скачать книгу бесплатно
– Сейчас бомбы метать начнут. Это они дикие виноградники атакуют. Обожрались наверняка, захмелели. Ягоды нынче сладкие, перебродили уже. Надо бы нам, братик, прятаться. Что же не ведёшь в хоромы царские? Что, али не выстроил?
– Да я со своими гусарами.
– Вот те раз, боярин. Дык какой же правитель, коли дворца своего нет? Молодую жену, что ли, в казарме поселишь? Или вообще в конюшне, там почище будет, казаки ведь за конями ухаживают лучше, чем за собой. Негоже сие, негоже. Пора начинать дистанцию выстраивать. С народом, но на расстоянии. Иначе на голову сядут. Это не в поле против татар. Тут, брат, дипломатии начинаются. Политес, так сказать. Саблей махать поменьше, головой работать почаще. «Ой, чий-то кинь стоить, сывая грывонька».
Хмель пел, и глаза его блуждали за облаками. За тучей вороньей, там, в самой синеве, где виделось что-то своё, Олег того так и не разобрал. Душевно звучал голос будущего гетмана, красиво, образно. Да он талантлив безмерно! Тронуло за душу, да так, что чуть не прослезился, естественно, размышляя о своей ненаглядной Богом данной Михаэле. Но боли в сердце уже не было. Наоборот, чисто так сделалось, ясно.
– Пожалуй, ты прав. Хоругвью, прямо в логово зверя. Я казаков пришлю для сего похода, человечков этак с полтыщи. С татарвой разбираться тебе уж негоже, боярин. Хоть и чешутся, я гляжу, ладони, с сабелькой покуражиться. Ладно, дорогой, пошли, в самом деле, куда-нибудь схоронимся. А то чернилами обляпают с ног до головы. Вона, сюда уже кружат. Кишки после жардели[30 - Жардель – сорт дикого винограда, совершенно чёрного цвета.] у них необыкновенно слабые.
– Неплохо было бы прямо к дворцу на «чайках», а? – Олег, всё ещё находясь в медитативном делирии, выхватывал из потока информации, что лилась довольно-таки бурно из околоземных кармических источников, самые оптимальные варианты разрешения ситуации. Чернильный вороний бомбомёт в данную минуту волновал его меньше всего.
– Хм… Идея, однако, не лишена изящества, – Богдан, сразу адекватно поймав мысль, посерьёзнел, призадумался, потом вдруг просиял лицом и даже прихлопнул себя по ляжке. – Знаю, как! Правда, ещё нет сведений, куда он Михаэлу отвезёт. Может, в Варшаву, а может, и в Краков, где вырос, где правителем его сделала тётушка, бездетная Анна, вдова короля. Муж-то помер, не оставив наследников. Но там и там дворцовые пристани вельми удобны для швартовки.
– Так и есть. И в Кракове, и в Варшаве прямо к дворцам Висла воды подносит. Михаэла, скорее всего, в Кракове. Иначе Констанция со света сведёт, – Ольгерд лихорадочно засверкал глазами, воспламенившимися от вариативных прозрений, многие из которых имели мрачный негативный окрас. – Соперниц по любовному треугольнику сановные дамочки обыкновенно приговаривают к смерти. Констанция ревнивица ещё та. Красавица из красавиц, конкуренции не потерпит. О, бедняжка моя, Михаэла, зачем не увёз тебя с собой тогда, из Ясс? Не прощу, если что, ни себя, ни всех, кто под руку попадёт!
– Да, – Хмель и сам начал играть желваками, поскольку с характерами дочерей Габсбургов знавался не понаслышке, там было, чего опасаться. – В Кракове Сигизмунда не любят, многие вообще презирают. Он ведь практически предал свой город. Хотя… из соображений государственных правильно сделал. Географически Варшава стоит гораздо выгоднее, в центре политических течений и торговых путей. Но Краков, красавец Краков – это вотчина польских королей, порождение ренессанса, там и замок в Вавеле соответствующий, невиданной роскоши.
– Да знаю, видел я его. Сигизмунд в нём жил как у Христа за пазухой. Уезжать не хотел. Краков ещё славен своим университетом. Центр европейской науки и передовой мысли. Штаб-квартира реформации. Прежний король заботился о престиже. Этот же наоборот.
– Что ты хотел, радикальный католик, иезуитами воспитывался. А иезуиты против любого процветания. Ретрограды и консерваторы. Контрреформация, короче. Бытует словцо такое.
– Он, каналья, в университете чуть ли не иезуитскую резиденцию обустроил. Учёных разогнал. Был там у него астроном, известный на весь мир, Никола Коперник, слыхал, нет?
– Что-то слышал. Он его хотел в инквизицию сдать, на костёр?
– Нет, слава богу. До того не дошло. Палки в колёса вставлял. Инквизиции-то особой в Кракове нет. Так, шайка-лейка, больше языками треплют. Не Испания. Никола всё же славы добился. Он ведь гений. Так вот за вытрэбеньки с университетом и за все антиреформы народ, наверно, и не возлюбил. Так что ты прав, вряд ли кто подумает, что Михаэлу туда, в Вавель заточит. Но, может, на это и расчёт?
– Это мы уточним в ближайшие дни, я ж говорил. Но то, что Висла и там, и в Варшаве, нам на руку. Мне всё же сдаётся, в Варшаву отвезли. Он ведь наглый. Дворец огромный, потайных комнат полно. Спрячет, жена и не прознает. Он к ней очень даже нежен.
– И это не есть хорошо в нашем случае. А если так спрячет, что никому и ведомо не будет? Может, как в Краковском замке, пещера Дракона какая-нибудь?
– На сей счёт не беспокойся, брат. Мои люди и в королевской гвардии имеются. Караульное начальство, не хухры-мухры.
– У меня знакомые среди них тоже есть. Послушай, а «чайки» смогут?
– Тоже обдумаем. У всякой реки найдутся и притоки, и протоки. А у притоков свои притоки. Мои «чайки» и по ручьям проплывут, и по болотам, – Хмель улыбнулся, очевидно, поймав какое-то остросюжетное воспоминание, помолчал с минуту, махнул рукой и, чтобы отвлечься, переменил тему. – Ты помнишь, какой была Варшава до Сигизмунда?
– Помню, конечно. Так, городишко пыльный и невзрачный, большой фольварк[31 - Фольварк – крупная польская усадьба.].
– Вот! А сейчас? Если б своими глазами не видел, не поверил бы. Перекроил по своему вкусу. Именно он Варшаву сделал столицей во всех отношениях. И в этом тоже суть его личности.
