скачать книгу бесплатно
– То-то, брат. Вся жизнь наша диво.
Замолчали. Гена, почувствовав, что Василий Васильевич едва сдерживается, тактично отвернулся. Обойдя вокруг оградки, засмотрелся на Галин портрет. «Удивительное у неё лицо. Симпатичное и в то же время какое-то необыкновенное. Глаза. Господи, так похожи на глаза моей, – вдруг поймал себя на мысли, что назвал ту, ленинградскую, своею. – Интересно, она смогла бы вот так, в ночь, в метель, на какую-то колику кишечную? Жизнью рискнуть. Это ведь героизм, по большому счёту? Ну, да. Конечно же, героизм. Вот лежит, молодая, красивая, горячо любимая. А кому какое дело? Вспомнят ли через десять, двадцать лет?» – доктор глубоко вздохнул и вздрогнул, потому что в этот самый момент Василий Васильевич положил на плечо ему руку.
– Гена, надо идти. А то Голубцова не поймаем.
– Да и хрен с ним, Вася. Я больше чем уверен, что не поймаем. Цепочка невезения там ещё, в стойбище началась. Пешком пойду. Может, так и надо?
– Тридцать километров, Гена. На машине как-то сподручнее, – и развернулся в сторону деревни.
Лейтенант всё не мог оторваться от Галиных глаз. Он выпрямил спину, поправил обмундирование, застегнулся. Потом приложил руку к козырьку, отдавая честь погибшей коллеге, и, молодцевато развернувшись, несколько метров прошагал строевым.
Оба не могли даже предположить, что из-за старого баркаса, лежавшего на боку метрах в пятидесяти, наблюдает Марина. Видела, и как муж смахнул слезу, и как доктор отдал честь. Ей даже показалось, что Галя оттуда, с фотокарточки, заметила её и улыбнулась, умоляя не сердиться на Васеньку, тем более что они теперь какие ж соперницы. И Марина уткнулась лицом в ладони, плечики её тоненькие задёргались, а в висках возникла, ставшая уже привычной после перенесенного менингита, пульсирующая боль. Всегда появляется, когда Марина плачет. Особенно, если плачет из-за Гали. Да она и плакала-то в основном только по этой причине. Так-то Марина женщина мужественная, выносливая. Василию повезло с ней. Катю приняла как родную и любит так же. Может, и больше. К Гале до сих пор ревнует. «Нет, не будет он меня любить, как любил её, да и сейчас, мёртвую, любит. Господи, а уж сама-то к нему присохла, до самой смерти не отсохнуть. Нигде такого второго мужика не найтить мне».
Голубцов, естественно, как сквозь землю провалился. Чтоб лишний раз не объясняться по поводу якобы отсутствующего транспорта. Бензина пожалел, сволочь! Вчера ещё Гена понял, куда клонит. Слишком уж картинно руками разводил, мол, что я могу. И дабы отстали, пообещал что-нибудь подыскать утром.
– Тьфу! Так и знал. Хитрая бестия, бригадир наш, – ругался Нечаев, виновато глядя на доктора. – Что теперь делать? Пошли Сару тормошить.
– Оставь, Васильевич. Наверняка уже замаскировалась между кочек. Когда им надо, и приветливые, и щедрые. А как до дела доходит, то от куропатки больше толку, чем от «лопат» ваших. Кстати, почему вы их «лопатами» дразните?
– Да потому, что у них физиономии, как лопаты.
– А серьёзно?
– Народность местная раньше лопарями обзывалась. Думаю, потому.
– Логично.
– Только, знаешь, лучше вслух так не говорить. Оскорбление всё равно что. Ненцы этого не заслужили. В сущности, отличные ребята. И Север наш без них не сможет выживать.
– Ну, ладно, – лейтенант взялся за сумку. – Пойду я, пока отлив.
– Я бы на лодке по морю отвёз, да шторм сегодня. С утра смотреть ходил. Опасно.
– Да ладно, не переживай. Дойду, что мне, молодому, содеется?
– Я тебя до речки провожу, там перенесу.
В молчании дошли до небольшой речушки, что сбегала из-за дюны в море говорливым потоком. Нечаев, как лейтенант ни противился, взвалил его на спину и перенёс на другой берег, сам вымок по пояс.
– Вот, а ты брыкался. Слушаться старших надо, товарищ доктор!
– Спасибо тебе, Василь Василич! За всё спасибо, не только за эту речку.
