скачать книгу бесплатно
– Ах! – воскликнула женщина и опять побледнела.
Боясь повторного обморока, Гена поспешил прижать ладони к её вискам. Она тут же прижала сверху его ладони своими. «Такие же горячие, как у меня».
– Значит, Галочка, внучка, жива? А Мария? – она чрезвычайно разволновалась, готова была расплакаться, но глаза, хоть и покраснели, оставались сухими.
Гена начал приходить в себя и наконец понимать, что произошло. Это судьба. Перед ним его прабабушка, живая, такая же красивая, как мама. Он перевёл взгляд на сопровождавших. Те по-прежнему смотрели во все глаза, но уже улыбались приветливо, по-родственному.
– Мой сын Ольгерд, его супруга Михаэла, – представила прабабушка мужчину и женщину.
– Как Вы сказали?!
Перерыв давно закончился. Из приоткрытых дверей спортивной арены доносились радостные звуки оркестра, аплодисменты. Финал подходил к завершению. Одна пара из Рыбницы, Оленька Чубарь и Ванечка Здерчук, завоевали золотые медали в своей возрастной категории. Остальные малыши взяли кто второе, кто третье место. Ребята постарше, юниоры, довольствовались шестым. Это, разумеется, был сногсшибательный успех. Тысяча пар, лучшие из лучших, даже украинцы, тоже ведь прошли отбор, и вот среди лучших из лучших самыми лучшими оказались приднестровцы, рыбничане.
– Бабушка Мария умерла двадцать лет назад в Киеве, там и похоронена.
– Мы знаем, – ответил пан Ольгерд. – Мама просто забыла. Она никогда не любила Марию за то, что из-за неё Вашек, мой брат, погиб в этой проклятой России. Из-за неё же племянницу, Галочку, мы потеряли. Когда наш отец скончался и нам огласили завещание, оказалось, что часть его предпринимательского капитала достаётся ей в наследство, но при условии, что внучка, то есть Ваша мама, переедет жить сюда, в Краков и будет хозяйствовать на одном из дедовых предприятий, став таким образом продолжательницей семейного бизнеса.
– Пан Ольгерд, простите, получается, что Вы мой двоюродный дедушка? – Гена по-прежнему держал в ладонях прабабкины седые виски, она так же стискивала его ладони своими, словно боясь, что, если отпустит, уже навсегда потеряет.
– В этом никаких сомнений быть не может, мальчик мой.
– Скажите, чем же закончилось?
– О наследстве? Мы написали Марии обо всём подробно. В ответ она потребовала, чтобы причитающиеся по завещанию деньги выслали ей туда, в советский Киев. Это было совершенно невозможно, – Ольгерд вздохнул, о чём-то задумался на минуту, потом вдруг сузил глаза, взглянул на Геннадия как-то по-особенному, как-то неприятно. – Мама, ну как Вы? Вот что, мой милый внучатый племянничек. Поедем к нам, обо всём поговорим подробно. Ты действительно очень похож на брата. Вылитый Вашек, царство ему небесное.
– Конечно! Только своих предупрежу, чтоб не теряли, – Гена от взгляда Ольгерда несколько поостыл в эмоциях.
Они, наверное, подумали, что буду претендовать на пресловутое наследство. Чудаки, ей-богу. Тем временем прабабка устала, отпустила Генины ладони, продолжая, однако, счастливо улыбаться. По отрешённости взгляда Гена понял, что на неё нахлынули видения «давно минувших дней, преданья старины глубокой». Улучив момент, спросил у Михаэлы, как прабабушку зовут.
– Арина. Не удивляйтесь, дорогой, мама наша русская. Из каких-то новгородских князей глубокими корнями. Однако родилась в Польше. Как и оба её сына.
– Скажите, пани Михаэла, Вы сами живёте в Польше с момента рождения?
– Конечно, мой дорогой. А что?
