Полная версия:
Когда кончилось лето
Когда кончилось лето
Лосик Дмитрий
© Лосик Дмитрий, 2025
ISBN 978-5-0065-8732-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
На колесах
1
Стояло лето. Уже не ярко-зеленое, как в июне, и не раскаленное июльским солнцем, а расслабленное и пыльное лето августа. В огромном душном городе люди перестали воспринимать его как праздник. Зима казалось далекой, забылась радость освобождения от курток и шуб, но каждый день зной и гарь добавляли чуточку непрошенного раздражения. Лето себя изживало. Картинка за окном должна поменяться. К этому были готовы.
Но только не я. Я торопился поймать его за хвост. Столько всего уже было, где-то далеко за спиной остались экзамены, с которых все началось. Только представить, как много мыслей они могли занимать и как быстро от них ничего не осталось. Пшик, надувательство. А потом практика. О, та самая невероятная практика, что-то про комплексное географическое исследование местности. На самом деле дикий замес, в котором пролетели два месяца в стиле «Дима познает мир». И Леша, и Саша, и Маша и еще под две сотни человек.
Как мы туда попали? Нас сгребла в кузовок загадочная любовь к миру вокруг, не оставили в покое детские книжки о приключениях, возбуждала возможность оттолкнуть свою лодочку от милого дома. А кто-то просто пришел за компанию, или не разобрался в ситуации, или просто не попал в более предпочтительные места. Где поется про серьезные науки или серьезные успехи на ниве пожинания плодов изобильной жизни. География ничего такого не обещала. Если получше вникнуть в ситуацию – это плюс. Так в нее проникает меньше нежелательных элементов.
Вот и славно. И года не прошло в универе, а мы и так получили по первое число. Теодолиты, градусники, лопаты, гербарии, водка, портвейн, гитара, бессонные ночи. Выговоры, полевые дневники, драки, ночные свидания и нескончаемые разговоры по душам. В нас колосилась дикая энергия, и чтобы от нее не разорвало, приходилось постоянно выпускать пар. С паром прогорели и черные уголья, на которых катилась вся эта колесница. Паровоз-спиртоход, не прибитый пока к земле тяжестью бессердечной гравитации. Устал в конце концов.
Когда я вернулся домой, одновременно загорелый и бледный, уставший и отчужденный, родители, всего скорее, заподозрили что-то неладное. Особенно, когда чуть не неделю я подставлял бока топчанчику, потягивал разноцветные лимонады, зыркая лениво за окошко, и бродя вокруг да около. Отдых от того, что не могла вместить моя потрепанная взлетами и падениями душа и мое сжавшееся от экспериментов тело.
Вот и все, можно снимать с себя кожух. Я снова в игре. И что-то явно витает в воздухе. Пробую и понимаю, что это предвкушение большого приключения. Где же эти бродяги, с которыми нам выписывать кренделя и ходить колесом? Я ведь чертовски по ним соскучился. Я вновь хочу юродствовать и веселиться! Я безобразно залежался за эту неделю. Рюкзак почти не давил плечи, и я чуть не бегом выбрался из-под земли на Комсомольской, замерев на минутку перед зданием с колоннами – Ленинградским вокзалом.
Но никакого Ленинграда и Санкт-Петербург туда же. Не сегодня. Уважаемые пассажиры, можете не коситься, пододвигая свои чемоданчики, мы не к вам. Мы покатим к другому творению Петра – в Петрозаводск. И дальше, в великолепные места, рассматривать коллекции потрясающих шедевров, по сравнению с которыми Эрмитаж сникает, зажатый в красивом домике с вихлюшками и позолотой. Карелия, до скорой встречи! Но где же все?
За столбом с головой Ленина показалась знакомая тельняшка. Дальше какой-то допотопный рюкзак, за ним скромно скукожились пластиковые пакеты с гостинцами. А вот и он – ленинградский почтальон – высокая нескладная фигура как будто сшитая из кусков, вроде и подходящих друг к другу, но как будто из разных наборов. Легкая небритость, переросшие волосы с намеком то ли на пофигизм хозяина, то ли на моду и стиль. Сосредоточенность, сменяемая быстрой улыбкой. Мягкие черты добродушного лица. Человек, чьи ноги почему-то всегда несколько беспокойны и чьи руки смотрятся неприкаянно, когда в них ничего нет. Увалень и порох. Ларик.
– Хэй, здаров, Ларик! Каков!
– Здоровеньки, бычок. Жив еще?
