Когда кончилось лето

– Ну и что делать? Сипеть и чахнуть потихоньку, абы что не вышло? – Сазан переходит к извечным вопросам.

– Не обязательно. Если в общем посмотреть на завод – можно же фильтры поставить, утилизацию наладить, лесопользование реально восстановительное ввести. Вон, через пару сотен километров финны же смогли. У них там и за лесом смотрят, и у заводов жить можно, и люди деньги серьезные получают. Да и в Швеции такая же история… – неожиданно конкретизирует проблему Ларик.

– А чего же не делают? – недоумевает Сазан.

– А на хрена им это надо? Это денег стоит. А деньги любят счет. Вся эта история с модернизацией дорогая, окупается сложно. Там хозяева латают, если развалится, и думают, как заработать, пока гэбисты, условно, не отжали. Или пока дефолт не случился очередной. – развиваю мысль я.

– Тогда народ что? Люди же в говне работают, а кто без них работать на этом сраном заводе будет? – заряжается Кислый.

– А что – бунтовать, бастовать? Это бы здорово. Да только если серьезно дело пойдет – то опять-таки, собственник и закрыться может, продать заводик на разбор, у него еще заводики есть. А у людей другого города нет. И даже кирпичи растянуть не дадут. – я все гну свое.

– Получается, народ у нас как будто крепостной. – подытоживает Кислый.

– Конечно, и еще тут момент важный есть. Если бунтовать и бастовать, то как раз из-за забора завода за забор зоны прямая дорожка. – добавляет Ларик.

– А свобода воли, достоинство, самоуважение – пустой звук? То есть нам это важно, а вот условным «им» – нет? Охрененно вы так все расписали. – кипятится Сазан.

– Так никто же их не отменяет. Есть такая вещь – пирамида потребностей. Если негде жить и нечего есть – человек первым делом ищет кров и еду. Потом пытается обезопасить семью, потом расширить источники самоуважения как раз, ну и дальше. Социология, статистика… – перекладываю, как умею, пирамиду Маслоу.

– Это с одной стороны. А с другой – что в голове у человека. У него вообще понятия достоинства и воли могут быть не похожи на твои и записанные в учебнике по обществознанию. Если воля человека – не крутиться в колесе, которое он не принимает. Если его свобода выбора – саморазрушение. Вот тот же Оргазм Нострадамуса… – продолжает Ларик.

– Так, если переходим к ОН, то надо пить! – такой разговор не вывезти просто так.

– За чистый воздух и свободные мысли! – предлагает Кислый.

– Скелль!

Потом последовал наш любимый разговор. О том, что в мире манекенов жить ярко и умереть молодым может быть вполне осознанным выбором. Пока ты на закостенел, не ожлобел, не прирос, не оброс, не разучился говорить и думать. Пока спектакль, картинки танцев до неба не заслонили все вокруг. Пока желание не подчинилось привычке, а мысль – знакомым словам и фразам. Пока ты не очерствел и не растерял живые импульсы. Пока на веревочке похоти тебя не привели за уд в раек мещанского благополучия. И ты можешь на их нет четко сказать – да, и наоборот. Когда в кличе «Массовая деградация!» можно увидеть самосожжения старообрядцев, только тех, у кого отродясь не было веры. И за всем хитросплетением жанров, ты берешь только самый верх и самый низ. Ползать среди гадов, и раскатами хохотать из самой космической выси над теми, кто думает, что смотрит на тебя свысока.

Все туманится. И как Кислый говорит, что практика обрыганов – это практика бессилия. И как Ларик парирует, что бессилие, это сделать вид, что везде есть разумное зерно. И как Сазан вспоминает, что видел страшных людей-развалин, у которых вид настолько контрастировал с речью, что невозможно было их вытерпеть. Но только к ним он может применить слово «безумие».