– Европеец, как же. Сын Швеции. Хотел и её Польшей сделать, наверно. Мать полька. Но великолепие столицы, я думаю, заслуга больше Констанции. У неё вкус отменный. Натура утончённая. К тому же умеет самодержавно сластолюбивым супругом управлять. Но, к его чести, утончённому сему правлению пан Сигизмунд не противится. Эстет.
– С размахом личность. Беда, слишком ретрограден. Иезуитская начинка. Но мы это используем. Лишь бы Михаэла продержалась. Надо будет королеве продуманную шифровку отправить, чтобы под защиту взяла девоньку. А то ведь эстет этот инстинкты свои контролирует слабо. Да не бледней ты.
Друг и вправду от последних слов Хмеля почувствовал, как земля зашаталась. Зубы скрипнули от боли душевной.
– О-о-о! Да ты, братик, совсем того, по уши. Ну да это же счастье. Правду люди говорят: человек без любви и не человек вовсе, так, пустышка. Дорого бы я отдал, чтобы вот, как ты, влюбиться в какую-нибудь паненку. Так, чтоб без памяти и до конца жизни. Дай обниму тебя, боярин. Ничего, на нашей стороне правда и справедливость. Бог нам поможет. А знаешь что, пойдём до той иконы. Поклонимся Святому Михайле, архангелу воинства небесного. К коему и я, и ты свято принадлежим.
Часть IV
Если Вам довелось побывать в шляхетном королевстве, но не удосужилось опустить свои мудрые ладони в старосветскую Вислу, полного впечатления о волшебной красавице Польше, считайте, не получили. Россия без Волги, Молдавия без Днестра, Германия без Одера, так и Посполитая немыслима без уникальной по миловидности синеглазой своей феи-реки. Как все непостижимые прекрасницы, сия морганатическая панна по происхождению самоцветная горянка. «Мой идеал», – говаривал Пушкин в беседах с добрым его приятелем Евгением о целомудренных девах гор, в угоду провиденью меж ледяных вершин рождённых.
Величественные, укрытые великолепными зелёными коврами, изумрудная сокровищница Европы, Моравско-Силезские Бескиды, Сарматские горы, они же Карпаты, великодушно подарили нам её, родив у подножия до простоты загадочной Бараньей Горы. Равно и братца двоюродного, вышедшего из такой же таинственной Чентыёвки, которого многие знают, как Тирас, Нистру, Днестр, бурливого, непокорного у истока и малодоступного к пониманию на всём остальном протяжении. Обе реки усиленно подпитываются притоками, сбегающими с тех же Карпатских гор. Водой уникальной, прямо из космоса энергетической подзарядки.
Блаженна та земля, по которой они текут, реки гор. Над ними проносятся века, бушуют исторические страсти, встают золотые рассветы, полыхают рубиновые закаты, заселяются, обустраиваются, живут и порой сходят с ума племена, народности, нации и государства. Заключаются политические договоры, появляются плоды наук, сталкиваются лбами добро и зло, зарождаются, потом истребляются «предрассудки вековые и тайны гроба роковые». Но они как текли, так и текут. Независимые, никому не подвластные, прекрасные и многозначительные. «Судьба и жизнь в своём чреду».
Хмель послал бывших при нём троих скороходов по городам Сороки, Хотин, Белгород с шифровками, в коих велел своим резидентам изучить карты, привлечь специалистов, произвести рекогносцировку, составить точнейший маршрут для похода в Краков и Варшаву с использованием рек, притоков, проток, ручьёв, глубина которых предполагала бы проход «чайки» с нормальным грузом. С учётом бесценного опыта прошлых предприятий, так как подобные дерзости казаки проделывали неоднократно против турок, шведов, поляков и литовцев, и даже против русских. Имелась соответственная эмпирическая база данных.
Через пару недель гонцы доставили толковые отчёты о проделанных географо-разведывательных изысканиях, по сути, коли б не были так зашифрованы, достойных представления пред учёным светом. Полноценные карты необходимых участков водных бассейнов Вислы, Днестра с соответственными промерами глубин, ширины русел, речных долин, состояния дна, степени заболоченности прибрежных площадей и тому подобное. С указанием светлого-тёмного времени, продолжительности сумерек, метеорологического прогноза, наличия естественных маскировочных укрытий, растительности, холмов, скалистых образований. Маршрутов составили несколько. Хмель с Ольгердом скрупулёзно проанализировали доставленный исследовательский материал и выбрали, по их мнению, оптимальный. Может, с прагматической точки зрения не самый экономный, но по соображениям секретности, безопасности то, что надо.
Двадцать «чаек» поднимаются вверх по Днестру до Самборских угодий. Там вблизи городища Рудки от Днестра отходят несколько рукавов, теряющихся в заболоченных лугах, которые во время половодий превращаются в целые озёра. Но и теперь имеются участки с требуемой глубиной, этакие озерца, между которыми за несколько ночей тамошние казаки прорыли небольшие каналы, по которым из Днестра лодки свободно доберутся до речушки Вишня. Она, в свою очередь, является правым притоком речки Сан. Вишня пересекает украинско-польскую границу между сёлами Старова и Загорбы. В Сан вливается напротив польского городка Родымно.
Сан уже покрупнее. Также течёт с Карпат. Чистый, прозрачный, прохладный, рыбный. Видно, как мелькают многочисленные серебристые стайки, за ними судачки гоняются, щуки. Местами лежат, словно притопленные брёвна, сомы. Раки-труженики тщательно дно пропалывают, очищают от гнили и падали, чтоб мириадам беззубок дышалось вольготно и свежо. Огромное такое количество перловиц немудрено, у них полно пропитания. Речка-то норовистая, шуток не любит, мигом зазевавшегося перепончатокрылого в придонный корм обратит, богатый хитином и хитозаном, необходимыми для воссоздания клешней и панцирей, а также выработки перламутра, благодаря которому в ясные ночи река словно светится. Берега сплошь обросли ракитником, ивняком, ещё какими-то кустарниками. Местами русло петляет в самых настоящих ущельях. Красоты необыкновенные. Вплоть до Сандомира, напротив которого приток сливается с Вислой. И это как раз посередине между Краковом и Варшавой.
Тем временем строительство крепости на Днестре пан ротмистр не прерывал ни на минуту. С момента прибытия сюда прошло почти три месяца. Совместно с батюшкой Александром наладили связи с хозяйственниками близлежащих поселений и городов. Как на своём левом берегу, так и в правобережье, с молдаванами. Правый берег – это Кодры, молдавская тайга. Лесозаготовки, охотничьи угодья, древесный уголь, дёготь, живица, грибы и ягоды, кикиморы и лешие.