– Живее не бывает! Как тут обстановочка?
– Ничего такого, какое-то старье с детьми у лестницы с кучей рюкзаков. Рыбачки есть, ну и цивилы, конечно. Наших что-то нет.
– Все как обычно, кто ближе всех живет – тот дольше всех добирается. Я с Сазаном списался, он катится уже. А вот что там с Кислым…
– Кислый вчера мне звонил, он по ходу вообще с пути сбился. Не догоняет, куда мы двигаем, спрашивал, зачем сменку к берцам брать.
– О да, Кислый, такой Кислый. А как у тебя с водовкой дела?
– Взял один ствол, ну и еще клюковки терпкой, сладкой, винюшки немного. У тебя чего? Или ты уже?
– Какой там, портыша немного захватил, как договаривались.
Я сразу вспоминаю пятачок у конечной в моем городе. На нем снуло прибился небольшой магазинчик из тех, у которых над входом в любой день года висит потрепанное «С праздником!». Там еще раньше лавочки по кругу стояли. На них постоянно собирались компании с выпивкой. Это такие компании, по которым можно было бы изучать эволюцию человека. Только стадии перемешивались. Ближе к ночи там развлекались пацаны с девчонками и разноцветными банками пахучих коктейлей. На исходе трудового дня заседали взрослые мужики с пивом да водочкой. А утро встречали в основном бомжи неопределенного возраста, всегда казавшиеся старыми.
Бдительные граждане и органы правопорядка никак не могли пресечь вдохновения тех, кто пришел за праздником. Убрать их не получилось, зато получилось спилить и увезти к чертям собачьим лавочки. Пятачок опустел. Соседи выдохнули. Компании расползлись.
Так вот, я пришел, молодой и чинный, в этот скучающий магазинчик. С рюкзаком и горящим взглядом. И уж не знаю, что там думала про меня продавщица, но я точно не оправдал ее ожиданий. Разочарование расползлось тенью на лице и рутинностью в движениях рук. Которые выхватили два Ягуара из холодильника и две бутылки «трех топоров» из дальнего угла. Их там и не видно-то, но те, кому нужен портвейн, и так знают, что он там есть.
Желтая Газель с вываливающейся дверью. Я проталкиваюсь на заднюю площадку, а машина раскачивается вместе со мной. «Чпок» – маршрутку заполнил сладкий едкий химический и спиртовой запах. Он летит впереди напитка, как будто с благой вестью. И искорки появляются в мозгу, а скоро сведет чуть-чуть скулы от этого непередаваемого вкуса. Поехали! Я отметаю косой взгляд, который скорее относился к рюкзаку, чем к Ягеру, врубаю панк-рок и двигаю. Моя норма до центра Москвы – две банки.
И я ее не превысил, а поэтому, очевидно, трезв. Разве что чуть-чуть на взводе. Да и то, скорее от похода, от близости поезда и мигающего табло над головой. От присутствия Ларика, который уже точно никуда не денется, и мы покатим за тридевять земель. Я столько раз делал этот путь, но он всегда, как впервые, откликается замиранием сердца, предвкушением и качелями. На них ты то хочешь быстрее добраться до самого интересного, то думаешь получше просмаковать каждую минуту.
Я поглядел на Ларика, попинывающего самошитый отцовский рюкзак невообразимой величины. Кто бы мог подумать, что этот тихий парень, расхаживавший в до смешного короткой косухе между благородных универских стен полированного мрамора, окажется таким кладом безумия. Он из тех, кого в начале движа хочется ткнуть, чтобы раскачать, а потом айда беги лови за плечи, потому что он выходит на такой уровень выходок, что ты со своим апломбом непревзойденного задора остаешься далеко позади. И то ли зависть, то ли опасения разбиться о стену общественного мнения заставляют причитать по-старушечьи «А вот это уже перебор, братан!».
– Шалом, православные!
Сазан – низенький, бледный, чернявый-кучерявый, с птичьей грудной клеткой, горящими беспокойными глазами, с серьгой в ухе, пробитом нежными руками какой-то девочки на панцирной кровати. С необузданной развязной харизмой и небрежно-суровым стилем гуляки хоть леса, хоть города. Тот самый, кого в наших комиксах почему-то рисовали с рыбьей головой, выдвигающейся из пиджачного костюма. Кто умеет играть только пару песен без единого аккорда, но именно их-то все и ждут. Сложно представить, как он может выдавить из себя приветствие, потому что на него нагружена упаковка с байдаркой, «карандаш» с железом и еще какая-то переметная сума.