– Да за что ж меня-то благодарить? Это я тебе по гроб жизни обязан.
– Не скажи, родной, не скажи. Я после встречи с тобой, Галей, с девчонками твоими, Мариной по-другому мир видеть научился. Это, брат, дорогого стоит. Понимаешь?
Когда на горизонте показался маяк, убедившись, что не мираж, вяло промурлыкал: «Уря-а-а». От маяка к дому три километра. Он топал по песку семь с лишним часов и уже мало чего соображал. Плюс ко всему знобило, аж зубы стучали. По всей вероятности, с моря просквозило ещё вчера, вспотевшего. Начинался прилив. Пришлось подняться на дюны. Ноги увязали в песке. Принял вправо, забрёл на кочки. Думал, полегче, да куда там. Почва твёрже, но сплошь кочка на кочке.
Оглянувшись, присвистнул. Таким огромным показалось пройденное расстояние. Берег вдалеке терялся в лёгкой дымке, над которой постоянно то возникали, то таяли различные изображения. Городские районы с многоэтажками и шпилями башен или сверкающие на солнце ледники. Но по бокам все эти строения, горные вершины начинали струиться и таять. Миражи! Прелюбопытное явление! Часами любоваться можно, наслаждаясь причудами природной оптики. Сейчас товарищу старшему лейтенанту Савватиеву было не до созерцаний. Чувствовал, что находится на последнем издыхании. С горем пополам выбрался на бетонку, ведущую уже в родную часть. Показалось, что та прыгает из стороны в сторону, отчего зашатало, и он, боясь упасть, широко расставил ноги. Так и шёл. Словно после длительного плавания моряк.
Таким его у КПП и увидел начальник штаба.
– Где тебя, лейтенант, носит? Мы уже поиски хотели начинать. Загулял, тудыть-растудыть? Пьянствовал, про службу забыл? Я вот тебе выговор, чтоб знал на будущее.
– Слышь, майор, – в другое время сделалось бы обидно до слёз, но сейчас даже на обиду не хватило сил. – А не пошёл бы ты… к себе в штаб!
С брезгливостью сплюнул и потащился к дому, в казённую квартиру на втором этаже. Квартира была вполне цивилизованной, с туалетом и ванной. Вода нагревалась титаном. Дрова были заготовлены ещё прошлой осенью и хранились в подвале.
– Ну, щенок, – начальник сузил глазёнки. – Я тобой займусь. Оборзел, гадёныш. Божку доложу, он тебе…
– Товарищ майор, – Гена вызывающе рассмеялся. – Вам же русским языком. Ну, так идите.
В этот момент из-за угла вырисовался Божок.
– Вот он, душа пропащая! Ты куда девался, доктор? Да ты чего.
Геннадий хотел отдать честь, снял с плеча сумку, нагнулся, чтобы поставить на землю. В глазах вдруг потемнело. Упал. Пытался вскочить, но опять ноги подкосились.
– Пьяный вдрызг, товарищ подполковник, – вставил с ехидцей начальник штаба. – Со мной препирался, когда замечание сделал. Хамил.
– Да погоди, майор, – Божок подхватил лейтенанта под руку. – Ну-ну, вставай. Не можешь? Да он еле дышит. Горячий какой. А ну, помогай, что стоишь, как столб!
Майор подхватил Савватиева под другую руку. Геннадий пришёл немного в себя и глуповато улыбнулся.
– Тебя что, не довезли?
– Пешком, товарищ подполковник. Все пятьдесят км. Извините, еле держусь. Не пьяный я нисколько. Заболел, кажется.
– Да понял, понял, лейтенант. Молодец, что дошёл. Но почему не связался со мной? Я, если честно, сам подумал, что загулял ты по молодости.
– Да Вы что, Леонид Тихонович! Ни у кого рация не работает. А Ваш Голубцов – сука.
– Но-но-но. Ты это, не того. Вообще-то… он такой. Потому и хозяин крепкий. Может, не знал?
– Вся тундра знала, он не знал? Как бы не так. И Сара Коткина. Тот ещё фрукт. Спряталась, как нет её. А ведь обещала помочь.
– Эта не в счёт. Шельма! Хотя над ненцами своими крутой командир. Её слушают. Вот Голубцов удивил, если честно. Моего доктора не доставить! Ну, я ему припомню. Дойдёшь до хаты-то? Провожу?