Главным на первых порах было, конечно, добиться бесперебойной поставки древесины. Сей вопрос был решён как нельзя лучше, рыбные деликатесы весьма ценились при дворе молдавских господарей, посему лесозаготовители старались отбирать для приднестровских казаков древесину самую лучшую. Бартер, премудро подогреваемый ещё и золотыми монетами, сказочно процветал.
Помимо леса, отец Александр усиленно собирал информацию об удивительном строительном материале, который у молдаван сначала именовался кохилец, потом прижилось и распространилось котелец. Плотный известняк, спрессованные раковины ископаемых морских моллюсков кокхилий, окаменевшие тела которых отчётливо видны на распилах. Ещё его называли строительным камнем. Прочные котельцовые блоки популярно использовались при возведении капитальных зданий, дворцов, храмов. Для будущего города сей камень, конечно, был очень потребен. Хмель батюшке Александру по секрету строго наказал заняться возведением достойного дворца для будущих князя и княгини, при этом выразительно поглядывал в сторону Олега. Ещё велел средств не жалеть, в разумных пределах, разумеется. Насчёт каких-то там разумных пределов отцу Александру намекать было излишне. Каждая копейная и мечевая денга, медная пула, не говоря уж о гривне, полтине, рубле или молдавском талере, были на строжайшем учёте. Монахи отслеживали финансовые потоки похлеще шатёрничего царской казны.
Котелец добывали в ту пору близ поселения Криково неподалёку от Кишинёва в глубинных шахтах. Дороговизна удовольствия проживать в котельцовых домах не вписывалась в общенародный масштаб. Лишь зажиточные каймакамы, ворники, прочие наместники господарей, богатые бояре, феодалы, имея соответствующий достаток, могли позволить себе сие моллюсковое чудо. Вообще-то подобный камень пилили неподалёку, у пещерного монастыря Сахарна. Но известняк в тех шахтах значительно уступал Криковскому. Посему батюшка Александр основательно готовил хозяйственный десант на Криковском направлении. Но первостепенная задача, конечно, правобережные Кодры, круглосуточная лесозаготовка. Остальные богатства, шелковистые медвежьи шкуры, роскошные лосиные рога, охота на кабана, гадание на цветке папоротника, любовные шашни с молодыми кикиморами – это на потом, когда первый жирок завяжется.
Хмель помогал совершенствовать фортификацию, создавать комплекс укреплений для засеки. Народ по всему фронту трудился с азартом и вдохновением, чему способствовало хорошее жалование, которое положил всем без исключения строго засекреченный боярин Рыдван, он же пан Ольгерд Смигаржевский, он же, теперь в прошлом, Альгис-паша. И он же загадочный Лелег. Оставался ещё фонд финансов, ссуженных казной скаредного Сигизмунда, а также из стратегических сокровищ царя Алексея Михайловича. Впрочем, Их Величества не очень-то щедрились. Основная часть золотого запаса была захвачена в боях во время дерзких экспроприаций в шляхетных поместьях и турецких городишках.
– Между прочим, в Краковском Вавеле замковые подвалы полны злата и серебра, – как бы между прочим пробормотал с причмокиванием Богдан, обгладывая увесистую куриную лытку, которую держал правой рукой в то время, как левая регулярно подносила ко рту огромный серебряный кубок с красным виноградным вином, весьма недурным на вкус и, судя по раскрасневшимся щекам, с немалым количеством градусов. – Что оно там, золото это, без движения лежит? Всё одно иезуиты проср…
Они обедали в просторной избе зажиточного казака, упросившего боярина временно у него пожить. Он же и прислуживал за столом. Угощения, конечно, царские. Икра чёрная, судачки, запечённые в сливках с сельдереем, зайчатина, курятина, гусятина, маслята под невероятно душистым, свежего отжима постным маслом. Брынза овечья, брынза коровья, мамалыга, традиционный соус муждей с чесноком. Стопкой высились плацинды с мясом, творогом и брынзой, рядом в глиняных тарелках аппетитными тушками мититеи, толстокожие гогошары в мёде. Миска чищеных грецких орехов. И кувшины с несколькими сортами вина, только что принесенными из погреба. Запотевшие, холодные, слышно было, как вино разговаривает и дышит. Живое!
Тоже одно из чудес света, молдавское вино. Волшебное, целительное, продлевающее молодость и чувство собственного достоинства. Моложавая, миловидная казачка, хозяйка дома споро подносила всё новые угощения. Не впервой уже сменила кувшинчики с пустых на полные. Улыбалась, чертовка, словно жемчугами сыпала по комнате, нахально очаровывала чёрными глазищами, в которых чего только ни сверкало, в основном, конечно, бесовские искорки. Того и гляди, душу чью воспламенят.
На первых порах ротмистра это смущало, он украдкой косился на хозяина, седовласого с длинным оселедцем и обвисшими, словно пакля, усами, а также бровями, как у старого луня, из-под которых наблюдали хитрющие очи. Но, кроме почтения, взгляд не излучал ничего иного. Периодически ухмылялся на проделки благоверной, но совершенно не сердито. Казак очень хорошо понимал, какие у него гости в доме. Он бы совсем даже не возражал, чтоб супругу один или оба сразу почтенных господаря ублажили. Сам-то уже охладел из-за лет немалых, дремучих, из-за ран, испещривших тело вдоль и поперёк грубыми рубцами, безобразными шрамами. А жёнушка молодая, в соку, жалко её. Ить ласки хочется голубушке. Ох-хо-хо-х. Может, и дал бы Господь опосля деток.
Пока Рыдва пунцовел от подобных мыслей, Хмель опустошал кубок за кубком. Потом начал хозяюшке недвусмысленно подмигивать. Та, как бы невзначай, задерживалась подле него, потом и вовсе стала прижиматься то бедром, то, склонившись, вообще грудями. Прибежал какой-то шустрый казачок, в дверь постучал, войти не решился. Хозяин сам шустро этак метнулся. Через пару минут, постучавшись, вернулся.
– Пробачьтэ, добродию, мэни трэба йты. Молдаваны лес прывэзлы.
– Ступай, милый, – Богдан встал, похлопал по плечу старого казака, задержал взгляд в его очах, по-прежнему беззлобных, одно добродушие и благолепие. – Если какая помощь нужна, скажи.
– Та шо вы, добродию, яка допомога? Вы нэ хвылюйтеся. Усэ гаразд, – казак улыбнулся так лучезарно, что Богдану захотелось его обнять, что, собственно, он и сделал через хвылыночку.