Кто-то отлучается поесть или еще куда-то. Возвращается вновь. А во мне вьется стремный жгут несовместимых вещей. И я наполнен его созерцанием, оставив право говорить автономному рту. В этом жгуте воспоминания, запахи Виноградного дня, детские картинки из походов, чек лист взятого оборудования, завод, Алина, интересные наблюдения за внешностью пацанов, представления о грядущем, лесные сказки, хохотуны, самолюбование. А он все вьется и вьется. Падают друг за другом часы, слезает по стене спина. В ногах правды нет. А вообще-то она есть. И это важно. Мы едем-едем-едем в далекие края. Моему коллоиду нужен коагулянт. А куда это подевался Кислый? Пошел за Алиной? А я пойду в кровать. Спать. Так сладко, чтобы ничего не осталось это этого мерзкого запаха.

Блин, а Кислый таки пошел в бой. Офигеть. И вот ведь бросается. Как бульдог на волкодава. Волкодав может задавить волка, но не бульдога. Молодец, конечно, хоть и смешной. Вот бы тоже так, только без риска быть осмеянным. Какой я все-таки зависимый. Ну хоть не неуловимый Джо. Отчего неуловим тот самый Джо? А потому что на хер никому не нужен. Надо было хоть поболтать с девчонкой. И с той тоже, мда… А еще я ведь точно знал, что понравился той самой, еще с лагеря. Отчего ее ладони были так горячи? Почему она так славно поводила чуть-чуть головой в выемке моего благодарного плеча. Под эту нескончаемую песню, в темном зале с дощатым полом, где сосредоточилось все восприятие жизни нескольких десятков человек, под затихающие раскаты «Я свободен…».

Последнее, что я вспоминаю за этот день – крик ворвавшегося в вагон Кислого:

– Далаааа!

– Что дала? – мутно спрашивает Сазан.

– Телефон.

Пока.

Случай в Ламбино

1

Чертов будильник! Он вгрызается в ухо, хотя мысленно я уже встал. Так встал, что влетел головой в третью полку, и упал обратно. Повернулся всем туловищем. За окном бледный свет, робкие цвета. Время пол пятого утра. Приветствую тебя, первый походный день!

Ларик уже не спит, сосредоточенно смотрит в окно. Сазан сучит ногами под простыней, Кислый сросся с подушкой. Его теребление не дает никаких результатов. Пока умный Сазан, выбравшийся наконец из простыни и запустивший пятерню в кудри, не бросил, как будто походя – «интересно, как там у Кислого были успехи». Кислый сразу привстал, заговорил, как включившийся магнитофон, хоть голос его и не совсем слушался.

– Потом расскажешь, айда таскать гробы, солнце уже высоко! – то, что мы почти приехали, сразу же придает мне сил.

Со скрипом поскидывали рюкзаки, оттащили в тамбур, цепляясь за части тел пассажиров, путаясь в чьих-то тапках, рискуя сорвать крантик с титана. Кто-то начал просыпаться и ворчать нечленораздельные послания, адресованные несправедливости вселенной в виде нашего существования. Проводница смотрела тоже как-то недружелюбно, но вроде и с облегчением, что мы отправляемся, избежав скандалов и дрязг. Взгляд ее подобрел, когда Ларик пронес пакет, в который аккуратно сложил мусор.

Следы цивилизации начинают неуверенно нарастать. Из плотной утренней дымки неуверенно выскакивают отдельные дома, бараки, хромые лавочки, полянки, дорожки, протоптанные в опадающей траве. Ламбино приближается. Но не успел поселок раскрыться жидким веером улочек и землистых проездов, как поезд стал притормаживать. До платформы наш вагон не докатился. Встали, замерли на секунду. Потом я выпрыгиваю из вагона, за мной сигает Ларик. Кислый начинает выкидывать рюкзаки, я хватаю, Ларик оттаскивает. А Сазан пытается всем помочь, на самом деле всем мешая. И в итоге спрыгивает последний с растянутым пакетом с остатками снеди.