Гена, видя поддержку командира, приободрился, даже перед майором извинился. Майор махнул рукой, мол, чего уж там, с каждым бывает. Однако глаза так и остались прищуренными. Всю последующую их совместную службу лейтенант не раз познает на своей шкуре, что значит быть в немилости у начальника штаба. Если бы не Божок, совсем бы заклевал. Но командиру врач нравился, и он Геннадия всячески защищал. Если честно, Божок майора побаивался. Тот был выскочкой и стукачом. Впоследствии, благодаря его кляузам, подполковника-инженера Божка с командования сняли, а назначили самого майора, который службу развалил за каких-то полгода. Переходящее знамя отняли, поставки с базы стали куцыми, с перебоями. Генералы-то остались без красной икры. Если для Божка гнали новую технику, импортные консервы, тушёнку немецкую, голландские сосиски в банках, картофельные полуфабрикаты, сгущёнку самую лучшую, полушубки хромовые, то сменившему его выскочке изобилия этого уже было не допроситься. Не умел майор добывать, как Божок. И его вскорости погнали в шею, не раз пожалев, что не отстояли любимого Божка. В тундре блага достаются не за стукачество, а за щедрый бартер, добродушные взаимоотношения. Правда, там прокуратура была замешана. Поговаривали, что подполковнику за левую торговлю бензином даже срок светил. Но все люди, все человеки, прокуроры в том числе.
Лейтенант вяло поплёлся к подъезду, а командир вслед посмотрел хитро-хитро и ладоши потёр. Ждал Гену сюрприз. Достав ключ, попытался попасть в замочную скважину. Не получалось почему-то. И вдруг услышал, как на шум раздались шаги. В квартире кто-то был. Дверь распахнулась. Самые красивые на свете глаза стрельнули в упор, прямо в душу, отчего доктор в очередной раз чуть не упал в обморок.
– Геночка, милый мой, что с тобой они сделали? Никому больше не позволю. Любимый мой. Единственный.
Нежные руки заключили обескураженного офицера в объятия. Посыпались поцелуи. Целый град поцелуев, только градинки были не холодными, а, наоборот, очень горячими, жгучими, отчего суровый нрав товарища старшего лейтенанта Савватиева смягчился, стал аморфным, начал таять и принимать формы, которые были угодны той, что с самыми красивыми на свете глазами.
Господа офицеры
Стояло лето. Белое, северное, как всегда, волшебное. Город, в котором жили семьи офицеров, великолепно был спланирован в архитектурном отношении. В его внешнем облике удачно сочетались элементы современного строительного искусства и уникальные прелести северной тайги. Дворы, парки, улицы – повсюду деревья, лиственные и хвойные. Меж белоногих красоток берёз, трепетных осин, рябин, тополей фигуристой статью прельщают взгляд ели, сосны, пихты, лиственницы. Вдоль домов, дорожек густо насажен кустарник. Асфальтированные проспекты каждое утро освежались поливочными машинами. Прямо посередине озера, что тянулось параллельно главной улице, пушистым вихрем веселил душу фонтан, по вечерам его подсвечивали разноцветные фонари. Вообще-то город этот, в сравнении с Ленинградом, городишко. Но он столица гарнизона и носит гордое название «Мирный». Дома в нём многоэтажные, даже автобус ходит: от западной окраины, по улице Ленина, далее через КПП и в райцентр Плесецк, к железнодорожной станции. Как военный гарнизон Мирный окружён колючей проволокой. Въехать разрешено только через КПП по специальным пропускам. В принципе, можно и через колючку, и продирались некоторые ослушники. Но это уже нарушение закона. Немудрено нарваться на серьёзные неприятности.
Повсюду царит чистота. Улицы тщательно подметаются, бордюры и деревья белятся извёсткой. Строятся высокие дома, открываются новые школы и садики. Население-то в большинстве своём молодёжь. Куда ни глянешь, коляски, коляски, коляски. Молодые мамаши, гордо вздёрнув симпатичные носики, фланируют по Ленина, через парк вдоль озера, мимо универмага, гарнизонного Дома офицеров. Их так много в городе, детских колясок! И нравы местные в основном молодёжные. Дружат семьями, ходят друг к другу в гости. Когда мужья на службе, жёнушки собираются и перетирают косточки всему белому свету, но не злобливо, как, например, старухи во дворах на лавочках, а этак очаровательно, с изюминкой, по-молодому. И свадьбы справляются часто, и, к сожалению, разводятся нередко. Молодые все, бестолковые.