Когда вышел, хозяйка-казачка без обиняков уселась на будущего гетмана колени, обняла за могучую шею, и они слились в долгом, жадном поцелуе. Олег молча удалился, быстро зашагал вслед старому казаку, что был у него ни много, ни мало управляющим строительными работами. Когда догнал, слегка опешил, не ожидал увидеть на лице управляющего выражение полного счастья. Подумал: «С этими людьми надо ухо востро держать. Пока не прочувствую до конца. Если, конечно, сие вообще возможно».
Двоих старшин, охранников, собравшихся было следом за ним, жестом остановил, потом кивнул головой в сторону избы, где расслаблялся Хмель. Те молча поклонились, заняли прежнюю позицию у двери. Не спеша спустился к Днестру. Прошёл мимо костров, вокруг которых сидели гуртами казаки, простые работяги в каких-то замысловатых одеждах, то ли молдавских, то ли вообще турецких. Ватаги мальчишек носились по берегу, кто с деревянными сабельками, кто с такими же деревянными пистолетами и мушкетами. Витал ядрёный запах варёного лука и рыбы. Наверно, уха на ужин поспела. Рдеющие облака тянулись к западу, пытаясь согреться в остывающих лучах ускользнувшего за горизонт светила. За ивняком в невидимых болотцах заливались лягушки, кто-то таинственно ухал вдали. Где-то на другом берегу взвыл, как оборотень, разбойный волк.
Над поверхностью воды зарождался туман, сперва тоненькой прослойкой, потом уже заметный, с надменной поволокой. Интересно, сколько в мареве этом воды? Это же целые облака, огромные, сырые, тяжёлые. Пудов, наверно, тысяча, а может, и больше. Столько же и вверху, днём, когда всё небо укрывают от палящего зноя. Там вообще миллионы центнеров. Откуда у природы силища такая?
Он прошёл дальше, где людей уже видно не было. Диковинные деревья смущали таинственностью, кусты кутались в белёсые шали. Над ним чёрными росчерками метались летучие мыши. Звёзды показались, мерцать начали. Мелкие, невзрачные, не такие, как в России. Да и в Польше крупнее гораздо. Наверное, здесь из-за тёплых испарений воздух полупрозрачный. Словно вуаль на личике девушки. Господи, где ты сейчас, Михаэла, жива ли? Нет, конечно, жива, что это я мысли такие допускаю в голову!
Впереди за кустарником и корявыми ракитами показался дымок от костра. Стали слышны голоса, перемежающиеся громким смехом. Казачий пикет. Поодаль где-то, невидимые, курсируют конные патрули. Неожиданно Олегу привиделось между тремя солидными, в обхвате не меньше метра берёзами, едва различимое свечение. В тех болотистых местах берёзки вообще-то не росли. Что и удивительно. Эти откуда? Обступили огромный валун и словно взяли его под охрану. Рядом с одной из почтенных притулилась берёзка помоложе, вполовину ростом. Что бы это значило? От валуна поднималось к верху нечто вроде холодного жара. Альгис его видел отчётливо. Замер в ожидании чего-то уже знакомого, для него привычного.
Окружающее стало видоизменяться, заструилось вдруг, как марево в жаркий день. Лишь берёзы стояли прочно, телохранительни-цами. Через какое-то время свечение начало оформлять абрис, ваять этакую неоновую скульптуру. Вначале призрачно-блеклая, потом всё плотнее. Наконец появились цвета, изваяние ожило. Старый знакомый. Боец в серо-зелёном с желтоватым оттенком облачении. Альгис подумал ещё, что в этаком наряде сразу-то не разглядишь ни в степи, ни в лесу. Никаких украшений. Только звёздочки на плечах, такие же зелёные, почти незаметные.
Послышались стук копыт, треск веток. Свечение прекратилось. Пока гусарийцы не подскакали, Альгис приблизился, приложил к поверхности валуна ладонь. Надо же, тёплый. Вправду, что ль, живой? Крикнул филином, ответила сова.
– Эту глыбу надо будет перенести в центр крепости. Поставить рядом с казаном.
– Вместе с берёзками, пан ротмистр? – поинтересовался понятливый старшина. – Очень уж они друг другу подходят.
– Именно что! Непременно с ними. Малую не забудьте. Сейчас как раз подходящая пора для пересаживания.
– Значит, валун и четыре берёзки. Сделаем, пан Ольгерд. Вот, держите, командир, – старшина протянул поводья, Альгис, вглядевшись, только сейчас увидел своего любимца изабелловой масти. – Батюшка Александр прискакал, велел Вас разыскать, да вот, коня привёл. Сказал, что срочно вызывает Хме… Виноват, пан Иван Сирко.
– Добре, хлопцы, добре. Вельми дзенкую, Панове старшины.
«Ясно, – подумал про себя, легко вскакивая в седло. – Хмель затосковал в одиночестве. Наелся, напился, намиловался и затосковал. Или его тоже посетил кто-то мира иного. Интересно, что те звёздочки на плечах означают? И берёзы эти?»
Он тронул коня. Ехал не спеша, глубоко задумавшись. Патруль проследовал далее, в сумеречные дебри, по своим ответственным заботам. Ночные звуки, сливаясь в единый, казавшийся загадочным гул, по-прежнему продолжали своё гипнотическое действо. Олегу вновь начали казаться шумы, исходящие не отсюда и здесь кому другому не слышные. Оглянувшись, натянул поводья. Фантом-двойник вернулся, оказывается, и во всё лицо улыбался. Потом, отгибая пальцы, как бы пересчитал берёзки. Мизинец выпрямил не полностью.
– Понимаешь? – спросил он, беззвучно, но Олег услышал, слово в слово. – Это тебе знак. Через три с лишним века мы должны встретиться у валуна этого. Неплохо, чтобы ещё и Хмель, но это вряд ли возможно. У него свой валун, на главном историческом болоте, перед Софией Киевской[32 - Имеется в виду памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, установлен в 1888 году в честь 900-летия Крещения Руси.]. Он с того валуна сквозь будущее долго ещё будет скакать. Смутные всё времена.
– Как! Опять смута?
– Она, пока существуют цивилизации, вечна.
