скачать книгу бесплатно
«24 октября. 18-00
ОН поломал руку!!! Дневник, вот объясни, как? Ну как такое могло случиться? Почему? За что?! Куда-то поехал на мотоцикле и упал. Теперь мать никуда не пускает, «Минск» заперла в сарае. Он ходит только в школу. Чуть ли не под конвоем родственников. Так сказал Славка. И теперь неизвестно, когда мы увидимся! Надеялась на осенние каникулы, но и они под угрозой. Папа ездил в деревню. Что там наплели о нас с Алинкой всякие бабЛюбы, чё насплетничали, я не знаю, только вернулся злой как собака. И пьяный. Кричал, что мы в шалавы готовимся, что дружить с Алинкой запрещает, что в деревню я больше не поеду. И вообще, такое нёс, уши вяли! Только, чё б ни делал, с Алиной я всё равно дружить буду. И к НЕМУ, если надо будет, по водосточной трубе слезу, и уеду в Донской, хоть и с пятого этажа!!!
21-00.
Теперь мы не разговариваем. И всё равно, Дневник! Я считала отца другом, а он самый настоящий предатель! Но ты знаешь, я и это переживу. И другое тоже. И ничему не удивляюсь. Разве могло быть по-другому? Не зря я боюсь счастья. Потому что за него всегда надо платить. Всегда! И я платила. И сейчас расплачиваюсь…».
Ребёнок, рождённый в знак примирения. В любви. На радость всем, с надеждой. Дочка долгожданная, младшенькая – это я. Девочка, которая плачет и кричит родителям: «Сейчас задушу себя, если вы не перестанете!» – тоже я. Как ни старались они, разбитую чашку не склеить. Когда была не права народная мудрость? Трещина-то осталась. Тяжело быть свидетелем краха семьи, быть орудием в руках двух некогда любящих людей, быть щитом и мечом. Первый счёт. Первая плата.
А ещё предавала маму. Когда бежала навстречу объятиям отца. После скандалов. Детская память такая короткая! Ненависть за мамины слёзы и боль умирала также быстро, как и рождалась. Зато воспоминания о том, как собирались все вместе по выходным за завтраком, или пили чай с ватрушками вечерами; как зимой родители по очереди катали меня на санках, как папа переворачивал их, и я выпадала, и небо вертелось вместе со мной, и звёзды смеялись, и мама с ними вместе, и я… – эти воспоминания жили во мне. А в маме – уже нет. И я предавала, когда вырывалась из её рук: «Папа!». Потом их история закончилась. История нашей семьи закончилась. Развод. Взрослые вздохнули спокойно. И я. Не понимала ещё, что через пару лет судьба подсунет под нос второй вексель. Плати. За всё хорошее. Мама умерла. Болезнь подкралась неожиданно, на цыпочках, мне так казалось. Но «знающие» люди шептались, что «угробили». Семейная жизнь, она такая. «Нервы, все болезни от нервов. Сколько крови попил. Если б не дети, да разве б она терпела?» – причитали. Мама умерла. Разве это – не расплата за годы беззаветной любви и заботы? За чувство нужности и защищённости?
Вернулся в дом папа. Забрал меня из семьи Сушковых. Мама думала, что она ненадолго в больницу попала: операцию сделают, и всё. Не сообщила отцу о своей болезни, не позвала присмотреть за мной. Снова зашушукались соседи: «Зря отдали дочь, да он же не поднимет девочку, пьяница!». Поднял. А и поднял, дулю вам! – усмехнулась я неизвестно кому. Им, всем. Вот только… платить что-то больше не хотелось. Потому-то и не ждала больше ничего хорошего, и не желала. Потому-то и радовалась, когда влюблялась безответно. Бесплатно, так сказать.
«23-00.
Но ведь устаёшь? Рано или поздно полезешь на рожон, ну, сколько можно? Эй, эй, судьба, хочу счастья! Я заплачу столько, сколько скажешь! И, пожалуйста! Вот – Он. Вот – счастье. А вот – поломанная рука. Запреты, ссора. Заказывали?
Звонила сейчас Алинка. Поболтали. Целый час, наверное. Телефон аж вспотел! Говорит, что я многому придаю слишком большое значение. Каким-то ненужным событиям и вещам. Что сама себе усложняю жизнь. Нет никакой расплаты, а только банальное стечение обстоятельств, с которым надо бороться. Как сейчас: не пускают в деревню, и что же? Подтянуть учёбу, не спорить с предками, они и отпустят. Сломал руку, никуда не выходит? Сами пойдём. Возьмём пацанов и пойдём к Магомету. Ты же гора, говорит. Будь выше обстоятельств. Как у неё всё просто! Я иногда завидую её суждениям, отношению к жизни. Сказала, чтобы я взяла себя, учебники в руки, и вперёд, кривые ноги! Насмешила меня. Представила, как они, ноги эти, бегут такие по улице, а за ними книжки и тетрадки…».
А оно ж, как назло, – ничего в голову не лезет!
Этилен, пропилен, сигма-связь,
Электронные облака.