– Видите ли, в чём дело, – Гена под её пристальным взглядом немного смутился, заметив в глазах тень отчуждённости, что, впрочем, нисколько не удивило. – Город, где я проживаю, находится на берегу Днестра. Раньше, в Средние века, когда город был образован, этот регион относился к Речи Посполитой и назывался Малая Польша.
– Очень интересно. Однако я ничего об этом не слышала. Но ты что-то хотел сказать?
– Три года тому я как-то набрёл на старое польское кладбище…
Договорить Гена не успел. Из дверей повалил народ, выскочили его детишки, увидели, бросились обниматься.
– Дядя Гена, дядя Гена, посмотрите, что у меня, – щебетала Оленька, вся такая хорошенькая, в роскошном бальном платье, прямо-таки принцесса, вертя в руках блестящую позолотой медаль. – Всё, как Вы сказали. Мы победили! Мы победили!
И, схватив за руку элегантного Ванечку, побежала к родителям. Геннадий поставил в известность руководителя ансамбля, что, по всей вероятности, ночевать будет в другом месте, поскольку совсем неожиданно встретил родственников. Роскошная, огромная белого цвета машина легко вместила в себя и дедушку, и бабушку, и прабабушку вместе с коляской, ну и его, новоиспечённого внучатого племянника. Вечерний Краков был празднично великолепен. Море огней, иллюминация повсюду. Промчались по мосту через Вислу. Гена поразился сходству здешнего заката с таковым на Днестре. Красоты необыкновенной. Когда проезжали мимо величественного, дивной архитектуры строения, Ольгерд не без гордости, словно опытный гид, произнёс:
– Обрати внимание, дорогой племянник, это наша гордость, уникальный Вавельский замок, резиденция польских королей. Если хочешь, организуем экскурсию.
– О да, очень, очень хочу. Какая дивная красота! Представляю, что там внутри, в королевских покоях.
– О-о-о! Это невозможно представить, дорогой. Это надо видеть.
– Завтра, с утра… можно?
– К сожалению, завтра музей закрыт. Восьмого мая в Польше великий праздник, – он вдруг замолчал на минуту, словно решал, говорить, о чём зудело на языке, либо промолчать. – Завтра Польша чествует День освобождения от… советско-фашистских захватчиков. Всенародное гуляние, вечером будут штучни огни. Э-э-э… салют, по-вашему.
– Пан Ольгерд сказал, советско-фашистских?
Потрясённый услышанным, Савватиев осознал вдруг, что перед ним не любезная родня, а совершенно неприемлемое нечто, уже практически враждебное. Прабабку жаль, конечно. Так на мать похожа. Однако ей сто лет в обед. Про меня уж, поди, забыла, спит себе, горя не знает. Капиталисты хреновы! Мои деды по отцовской линии все погибли на войне. Да и батя воевал с японцами отнюдь не советскими. Сколько наших солдат сложили головы за Польшу, в том числе спасая от полного уничтожения красавец Краков! Наши сапёры, рискуя, разминировали всю их территорию, их фольварки, города. Наш Рокоссовский заново отстроил Варшаву. Немцы же уничтожили треть населения, вывезли всё, обрёкши оставшихся на голодную смерть. Нам и самим нечего было жрать в послевоенные годы, но мы делились последним, обеспечили поляков самым необходимым. И выжили, и превратили разрушенное в процветающее. Теперь мы – советско-фашистские захватчики!
– Пан Ольгерд, – чувствуя, как в душе разгорается кузнечный горн, как непроизвольно сжались кулаки, тело напряглось, будто перед броском через открытое пространство под интенсивным вражеским огнём, Геннадий, чтобы не сорваться в словесную рукопашную, стиснул зубы, сквозь них мрачно процедил: – Остановите. Мне надо обратно, к своим. У нас послезавтра День Победы. Святой праздник. Но только наш, не фашистский. Надо успеть.
Ольгерд, нисколько не удивившись, Гене даже показалось, что того и ждал, притормозил у трамвайной остановки. Не оборачиваясь, приглушённым голосом, чтоб не разбудить бабулю, чего доброго вцепится, не захочет отпускать своего Вашека, переспросил:
– Когда же мы обсудим дела?
