скачать книгу бесплатно
Особенно распоясался подполковник после введения на полигоне запрета на продажу алкогольной продукции. Борьба с пьянством, эта дичайшая горбачёвская авантюра, свелась к тому, что из магазинов исчезло всё. И водка, и вина, и коньяки. Если раньше к празднику можно было купить югославский вермут, шампанское, сухое вино, любого сорта коньяк, то теперь только сок, либо яблочный, либо берёзовый. Интересно, что пьянствовать меньше не стали. Даже наоборот. По принципу: запретный плод сладок. Народ, где только мог, добывал всякую дрянь. Кто-то втайне, по ночам, гнал самостоятельно. Но основной источник – спирт из космических частей. Ракета перед стартом основательно промывается. Все трубочки и шлангочки, по которым течёт жидкий кислород, азот и концентрированная перекись водорода, перед пуском необходимо обработать спиртом путём обильной промывки. Иначе может произойти закупорка капелькой смазки, например, или ещё чем-то. Тогда беда. Не жалели спирта. На один пуск уходило до двух бочек. Куда, спрашивается, девать отработанный? Вопрос, конечно, интересный. По документам, весь обратный спирт комиссионно уничтожается путём пролива на почву Все четыреста литров! На почву! Проливом! В России! Ха-ха.
Канистрами растаскивали. Пили сами, пользовали, как валюту. Единица – фляжка. Сколько стоит, к примеру, достать краски в казарму, чтоб двери и окна покрыть? Две-три фляжки. Фанеры лист в стройбате – фляжка. Справку в поликлинике взять – фляжка. Куда ни сунься, фляжка, фляжка, фляжка. На спирт начальник службы ГСМ выстроил себе отдельный офис. Из кирпича, с отоплением и водоснабжением. А уж зампотыл и орденов себе навешал, и звание досрочно получил. Всё ему стало нипочём. Позволял себе напиваться на службе. Уедет на подсобку, прикажет поросёнка заколоть. Нажарят ему шашлыков. Он и блаженствует. Когда сам, когда в компании с замполитом и командиром.
В один прекрасный момент подполковник пришёл к выводу, что пора переходить на медицинский. Вызвал к телефону Савватиева. И тоном, не терпящим никаких возражений, распорядился доставить лично к нему в кабинет чистого медицинского спирта в количестве пятисот миллилитров. Гена даже рот раскрыл. От возмущения онемел. Пока на ум приходило, что бы такого подипломатичней ответить, главный тыловик бросил трубку. Как поступить? Ясно, что такое количество быстро никак не списать. Где столько больных взять? Призадумался доктор. С Барановым воевать – себе дороже. А придётся. Если сейчас уступить – дальше хуже будет. Да пошёл он! Пьянь богохульная. И на приказание не отреагировал.
На следующий день после развода подполковник подошёл сам.
– Савватиев, я жду.
– Что, товарищ подполковник?
– Как что? Или забыл? Тебе же русским языком сказано: пятьсот и ни грамма меньше.
– Не могу никак выполнить Ваше приказание. Приходится на каждый укол списывать. По миллилитрам. В лазарете столько больных не наберётся.
– Ну, так сделай, чтоб набралось.
– Интересно, каким же способом?
– Это твои проблемы.
– Ну, знаете. Никак нет, товарищ начальник. Ничего не получится.
– Вот как запел, голубок! Гляди, не пожалеть бы.
– Ничего, перетерплю как-нибудь.
– Ну-ну.
В тот же день исчез фельдшер, которому было поручено взять смывы в офицерской столовой. На баканализ для санэпидотряда. Плановое мероприятие, проводится регулярно и в обязательном порядке. Причём ни в коем случае нельзя просрочить, даже на день. Как в графике указано, так и следует исполнить. СЭО шутить не любит. Савватиев кинулся на поиски. В офицерской фельдшера не видели. В солдатской столовой тоже развели руками. Пропал. Идти докладывать командиру? Что делать, придётся. В штабе дежурный по части поведал, что фельдшера собираются везти на губу.
– Что за ерунда! Где он?
– У Баранова. Тот уже документы на подпись понёс.
– Да что ж это деется, братцы, – в очередной раз оторопь взяла. – Вот же ж, гад!
– Да ты к командиру беги, пока не поздно.
