеко. Где-то в Дзержинском районе, о котором я имел смутное представление. Волгоград изгибается змеёй на десятки километров вдоль реки, а я жил в Красноармейске – почти на конце хвоста этого сити-чудища. Чтобы попасть в Дзержинский, нужно было допереться до центра (почти час езды!), и после пилить на трамвае ещё 30–40 минут. Это же почти как поездка в другой город. Поэтому приходилось вставать в пять утра.

Ещё пугала неизвестность: то ли сбудешь товар, то ли тебя захомутают менты. Тем не менее, щекочущий риск лишь подстёгивал. Собственный Клондайк! Конечно, это не морозный Север Джека Лондона. Да ведь у каждого своя планида! Мне нравилось быть наглым и самоуверенным. Кто не рискует, тому шампанского не достанется! И, что ни говори, капиталец давал силу и уверенность в завтрашнем дне. Я не хотел прозябать, как большинство в Сарепте (да и в других местах тоже!).

Однако фортуна решила совсем расщедриться и отвалила ещё более заманчивый шанс. Случайно прослышал, что есть некий «чешский городок». Заинтриговало. «Там точняк должно быть импортное шмотьё», – забрезжил маячок в тумане.

И, вправду, в заполотновской части центра (что за желеной дорогой) притаился во дворах неведомый большинству волгоградцев «городок». Он состоял из двух многоэтажек и нескольких вагончиков, приспособленных для жилья. Там же приютился ресторан «Радгост».

Как-то в обед появился в полутёмном холле ресторана. К той поре я уже был прикинут по последней моде – джинсы-клёш с широким ремнём и короной на блестящей бляхе, светлая рубашка с непонятной зеленью повсюду и длинными язычками воротника.

На свою физию я всё также нацепил маску наглости. Да и как может быть иначе, коли понимаешь: выкинут за порог, если не выглядишь прилично. И, вообще, не может же быть такого, что В НАШЕЙ СТРАНЕ вдруг обслуживали бы только чехов.

Подхожу к стойке, оглядываю полки с блестящими бутылями. Эге, как бы не лохануться в разнокалиберном ассортименте! «Спокуха!» – говорю сам себе. И кидаю небрежно напрягшемуся бармену:

– Дайте лёгкий коктейль на свой выбор.

Мол, деньги карманы жмут. Я уже не тот, что был с Иришкой в «Остраве» (об этом я вспомнил позже).

Оглядываю быстренько зал. Вокруг там-сям кучкуются мужики совершенно несоветского образца. Ведь наш сероподобный гражданин, безошибочно определит иностранца, даже если они не чирикают по-своему.

Посидел, продегустировал сиропный коктейль. И… уже через полчаса общаюсь с чехами. Несмотря на ненашеский видок, они оказались своими в доску! Особенно, розовощёкий здоровяк Вацлав.

Я, как страстный с детства поклонник языков, стал допытоваться:

– Как переводится название ресторана и пива «Радгост»?

От Вацлава последовал несколько путанный ответ:

– Это такой… Бог у наших предков. В Чехии так говорят: «Жизнь горька, о, Боже!», потому надо пиво пить, чтобы она легче стала.

Я хмыкнул и добавил:

– А у меня сразу такое напрашивается – «Рады гостям!».

Теперь уже чехи засмеялись неожиданному обороту в словесности.

Я им:

– А как будет хорошее пиво?

Они мне:

– Добре пиво.

Я очумел – почти по-нашему!

Мы присматриваемся друг к другу и обсуждаем пока самое главное – погоду. Понимаю, они наслышаны о советских порядках, и у них нет желания иметь проблемы с законом. Я тоже пока не знаю, как подступиться.

Выясняется, чехи строют в нашей области газопровод «Дружба». Здесь у них перевалочная база: одни приезжают на работу из Чехословакии, другие уезжают на отдых.

– Так в чём дело? – воодушевляюсь я. Поднимая здоровенный бокал с «Радгостом». – Выпьем за дружбу народов!

Мы дуем пенистый напиток, и языки постепенно развязываются. Я хвалю пиво. В самом деле, нашему «Жигулёвскому» до него далековато. Чехи расплываются в улыбках, и я вижу: они готовы к следующему этапу.

– У вас есть ещё что-нибудь хорошее, кроме пива, – предлагаю неожиданно. – Я бы купил.

Вацлав хлопает меня по плечу и приглашает в гости.

Их городок (точнее, квартал) с бетонированными дорожками выглядит игрушечным. Обескураживают восьмиэтажки-двойняшки, совсем не похожие на советские панельки. Стеклянные лифты без дверей вообще загоняют в ступор. Абсолютно не похожи на наши гремящие железом гробы.