– Какие, пан? – Гена говорил твёрдо, где-то даже жестковато. – Мне от вас ничего не надо. Как вообще могли подумать. Впрочем, у нас диаметрально противоположные мировоззрения, в принципе я Вас понимаю. Пани Арине, пожалуйста, не говорите. Даже если что-то вспомнит. Про дедушку Вацлава я попробую разузнать. Для себя. На том прощайте.
– Трамвай довезёт прямо к дворцу спорта.
– Благодарю, пан, – сказал уже без каких-либо интонаций и аккуратно захлопнул дверцу.
Через год после того, как государственные предприятия торговли и общепита приказали долго жить и снова за горло ухватила безработица, к тому же врачебный кабинет его прикрыли из-за того, что в один прекрасный день выгнал в шею зарвавшуюся налоговую инспекторшу-вымогательницу, дважды капитан Советского Союза, бывший начмед третьего мотострелкового батальона гвардии Приднестровской Молдавской Республики, безработный пенсионер Геннадий Петрович Савватиев принял решение покинуть бывшую Малую Польшу и переехать на жительство в далёкую, северную Республику Коми, где на ту пору проживали родственники Елены, верной супруги, соратницы и боевой на все времена подруги. Где в одной из колоний Гулага сгинул родной дед Вацлав Смигаржевский, конечно, без памяти любивший бабушку Марию, святую женщину, всецело отдавшую себя сохранению и воспитанию детей.
Вечер удивительно был грустен, несмотря на приятную прохладу, приносимую лёгким ветерком с Днестра, на цветущее великолепие парковых растений, источаемых ими запахов. По аллеям прогуливались миловидные девушки, какая с кавалером, какая просто так. Геннадий прошёл мимо памятника-валуна, не остановился даже, смутно на душе было. Кто-то поздоровался, не ответил, сделав вид, что не заметил и не услышал. Ни с кем не хотелось общаться. Тем более прощаться, хоть и собирался вначале.
Под пышнотелым с огромными резными листьями клёном, застившим кроной фонарь, приютилась широкая типовая городская скамья, почти не заметная под тёмно-фиолетовым балдахином кленовой тени. Никем не занятая, будто кто забронировал специально для него, вечного беженца и отшельника. Отсюда удачно просматривались почти весь парк, площадь, часть главной улицы. И… тишина. Конечно, звуков хватало вокруг, машины проносились, девчонки смеялись, их ухажёры бурчали приглушенными молодыми баритонами. Но для Савватиева наступила тишина. Знакомая, масштабная, теперь безразличная. И нисколько не удивило появление над памятным его валуном неонового свечения.
Заставил себя усмехнуться. Действительно, что ли, к психиатрам пора? Какая глупая мысль. Какая глупая луна. И клён этот. Дремучий какой-то, сто лет в обед и тысяча на ужин. Неоновое облачко стало увеличиваться, расползаться вширь, словно туман. Вскоре поглотило скамейку, клён и его, раба Божия Геннадия. Интересно, что подумают люди, на меня сейчас глядючи? Но никого рядом не ходило. Тишина обрела свойства чёрной дыры, всё и вся засасывающей. Явились и гости. Оттуда. Бабушка Мария. Господи, как редко с ней виделся при жизни, да и после. Отец. Покачал головой, исчез. Как-то уж очень быстро промелькнули ребята из батальона, погибшие. Опаньки, военком! Уже полковник? Поздравляю, как же. Однако не генерал. Значит, стрельба, кровь ещё предстоят? Когда же оно всё закончится! Что? Никогда? Смута вечна? Это кто?
– А ты чего нюни распустил? – ну конечно, это он, Гена узнал, красавец шляхтич, усы, вихор волнистых русых волос из-под шапки, рубиновая кокарда.
– Что ж не на коне, пан Ольгерд?
– Пожалуйста, не вопрос. В каком хочешь виде могу предстать. Согласно волшебному твоему воображению.