– Здаров, Сазан! – мотнул головой Ларик.
– Хай! Ничего не забыл по лодке? – мне беспокойно.
– Да все норм, там железо перебрали еще в прошлый раз аккуратно, а шкура вообще новая.
– Сам ты шкура! – не упустил своего Ларик.
– А ты – человек-повидло. Дай лучше начислить чего, я тут употел и закис таскать за вас все это.
– А акабы? – уже после года в Москве я понял, что есть такие люди как менты, которые любят прикапываться по разным поводам, у нас-то в городе их и нет в помине.
– А акабы пусть сторожат, а не бросаются, вертел я этих акабов, знаешь ли. Они меня в турникете зажали, хотели что-то там выяснить. Я упаковку решил на одного уронить. Ну, вроде как, подхватывай, друган, изучай. Но они передумали – говорят так, по-своему, недовольно: «Проходите». Вроде и проходить предлагают, а такое ощущение, что сотку все равно как-то умыкнули, а ты еще и должен остался.
– Манера у них такая. Давайте от Ленина только отойдем, чтоб не как в цирке, к лесенке поближе.
– Тогда просто цирк переместится туда.
– А этот, кстати, клоун прибудет вообще? – интересуюсь про четвертого члена нашего вояжа.
– Да должен, иначе на хер нам две лодки? – Ларик бросает взгляд на свой рюкзак.
– Я могу и один поехать, если что. У него вроде и из общака-то ничего нет. – мне однушка на самом деле даже привычнее.
– Чай у него. Помнишь, он тер, что запасов дома полно, девать некуда этот чай байховый. С собой типа возьмет.
– Вот это потеря! Все равно в магаз идти. Ладно, у нас еще полно времени.
Сквозь внезапно набрякшую толпу – объявили очередной питерский экспресс – мы проникли в уголок, чтоб никто не уволок. Ларик достал полторашку клинаря. А я почувствовал себя одиноким, потому что пиво не пил. Особенно этот клинарь. В школе еще им отравился. Думал – пиво «Самурай» – классная тема! Реклама по телеку тоже всячески поддерживала это мнение. Ну я и выпил его на стройке несколько бутылочек, после чего весь распался на куски. Да так, что у входа в булочную по дороге домой пришлось присесть на асфальт, машинально пожевывая мятную жвачку. И дышать рыбкой, коротко, но емко, чтоб не спугнуть баланс, путающийся между двух безнадежных мыслей «Стругану» и «Спалят». Вот и кранты нашим только оформляющимся отношениям с пивом. А Ягера у меня больше нет.
Пацаны пьют, удивительно совмещая то, что это напоказ и то, что это украдкой. Хочется уже в поезд. На всякий случай. Ну и разложиться там по-человечески. Почувствовать бесповоротное «поехали». Где же тот Кислый?
Самый конфуз, что с лодками и правда не очень понятно. У Ларика запакована Щука – нормальный такой вариант для простой порожистой реки. Я на такой на ура бы и в школе прошел нашу Валкийоки. Узкая длинная надувашка без каркаса и жесткости, что-то среднее между хлябким матрасом и резвой торпедкой. Переворачивается, но убить ее на этой реке практически невозможно.
А вот сазановский Таймень дело другое. Благородная каркасная байдарка без баллонов, советский хит, хоть и с новой шкурой. Я катался на такой, как в люльке, в молочном детстве, на степенных равнинных реках вымирающей тверщины и новгородщины. Лодка быстрая, ловкая, ладная, да только ко дну быстро идет. К такой лодке должно прилагаться умение: если в пороге что-то пойдет не так, – она может просто сломаться пополам и утонуть. Сазан уверенно напевал про то, как он на ней сплавлялся по Карелии, только есть у меня некоторые сомнения. Я на Таймене ходить по быстрой воде не умею. Ну вот и посмотрим.
Кислый появился, когда мы стали чаще посматривать на табло, а полторашка отправилась в урну. Рыжий человек с круглой головой и осоловелыми глазами с прозрачными ресницами, в берцах, камуфляжных штанах и какой-то не летней совсем робе. С узкими плечами, которые хотели казаться широкими. С шлейфом странных историй и ксивой помощника депутата. С деланной серьезностью и суровостью, которые давали сбой, когда Кислый краснел как нежная дама или смеялся с неповторимой интонацией. В ней было что-то от ночных звуков саванны. У Кислого был совсем небольшой рюкзак. Он растерянно крутил головой по сторонам центре в зала. Почти не знакомый мне Кислый. Мы с полминуты наблюдали за ним, прежде чем Ларик крикнул:
– Кисл, мы тут!