При этих словах таинственный призрак, утратив абрис, удалился в своё будущее бытие. Олег потряс головой, как бы убеждаясь, что вокруг всё как прежде и что он в полном сознании, при здравом уме. Положа руку на сердце, после таких видений нет-нет да и промелькнёт мысль: не спятил ли. Смутное время вечно. Неужто правда? Он, сцепив зубы, вонзил коню шпоры в бока. Такое для ахалтекинца было впервые. Он от обиды и от неожиданности взвился на дыбы. «Завтра же хоругвь к походу! К буджакским татарам заскочу заодно. Выкидыши Гиреевы! Прознаю, что причастны к похищению, всех на колья! Выжгу дотла. С Хмелем потом и в Крым наведаемся. Пора, давно пора показать обнаглевшему хану кузькину мать. Бесовы отродья, на земле, как у себя в преисподней, хозяйничают. Это, брат, шалишь. Кольев осиновых на всех упырей достанет.
Хе, а ведь он прав, Хмель. В Кракове золотишка в закромах столько, что не токмо город, целую республику выстроим. Именно республику. Никаких царей, королей, ни ханов, ни султанов. Все братья. Все равны. Только так смуту одолеем когда-нибудь. Не дай бог, волосок с её головы упадёт, хоть один, хоть половинка. Сожгу и Варшаву, и Краков! Я ему, христопродавцу иезуитскому, лично осину затешу. Господь, думаю, на меня не осерчает».
Шифрованные депеши, доставленные скороходами, подтвердили, что Михаэла в Варшавском замке. Сигизмунд усилил королевскую стражу сотней крымчаков. И ещё сотня постоянно патрулирует окрестности. Сутками кружат, отрядами по десять всадников, в радиусе пяти-семи вёрст от замка. Наблюдатели скрупулёзно проследили, как организована охрана акватории Вислы, нет ли на подходах к городу каких-либо препятствий наподобие тех, что турки против казаков ставили на Днепре. Цепей от берега к берегу, плотов с пороховыми зарядами. Единственное, на что не поскупился ясновельможный иезуитский ставленник, это галера, которую пришвартовали прямо под окнами замка. С двумя десятками пушек с каждого борта. Жуть!
Прочитав про галеру, Хмель долго реготал, в голос распуская на щепу и стружки бревенчатый интеллект сего караульного прожекта. Мореходы, так их перетак! Что может галера на реке? Разве только в качестве сухогруза быть использована. Будто специально для казачьих нужд. «Чайки» галеру одурманят в один заход. Там и абордажа не потребуется. Поскидают за борт и вся недолга либо с почестями по трапу на берег сведут. На галере с предполагаемыми трофеями удирать будет сподручнее.
До Кракова придётся идти против течения. Да беды в том особой нет. Многим казакам на галерах пришлось погорбатиться, когда в плену у турок трудовой стаж зарабатывали. Месяцами на вёслах. По морям да по волнам. Мастера галерной гребли международного класса, что им Висла.
Хмель так и предложил: Ольгерд хоругвью через Буджакскую, потом западно-украинскую степь проходит к Варшаве. Отбивает, если иных, дипломатических, вариантов решения проблемы не получится, свою невесту. С татарвой радикально разбираются казаки. На галере в сопровождении «чаек» поднимаются к Вавелю. В экстренном порядке как-нибудь ухищрённо уговаривают Сигизмунда отдать сокровища, загружают их и уходят обратно, уже по течению, практически не надрываясь.
Параллельно по всему периметру Речи Посполитой активизируются разбойные действия гайдуков, беглых крестьян, зарабатывающих право на вступление в Сечь, шляхтичей, униженных и оскорблённых Сигизмундом, и тому подобных стихийных элементов, загодя взятых на учёт соответственными тайными службами. Войско короля будет отвлечено.
Не поступило самого для пана ротмистра главного сведения. Под чьим присмотром Михаэла? Не выйдет ли так, что при подходе хоругви с ней расправятся? Либо сам Сигизмунд, либо Констанция, королева, чьё поведение просчитать практически невозможно по причине совершенно не подвластного шляхетному разумению характера. Власть у неё великая, стража своя, личная. Хмель для Констанции отдельно писал шифрованное послание, не без оснований надеясь на благосклонность. Богдан-то красив, огромен в плечах, небесного цвета глаза, воплощение настоящего мужчины во всех смыслах, необузданного в страсти самца. Было у них в своё время кое-что. Но сие тайна за семью печатями, а ответа пока не пришло.
Кроме королевы, в замке царствовала ещё одна особа. Пани Урсула Мейерин. Фаворитка всего сановного семейства: и короля, и королевы, и Владислава, молодого королевича. Благочестивая воспитательница остальных королевских чад-малолеток. Без её одобрения ни одно политическое решение не проскакивает. Ни один посторонний мужчина края одежды ясновельможной Констанции не коснётся. Да и сам Сигизмунд порой ловился на мысли, что под сановным брачным балдахином всегда незримо присутствует третичным судейством мадам Урсула. Его чёрный иезуитский кардинал, никогда не надевающий светлых платьев.
Хмель о ней знал гораздо больше, чем остальные смертные, поскольку в своё время потоптал, как петушок курочку, из соображений тайно-олитических, и теперь она, хочешь-не хочешь, отсвечивала лично ему обо всём происходящем в замке и вообще в семействе династии Ваза. Хмель знал, что в своё время и сам Сигизмунд в качестве петушка там потоптался и что сынок от предыдущей супружницы, царство ей небесное, Владик, не избегнул подобной чести. И что Урсула в сынка была влюблена, словно кошка, до беспамятства, сочетая в себе по отношению к нему все качества, присущие женщине. И матери, и любимой, и любовницы.
Появление в замке молодой красавицы Михаэлы могло вызвать роковую ревность как у одной, так и другой королев. Это смертный приговор. Посему не первый уже вечер Хмель голову ломал, каким хитросплетением сию дилемму порушить. Две шифровки, Констанции и Урсуле, через разных информаторов уже ушли. С вельми конкретной просьбой, чтоб ни один волосок с головы дочери молдавского отставного господаря не упал. И полупрозрачный намёк, что в противном случае ни от замка, ни от Варшавы камня на камне не останется. Ещё Хмель приписал ясновельможным дамочкам, чтобы надавили на серое вещество Сигизмунду, дабы ускорить не запланированный официальный визит нового молдавского господаря Штефана Второго Томаша, в какой-то там воде на киселе являвшегося, между прочим, Михаэле родственником. При этом надо во что бы то ни стало настоять на сопровождении посольства Молдавии небезызвестной хоругвью пана ротмистра Сабаляускаса, воскресшей для данного особого случая.