– На княжну Михаэлу взглянуть суждено мне когда-нибудь?
– У тебя своя княжна. Мою Архангел, тёзка её не допускает ни для кого. Погано, гляжу, на душе?
– Да как сказать, милый мой далёкий дедушка? Не могу определиться, кто я такой вообще. В чём главная идея моего бренного пребывания здесь. Всю жизнь бродяга, постоянные стычки с мерзавцами. Отчего их так много, не подскажешь, дед? Война. Врачевание, целительство, чародейство. Сколько сограждане, кого излечил, на меня кляуз написали! Сколько при встрече даже не здороваются. А ведь освободил от таких недугов, что избави боже. Но не в этом печаль. Это нормально, когда плохое забывается, хорошее не вспоминается. Может, оттого хорошее и есть хорошее, что память не терзает. Другое душу мутит.
– Можешь не продолжать. Ты ведь – это я. Из одинакового самана души слеплены. И Краковский дед – тоже ты есть. Но в тебе больше не наших саманных частиц. Отца твоего, деда, прадедов по той линии. И каждый имеет право на бессмертье и счастье, что в принципе одно и то же.
– Мне после Кракова перехотелось чего-либо добиваться и вообще хотеть. С какой надеждой, каким предчувствием ехал. А мне в лицо – фашист. И кто, двоюродный прадед, родная кровь. Что, другие гены? Или ещё что-то более иное?
– Гены? Какие-такие гены? Те самые саманные кладки? Вот и тайна твоего имени раскрылась. Гена… Улавливаешь сакральный смысл? Кстати, фамилия… преподобный Савватий тоже наш предок.
– Откуда ведомо сие?
– Ниоткуда. Просто ведомо, и всё. Ещё хотел сказать. Напрасно так осерчал на Ольгерда.
– Который Краковский прадед?
– Очень хорошие люди. Михаэла его, не красавица разве? На мою княгинюшку чем-то схожа. Ты, опосля как-нибудь, связь родственную возобнови. Не столь тебе, сколько им надобно сие. Фашистом он не тебя, больше себя очернил. Душно ему среди смуты. Вообще род человеческий не жалует. Собственно, как и ты сейчас. Между нами, воевал против красных, в Армии Крайовой. Так-то. Оттого душа мается, оттого и бесится.
– В Волынской резне, надеюсь, не участвовал?
– Не надо так шутить. Он добрый, но вельми гордый шляхтич. За деда твоего родного, Вацлава, обиды не снёс. Ты лучше скажи, Польша неужто не понравилась тебе?
– А то не знаешь? Вообще сложилось впечатление, что, несмотря на языковые нам не свойственные особенности, мы одна нация.
– Иди в науку, там ищи ответы. Русские мы, русские! Но по широте души раздавали эти самые, как их… гены направо-налево. Вот не знаю, хорошо ли это? Может, надо было культивировать, чистоту помёта выдерживать.
– Это уже нацизм, деда. Уже не по-русски.
– Ну вот, идея бренного пребывания и прояснилась. Не презирать, а любить. Разве это ново? Это заповеди, солнышко моё, внук драгоценный. Да возлюбите друг друга! Кто сказал, помнишь?
– Даже помню, где написано. И очень даже по-русски.
– Во всех сердцах с нашими… этими, как их…
– Генами!
– Что же, и наука такая есть, об этих твоих генах? Человечество, гляжу, времени зря не теряло. Ладно, пора мне.
– Постой, куда ты? Побудь со мной немного ещё. Эй, дед!
Туман быстро рассеялся, но вокруг валуна некоторое время держалось призрачное свечение.
– Вот он какой, камень за пазухой…
– Папка, чего сам с собой разговариваешь? Да так громко, – сынишка, Арсений, присел рядом, руку на плечо положил.
– Ты как здесь?
– С друзьями прощался, одноклассниками. Мороженого в кафе поели. Иду, гляжу-ты! Так обрадовался. Ну, что, пошли? Мамка, наверно, волнуется.