Геннадий любил наезжать в Мирный. Частенько сюда посылали по служебной надобности. Один раз в год на целый месяц каждый военный врач обязательно прикомандировывался к гарнизонному госпиталю, стажироваться, чтоб не терять квалификацию в дебрях тайги или, как он, в тундре. Опять же в отпуск, на большую землю офицеры Заполярья добирались, как правило, не через Архангельск, а сразу через Мирный, куда их подбрасывали попутными армейскими вертолётами. Обычно останавливался у друзей. Гостиницу недолюбливал. С ребятами всегда весело. Их, друзей-товарищей, у доктора было в предостатке. С некоторыми учился в академии, с некоторыми сдружился, уже будучи лейтенантом. Некоторым помог в своё время как врач. Встречали искренне, с распростёртыми объятьями.
Вечер выдался необыкновенно тёплым. Часы показывали около одиннадцати. Северное солнце висело над лесом яркое, красно-золотое. Верхушки елей горели. Пора белых ночей. Красота. Гена стоял у окна и наблюдал за пустынной улицей. Прохожие случались редкие. Чаще пробегали коты и собаки неопределённых мастей. Над мусорными баками постоянно, не поделив объедки, скандалили чайки, бакланы, ненадолго наведывались и, не выдержав конкуренции, отваливали прочь вороны.
– Эй, ты где? – пропел из комнаты голосок Ольги, жены Димки Горева, с которым познакомился в госпитале, лечил его, а позже, когда уже перевели на полигон, вообще служили в одной части. – Геночка, мы тебя ждём.
Послышался перезвон бокалов, грюкнула тарелка. Друзья по случаю прибытия доктора из Заполярья со всяческими деликатесами, олениной копчёной, горбушьей икрой, сёмгой устроили застолье. Пришли ещё две пары, такие же молодые, только что поженившиеся.
– Да где же наш профессор? Не вывалился ли случаем из окна? – раздался смех, загремел выдвигаемый стул.
– Ну, ты чего тут грустишь? – Ольга неожиданно обняла сзади.
Гена почувствовал спиной упругую грудь и отметил, как горячи у неё ладони. Неловко сделалось.
– Оленька, ты же знаешь, я не мастер пить. У меня голова уже плывёт.
– По тебе и не скажешь, на вид совершенно трезвый. Не то, что мой, вон, носом клюёт, сейчас в тарелку упадёт. Горе луковое. А вот ты у меня молодец.
– У тебя? – Гена развернулся и вздрогнул оттого, что Ольга вдруг приблизила своё аккуратненькое ухоженное личико так, что почувствовался жар, исходящий от губ. – Оль, ты чего?
– Нечего тут грустить! В моём присутствии.
И уж совершенно неожиданно впилась горячими губами и прижалась телом настолько крепко, что он ощутил её всю, целиком, словно на ней не было одежды. Поцелуй наверняка мог бы получиться страстным, но Гена не ответил. Когда волна помрачения с Ольги схлынула, оттолкнула его, сердито прошипев:
– Всё свою Ленку ждёшь? Я для тебя пустое место?
– Да тише ты, Димка услышит.
– Что услышит? Как у него в кишках урчит? Набрался, уже никакой.
– Не надо было на него ворчать, да ещё при людях. Нам, мужчинам, такое пренебрежение очень даже обидно, между прочим.
– Давай, поучи меня жить. Ты же у нас правильный такой весь. Для тебя моральные кодексы превыше всего. Может, в партию вступил? Коммунизм в тундре начал строить дикарям?
– Оля, не злись. Я Ленку свою люблю, и мы уже поженились.
Ольга рассмеялась и попыталась вновь обнять. В этот момент раздался топот, в комнату ворвалась компания с наполненными бокалами и рюмками. Сзади плёлся Горев. Его качало.
– Та-а-а-к, – протянул один из гостей, молодожён, – мы их там ждём в великом нетерпении, а они тут.
– Да, дисссительно, – промычал Димка из-за спин. – А чего это вы тут, а?
– Да вот, муженёк, соблазнить пытаюсь друга нашего общего. А он брыкается.
– Оля, ну, ты думай, что говоришь, – Гена почувствовал, что покрывается краской до мочек ушей. Хорошо ещё, в полумраке не видно.
– Ну и дурак! – выпалил Димка и, протиснувшись, полез к Гене обниматься. – Оленька моя – девка горячая, а по мне так лучше, чтоб с тобой, чем с каким-нибудь прапорюгой.