Входить в командирский кабинет просто так, без вызова, всегда чревато. Субординация в их части свято блюлась. Однажды доктор позволили себе обратиться к полковнику по имени-отчеству. Что было! «Какой я вам Александр Николаевич, – кричал тот с пеной у рта, – наглец Вы этакий! Я для Вас товарищ полковник! Ясно? Вас где, капитан, воспитывали? В колонии? Позволяете тут себе. Да я Вас… Да я…» Говорили сослуживцы потом, легко ты, Геныч, отделался. Одному лейтенанту как-то позапрошлым годом трое суток ареста за подобный фортель объявил. И отсидел, бедолага. До сих пор при виде командира кидается в кусты.
Никак не решался постучать. Прислушался. Голоса приглушенные, не разобрать, чьи. А чтоб тебя! Гена выругал себя за трусость и решительно поколотил костяшкой пальца по филёнке.
– Разрешите войти, товарищ полковник? Капитан Савватиев.
Взгляд исподлобья. На стуле рядом – помещиком, не меньше – Баранов. «Ухмыляется, сволочь. Уже что-то состряпали».
– Товарищ полковник, разрешите обратиться?
– Вы, товарищ капитан, имеете нечто важное сообщить, в государственном масштабе? Или я неправильно понял?
– Так точно, товарищ полковник. Важное.
– Слушаю Вас. Только имейте в виду…
– Я не понимаю, что вообще происходит? На каком основании моему фельдшеру запрещено брать смывы в офицерской столовой? И на каком основании, не предупредив меня, заместитель по тылу позволяет себе арестовывать моих подчинённых? Это, между прочим, и не по уставу. Сержант исполнял моё приказание. Его хватают, и на губу. Начальник, который отдаёт приказание военнослужащему, который уже исполняет приказание непосредственного начальника, обязан хотя бы поставить в известность того, непосредственного, то есть в данном случае капитана Савватиева.
– Значит, Вы, капитан Савватиев, явились сюда напомнить мне статьи устава?
Геннадий промолчал. Змеиные ухмылочки на лицах ничего не сулили хорошего. Постепенно стало охватывать раздражение. Дурака из меня делают. Интересно, командир про спирт знает? Рассказать?
– Разрешите уточнить, товарищ полковник. Какая причина ареста фельдшера?
– Игнорирование приказаний заместителя командира. Достаточно?
– Разрешите уточнить, каких приказаний? Ваш заместитель по тылу последнее время слишком много даёт неправомочных приказаний.
– Что-что-что? Вы поняли, что сказали, капитан Савватиев? Если каждому произнесенному вами слову не дадите тотчас же обоснования, арестую.
– Обоснования имеются, товарищ полковник. Только захочется ли некоторым здесь присутствующим их выслушивать? И потом, доказать мои слова юридически в настоящее время не представляется возможным. Эти приказания ведь в устной форме отдавались. С таким же успехом подполковник Баранов меня обвинит во лжи. К слову сказать, я имею аналогичное право.
– Что-о-о! Грозиться вздумали, капитан? С личным составом не работаете, распустились совсем, понимаешь. И права качать?
– Там у них вообще неблагоприятная обстановочка складывается, – наконец подал голос Баранов. – Бесконтрольные. Начмед самоустранился. Капитан же этот вытворяет, что захочет. Справки выдаёт незаконно. За фляжки. В лазарет кладёт только ему угодных. Я бы расследование назначил. На предмет соответствия занимаемой должности.
– Слава богу, командир части не Вы! Медицинская служба находится в непосредственном подчинении отнюдь не у зама по тылу. Так что руки коротки. Что касается всего того, что сейчас наговорили, забыв про мораль и совесть, то не грех и расследование провести. Мне бояться нечего. Я у государства не приворовываю. Документы в полном порядке. Спирт в аптеке миллилитр к миллилитру. Иначе и не будет. Ни грамма на сторону. Кто б ни распорядился.
– Что он несёт? – командир повернул голову к тыловику.
– В смысле про спирт? Да это я, грешным делом, попросил у него сто грамм для приготовления растирки на свой радикулит. Вы ж знаете, как мучаюсь. Нахамил мне.
– Это как понимать, капитан Савватиев? Вы действительно начали разлагаться? И подчинённых своих туда же? Рыба, знаете ли, гниёт с головы.