К совпадениям, случающимся в жизни, привыкнуть, наверное, невозможно. Из Рыбницы в аэропорт их вёз тот же весёлый мужичок, на той же «Волге», правда, чуть больше потрёпанной. Так же болтал без умолку. Перед овеянными боевой славой Дубоссарами он притормозил напротив хутора, у колодца. Аистлелег был тот же, старый знакомый. Правда, в его долговязой деревянной конструкции зияло несколько сквозных дырок. Гена хорошо знал такие повреждения – осколочные.
– Ну, что, рыбничане, водицы нашей молдавской на прощаньице? – таксист вроде рассмеялся, но как-то неискренне, даже натянуто, потом замолчал, наткнувшись на мрачный взгляд Савватиева. – О! Смотрите, командир, ничего не напоминает?
К ним с ведёрком шла молоденькая ещё не девушка, но уже и не девочка. Весёлые чёрные глаза, обворожительная жемчужная улыбка, тоненькая, невероятно грациозная с почти оформившейся девичьей фигуркой. Они с супругой из машины выходить не захотели. Но Арсений с удовольствием подбежал к многострадальному лелегу-аисту и уже вытаскивал полное ведро, вода плескалась через края. Брызги, словно хрустальные бусины, играли в солнечных лучах. Смугляночка в это время приблизилась и, ничего не говоря, подставила ведёрко, в которое Арсений перелил свою хрустальную воду. Продолжая ослеплять жемчугами, протянула ведёрко ему.
– На, пей. Наша вода целебная. Сто лет жить будешь.
– Не видела здесь аистов?
– Аистов? Нет, больше не возвращаются. А в наш дом снаряд попал. Я одна уцелела.
Республика Коми встретила семейство Савватиевых настороженно. Миграционная служба, конечно, помогла с жильём. Потом получилось трудоустроиться. Ещё через некоторое время Геннадий поступил на службу в одну из силовых структур, получил звание майора. Пройдут годы, он станет полковником, а майором уже будет его сын. Догадывался ли он, какие впереди ждут испытания, потрясения, неожиданные встречи, разочарования? Ещё одна война. Потери. Мгновения радости, счастья. Светлая вера в прекрасное будущее и Божье благословение.
Книга II
Дважды капитан Советского Союза
Часть I
На белом море
Взвод поиска
Июльская тундра великолепна! Красоты неописуемые. Просторы необозримые, исполненные роскоши, сановного величия, что понятно, это же резиденция самой Снежной Королевы, которой вовсе не чужды летние волшебства, пора очарований, миражей, влюблённостей, поэтических вдохновений. В конце концов полноценного отдыха, этих двух месяцев без противно воющих метелей, безжалостных морозов, постоянно злых, словно собаки, зимних вьюг и холодных, безжизненных сияний в небе, чтобы их зажечь, столько сил тратить приходится. Да, пару месяцев – не грех расслабиться. К тому же столько прикрас, такое буйство жизни, очнувшейся от парабиоза. Королевы тоже ведь люди!
Множество мелких и местами чуть крупнее озерков жизнерадостно сверкают под незаходящим на ночь солнцем, порой даже кажется, что в них кипит расплавленное золото. Живописные низины, поросшие сочной зеленью, перемежаются позолоченными песчаниковыми холмами, между которыми сплошь рыжие кочки и светящиеся кустарники, расстелившиеся одинаково с карликовыми берёзками. Над ними невероятное разнообразие небесных оттенков, которые трудно даже описать. Облака, каких не встретишь нигде. Тут и там вспархивают, перелетая с места на место, беспокойные куропатки, хватая на лету вкусных кровососущих упырей. Авральная пора выплода птенцов. Разомлевшая тундра неистово пищит, жужжит, чирикает.