Ольга при этих словах изменилась лицом, схватила мужа за шкирку, оторвала от доктора, развернула к себе и, широко размахнувшись, залепила пощёчину. От хлёсткого удара даже у Гены в ушах зазвенело. Но Димка отреагировал своеобразно:
– Моя Оленька. У-у-у, котёночек мой, как я тебя люблю. Ну, иди ко мне, дай поцелую. У-лю-лю.
Он выпятил губы и потянулся к жене. Но Ольга разъярилась и того пуще. На глазах изумлённых гостей отпустила ещё одну затрещину, потом, раззадорившись, стала хлестать по мужниным щекам, явно получая наслаждение. Димка, наконец, понял, что его бьют, взбрыкнул и попытался состроить защиту, как когда-то учили на занятиях по рукопашному бою. Получилось, что, сам того не желая, ударил её в грудь. Ольга вскрикнула от боли, сжала кулачки и, произведя боевой клич индейца, резко заехала Димке в нос, потом в глаз, челюсть. Удары получились настолько сильными, что несчастный рухнул на пол, а Ольга, уже себя не контролируя, кинулась молотить ногами. Со стороны казалось, что она на нём танцует, лихо отбивая пятками дробушки.
Наконец, гости опомнились. Ольгу оттащили. Не без труда, надо сказать. Димкин сослуживец, высокий такой крепыш, захватил сзади за талию и, приподняв, понёс яростно брыкающуюся прочь из комнаты, где на полу, размазывая текущую из разбитого носа кровь, жалобно причитал Дима Горев.
– Вот она всегда так. Как пантера. Слова не скажи ей.
Гена принёс из ванной смоченную губку и приложил ему к носу. На какое-то время воцарилось молчание, только чайки над помойкой по-прежнему громко кричали. Ольга тоже вроде бы утихомирилась. Вспомнили, что в руках полные бокалы.
– Надо выпить, – произнёс вернувшийся к компании высокий крепыш.
– А что, братцы, повеселились, поплясали, – поддержал молодожён, кивая головой в сторону комнаты, где в одиночестве пригорюнилась хозяйка, – пора и за стол. Как считаешь, Геннадий Петрович?
Савватиев, чувствуя себя причастным к произошедшему, молчал и только вздыхал.
Поднялся на ноги Димка.
– Ты, брат, не переживай. Это у нас обычное дело, ты не при чём, поверь. Я ведь Оленьку в своё время силком заставил за себя пойти. Понимаешь? Вот она периодически мне и припоминает. Я ж понимаю. Люблю её, заразу, больше жизни!
Опять повисла тишина. И вдруг…
– Имел бы я-га златые горы и ре-е-е-ки по-го-лные вина.
С улицы влетела озорная мелодия, сопровождаемая звонкими переливистыми аккордами. Все кинулись посмотреть, рискуя, и не без оснований, вывалиться. Посреди упиравшейся в их подъезд узкой асфальтированной с трещинами и выбоинами дороги стоял небольшого роста мужчинка и от души растягивал меха. Гармошка задорно отзывалась, и по спящему кварталу носилось звонкое эхо. Одинокому полуночному гармонисту, очевидно, абсолютно ни до чего, кроме своей тальянки, на которую он уложил курчавую головушку, не было никакого интереса.
Димка закричал:
– Эй, мужик! Давай к нам.
Гармонист поднял голову, отыскал глазами, откуда кричат, и с готовностью откликнулся:
– А бить не будете?
– Да ты что, родной!
Горев заметно воссиял, преобразился, воспарил духом. Гармониста сам бог послал. Обстановочка-то сделалась малость гнетущей.
– Здравствуйте, люди добрые! – мужчинка поклонился честной компании и без обиняков уселся за стол, куда его ещё никто не приглашал. Всё так же, не церемонясь, наполнил рюмку. – За здоровьице прекрасной хозяюшки.
Ольга, немного ошарашенная внеплановым блицкригом, приподнялась, чтобы положить новому гостю закуски. Мужчинка же, быстренько опростав первую, ухватился за бутылку, налил и под восхищёнными взглядами опустошил вторую рюмаху, загрызнув маринованным огурчиком.
– Вот это по-нашему! – заорал Димка и кинулся лобызаться. – Молодец, гармонист! Как величать-то тебя, кто ты такой вообще?
Гость чинно приподнялся, опять поклонился.