Мы приехали в неурочный день, а поэтому с нами спустились всего пара местных и компания рыбачков, легко узнаваемая по камуфляжу, осанке и мешкообразным рюкзакам. Поезд уехал, и все они быстро рассосались кто куда. Мы остались одни.

– Мама, я в Ламбино! Здесь холод, жуть и пустота! Мама, я счастлив! – бросает в звенящую пустоту Ларик.

– А тут всегда так холодно? – то ли сонно, то ли похмельно спрашивает Кислый.

– Скажи спасибо, что доброе утро не встретило дождем! – поучаю я.

– Спасибо! – кисло говорит Кислый, который уже слишком притерся к вагону, и не спешил окончательно с ним прощаться.

– Че куда? – Сазан лениво ковыряет носком скарб.

– Ну пойдем пока на перрон… – неуверенно предлагаю я.

Пошли. Постепенно в кудлатом тумане, выдвигаясь на фоне скучных очертаний станции, стал концентрироваться силуэт. Вскоре от силуэта клювиком отделилась фуражка с лакированным козырьком. И мы поняли, что это не просто человек, а человек государев. Идет как будто и просто так, но наверняка с намерением, к нам. Нет времени у людей государевых ходить просто так. Когда мы побросали вещи у ближайшей лавочки, уже вполне рельефный человек в форме подошел.

– Доброе утро! Капитан Савраскин. С поезда? – интересуется он.

Нет, блин, не с поезда – первое, что мне приходит в голову. Но грубить на вежливое обращение не хорошо.

– Да, только приехали. – так намного лучше.

– Вы к кому-то? Вас кто-то ждет? – продолжает человек в форме.

– Мама с папой дома ждут. – отвечает Ларик на вопрос.

– Мы в поход. – говорит Кислый о том, что действительно хочет узнать человек в форме.

– А куда? На Калгу? – вопросы продолжаются, и это начинает раздражать. Да какое тебе, братан, дело. Иди реально лучше жуликов ловить. Вон жуликов-то сколько развелось, страшно подумать.

– Нет, на Валкийоки, гражданин начальник. – отвечаю я.

Человек в форме выуживает откуда-то формуляр и внимательно нас осматривает по одному.

– Вы знаете, что это опасная река? Места глухие, у границы. – он нагоняет жути больше формуляром, чем словами.

– Я уже бывал в тех краях с родителями пацаном. Все там нормально, мы не в первый раз. – продолжаю я бойко.

– Давайте я запишу маршрут и ваши данные. На всякий случай. Надеюсь, все будет нормально, но бывают разные ситуации. – ободряет человек в форме.

Достаем паспорта, хотя Ларик явно хочет поинтересоваться основаниями, родом службы и номером бляхи человека в форме. Но понимает, что сейчас не время. Человек в форме профессионально заполняет формуляр. Я диктую даты и основные точки маршрута. Сазан демонстративно вертит в пальцах сигарету. Когда человек в форме заканчивает писать, формуляр пропадает в глубинах его дохи, и он еще раз рассматривает нас. Щелкает ручкой, она не закрывается, тихо говорит: «Вот блин», встряхивает и запихивает ее в карман просто так, пачкая пальцы. И почему-то становится одновременно и мельче, и человечнее. Становится капитаном Савраскиным.

– Осторожнее там. Вода высокая. Сезон заканчивается. Туристы уезжают. У границы наряды ходят. В лесу зверье развелось. Уже не раз натыкались на медведей. – предостерегает Савраскин.

– Прям медведи? Так и ходят туда-сюда? – в свою очередь внимательно интересуется Ларик.

– С медведем встретиться не смешно. Сообщите в милицию по окончанию маршрута, что благополучно уезжаете. До свидания. – резко заканчивает разговор капитан Савраскин.

– Медведи, на велосипеде… – протягивает Сазан.