В комнату Вацлава набивается ещё народ. Все хотят что-то мне втюхать. Надо бы быть поразборчивее, дабы не потратить бабки зря. От блоков жвачки, батников и даже косметики рябит в глазах. Новоявленные друзья трясут джинсой, повторяя:

– Добре колготы.

Я хренею:

– Чиво-о? Штаны по-вашему колготки?

Они кивают, и я в полном отпаде машу рукой. Шутя, мысленно ругаюсь: «Вот басурманы!».

И тут – о, боже! – Вацлав вытаскивают из коробки тупорылые шузы на платформе сантиметра на два (или больше?). Подобную обувь я видел лишь у рок-звёзд на фотках. Примеряю. Невероятно, но они мне впору. Вот точно, их для моего полного гардероба не хватало! Чех отдает почти по-братски: за 80 «деревянных». Но это не главное! Они подогнали мне три(!) пары нового «Райфла». Понятно, что это не «Ли» с «Вранглёром», но всё-таки! К ним, как и полагается в комплекте матерчатые ремни, где на пряжке выдавлена фирменная надпись Rifle.

Всё забрать не получается, и мы договариваемся о новой встрече. Забивая сумку под завязку, ликую: «Здесь разбогатеть – плёвое дело!». Жаль, пластов с музыкой у чехов нет, но обещали привезти. Отныне я на коне с названием «Удача»! А не за конём, и уж, тем более, не под конём. Под ним оказываются лишь те, кто наслушался речей политбюрошников о справедливости. Только почему-то в нашей стране советов совсем иное наблюдаешь. Выхожу безмерно счастливый в новых шузах. Такие же братья по фарце враз оценят. Не зря базарят: «Встречают в любом случае по прикиду, провожают по понятиям».

Скоро попёр бешенный навар! Это я оценил в ближайшую толкучку. Джинсы закупалась по 100–120 рэ в зависимости от фирмы̀, толкал их по 180–200. С таким каналом сбыта можно жить припеваючи. Где-то во мгле засверкала пятизвёздочная мечта. Эх, судьба, строгий мой крупье – дай мне сыграть! И сколько бы этот хитрый круг не вертелся, я уверен, что сорву свой куш. Так что ли у них в казино?

Обращал ли кто внимание, КАК пахнет новая джинса? Я бы сказал, что у новых джинарей волнующий, неповторимо «синий» аромат денима. И он само собой увязывался с фарцой, с тем забугорным «бизнесом», о котором в СССР довольно смутное представление. И, едва в сумке оказывалась очередная партия заграничных штанцов цвета индиго, как я чувствовал прикосновение к некоему захватывающему и запретному действу. Хотя недоумевал от экономического парадокса: «В целом мире можно торговать, а у нас нельзя, с чего бы это?». Помню, поразился мысли западного бинесмена в газете: «Давайте торговать, а не воевать!».

Начиналась эра АББЫ. Прямо из телебудки по ступенькам спускались блондинка с брюнеткой и проникновенно выводили: «In my Dreams I have a Plan…»[16]. Затем будто отсчитывали в супермаркете: «Money, money, money». Гилмор из «Пинков» тоже советовал тоном миллиардера, печатать презренный металл: «Money…» (о, да, «деньги – это хит!»[17]). И, наконец, неизвестная мне девица также звонко тараторила до бесконечности: «Мани-мани-мани-мани…»; её продажное щебетание в конце подтверждал слащавый Мефистофель: «Money…». И скажите, как не поддаться греху? Изобретение Люцифера, увы, порабощало даже тех, кто не видал крупных денег в глаза. А всё почему? Оно сумело, как девка продажная, очаровать заманчивостью. И все бежали за пьянящим туманом, в надежде обогнать прочих.

Правда, хитрые сучки из шведского квартета откровенно признавались, что их задумка проста: подцепить в Монако или Лас-Вегасе богатенького Буратино, дабы повеселиться на халявку. О, нет! Я САМ ЗАРАБОТАЮ КУЧУ БАБЛА, сделаю подкоп под «железный занавес» и свалю на тропический остров в синем океане, где буду млеть на белосверкающем песке со смуглой Пятницей.

Впрочем, мутота с коммерцией вытягивала из меня уйму времени. Из-за неё стал меньше встречаться с Иришкой. И, чтобы как-то оправдаться в глазах любимой, задаривал её косметикой. Я преподносил самой лучшей девушке во Вселенной цветные, прозрачные, аляповатые и блестящие коробочки. Всё в модном пакете из полиэтилена с ярко-чувственными губами, за который отдал целую десятку.