За окном неба серая бязь,
Я от химии отвлеклась,
Я не слышу с урока звонка.
Логарифм, интеграл, упростить.
Возвести и, конечно, извлечь.
Я б и рада – на миг, чтоб забыть
Твои взгляды, слова. Мне б – учить.
И тогда, ты пойми, гора с плеч.
Но сквозь формулы, сквозь уравнения,
Не сбавляя скорости мчит
Чёртов поезд любви. Без сомнения
Правит им машинист.
«28 октября.
С отцом помирились, ура! Шансы на поездку возрастают! Папа говорит, выпил, сорвался. Дочь выросла, а он к этому не готов. Просил прощения. Да я не могу на него долго сердиться. И ни на кого не могу. Мне их жаль почему-то. Бывает, мне гадости говорят, а мне их жаль. Ведь они от бессилия же. И время тратить на злость. Зачем? Нет, я позлюсь, конечно. А потом жалею. Их. Дурацкий характер!
Да, напостой забываю написать. Как-то встретили на вокзале наших. Димку, Славку и этого, который на дискаче приставал, Вадика. Ну, он в женихи набивался, «старый, лысый, беззубый». Мы пошли их с главного ж-д на пригородный провожать, по путям, между вагонами. Они остановились покурить и выпить пива. А тут менты. Блииин! Я испугалась, думала нас загребут. Но этот Вадим намолол им с три короба, что он нас знает, в одном доме с нами живёт, чуть ли не в одном подъезде. И он совершеннолетний, паспорт есть. Хитрый такой! Кажись, рупь дал, нас отпустили. «Берите своих баб и валите, пока мы не передумали». Только посмотрели так, будто мы неизвестно чем занимались. Как Ленин на буржуазию, посмотрели, чесслово! Если предки узнают, не видать нам деревни, как пить дать. Поедем или нет, вот в чём вопрос. Почти как у Шекспира!».
Осенние каникулы начались громко и страстно. Что там цыгане или бразильская Изаура? Их бубны, костры, интриги, страдания и рядом не стояли с ноябрьскими событиями в деревне. Пожалуй, только революция со своими потрясениями и залпом Авроры дотягивала до накала страстей. По крайней мере мне так казалось те дни. Едва мы приехали, скинули вещички и поздоровались, как слухи тут же облетели хутор. Случилась миграция парней к нашему двору. «Женихи приехали!» – радостно скакала племяшка, Лена никак не могла успокоить дочь. Женихи те, да не те. В смысле, не тот. Потому что ты не приехал. Я помнила, помнила – мать никуда не пускает. Но всё же, всё же. Я надеялась: а вдруг?
В тот же вечер Алинка поссорилась со Славкой. Он вызвал её серьёзного разговора наедине. Я об этом потом узнала. Пока дружная компания ребят гоняла чаи, курила и смеялась на веранде, я смылась в зал. Скучно было, и грустно. Тебя нет, ну что мне с ними делать? А вот 30 уравнений, заданных Борисом Макарычем на каникулы, ну изверг прямо, сами себя не решат, и ждали-пождали не слишком радивую ученицу. Гордо и тихо, как маленькое приведение из Вазастана[10 - Цитата из книги «Малыш и Карлсон» А. Линдгрен.], я удалилась. К тетрадкам, к алгебре. Не успела как следует попыхтеть над ними, как в комнату распахнулась дверь, на пороге возник взъерошенный Славка. Морда лица красная, взор горел – персонаж ада наяву. Из-за его плеча выглядывала Алинка. Делала «страшные глаза», тыкала пальцем в воздухе на парня, а потом крутила у виска. Пантомима та ещё. Славик захлопнул дверь не глядя, подруга еле успела отскочить, стремительно пересёк зал. Чуть ли не рухнул возле меня на колени, но присел на корточки, взял за руку.
«4 ноября. 16-00.
Мы в Донском. Ура! Алинка на лавочке. Занимается «курощением, низведением и дуракавалянием». Гордость и кокетство. Обещала произвести разведку, узнать у пацанов, чё там да как. Я вся как на иголках, Дневник. Пойду к ним.
19-00.
Темно и холодно, перебазировались на веранду. НИКОГО так и нет. И ни привета, ни словечка через друзей. Да нужна ли я ему? По-настоящему? Я бы трупом легла, чтобы увидеться, а он? Димка этот ещё ошивается. Друзей каких-то новых приволок со Второй улицы. Один из них – Миша. Красив как сатана! Нет, как сто сатанов. Сатаней? Короче, Дневник: брюнет с такими глазищами и ресницами, что запросто можно пропасть. Клянусь пионерским галстуком, пропала бы, утонула бы, да поздно. Всё уже случилось до этого Мишки. Нас с Алинкой смех разобрал: как он бедняжечка пытался произвести впечатление, да всё мимо кассы!».