Капитан Савраскин уходит в туман. И кажется очень одиноким, особенно если смотреть, как туман съедает его по частям. И отчего-то немного скребут кошки, что мы с ним как-то не по-людски. Интересно, скребут ли кошки на душе капитана Савраскина из Ламбино. Но не настолько, чтобы об этом узнавать.

2

Пока Сазан курил, мы бесцельно бродили вокруг, вглядываясь в распадающийся туман. Потом перетащились к автобусной остановке. Не внушающее доверия истлевшее расписание говорит, что автобус будет в 12 часов с копейками. На улицах пустота. Старый магазин неподалеку похож на деревянный домик с кукушкой, с дверью, закрытой насовсем засовом на амбарном замке. Стены теряют краску, она торчит обрывками по слоям, на календаре лущения – темно-зеленый цвет, бывший новым, верно, во времена Брежнева. Парочка современных ларьков с вывесками из 90-х., которые выглядят старше брежневской краски. Остановка с надписью о том, что «Ламбино решает, а Калевала сосет». Дорога с прибитой пылью, кутылая собака, бегущая чудесным образом вбок от направления головы и мельтешащих ног. Надо подождать открытия магазина и закупиться. Долго, часа три. Я вызываюсь прогуляться. Ларик присоединяется за компанию.

Мы побрели, почти не разговаривая, думая о своем. Только время от времени читали надписи, давали имена явлениям и объектам вокруг. Это было совершенно необязательно, две пары глаз выхватывали одно и тоже. Но и неуместным это назвать нельзя.

Ламбино – таинственное место. Место, по которому нужно пробираться наощупь, чтобы не спугнуть. Чтобы картина не развалилась на бездушный мусор в глазах приезжего гастролера. В тайну жизни Ламбино проникнуть не так-то и просто, но хочется хотя бы прикоснуться к ней.

Ламбино постепенно выползает из лесов деревянными ступеньками домов, гаражей и бань. Вырастает от болотистых берегов, несущих сырость и стынь. Прорывается немногочисленными блочными домами в несколько этажей. По черным бревнам срубов, по фанерным перегородкам-засыпушкам бараков, по панельным стенам можно читать историю Ламбино. Поселка, доросшего до статуса «городского типа», но так и не принятого в города. «Город будет!» – обещают гордые строители нового мира с поблекшей мозаики на весь фасад пятиэтажного дома. И как можно было усомниться в этом, когда появились первые многоэтажки. Усомниться в этих честных лицах, суровых только от непреклонности долга и дела. Но как не принять, что от мифа молодого и грохочущего мира под конец остались только постылые штампы. И чем сильнее они наседали, тем меньше что-то значили. Город не получился. Города здесь не будет никогда.

Он провалился в пространство заросших дворов, полностью освоить которое теперь нет ни сил, ни желания. Застрял во времянках, переживших свой век в несколько раз. Опустил руки пред неизбежностью закрытых школ и поликлиники. Отступил от аллеи победы, где на брызжущей сквозь щелястую плитку траве лежит дежурный венок, купленный из субсидированного откуда-то сверху бюджета. Бросил все, потому что не нашел смысла биться. Поселок так поселок.

Он живет. Из окон торчат спутниковые тарелки – присоска к большому миру в версии телевизора. Кое-где взгляд натыкается на неожиданное буйство красок – построенные по федеральной программе детские площадки. Наверное, они радуют детей и взрослых, но со стороны смотрятся отчаянным стоном. Символом несовместимости реальности и представлений о ней. Врытые в пересыпанную битым стеклом бедную земельку, окруженные сарайками и подъездами с выпадающими дверями, они как будто кричат, что где-то за горизонтом есть совсем другая жизнь. С высоты горки совсем маленький человек, не выше поленницы в соседнем дворе, может оглядеть мир вокруг, пронестись взглядом по тому, что не кажется особенно хорошим или плохим, просто существующим. И покатиться вниз, с восторгом, который со временем затихнет до тихого удовольствия.