Я искренне верил, что сохраняю так свои до до конца не раскрытые чувства. И не то что надышаться не мог моей любимой, даже сморкаться при ней стеснялся! Иногда хотелось сказать ей нечто столь нежное, что сам удивлялся: «Что за допотопные порывы?». Мне всё ещё претило, что мог так втюриться. Ведь я вырос в хулиганском гнездовье, где телячьи нежности не приветствуются. Но уже чуть затеплело: «Всё-таки любовь, наверное, существует».

* * *

Дух авантюриста и торгоша жил во мне изначально. Честное пионерское! Как только вылез на белый свет, так почти сразу потянуло на приключения. Иначе для чего мы ещё рождаемся? В далёкие времена я бы, как наши предки-казачки, загуливал по швабским и анатолийским краям.

Уже младшеклассинком я взахлёб читал романы «Затерянный мир», «Робинзон Крузо», «Плутония», «Охотники на мамонтов». Брал книги в железнодорожной библиотеке, куда ходил с отчимом: он брал свои, я – свои. Я спрашивал его, когда что-то было непонятно из прочитанного, и он добродушно и понятно объяснял. И мы как-будто даже стали друг друга понимать.

Как-то летним утром мы пошли с отчимом на рыбалку. Сначала стояли с удочками молча. Но рыба клевала плохо (наверное, тоже ещё не проснулась). Истекло часа два, а толку от рыбалки никакого! Было чуть прохладно, и отчим попросил насобирать веток. Разожгли костерок, Сидели, болтали. Так всё было задушевно. Я с ним делился своими планами:

– Вырасту и буду путешествовать, объеду весь мир…

Он почему-то печально усмехнулся. Проронил:

– Да, я тоже не был прочь куда-нибудь поехать.

– И чего?! – посмотреля я на него запальчиво. – Чего тут? Взял да поехал, куда глаза глядят.

Отчим пожал плечами:

– Когда вырастешь, посмотрим, как далеко уедешь. Я сам с Саратова. Приехал сюда, да так и остался. Хотя мечтал в своё время махнуть на Дальний Восток. Там кругом тайга и сопки, бесконечный океан, чайки и корабли. Природа, говорят, прекрасная. Можно было бы и на рыболовецкий сейнер наняться.

И негромко запел:

– Ну, что тебе сказать про Сахалин?// На острове прекрасная погода…

И дальше – про самую дальнюю гавань Союза, где можно бросать камушки с бережка в пролив с загадочным названием «Лаперуза». Смешной он мужик, однако. Я вот вырасту, и обязательно рвану на Сахалин. И ничто не удержит меня в этой дыре, где полная скукота! Воображение рисовало, как увижу кровавое солнце, встающее прямо из океана…

Когда к обеду мы шли домой, я уже думал: «Может быть мы даже с ним вместе поедем? Он добрый и надёжный».

Пришли домой. И я незаметно спросил маму:

– А можно я буду звать дядь Толю папой?

Она удивлённо отстранилась от меня. Потом сказала:

– Да, конечно. Так лучше будет.

Сказать-то я сказал это. Да всё не решался напрямую обратиться так к отчиму. Надо было ещё время.

Кстати, страсть к чтению однажды обернулась занятной стороной. Как-то полез в кладовку и на стелажах обнаружил около десятка томов Жюль Верна. Откуда там взялись, так и осталось загадкой; возможно, от прежних хозяев сохранились. Принялся листать книги, и… Среди страниц обнаружил две(!) двадцатипятирублёвки. Такое богатство столь ошеломило, что я совершенно откровенно рассказал об этом мамочке. Однако, сколько мы после не перелопатили книг, купюр больше не находилось. Вывод: иногда любовь к деньгам может после обернуться любовью к книгам. И наоборот.

Фантастика так захватила мою душу, что следом вмиг одолел Герберта Уэлса и Александра Беляева. Я поражался изощрённости их мышления, буйности воображения, масштабности охвата и уменя предугадывать научные открытия (точняк их после передирали учёные). Так разве можно не ЛЮБИТЬ такие книги? Не зря они затёрты до дыр! Именно они звали к подвигам и приключениям, таинственным странам, которых нет даже на карте. Не зря же, когда в школе забетонировали в стену капсулу желаний, я нацарапал пером в третьем классе: «Хочу стать путешественником, и объехать весь мир». Чёрт возьми, лет через …надцать узнаю ли об осуществлении своего желания? Поживём, увидим.