Между кочками полно подберёзовиков, моховиков, рыжиков, волнушек. Там, где беломошник, где мелкие ёлки, берёзы, встречаются красноголовики, роскошные белые боровики. Благодать! Кабы не комары. Налетают свирепыми вихрями, зависают писклявыми тучами. Только сунься. Особенно когда стоит нежная тёплая погода. Выпьют заживо! Донимают осатанелые оводы да ещё слепни всяческих мастей, прокусывают шкуру, сосут кровь, личинку норовят отложить. Олени страдают больше всех. Да если ещё кто из них вдруг поранится, жадная до тёплой крови свора накидывается и безнаказанно устраивает безудержное вурдалачье пиршество. Куда только она смотрит, королева снежная? Хотя об этакой напасти может и не знать, зимой, окромя снежинок, никаких других насекомых не летает.
Стада мигрируют по тундре в поисках щедрых пастбищ. За ними семьями оленеводы. Найдут место и станут лагерем, возведут чумы. Кочевая жизнь у ненцев складывалась многими веками. В ней нет мелочей. Всё, даже любая загогулинка, имеет значение в суровом полярном быту. Но и ничего лишнего. Лишнее – обуза, тягость для упряжки. Оленям такая поклажа не интересна. Иной, заартачившись, падает на колени и, хоть ты его режь, не сдвинется с места. Доходит до такого, что взбешённый погонщик, особливо когда это молодой и тоже с характером, забивает чуть ли не до смерти упрямца.
Когда по времени наступает вечер, солнце спускается к горизонту, но не прячется, катится вдоль. Цвета начинают играть, менять тональность, раскрашивают местность весьма затейливо, разнообразно, любоваться тундрой в такие часы немалое удовольствие. Олени похожи на движущийся лес. Ветвистые рога раскачиваются, словно кроны под ветром. Иной раз подумается, что ими в озерцах размешивают горячую солнечную плазму, готовя, подобно малярам, краску, дабы заняться обязательными художествами, без которых тундра уже не будет тундрой, а так, серым пятном.
Чуть поодаль, за песчаными дюнами, шумит прибой. Море. Белое. Оно действительно белое. Это в южных широтах моря синие, как небо. Здесь же киты и те белого цвета, их так и зовут – белухи. Побережье выстилает белый спрессованный песок, по которому во время отлива можно ходить, даже ездить, как по асфальту. Но встречаются места, где он может и засосать, подобно трясине. Местные называют няшей. Прошлым летом пограничники чуть не утопили в коварной няше «зилок», еле выволокли трактором. За рулём сидел молодой неопытный солдат, проморгал, не объехал, увяз. Вот было мороки.
Чайки, бакланы, крачки постоянно барражируют над полосой прибоя. На берег выбрасывает рыбу, но бывает, и кита, и нерпу, погибших в шторм. Тогда у пернатых самоедов праздник чревоугодия, неимоверный гвалт, драки, скандалы. Птицы тут голодные, хуже собак, и кидаются на еду, словно в бой. По той же причине бывает, что незадачливые охотники, в основном неместные, иногда лишаются добычи. Подстрелят, к примеру, гуся или утку, а быстро добраться не смогут – всё, пиши пропало. Только к обглоданному скелету и поспеют. Морские птицы прожорливы. Опять же птенцы у них.
За взрослением потомства, своего и чужого, зорко наблюдают полярные совы. Окрас у них серый, в отличие от зимнего, снежно-белого. Сова чужих птенцов не трогает. Закон у них, что ли, такой? Но когда те подрастут, берегись. Лето короткое в тундре. Начинается мгновенно. Вчера ещё сугробы лежали, а сегодня, глядишь, сквозь не успевшие растаять сугробы полезла трава, низины усыпало пушицей, зацвела морошка. Через неделю вся тундра озеленилась, цветёт и поёт. Чтобы вырасти, окрепнуть и повзрослеть, потомству природа отпускает месяц-полтора. Надо успеть, иначе с Северного полюса быстро Королева возвратится. Вот оно и пылает, словно пожар, празднество жизни.