– Вот именно, товарищ полковник! Если уж в нашей части такие люди, как заместитель командира по тылу, позволяют подобные вещи, как, например, сейчас в Вашем кабинете, то что нам в будущем ожидать от наших подчинённых?
– Это что же, ты сейчас меня трахаешь? Командира? А ну, пошёл отсюда. Вон! Какая наглость! Ты майора у меня получишь. Когда на пенсию выйдешь. Пошёл.
– Как складно. То на «вы». Теперь вдруг на «ты».
– Вон!
– В таком случае, прошу разрешения обратиться к начальнику Управления с жалобой на неправомерные действия подполковника Баранова.
– Я тебе обращусь! Запрещаю. Покажу, как жаловаться.
– Тем не менее имею право написать рапорт начальнику медицинского отдела и военному прокурору гарнизона. И поверьте, товарищ полковник, найдётся, что написать.
– Шагом марш!
Через полчаса прибежал фельдшер. Геннадий сидел в это время у себя в кабинете и проклинал собственный язык. Настроение мерзопакостное. Думы, одна тяжелее другой, наползали и давили аморфными безыдейными тушами, мешали сосредоточиться на текущих делах, которых скопилось, пока воевал с начальством, гора.
– Товарищ капитан, отбой. Губа отменяется. Ох, и крику было! Ну, теперь готовьтесь. Баранов просто так не отцепится. Ему командир, я за дверью подслушал, таких из-за Вас лещей выписывал. Багровым из кабинета выскочил. Мне чуть по морде не съездил мимоходом. Рявкнул так, что перепонки зачесались. Пошёл отсюда, говорит, к своему защитничку. Я до вас, кричит, доберусь ещё.
– Вот же собака!
– Так точно, товарищ капитан.
– Ты это… не слышал ничего.
– О чём это Вы?
– Во-во, правильно. Ни о чём.
Промолчи сегодня, фельдшера бы упекли. Кто работать будет? А кто виноватым окажется? В принципе, небольшая, но победа. Только что-то от такой победы страх берёт. Не расслабиться бы. Он теперь досье собирать начнёт. Провокации пойдут. Как сегодня. Только нынче плохо подготовился. Теперь по-другому станет действовать. По науке. По их подлой, застойной науке. Что-что, а как сгноить человека, у них отработано десятилетиями. Может, мне тоже надо по науке поступать?
– Короче, тебе тайное задание. С бойцами переговори. На подсобке, на складах. То да сё. Факты – мне. И так, чтобы доказать в случае чего. И никому ни словечка. Иначе с тобой нас…
– Геннадий Петрович, – фельдшер перешёл на шёпот, а потом подошёл к двери, прислушался, приоткрыл и, убедившись, что нет посторонних ушей, доложил: – Имеются свои люди. Везде имеются. Вы ко мне по-человечески, и я к Вам также. Всё сделаю. Да и солдаты в части уважают. Не то, что этого, Баранова. Козёл он.
– Ты уж так-то, открыто, не распространяйся. Заложат. Действовать будем, как разведчики в тылу врага. Дожились, родной тыл вражеским стал.
Информация набралась довольно-таки быстро, будто заранее готовили. Накипело на душе у бойцов. Что называется, прорвало. И про пьянки на подсобном хозяйстве, и про растаскивание тушёнки с прод-склада, и про манипуляции со спиртом. И про взятки политотделу, московским комиссиям. Следователей впору звать. Всё скрупулёзно было зафиксировано, подшито в папку и надёжно спрятано. Появился азарт. Как на охоте. Через пару месяцев досье на подполковника Баранова сделалось пухленьким. Каких только там ни кишело неприглядностей! Однако факты обличали не только зампотыла. Ниточки свивались в целые клубочки, захватывая всё новых и новых персонажей. Тут и командир получался извалянным в грязи, замполит и начальник политотдела, даже генерал, начальник их Управления.
Некоторые сержанты перед уходом на дембель приносили письменные показания и обещали, если понадобится, написать ещё из дома, оставляли адреса. Геннадий поначалу ликовал: есть чем прижать мерзавца к ногтю. Однако со временем стали посещать сомнения. Правильно ли он поступает? Весовые категории далеко не одинаковые. А если потянуть за ниточки, такое размотается, могут и до смерти загрызть.