Табличка: «Построено по Указу Президента…» стирается из пейзажа также как покрытый серебрянкой Ленин. На потерявшегося вождя, правда, реже плюют: все-таки памятник. У старого клуба написанные от руки афиши, предлагающие поучаствовать в дискотеке 90-х. Рядом объявления о приеме морошки, черники и рогов. Перед зданием администрации с пыльными окнами, рядом с доской почета с выгоревшими портретами – небольшая площадь. На ней гордо поблескивает сайдингом магазин «Магнит» – крупнейший инвестиционный проект поселка эпохи жирных нефтяных лет.

Постепенно поселок просыпается. Проезжают редкие машины. Бодро идут к гаражам мужики в камуфляже. Еще полчаса назад казалось, что все, что хочет Ламбино – это вновь раствориться в краю лесов и болот. Пропасть из глаз, спрятаться в безвременье. Пусть дряблые бревна питают мох, пусть травы прорастут молодым лесом. Пусть постаменты прислонятся к валунам, а во дворах раскинется ковром багульник. И, может, вместе с редкими людьми здесь будут бродить те самые мифические медведи, обходя стороной старые ранки земли, залитые гудроном.

Нет. Это только видится. По рассказом похмельного шатуна, который шепчет на ухо, пока мы с Лариком бродим по поселку. Расходится новый день, лежачие встают, тихие обретают голос. По железке проносится состав. Идут, посмеиваясь, люди с коробами. Прорезаются первые голоса детей. Вот они – загорелые, с царапинами, сливающимися с кожей. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Странно думать, что все будет, как замыслено. Скучно жить в срежесированном мире. Интересно попробовать понять его многообразие. Просто еще одна попытка. Мы идем обратно. Сазан и Кислый увидят совсем другое Ламбино.

Пока их нет, мы читаем лоцию, прикидываем, сколько успеем сегодня пройти. Выходит, будут первые пороги, но несложные. И сначала есть озеро, на котором можно потренироваться в гребле. Задача будет простой – узнать, как мы справляемся с лодками и водой. Желательно сразу правильно раскидать вещи по гермомешкам, пересыпать крупы, перелить водовку в пластик.

Ко времени открытия магазинов Сазан с Кислым возвращаются на остановку, ставшую уже знакомой в мелочах. Кислый говорит, что местные сообщили, что рыбы в этом году не очень много. А он вспомнил, что забыл блесны, но смог купить три штучки у рыбака. Сазан рассказал, что пока они сидели на самодельной лавочке во дворе, какой-то широкой души человек пригласил их в гости – «Заходите, посидим». Но они только покурили через окно: он заглядывал на заезжих гостей, они – ему в кухню. Этот мужик усомнился в наличии автобуса, но спорить не стал. Решили, что я останусь сторожить вещи, а пацаны пойдут в «Магнит» на закупь. Список готов еще с поезда.

Пока сижу, поплевывая, подходит пожилая женщина в ярких резиновых сапогах, спортивных штанах с лампасами и синей шерстяной олимпийке.

– Здравствуйте! – бодро говорю я.

– Здравствуйте! А чевой-то ты один? Где твои друзья? – спрашивает женщина.

– Друзья пошли закупать провизию, а я вот сижу, сторожу. Мы в поход едем, на Валкийоки.

– Вот как, места дале-е-е-екие. А вы сами откуда приехали?

– Из Подмосковья, из Москвы. А подскажите – автобус до Панаярви ходит, влезем мы туда со своими баулами?

– Эх, столица! Да какой автобус! Нет давно уже у нас автобуса. Старый сломался, потом починили, но водитель пропал. А потом автобус опять сломался, да так и бросили. Новый все обещают, обещают. Да видать до зимы не будет нам автобуса. А зимой-то он и раньше не особо…

– А как же люди ездят? – мне это правда интересно, но сам я начинаю лихорадочно думать, как нам теперь попасть на реку.