Опомниться Кислому не дали, пока он шел к нам – все навьючились и выдвинулись к путям. Поезд «Москва-Мурманск» уже стоял на перроне.
2
Вот он – зеленые вагоны, желтая полоса по боку – вечный странник с приветом из далеких мест. И наш вагон, как ни крути нумерацию – с хвоста или с головы – он всегда будет не с той стороны. Приземистая полная проводница проходит по нам оценивающим взглядом. Судя по всему, мы получаем где-то четыре из десяти. А чуть сзади проводницы вертится паренек практикант наших лет. Вертится-вертится, да и оттеснен случайно в угол к титану могучим рюкзаком. Нужно прогреться, а то едем на мороз. Прошагали, победно протащили баулы, собрали все углы, сгрудились кисельной пенкой у своего отсека. И как раки отшельники, растревоженные, но ограниченные панцирем, начали бестолково крутиться, запуская в вагон душок давно отгоревших костров и шелест рвущихся на глазах пакетов. Ларик встал в проходе, загипнотизированный необжитым еще плацкартным четвериком. Нам еще только предстоит внести лепту в его становление свидетелем эпох.
– Ну хорош, жара же! Снимай уже свой тубус!
– А хрен ли снимай, вы наперли, как опоздавшие, куда я вам его дену?
– Корове под муда!
Сазан с хрустом сбрасывает на пол карандаш с железом. Я подкидываю рюкзак Ларика на верхнюю полку. На мгновение позвоночник выгибается палкой, и я думаю, что вот так жизнь очень ловко ограничивает свободу действий. Но это только мгновение. А потом все встает на свои места, рюкзаки рассовываются куда ни попадя по вагонным окрестностям. В завершение этой деловой суеты наступает момент, когда сердобольные семьи вздыхают удовлетворенно, осматривая свои владения, и начинают раскладывать курочку, яички, соль, гурки и помидорки. Он как раз означает, что время дороги настало.
Только Кислый стоит нерешительно, все еще взнузданный.
– Пацаны, а че вы столько барахла набрали?
– Кисл, ну, во-первых, ты из общака только чай байховый взял… – начал Сазан.
– Ни хера подобного, еще спички охотничьи, удочку. – Кислого не объегоришь.
– Херудочку! – сразу реагирую я.
– Не, а серьезно? – не унимается Кислый.
– Серьезно, мы на полярный круг едем на две недели, в воде и в лесу сидеть, тебе же Ларик вроде как должен был рассказать, что к чему. – поясняет Сазан.
– Да, я ему писал и список, и раскладку, и маршрут примерно. – вяло констатирует Ларик.
– Кисл, а ты посмотрел, куда мы катим? – мы за что-то все топим пацана.
По морде видно, что ни черта Кислый не посмотрел. И что, похоже, не сильно вник в детали, так сказать. Ну, например, чем отличается поход от выезда на выхи водки попить с палатками. А что – тоже природа, и костер. И также благолепие в голове рисуется. «На природу!» – и выдох томный, предвкусительный. Вот и попал Кислый в мясорубку судьбы нежданно негаданно. Как кур в ощип. А это вам не с практики отчислиться, и не в молодежке при партии на секретарш глядеть. Здесь понятие нужно.
– Да ладно, забей – разберемся. – я махнул рукой.
– А че вы так наскакиваете сразу. – буркнул Кислый обиженно.
– Да хорош, глотни вот – дверцы золоченые откроются. – Сазан, не Сазан, а змей-искуситель.
– Да чтоб по солнышку разливалась. – мечтает Ларик.
– Мягкая, терпкая. – присоединяюсь я.
– Да пиво же было, с пива…? – Кислый думает вмешаться в судьбу.
– Пиво на запивон тебе пойдет.– отрезает Ларик.
И вот Кислый, не сняв рюкзака, в проходе, припадает аккуратно, язык обмакивает и губы умасливает – «Пшеничной», а на ней визгливо поигрывает вагонная лампочка. И откуда-то разносится «Провожающие, освободите вагон». А у нас провожающих нема. Мы только обозначаем пшеничное братство. Вразнобой, роняя пену, хватаем кто пиво, кто лимонад из пакетов. И поезд, поскрипывая, отправляется.
– Что это мы так-то вот, сразу? – выдыхает Кислый.
– Эх, хороша! – не слушает его Ларик.