Возы с лесом всё подъезжали и подъезжали. Прямиком к огромному сараю, под крышей которого казаки обустроили пилораму. Брёвна распускали на доски, выкладывали на просушку под сквозной ветерок, который гулял во всех закромах. Выкладывали с тем расчётом, чтобы два-три раза в сутки можно было перевернуть, не допустить неравномерного высыхания слоёв и деформации поверхности. Период заготовки, вообще-то, был выбран оптимальный. Никакой лишней влаги, деревья уже насытились, готовились к зимней спячке. На случай недопущения сырости и, не дай бог, плесени в углах сарая выложили небольшие глинобитные печки. Всё по той же уникальной народной технологии. Доски должны получиться ровными, с хорошей, не шероховатой поверхностью. Их, естественно, разложили по сортам, в зависимости от породы древесины. Ель, сосна, пихта – в одну группу; тополь, осина, липа, дуб, вяз, ясень – в другую. Ну а берёза, клён, лиственница – в третью. Наука! Простая, мудрая, народная. Казаки дело знали. Доски будут сушиться всю зиму. Опытные в этом деле мастера, где надо, прижимали стопки булыжниками, вставляя всевозможные распорки, перегородки. Словом, работа шла споро, умно, перспективно.
Отец Александр, благословив сие праведное дело, разумно перераспределял инициативу людей, кого-то поощрял добрым словом, кого слегка поругивал, но так, без принижения достоинства. Что интересно, это и Хмель, и Рыдва отметили с великим одобрением, Александр подвигнул казаков на некоторое, как через пару-тройку веков скажут, социалистическое соревнование. Не токмо деньги услада человеку, но и почёт. Оказалось, эта ипостась народного труда самая стимулирующая и есть. Бригады готовы были наизнанку вывернуться, но взять верх. Отец Александр, будучи отменным психологом, устраивал в конце рабочего дня оглашение, кто сколько чего сделал. И какого качества! Гетман и ротмистр диву давались, наблюдая, как все, не только казаки, а и бойцы хоругви, обозные сверкали взорами, негодуя либо радуясь результатам. Как потом не расходились по ночлегам, а обсуждали, спорили, высказывали предложения, идеи. Батюшка, привлекши всех своих дьячков, пономарей и прочих, ухитрялся фиксировать любую мелочь, записывал объёмы произведенных работ. Мало того, с каждой бригадой или, как они себя величали, артелью успевал оговаривать планы на следующие сутки, корректировать их и заставлял бригадиров подсчитывать экономический эффект. Порой на пальцах или раскладыванием камешков на песке.
Из целого комплекса строений, таких же дощатых, как и остальные, доносился щекотливый дух вялящейся рыбёшки, и он весьма был приятен для душевного состояния, ибо сей запах имел золотой эквивалент. Каждую седмицу рыболовная артель привозила полные возы свежей рыбы. Днестр-батюшка не скупился. Бывалые казаки, оседлавшие сию приднестровскую вотчину давненько уже, хвастались, что таких уловов не знали «спокон веков». Да и ловом назвать сей доходный промысел было мудрено. Казаки обустроили целую систему запруд в речке, которую прозывали Сухой Рыбницей, с Днестром имеющей общую водную идиллию.
Рыба обожала в этот тёплый приток заплывать косяками, выводить в образовавшихся после постановки запруд илистых затонах и ериках буйное потомство. Корма там было – не описать сколько. Ил, богатый всяческой моллюсковой массой, пресыщенной белковыми компонентами и ферментной супесью, витаминной водной растительностью, инфузориями, планктоном, личинками комаров, стрекоз, ручейниками, жучками, червячками, головастиками, мальками сорной мелочи, привлекал такой ассортимент жаберного мира, что ни в какую перепись не вместится. Карпы по пяти-семи килограммов каждый, сомы, самый маленький три метра длиной, судаки, щуки, осетры, стерлядь – господи! – цвет царской кухни. А уж обычной, в пределах метровых параметров, рыбы немеряно. Действительно вывозили телегами, специально сколоченными втрое больше по длине. Прудов было пять, потом из-за ливней, уничтоживших дамбы, что привело к затоплению нескольких десятков куреней, осталось три. Но эти отличались каким-то волшебным геотропизмом.
У казаков-сторожей, дежуривших здесь по ночам, возникали всевозможные видения и галлюцинации. Оргии с русалками для них вообще считалось обыденным делом. Но бывали и вещие предзнаменования, например, о готовящихся нападениях оголтелых крымчаков или братьев поляков, собачьих сынов. Ни в коем случае подобные прозрения не оставались без внимания и системой постов оповещения немедля передавались куда и кому следует. Казаки доверяли своей интуиции.
В ясную погоду над прудами постоянно висел столбик белого либо синего дыма, хорошо видимый со сторожевых и сигнальных вышек, что означало: без происшествий. В пасмурные дни, равно как и по ночам, каждые где-то полчаса казак-часовой спускал по центру стремнины деревянный кораблик, который отслеживали по пути несколько постов. Если приближался враг или вообще происходило нападение, дымы от добавленного дёгтя становились чёрными, а кораблики, естественно, уже не плыли. Немедленно на помощь казакам-рыбоводам выдвигался летучий отряд.
Пруды давали рыбы столько, что современному обывателю поверить в ту историческую реальность очень затруднительно. Надо вспомнить, что вокруг прудов разрослись целые поселения. Обслуживающий персонал, охрана, боевое обеспечение. Специалисты по разделыванию, засолке рыбы, изготовлению балыков и прочих деликатесов. Даже имелись мастера по разведению мальков. Не само ведь по себе процветало рыбное изобилие. Его именно выпестовали с помощью невероятного трудолюбия и знаний. Рыбу постоянно прикармливали, для чего выращивались целые поля гороха. Много высевали подсолнечника, из семечек давили невероятно пахучее масло, а калорийный жмых, конечно же, рыбам. Батюшка Александр засеял также несколько наделов неизвестным на ту пору в Молдавии зерном – кукурузой. Привезли несколько мешков знакомые монахи-миссионеры. Специально для него в знак благодарности за некие оказанные батюшкой услуги. Первые же урожаи повергли казаков и тамошних молдаван в шок. Посеяли три мешка, собрали более трёхсот. Вскоре, наряду с просяной, на столах появилась мамалыга из кукурузной муки. Второй по сути хлеб. Однако отец Александр призвал держать сие пока в секрете, а сами поля укрыть от посторонних глаз лесопосадками и строго охранять патрулями.