Припомнился восемьдесят второй год. Мрачный, холодный ноябрь. Вот-вот должен выпасть снег. Небо напоминало грязно-серый солдатский матрац, испачканный юношескими поллюциями. Сырые ёлки, напыжившиеся сосны, голые продрогшие берёзы. Огромные стаи ворон, барражирующие над городом. Настроения были отнюдь не праздничными. Угнетало ПРЕДЧУВСТВИЕ. Народ интуитивно ждал сногсшибательных известий из Москвы и в душе содрогался. Ибо каждый понимал, что грядущие перемены принесут с собой всякое.
К октябрьским готовились, как обычно. На площади перед ГДО[43 - ГДО – гарнизонный дом офицеров.]тренировались парадные «коробки». Гарнизонный оркестр пытался золотыми геликонами разогнать тучи, бравурные марши сбивали неистовыми децибелами любую спесь с непогоды, отчего у простого ратного люда на некоторое время повышалось настроение. Офицеры лихо молотили подмётками по асфальту, колошматили друг друга локтями, добиваясь молодцеватой отмашки рук, продували могучие лёгкие строевыми приветствиями, криками «ура-а-а». Генерал на специально выстроенной дощатой трибуне отчего-то всё время матерился в громкоговоритель. То ли его не устраивало, как батальоны гарцуют перед его светлостью, то ли, наоборот, от удовольствия не мог сдержать эмоций. Может, просто нравился собственный матерный бас, усиленный динамиками в сотни раз.
Гена только-только перевёлся из Ненецкого Заполярья. С молодой своей ненаглядной. Относительно легко ухитрился выбить однокомнатную квартиру. Кое-кому в квартирно-эксплуатационном управлении отвалил даров тундры. Елена сразу начала обустраиваться. Вскоре квартирка превратилась в уютное гнёздышко, из которого так не хотелось никуда улетать и куда с точно таким же сильным чувством спешилось вернуться. Хорошо ему было у себя дома. Иногда приходила мысль, что это и есть настоящее счастье. Жена витала в облаках. Тоже от счастья. Собственно, чему удивляться? Ребята друг друга обыкновенно любили. Ясно, как солнечный день. И симпатичная их жилплощадь словно светилась. Хоть стены ещё оставались голыми. Не мешало бы ковёр повесить, палас на пол кинуть. Да где взять-то? В те времена царила эра тотального дефицита. Хозяйка сердито обмолвилась пару раз, но неожиданно разглядела в глазах супруга растерянность, которая, как правило, быстро метаморфози-ровала в неудовольствие. Обратила в шутку. Больше на эту тему не заикалась. Хоть порой и с трудом, но старалась гасить бабью невоздержанность в болтливости. Мужнин характер уже успела изучить, не дай бог маленькую хоть искру. Пожар или взрыв. Крах вселенной. Они не ссорились. У Елены хватало прозорливости. Умела она пользоваться красотой своей природной. Особенно глазами. В этих синих омутах умещались небеса. Гена там хозяйничал, и ему льстило, что судьба богом Ленкиных небес избрала его. О том, что там кто-то мог оказаться другой, страшно было даже подумать. И он старательно гнал гнилые мыслишки взашей.
Седьмого ноября в девять ноль-ноль подразделения полигона выстроились перед памятником Ленину у Дома офицеров. С утра подморозило. Периодически подваливало снежку. Начало в десять. За каким, спрашивается, лешим людей лишний час на собачьем холоде манежить? Чтобы Советская армия ещё непобедимее и легендарнее была? А дебилизмом ещё сильнее! В последние годы особенно. Дурак на дураке. А если ещё не дурак, то заставят. Интересно, кому это нужно? Почему любое проявление интеллекта в войсках преследуется чуть ли не по закону? Как-то один ортодоксальный генерал на строевом смотре выговаривал молодому:
– Не надо тут мне делать умное лицо, товарищ лейтенант! Вы же офицер.
Случай действительно имел место. Со временем стал анекдотом, легендой. Многие приписывали авторство себе. Бывало, проверяющий какой-нибудь в один день мог в разных частях услышать, что именно у них в полку такой-то генерал кричал на такого-то лейтенанта. Чтоб люди не околели в сапожках хромовых на тоненькой подошве, командиры периодически командовали:
– На месте, шагом марш!