– Люди-то что, кто их спрашивал. Живут с божьей помощью. Кто на машине своей, кто прибьется к кому. А так – на своих двоих. Такси есть, но дорогое, не поездишь. Из Панаярви сюда люди приезжают – вскладчину собираются, иногда если туристов завезли, подешевле получается. Водителю-то порожним тоже какой интерес ездить. А тут копеечка выходит, все прибыль. Вахтовка есть еще ягодная, но там своих полно, не пускают. – женщина дала исчерпывающий список возможностей. – А как же вы так, даже не заготовили машину?

– Не заготовили, думали, автобус есть. Теперь искать будем, как доехать.

– Ну дай то бог. Ой, пойду я в магазин, а потом племяш до ягод добросит. Он бы и вас, может, взял, но у нас весь обоз. До свидания!

– Спасибо вам! Доброго дня.

Ну вот вам и да. Без автобуса сегодняшний план начал ощутимо шататься. Если искать водителя – точно денег запросит прорву. Может, и найдем, да не хочется. На хвост кому сесть – как, с такой уймой барахла? Последнюю мысль подтверждают пацаны. Они, отдуваясь, подходят к остановке, увешанные пакетами. Кислый встречает словами:

– Ну реально как можно все это сожрать? С такими запасами зимовать можно.

– Вообще без проблем, гарантирую, но у нас сейчас другая проблема. – меня так и подмывает поделиться разведданными.

– Автобуса нет? – бегло закидывает Сазан. – Да нам уже сказали в магазине. Там еще фертик какой-то крутился, сначала на стакан спросил. А потом сказал, что водителей знает. Хотя публика в магазине склоняется к тому, что везти нас никому неохота.

– А че по цене? – с надеждой задаю вопрос.

– Пять тон, если сильно повезет – четыре. – отчеканивает Ларик, звякая тяжелым пакетом.

– Ооооо, это капец. Вот блин, почему так? – спрашиваю я у радушных небес, уже наполненных солнечным сиянием.

– Может, двинем на Калгу все-таки? Там заброска ближе, дешевле будет, я там был – нормальная река. – предлагает Сазан.

– Да ну ее, эту Калгу. Нужно подумать. – я не теряю надежды.

– Давайте оттащимся только куда-нибудь, а то мы тут в центре внимания, как на митинге. – предлагает Кислый.

И правда, на главной улице становится все больше людей, они бросают заинтересованные взгляды в нашу сторону. Сейчас мы уже не можем отнести весь скарб в одну ходку. Челноками перетаскиваем вещи в укромный уголок у заброшенного дома. Там даже на поленницу можно присесть. Болтаем о всякой фигне, вокруг да около, пытаясь перебрать в голове немногочисленные варианты. День уже совсем разошелся. И выбросил нас за обочину, как оказалось.

– Короче, по заброске. Автобуса нет, стопить у нас в таком виде не получится, брать тачку – дорого. Говорят, есть некая вахтовка, но прицепиться к ней – проблема. – констатирую я.

– Вахтовка? Что за вахтовка? – приободрился Сазан.

– Везет ягодников подальше в тайгу, они там стационарно собирают чернику с морошкой, а машина забирает ягоды – и в обратный рейс. – рассказываю из прошлого опыта.

– Слуш, Сазан, так тот мужик в окне, он что-то про ягоды говорил, так ведь? – заработала мысль Кислого.

– Было дело, пойдемте к нему поразузнаем?

– Конечно! Тем более альтернативы у нас особенно нет. – ободряет Ларик.

Жить стало легче, жить стало веселее. Перетаскиваем наш табор в просторный заросший двор. Окном ошибиться невозможно – оно распахнуто и из него рвется песня Chery Chery Lady. А нам как раз ух как нравится такая песня. До того, что мы начинаем подпевать во весь голос. В окне появляется крупная голова, бычковато выдвигается, кнопочкой макушки вперед. Такое ощущение, что хозяин хотел вынырнуть рыбкой, но вовремя остановился, вцепившись в подоконник. Голова поднимается и под стандартным чуть отросшим бобриком появляется лицо, в котором больше всего внимания на себя обращают брови, разбитые косой морщиной и застывшие под углом друг к другу. Суровая голова с мощными челюстями странно контрастирует с наивными оттопыренными ушами и коротким столбиком упирается в тумбообразное тело, спрятанное в матроску.