– Клюшница делала. – констатирую я.
– Нормалек пшеничка, тепловата только. – рассудительно замечает Сазан.
– А ты с каких это пор холодную начал пить? – интересуется Ларик.
– Да я бросил скорее, как зима прошла. – отмахивается Сазан.
– И вот не забыл ведь. – пихаю Сазана локотком.
– Нам нужно ревизию сделать и выработать подход. – предлагает Ларик.
– Ну да, а там и обсудить что к чему. – соглашаюсь я.
– Ага. – утвердил Кислый.
На этой сладкой ноте почему-то все замолчали. И только смотрели, как за окном медленно проплывают московские огни. Внешний жар спал, а внутренний только зашевелился. Заглядывал проводничок, раскидал простынки. Сазан пролез за скатанным валиком полосатого матраса. Кислый что-то успокаивающе говорил кому-то из внешнего мира о нашей благопристойности. Ларик зачем-то схватился за описание и лоцию к маршруту.
А я прилип к окну, не в состоянии определить, что я хочу больше – просто прожить этот момент или запомнить его таким, каким он был. Каким я буду выхватывать его с полочки добрых воспоминаний. Ведь хоть это и двадцатый поход для меня, но впервые я еду сам, своей компанией. Все же висело на волоске. Настолько, что, казалось, и не выйдет вовсе. И что там не говори, вот эти вот конкретные пацаны – просто красавцы. Потому что не спрятались под кровать, не отделались равнодушием, как это сделали те, кто намного громче голосил о том, как мы славно поедем.
На практике, когда я закинул удочку про поход, улов был небывалым. Ехать собиралось человек тридцать. Мы обсуждали, продумывали, представляли десятки сценок, как оно там будет. Целый караван лодок, девчонки, приключения, развлекуха нон стоп. Дураком быть ни к чему – я думал, что реально нас поедет человек десять. Но и пессимизм хотелось оставить другим временам – то, что в какой-то момент нас останется два с половиной, я представить не мог.
Знаешь ведь, как оно бывает. Хэй, Диман, слушай, я чет уже подустал за лето от всего этого – но на следующий год точно. Или – ну смотри, у меня ни снаряги, ни бабла… Или – прикинь я такую тут чику заприметил, надо ковать, пока горячо. Сори, тайга отменяется. Или – знаешь, я вот на дачку сгонял, там то же самое почти, но без такого гемора. Или – мне надо к родителям съездить, я что-то и забыл про это. Или – мне тут внезапно оказия выпала на море скатать в Геленджик, почти бесплатно, надо брать, пока дают.
И поначалу раздаешь советы, мнения высказываешь, что-то там пытаешься придумать, предложить, выкружить. А потом остается только презрительное – Ок, Ок, Ок. Не надо и не надо, вам не надо, значит и вас не надо. Таким макаром остался я и Сазан. Ларик излагал что-то невразумительное. А от Кислого у меня даже контактов не было. Потом еще Сазан заболел чесоткой перед самым выездом. Вот ведь тоже. Я думал ей только бомжи и старики болеют. Но вроде он уже оклемался. Мазь да помазок какие-то взял на всякий случай, но божился, что не заразный. А Ларик с недельку назад, между прочим, заявил, что готов брать билет. Кислому же просто на общей пьянке сказали, что мы едем. А он такой – «и я тоже хочу». Потом про Кислого в принципе забыли. А он как грибок из-под листика выпрыгнул – и прямо сюда, в вагон. Вот такая вот компания. Сгомонь на выезде. Распахивайте дверцы.
3
– Пацантрэ, не получится у нас тут нормально посидеть. Народ спать залег, детвора вокруг, погнали в тамбур! – предлагает Ларик.
И правда, молча звякать под столом стаканчиками и перешептываться, косясь на соседей, совсем не то, чем хотелось бы заниматься этой славной ночью. Играть с ними: я выслеживаю втихаря – а я не палюсь. Ну его. С ходу принимать сторону зла тоже ни к чему. Мы еще притремся друг к дружке в этом вагончике, как старички в пансионате, торопиться не надо. Лучше выказать понимание и перейти в тамбур. С кружками, банками и склянками, сухариками, хлебом и краковской колбасой.