Строевые коробки начинали раскачиваться. Вправо-влево, вправо-влево. На месте. И никому не смешно.
– И р-р-аз, р-р-раз, раз-два-три-и-и! Леуввв, леуввв. И р-р-раз.
Без четверти десять у трибуны скопилась толпа. Штатские, военные. Последние все в папахах. У нескольких издали заметны были ярко-красные двойные лампасы. Генералы! Спустившиеся с Олимпа небожители. Властелины колец. Постепенно площадь стала наполняться. Население Мирного – это семьи офицеров, прапорщиков, сверхсрочников. Приходили в основном жёны и дети. Город-то закрытый. Войска – Ракетные Стратегические. Отдельно Космических, как таковых, тогда ещё не существовало. При втором Управлении Северного полигона РВСН имелись три полка, вернее, как их называли, ОИЧ – опытно-испытательные части, которые запускали космические аппараты. Также и на Южном, в Казахстане, где, помимо спутников, запускали в космос людей. С Байконура. Уже ближе к концу восьмидесятых их объединили в ГУКОС[44 - ГУКОС – главное управление космическими системами]. Чуть позже – Военно-Космические Силы. Секретность неописуемая! Город опоясан по периметру колючкой. Проход через КПП по спецпропускам. Впрочем, колючку местами спокойно себе жители сняли, чтоб в лес ходить за ягодой. Или родственников провозить, дабы не тратить время на нудные мытарства по оформлению разрешения на въезд.
– И р-р-раз, и р-р-раз. Р-р-раз-два-три-и-и. И р-р-раз. Выше ногу! Равнение в шеренгах.
Наконец не без труда проснувшийся микрофон прорычал:
– Станов-и-ись! Сми-и-и-и-рно!!!
Появился командующий. Его зам начал движение навстречу, красиво вытягивая носок и безупречно печатая строевой шаг. Оркестр исполнял «Встречный Марш». Когда генералы подошли вплотную друг к другу, дирижёр резко музыку оборвал. Последовал доклад о том, что войска построены для парада по случаю ознаменования. И так далее. Опять под музыку оба прошагали к центру, где на высоком штативе маячил отдельный микрофон.
– Здравствуйте, това-а-а-а-рищи!
Пауза, шум вдыхаемого тысячами грудных клеток воздуха, и, как шквал на море, вздыбивший огромную, словно цунами, волну:
– Здр-р-р-ай-желай-та-а-а-р-ш-ги-и-ра-а-ал!!!
И покатилось, на пути сметая кварталы, штабы и примыкающий к городу лес. А генерал, добавляя жару:
– Поздравляю вас с шестидесятипятилетней годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции!
– Ур-р-р-а-а-а!!! Ур-р-р-а-а-а!!! Ур-р-ра-а-а!!!
Троекратно, протяжно, переваливаясь волной от батальона к батальону. Возбуждённые лица. У всех. Когда войско не на войне, а на параде – зрелище великолепное. Это особая, психологически выкованная сила. Какой эмоциональный заряд. Блеск и восторг. Военный дирижёр выбежал на середину и взмахнул тамбурмажором. Оркестранты вскинули трубы на изготовку. Как перед стрельбой. Быстро возвратилась тишина. Дирижёр дёрнулся всем телом и рухнул жезлом сверху вниз. Громыхнуло, будто залп тысячи стволов.
Гимн Советского Союза! Савватиеву, впрочем, как и всему советскому народу, он очень нравился. Действительно, мощь. Как подобраны аккорды, акценты, токкаты и лиги. Союз нерушимый! В дрожь кидает. Оркестр исполнял безукоризненно. Ни малейшей погрешности. В такие мгновения охватывала гордость за Родину свою, СССР. Сунься кто. Растопчем. Этими вот хромовыми сапогами. Славься, Отечество наше свободное! Далее – вынос красного знамени. Также под оркестр. Красота! После короткого митинга минут на двадцать, мудрёной речи командующего, прозвучало, наконец:
– К торжественному маршу. Побатальонно. На одного линейного дистанция. Первый батальон прямо. Остальные напра-а-а-во! Равнение направо. Шаго-о-о-о-м марш!