– Вот он. – понижая голос, говорит Кислый.

– О, пацаны, а вы подмогу позвали! И затарились, я смотрю. – в голосе хозяина окна смешалась насмешка, удивление и радушие.

– Да, вот Диман, или Лось, вот – Ларик. – представляет нас Сазан.

– Чет ты не очень-то Лось! – рокочет мужик и резко, значительно, как будто набрасывая пиджак перед выходом, добавляет на выдохе. – Леонид!

– Очень приятно. – выждав подобающую паузу, говорим одновременно мы с Лариком.

Леонид, не торопясь, рассматривает нас, приподнимается в окне. Музыка меняется на Йо ма харт, йо ма саул.

– А что же вы на реку не уехали? Понравилось в Ламбино? – удивляется Леонид.

– Да не то, чтобы, но вот тут такое дело… – начинает Сазан нашу историю.

– Ща, давайте выйду, а то я как в пивном ларьке за прилавком. Или вы ко мне? – перебивает Леонид.

– Не, давайте лучше вы к нам. – Ларик очерчивает круг разбросанных вещей.

Леонид спускается, жмем руки, Сазан продолжает. Надо отдать должное Сазану, рассказывает он в самом подходящем жанре. Получается и информативно, и потешно, и даже чуть-чуть берет за душу. Леонид слушает одобрительно, серьезно. Только один раз мы подумали, что дело висит на волоске, когда он вдруг произнес веско и даже зло «Сука!». Но это относилось к магнитоле, заигравшей незапланированного для доброго утра Наутилуса. Когда Сазан закончил, «Ну вот мы и тут», а мы сыграли немую мимическую пьесу, чтобы действительно засвидетельствовать, что мы именно тут и двигаться нам особенно некуда, Леонид выпустил дым и сообщил:

– Дело понятное, ни говна, ни ложки, как говорится. Но вот гонор мне ваш нравится. Правильный гонор. Валкийоки хорошая река. И ездят на нее. Но припрутся иногда все в куртках блестящих, с компасами подвешенными, морды у них такие значительные… А я вот спрашиваю вас – на хуя в поезде ехать, а к джинсам компас подвешивать? Вот и я о том же. И ходят такие – типа, прикинь, в какую я жопу заехал, а сейчас вот пойду покорять реки. Индиана Джонс херов. Это неправильный гонор. Да. Про машину. И правда, с этим сложности. Кто хитрый и трезвый – фиг вас повезет по нормальной цене. На то он и хитрый. А кто пьяный и простой – тот не повезет, потому что, во-первых – пьяный, а во-вторых – ленивый. – рассуждает Леонид.

– А вахтовка? – не сдерживаюсь я.

Леонид делает бровями жест обождать и продолжает:

– Есть у меня знакомый человек. Но вахтовки эти едут непойми когда. И там то полна горница людей, то полный фургон ягод. Вряд ли что получится. Но не бздим, сейчас наберу.

Большая рука достает из широких штанин маленький телефон. Леонид приосанился, сделал значительное лицо, как будто его неведомый собеседник сможет его увидеть. Разговор начался с небольшого обсуждения житья-бытья и легких подколок. Потом резко перешел на интересующую нас тему. Тот, на другом конце провода, похоже, не сильно обрадовался перспективе тащить нас на Валкийоки. На третьем круге Леонид сказал: «Вот ты не понимаешь, тебе невдомек, говоришь. А я говорю, надо пацанов брать, Виталь.». Через несколько секунд Леонид подмигнул и сделал жест, что все дело в шляпе. Отключился, бросил телефон обратно в карман.