Были разбиты сады на довольно-таки больших площадях. Урожайность в плодородных молдавских землях всегда отличалась фантастичностью, особенно когда трудолюбивая хозяйская рука проявляла недюжинную заботу, нежность и умение. Ни одного, к примеру, яблока не пропадало в тех садах. В дело шло всё. Фрукты сушились для компотов, остатки шли на корм скоту. Даже так называемые огрызки ни в коем случае не выбрасывались. Их также высушивали, потом перемалывали в муку и вместе с мамалыгой, макухой и гороховой кашей отдавали лакомиться рыбам.
Когда открывали шлюз и вода убегала, дно прудов оставалось устлано рыбой чуть ли не на метр. Собирай, не ленись. Да Богу молись, благодари, кайся и не греши в дальнейшем. Днестр со своими притоками всегда был благосклонен к людям. Забегая на три века вперёд, хочется припомнить такой же, почти сказочный эпизод. Это было во время румынской оккупации. Население грабили, чуть что не так, пулю в лоб, не разбираясь, мужчина, женщина, старик либо дитё. Каждый румынский солдат считался хозяином, правителем, судьёй и палачом. К зиме наступил жестокий голод. Румыны выскребли не токмо сусеки с продуктами, но и души опустошили. Днестр сковало толстым льдом, морозы на ту пору выдались необыкновенные. Затихорившиеся по домам рыбничане начинали уже припухать с голоду. Матери сутками стояли пред образами на коленях, моля пощады, прощения и защиты. Но нашлись патриоты, до смерти преданные батюшке Днестру, несмотря на отощавшее состояние организма. Срочно требовалось проруби колоть, чтобы рыба не задохлась подо льдом. И вышли несколько стариков с ломами, бурами на реку. Как вдруг…
Из лунок брызнули серебристые фонтаны. В эту легенду теперь мало кто верит, но как не внять рассказам ветеранов, сие зривших собственными очами? Иначе выжили бы в ту зиму приговорённые к голодной смерти рыбничане? Из каждой проделанной проруби выбрасывалось рыбы центнерами, прямо на лёд. Оповещённое население ринулось к реке с корзинами, мешками, вёдрами. Слава богу, мороз трещал, крепко лютовал, фашисты-румыны боялись нос высунуть и весть о чуде на реке не восприняли, как объективную реальность.
Не было тогда, как и в семнадцатом веке, ни ГЭС, ни плотин, ни фабрик-заводов. Рыба обжиралась в тёплых кормовищах, плодилась с геометрической прогрессией. Господь только ладони потирал, радуясь безупречности своего хозяйственного планирования на несколько столетий вперёд. Но мы, гомо сапиенсы, самоуверенные в своём свободомыслии, очень возможно, и ошибаемся. Не на столетия, на многие эры Господь планы свои составлял. А может, и вовсе не планировал ничего. Ибо планирование предполагает временные разделы, графы и пункты. А у Бога нет ни пространства, ни времени. Всё, что нам кажется каким-то процессом, есть нечто единое, неделимое и нашему скудному мировоззрению пока не подвластное. Бог нам ссудил один совершенный дар: видеть, что есть хорошо, что плохо. А если уж выбирать, то извольте, сами-с.
Урсула родилась под Мюнхеном, в герцогстве Баварии в благородной, но обедневшей фамилии. Её дед по материнской линии принадлежал к знатному семейству Габсбургов. Дитя имело премилую внешность и по мере взросления превращалось в прелестнейшую девицу. Принадлежность к Габсбургам предоставляло ей право претендовать на роль невесты короля, но её старшие сёстры, менее привлекательные, на этом поприще претерпели фиаско, отчего над семейством зависло нечто вроде чёрного рока. Неудачные браки с королём Сигизмундом Августом поставили точку на тронных вожделениях их семейства, и Урсула продвинулась лишь в гофмейстеры королевы. И то благодаря покровительству эрцгерцогини Марии.
Она с детства воспитывалась в строгом религиозном духе, была фанатичкой иезуитов. По прибытии в польско-литовское содружество очень быстро стала самой влиятельной особой при королевском дворе Сигизмунда Третьего. В совершенстве овладев польским языком, добилась высокого положения, а также неизменных кривотолков, шума и брани со стороны завистников и недовольных. Сложилось так, что мадам Мэйерин была вовлечена во все государственные дела. Её влияние непосредственно на короля порождало всевозможные домыслы и слухи. Она стала главной гувернанткой Сигизмундовых детей и наблюдателем королевских медсестёр, некоторые из которых, в основном протестантки, её возненавидели до глубины души за иезуитство и шашни с молодым Владиславом, старшим сыном. Да и с самим Сигизмундом. Смерть первой королевы развязала Урсуле руки, и отношения с сановными мужчинами стали всё чаще выходить за рамки привязанности наставницы и хозяйки. Практически во всём заменила покойную супругу. О чём Урсула постоянно докладывала эрцгерцогине Марии, обрисовывая все детали, касающиеся и жизни короля и состояния дел его государства.
В это время в многодетном семействе Карла Второго, эрцгерцога Австрии, росло тринадцатое по счёту, очаровательное дитя, солнечная девочка по имени Констанция. С золотыми кудряшками, синими глазами и длинными ресничками. Ей уже исполнилось десять годков, когда наш герой Сигизмунд вдруг овдовел. По причине последнего обстоятельства Речь Посполита погрузилась во мрак королевской меланхолии, в сумеречных пространствах которого привидением витала тень фаворитки Урсулы Мэйерин, насаждавшей иезуитский дискомфорт среди обитателей замка, так как она чуть ли не официально заменила собой королеву.
В неземных сферах, там, где решаются кармические вопросы относительно холостяцкого положения польского монарха, однако, уже начались подвижки. Юная Констанция расцветала всё ярче и ярче. Она становилась девушкой и по миловидности могла соперничать с первыми красавицами Европы. Тем более что родословная позволяла иметь шансы на самые высокие общественные положения, которых могла бы удосужиться смертная душа. Констанция приходилась внучкой Фердинанду Первому, императору Священной Римской империи, а также последней представительнице дома Ягеллонов Анне Богемской и Венгерской, правившей королевствами Чехии и Венгрии. Это по отцовской линии, а по материнской она была внучкой герцога Баварии Альбрехта Пятого и Анны Австрийской, принцессы Богемской и Венгерской из того же дома Габсбургов.
Собственно, для Сигизмунда все эти титулы и регалии были не внове. Покойница Анна, супруга, являлась Констанции старшей сестрой. Их матушка Мария Анна Баварская вдруг подумала, что терять статус королевской тёщи в сложившейся кармической ситуации было бы непростительно. И без обиняков, прямо во время похорон старшей дочери шепнула зятьку на ушко:
– Прошу обратить, сир, внимание на невероятное сходство характером и внешностью с покойной Вашей супругой сего чудного создания, моей младшенькой Констанции. Вы только взгляните на неё.