Офицеры, чтобы не нарушать шеренг, ухватились мизинцами. Многие, кто помоложе, заметно волновались. Ещё бы, на тебя полгорода смотрит. Вдруг споткнёшься. Позор. Никто не споткнулся, все молодцами. Раскрасневшиеся, в глазах – задор, изо рта – клубами пар. Красивые, стройные, подтянутые. В парадных шинелях, красивых, с лаковыми козырьками, фуражках, серебряные аксельбанты, хромачи надраены до зеркального блеска, ранжир безупречный. Эх, дайте в руки мне гармонь!
Гена вспомнит этот парад через десять лет. В Приднестровье. Перед жителями города Рыбницы по главной площади так же вдохновенно будет маршировать его батальон. Третий мотострелковый. Гвардии Приднестровской Молдавской Республики. В честь второй годовщины её образования. Поредевший, в боях израненный, но не побеждённый. Доктор в строю не шёл. Дежурил с медицинской сумкой около «Авроры». Рыбничане аплодировали, срывались на овации. Переживали, кое-кому пришлось оказывать помощь. Комбат, воодушевлённый таким приёмом, развернул батальон в конце площади и прогнал перед ликующими горожанами ещё раз. Гвардейцы молотили берцами по асфальту с двойной энергией. Топали, браво взмахивали руками и не замечали слёз на своих щеках.
Люди продолжали аплодировать в такт маршу. Тоже многие плакали. Это будет второго сентября 1992 года. Бои только закончились. Миротворцы блокпостами развели враждующих по разным берегам. Боевые раны уже затягивались. Погибших упокоили на Аллее Славы. Вдовы понемногу стали отходить от горя. Желание мирной жизни пересиливало невыносимую, как совсем ещё казалось недавно, скорбь от физических и нравственных страданий, какими всегда изобилует общество в период страшной смертельной эпидемии, имя которой – война.
Савватиев смотрел на гвардейцев, на лица женщин, детей, ловил мельчайшие нюансы в собственном настроении и постепенно приходил к выводу, что ради этой минуты стоило жить. Запускать ракеты в космос, ненавидеть Барановых и им подобных, выдерживать поли-тотделовские застенки, бороться за справедливость в ущерб карьере, спасать жизни солдат, вступая в неравные схватки с потерявшими человеческую ориентацию полковниками и даже генералами. Терпеть лишения, издевательства. Ради этой минуты здесь, на параде победы. Чтоб испытать не просто гордость, а нечто даже большее, чем земное счастье, за принадлежность к офицерскому сословью, которому выпала честь стать защитником народа от жестокого, циничного нашествия.
Площадь быстро опустела. Народ спешил к застолью. Праздник! К тому же завтра выходной. Елена наготовила салатов. Купила шампанского. Бутылочку коньяка. Тогда ещё было в продаже. Они пировали вдвоём. Никого не приглашали. И сами отказались от приглашений. Им хронически не хватало друг друга. Каждая выпавшая свободная минута Савватиевыми ценилась выше всяческого золота. Целыми днями они могли валяться на диване, крепко обнявшись. Простое прикосновение ладошек приводило обоих в восторг. Не говоря уж о большем. Вот и сейчас, отобедав, слегка захмелевшие, они улеглись перед телевизором. Леночка, как обычно, пригрелась в подмышке, закинув на него руку и ногу. По первому каналу показывали новости. Репортаж с Красной Площади. Главный военный парад. Прохождение войск, техники. Затем демонстрация.
– Ген, тебе не кажется, что Брежнев какой-то не такой?
– В смысле?
– Ну, как не живой. Не улыбнётся, ни поведёт бровью. Вообще никаких гримас. Только смотрит и рукой помахивает. Одет легко. В Москве, наверно, тоже не лето.
– Действительно, чего это с ним? Последние дни серость какая-то одолевает. Отчего-то вдруг стало противно всё. Будто прозрение. Кругом фиглярничание. Дефилируют в папахах, местечовые князья, волю свою навязывают. Всё время кажется, что на головах у них вороньи гнёзда. Так и хочется запустить дрыном. Каждая мразь корчит самодержца.
– Геночка, так всё сложно? Кто это там на тебя навалился?
– Да есть уникумы.
– Расскажешь?
– Много ему чести.
– Ему? Значит, конкретная особь. И кто же?