Куропатки, или как их тут зовут – куропти, высиживают по десятку и более детёнышей. Через месяц это прилично упитанные цыплята, вот-вот полетят. Мириады по кустам шныряют. Солдаты, отбывающие воинскую повинность в дислоцированных у моря ракетном и «пэвэошном» отдельных батальонах, а также на местной заставе Архангельского погранотряда, в свободное от боевого расписания время вооружаются палками и бьют куроптят на шашлыки. Обдирают перья прямо со шкуркой, насаживают на вертела и запекают в собственном соку. По вечерам над низкорослыми кустарниками вьются многочисленные сизые шлейфы от костров. Бойцы лакомятся молодым птичьим мясцом. Не сказать, чтобы им не хватало армейского пайка. Но еда из котла казённая, без изюминки, какая присутствует, к примеру, в домашней стряпне. А куроптятинка нежная, с дымком, пальцы проглотишь. В котелке и чай заваришь из трав, также с дымком. Красота!
Конечно же, летом веселее. И порыбачить можно. Причём так просто всё: леска и крючок. Наживка летает тут же. Из рогатки подстрелить неуклюжего баклана труда не составляет. Насаживают небольшими кусочками мясо и закидывают, конец закрепляют в песке заострённой палочкой. Примитивных таких удочек штук пятнадцать-двадцать. Пока все закинешь, глядишь, на предыдущих уже и улов. Возвращаешься, вытягиваешь. Через одну, как правило, есть. С ладонь, а то и больше, трепыхается. За час ведро камбалки – запросто. На маслице постном или так, на шампуре зажарить. Свежая, сочная, вкусная, да под стопочку, если уставом не запрещено. Где ещё такой рыбки отведаешь? В магазине, на большой земле, конечно, не та.
Словом, парни отрываются по полной. Начальство на такое жестокое браконьерство закрывает глаза. Чем ещё молодых мужичков порадуешь в глухих местах, так далёких от цивилизации, что глядишь, и озвереть недолго? Ну, крутят фильмы три раза в неделю (это если лётная погода), ну, самодеятельность организовали. А что ещё? Только служба, служба, служба.
Но лето – и труд. Навигация! За короткий период необходимо запастись продуктами, углём для котельной, бензином и соляркой для техники и многим ещё. Зимой-то транспорта другого, как самолёты и вертолёты, нет. Что на них перевезёшь? А летом – корабли. Подходят и становятся на рейде, от них к берегу грузы доставляют плашкоутами, самоходными баржами, которые в прилив заплывают чуть ли не в посёлок. Потом, в отлив, с задранными носами оказываются почти полностью на суше. К бортам подгоняют технику, и начинается разгрузка.
Работа авральная. Лопатами, в основном. Чем же ещё? «У солдата, у солдата, кроме, кроме автомата, обязательна лопата». Разгрузить плашкоут – попотеть изрядно. И тут в помощь солдатская смекалка, как без неё-то! Ракетчики первые придумали разгружать скребком от бульдозера. Приварили металлические тросы по бокам. Подгоняют «гэтээску»[35 - Гэтээска»» – от ГТС, гусеничный транспортёр санитарный.], цепляют. Трое заносят скребок на кучу угля, сами налегают сверху, а водитель даёт малый задний ход, зорко следя, чтобы приспособление не рухнуло с борта вместе с бойцами. Загребают внушительную порцию и волокут к краю палубы. Внизу, плотно прижавшись к плашкоуту, ожидает бортовой армейский «зилок». Две-три протяжки, и кузов полный. Можно везти в родную часть на угольный склад. Разгрузить машину намного проще. Опускают борта, и человек пять на разные стороны проворно раскидывают уголь за несколько минут. Хитрое разгрузочное приспособление у себя с готовностью внедрили сначала пограничники, а потом и «пэвэошники»[36 - «Пэвэошники» – от ПВО, противовоздушная оборона.]. Председатель местного колхоза, наблюдая, в какие рекордные сроки солдаты управляются, попросил командира ракетчиков помочь и его хозяйству. А за это…
После навигации художественная самодеятельность у ракетчиков пополнилась современными гитарами, ударной установкой и клавишным синтезатором, приобретёнными за вполне законные трудовые деньги. Вот уж радости солдатикам! В те годы в армию приходило немало самодеятельных и даже профессиональных музыкантов, певцов, чтецов, поэтов. Такие концерты у себя в клубе устраивали! Даже гастролировали в колхозном доме культуры. Население не знало, как и благодарить. Места глухие, дикие. А тут настоящие электрогитары! Да ещё парни, как на подбор, красавцы, крепыши. Девушки так и млели. Местные ребята изнемогали от ревности. Однажды случилось такое чрезвычайное происшествие, ни в одном кино не увидишь, целое побоище, куликовская битва, были даже санитарные потери. Велика гормональная власть над взрослеющими отроками. Трубя, как лоси, готовы не на жизнь, а на смерть биться за какую-нибудь облезлую лосиху. Закон природы. Куда против него?