– О… Истинная правда, сударыня-матушка. Однако что Вы имеете в виду? Правильно ли я понимаю Ваше замечание? – Сигизмунд словно очнулся от зимней спячки в эту минуту, он даже сощурился, будто от яркого солнца, юная красотка действительно была ослепительна и так напоминала ему навсегда ушедшую Анну.
– Друг мой, пройдёт совсем немного лет, и Вы обретёте счастье с этой девочкой. К тому же Вам совершенно не надо будет тратить драгоценное государственное время и средства казны на всякого рода смотрины, не надо будет лукавить, лицемерить, угождать, унижаться. Ещё неизвестно, кого подсунет Вам судьба. А здесь вот оно, чудо, пред Вами, расцветает, словно орхидея. Для Вас, Ваше Величество, мой милый зять.
Помимо приятной внешности Констанция получила хорошее образование, владела латинским, немецким, испанским, итальянским языками. Мать воспитывала её благочестивой католичкой, требовала ежедневного участия в богослужениях, изучения церковной литературы. Сигизмунд об этом прекрасно знал. И впервые взглянул на милую девочку не как на малолетнюю свояченицу, но как на совершенное творение, достойное трона королевы. Всё естество его воспылало новым чувством. Имперская ветвь дома Габсбургов всегда была ему по душе.
Но как посмотрят на эти матримониальные планы все его доверенные придворные? Часть шляхты не желала усиления реакционного католического влияния и укрепления связей с империей Карла Второго, с её иезуитской начинкой. Как бы страна не оказалась втянута в религиозные войны. Плюс неприличные слухи относительно влияния на польского короля, то есть на него, великого и неповторимого Сигизмунда Третьего Ваза какой-то мадам Урсулы Мэйерин, примазавшейся ко двору путём интриг и шпионажа в пользу вдовствующей эрцгерцогини. И кто знает, может, не только эрцгерцогини.
Мучимый душевными противоречиями Сигизмунд ударился во все тяжкие политические грехи. Даже с Россией воевать подвязался, наверняка рассчитывая тем самым усилить могущество Речи Посполитой. Державный муж, как иначе! Вообще-то интеллектом Бог его не обидел, однако уж очень податлив был король настойчивым влияниям всякого интриганского сброда, слабо представляя, сколь могущественны возможности формирующихся разведок государств Европы, Азии. Среди противников предстоящего брака был и канцлер Ян Замойский, ничего хорошего от сего союза не ждавший. Сигизмунд выбрал в жёны свояченицу, что не вписывалось в набожную иезуитскую мораль. Опытный провидец Ян Замойский понимал: вновь хлынут реки христианской крови, а её уж столько натекло на грешную землю в угоду князю тьмы, что вполне обоснованно можно было ожидать немилостей Господа Бога. Многострадальному славянскому миру сии вольности обойдутся не одним столетием тяжких испытаний.
Однако выбор монарха был одобрен Святым Престолом, и сенаторам пришлось согласиться на брак короля с юной эрцгерцогиней. Сопротивление недовольных этим союзом представителей шляхетства было подавлено армией. Судьба красавицы Констанции определилась. В середине шестьсот пятого года польский король сообщил императору Рудольфу Второму о намерении жениться на его племяннице. Невеста, в сопровождении матери, под охраной польских всадников, выехала к жениху. По пути к ним инкогнито присоединился сам король. Времени до начала брачных процедур ещё было предостаточно. Сигизмунд его использовал для более углублённого изучения предмета своей предстоящей любви, о чём никогда не пожалел. Пора пришла, и он влюбился. Официальная встреча Сигизмунда и Констанции произошла четвёртого декабря, а через неделю состоялось и бракосочетание в Вавельском соборе Кракова, за пышной церемонией которого последовала коронация Констанции. Оба события были отпразднованы с той помпезностью, после которой казна ещё долго восстанавливала отощавшее чрево.
Несмотря на большую разницу в возрасте, брак Сигизмунда и Констанции оказался счастливым для обоих супругов. У королевской четы родилось семеро детей, из которых выжили только четыре, ставшие впоследствии кто королём, кто кардиналом, епископом. Анна Екатерина, такая же миловидная польская принцесса, вышла замуж за наследного принца из древнего немецкого феодального рода. Как впоследствии Констанция ни пыталась протащить на престол одного из своих сыновей, Яна Казимира, ничего не вышло. Сигизмунд облагодетельствовал отпрыска от первой супруги, Владислава. Он его даже на российский трон усаживал на некоторое время. Глупец, конечно. Яму своему шляхетному царству рыл, даже о том не догадываясь. Разве ж мыслимо так с Русью шутить?!
Констанция, заматерев на троне, действительно под влиянием её лучшей подруги и покровительницы Урсулы стала сторонницей войны с Московией и всячески поддерживала мужа, уже осаждавшего Смоленск. В тысяча шестьсот девятом году вместе с двором она переехала в Вильно и жила там в течение двух лет, то есть пока длилась осада. Во время её пребывания в городе случился страшный пожар, причинивший большой материальный ущерб. Тогда, чтобы прокормить сопровождавших её шляхту и слуг, королева продала свои драгоценности. Это характеризовалось ей в пользу, естественно. Она, если бы не страдали нравы, снискала бы себе славу великой христианки, богопристойной дщери, облагодетельствованной провидением на сановное правление. Увы. В вышине над землёй летают не только белые аисты, но и хищные коршуны, ястребы, всевозможные падальщики.
Констанция вернулась из Вильно в Варшаву и занялась реконструкцией местного королевского замка. При ней город сделался постоянной резиденцией польских королей, Краков остался лишь местом коронации, а также их усыпальницей. Во время разразившейся в Варшаве эпидемии чумы Констанция в течение трёх месяцев на свои средства обеспечивала городскую бедноту питанием и одеждой, за что небеса ей списали многие грехи. Король поощрял увлечения супруги музыкой и коллекционированием произведений искусства. Для своей резиденции в Варшаве ими были приобретены полотна кисти Рембранта, Иорданса, Рубенса. Стены, потолки замка были украшены великолепной венецианской лепниной, всевозможные скульптуры восхищали взоры по всем комнатам, коридорам, наружным площадкам. Невероятной красоты мебель с уникальной инкрустацией в итальянском стиле. Зеркала, люстры, паркет, мраморные залы. Роскошь, эстетика, безупречный художественный вкус. Королева знала, чем засвидетельствовать своё почтение госпоже Клио, ей это даже удалось. Красота вечна.