Заходишь в тамбур, и как будто вагон начинает потряхивать ощутимее. Шумит вагон, бежит поезд, стучат колеса. Свистит ветер по щелям. Окна мутно постреливают светом пролетающих фонарей. Воздух более живой от просочившейся неприкрытой природы вокруг, но умаслен и загнан под жесткую корку табачными дымами и потом, опрыскан отрыжками. Думаю, здесь было бы невероятно круто прикурить, посматривая по сторонам и думая о своем, с видом «Браток, а знаешь, я столько повидал в этой гребаной жизни…». Но не курю. Зато прикуривает Сазан.
– Так-с, ну что мы имеем? Давайте жарить портыш. – мне это кажется лучшей стратегией.
– А чего не клюковку? – спрашивает Ларик, ценитель изысканных и сладких удовольствий.
– Если с нее начать, сушить начнет, а может и грудная жаба придавит. – делюсь обоснованными опасениями.
– А портыш резиной отдает! – вставляет Кислый.
– Ершить будем! – дыхнул дымом и разом решил хитрый Сазан.
Ну ершить так ершить. Это значит пацаны будут пить пиво с портвейном 50/50. Опять-таки, дрянное пиво. Мне тогда придется мешать портыш с газировкой. Иначе и правда дух резины с кислотой и чем-то ядовитым, идущим в противоход (порт внутрь – пары наверх), приведут к плачевному результату. Но если с газировкой, то тогда надо уходить в отрыв объемом. Иначе не честно совсем. И так хотел зайти алкоферзем на сцену, а мне дали стульчик за детским столом. Тем временем Ларик фирменно срывает зубом пластиковую пробку. Глухо булькает взахлеб бутылка. Мягко стелется пиво солодовое. Матово поблескивают кружки под лампочкой желтоватой.
– Желаю, чтобы все! – Ларик подписывает нам приговор.
– Тяпнем, клюкнем, бахнем! – поддерживает Сазан.
Льется, льется портишок, усыхает корешок. Что-то, и правда, как будто сначала усыхает, а потом, напротив, – расходится в развеликую ширь. За которой где-то вдали мелькает блестящая и быстрая, каменистая и ревущая река Валкийоки. Надо все-таки обсудить, как мы по ней поедем. И Ларик будто слышит мои мысли, вроде как вглядывается в ту же самую необъятную ширь.
– Давайте про реку побазарим, пока все не нажрались. Смотри, Лось, я не совсем догнал, как мы рассаживаемся по итогу?
– Да я тоже не знаю, Сазан говорит, он на Таймене мастак катать, значит пусть на нем капитанит. Я бы тогда пошел кэпом на Щуку, ну а вы с Кислым – это ХЗ, как вам нравится.
– Мне байдарка больше нравится, я хотя бы видел, как она выглядит. – Кислый, оказывается, все-таки имеет какой-то опыт.
– Ага, вот и славно, а я тогда с Лариком покачу. Только Сазан, ты реально нормально умеешь на нем ездить? А то потонете – придется пешком выбираться. – запоздало интересуюсь я.
– Да нормально, я на нем уже два раза в Карелии с батей гонял.
– А кем – мартышкой? – Ларика не провести.
– Мартышка – это ты. Матросом в основном, но капитанил тоже. Да и че мы щас разводить начинаем. Решили, что на этих лодках покатим – значит покатим. Нормально все будет, говорю.
– Век воли не видать! – а самому мне интересно, как Сазан проведет свой экипаж сквозь воды белые, кипучие.
– Пацаны, а как мы до места доберемся? Я охерел, когда посмотрел повнимательнее на билет сегодня. Нам же ехать полтора суток. Это как. Куда там вообще столько ехать? – вошел с ноги в беседу Кислый.
Тамбур заполнился смехом и улюлюканьем. Ларик стал изображать карлика-горбуна, согнувшись в позвонках, прискакивая с подволоченной ногой. Я беспечно катался по стенам. Весь этот спектакль презентовал невыносимую легкость бытия. Но Кислый не проникся.
– А чего вы ржете так? Не посмотрел расписание как вы, за месяц там или за сколько, и чего теперь?
– Кислый, а ты мне расскажи, что ты с собой взял, кроме чая байхового? – спрашивает Сазан.
– Да иди ты!
– Ну камон, реально интересно! – совершенно искренне восклицаю я.
– Да ну тебя козе в трещину. – надулся Кислый.
– Хорошо, а спальник взял? – начал перекрестный допрос Ларик.
– Ага.
– Пенку видел, а дождевик? – допрос продолжается.
– А на хера дождевик, если палатка есть? – и снова хохот и юродивые пляски.
– Во ты блаженный, а на воде ты тоже в палатке будешь ехать? Я же говорил про дождевик. – деланно сокрушается Ларик.