Замполит по просьбе председателя колхоза и заведующей ДК, посовещавшись с командиром, разрешил выступление самодеятельности в одно из воскресений. Да ещё вдобавок распорядился, помимо концертной бригады, прихватить на вечер солдат, отличников службы. Заведующая попросила поиграть на танцах. Концерт прошёл, естественно, на бис. Девушки поселковые по законам наследственности, а у каждой в тех краях в родне политические каторжане, дворяне там всякие, репрессированная элита, одним словом, были настоящими красавицами. Мужичкам тамошним пришлось отсиживаться по углам, скрипеть зубами и злобу накапливать. Накопили в преизбытке, глядя, как ненаглядные обжимаются в медленных танцах с ракетчиками, а некоторые, что посмелее, вообще целуются, не стыдясь.
На выходе из клуба скопилась внушительная компания трубящих рогатых лосей, вооружённая кольями. Понеслось-поехало. Силы неравные. Одному солдату приходилось отбиваться от пятерых инфантильных рогачей. Надо сказать, перед отправкой в Заполярье каждый претендент проходит тщательное медицинское освидетельствование. Отбирают самых выносливых и крепких. Парни, служившие у Божка, да и у пограничников, и пэвэошников, либо были спортсменами, либо здоровяками от природы. Отпор местной шпане дали предостойный. Даже замполит поучаствовал. Потом ему накладывали грим под глазом. Вырвались довольно-таки потрёпанными. Кому губу рассекли, кому сломали нос. Несколько получили колом по голове. Но кто из местных попал под кулаки ракетчиков, потом отлёживались на больничном. Много таких набралось.
Отбившись от первых инфантильных атак, загрузились в гэтээску и рванули прочь. Ехать километров пять. Посёлок стоял на берегу, а войсковая часть подальше, в тундре. Когда проезжали мимо старых заброшенных складов, в лобовое стекло угодила монтировка. Водитель, не ожидавший такого коварства, резко рванул на себя рукоять дифференциала. Гэтээска закрутилась на месте, словно подбитый танк. Замполит, усыпанный стеклом, душевно заорал, как будто его ранили. Двигатель заглох. Солдаты вывалились из пассажирского отсека, приготовились к роковой драке. Благо, рядом валялось множество досок, брёвен, коими мгновенно вооружились и готовы были стоять насмерть. Из-за сараев показалась и стала быстро приближаться расплывчатая серая масса. Белые ночи на ту пору заканчивались, и стояли призрачные сумерки. Разобрать было трудно, кто бежит, сколько сохатых голов. Замполит, отошедши от шока, разумно скомандовал: «По коням!» – и бойцы шустро, один за другим юркнули внутрь. Гэтээска сорвалась, взрыхлив и подняв столбом пыль с песком.
На высокой скорости проскочили КПП, машина поднялась, будто скаковая лошадь, на дыбы, резко затормозив перед крыльцом. Возбуждённый до крайности, майор кинулся в казарму, поднял по тревоге личный состав. Часовой доложил, что со стороны посёлка движется на большой скорости автомобиль. Вскоре стало видно, как он суматошно кромсает сгустившиеся сумерки острыми лучами фар.