Еле успела спрятать дневник между тетрадками, учебниками и посмотрела на Славку. То, что увидела… Он ещё ничего не успел произнести, а стало трудно дышать. Я видела однажды такой взгляд. Когда хотят сообщить о смерти близкого человека, но не знают, как это сделать и уже жалеют. Заранее жалеют. Папин взгляд! Вдруг стало зябко. И зыбко. Сердце, как путник, что устал, замёрз и всё глубже и глубже проваливался в пески или, может быть, в грязь, и сил нет брести, сердце – билось медленней. Отчаяние охватило меня, что же он тянет, и молчит?!
– Натаха, – наконец произнёс. Решился. Ненавижу, ненавижу, когда так ко мне обращаются, что за дурацкая Натаха ещё! – Выслушай меня.
Когда он закончил свою речь, не поверила тому, что услышала. Да нет же! – я не поняла совсем. Уставилась на него, как баран на новые ворота, отказываясь воспринимать действительность.
– Повтори, – попросила, силилась вникнуть в ту чушь, которая пролилась из Славки, как вода из опрокинутого ведра.
Тот повторил, вот прям – слово в слово. Кирпич, наверное, произвёл бы меньшее разрушение в моей голове, если бы упал в тот момент, чем разговор, потому что. Потому что Славка предложил мне встречаться! И, предваряя вопросы, затараторил так быстро, что я не успевала реагировать и задавать их. Дескать, с подругой моей у них – кончено. Раз и навсегда. Алина не та девчонка, с которой он хочет быть. И всегда знал, какая я замечательная, но внешний блеск другой затмил ему глаза. Только сейчас понял, что на самом деле ему нужна я. И вообще, ради меня он на всё пойдёт. И звезду с неба достанет. Слушала этот бред, прижав ладони к губам. Пыталась сдержать смех. От радости, что слышу не то, к чему приготовилась. Я ведь ждала самой худшей вести о тебе. Пыталась сдержать дрожь. От злости. От обиды за Алинку. И за тебя. Ведь он же твой друг! И пока ты взаперти, нянчишься с переломом, твой друг подкатывает ко мне!
«…а потом Славка сказал про кое-кого, что я не нравлюсь, Дневник! И никогда НЕ НРАВИЛАСЬ ЕМУ! Что Он вообще не способен на какие-либо чувства, только мамочку свою слушает. Вот Славка бы вторую руку сломал, но сбежал бы от матери на встречу со мной. Перечеркнул всё хорошее, что случилось в моей жизни, за пять минут! Одним махом лишил всего, и теперь ещё желает, чтобы мы встречались! Да я столько мата не знаю, чтобы выразиться и сейчас, и тогда! Мычала, как глухонемая в ответ. Оттолкнула Славку, и не поверишь, Дневник, мне почудилось, что он какой-то липкий и противный до тошноты!».
Выскочила из дома в одних галошах. Забыла куртку, шапку. Прочь! Прочь отсюда! У калитки врезалась в Димку, вот оно, спасение, и правда! Я узнаю правду:
– Отвези меня, пожалуйста!
Он сразу понял, что к тебе. Нахмурился, губы сжал.
– Пожалуйста!
– Ты бы хоть оделась.
Я растерялась. Вернуться за одеждой?
Нет, я не могу, не могу. Не могу!
На моё счастье, бегство не осталось незамеченным, Алинка поджидала меня. Правда, перехватить не успела. Зато сообразила захватить куртку, когда бросилась вдогонку.
«Димка не только привёз. Меня, Алину. Куда ж я без неё? Димка позвал, матери чё-то там нагнал, зачем зовёт. Он вышел! Вышел!»
И мы шагнули одновременно. По грязи, как посуху, навстречу друг другу. Ты подхватил меня, закружил, что-то шептал. Я вопила: «Рука, твоя рука!», и смеялась, и прятала лицо у тебя на плече. Услышала, наконец, что же ты шептал. Про мать на больничном. Про брата, старшего, что он пропал пять лет назад, уехал в Ростов, не вернулся, и нашли его убитым. Что – ну никак ты не мог сейчас спорить с ней, потому что после аварии, мама как с ума сошла от страха за младшего и теперь единственного сына.
«Я так рада, Дневник, так рада! Мы увиделись! Да, да!!! И я знаю, и понимаю, что происходит у Него на самом деле! У меня, у нас, всё так хорошо, что даже опять мне страшно! Вдруг опять счастье исчезнет? Уже не злюсь на Славку за его ужасы, которые намолол. Я ж бы так и сидела, ждала у моря погоды, мучилась. А тут извольте, как меня понесло. Димка удивил. До чёртиков! Но что случилось у Алинки со Славкой, понять не могу. Чё они не поделили, чтоб завертеть такую фигню! Чтобы Славка такое западло устроил? Он, конечно, никогда не был мальчиком-колокольчиком, но тут совсем чё-то с катушек слетел! Так что теперь мой черёд с Алиной о делах её скорбных калякать! Да уж! Ну, и начало каникул! Я фонарею без баяна. Что же дальше будет?»
Глава шестая
Раз ромашка, два ромашка. Раз ноябрь, два декабрь. Вступил в город. По-хозяйски, размашисто. Не декабрь – суровый дядька в грязном ватнике, сбитых кирзачах, с видавшей виды котомкой, из которой изредка сыпалась снежная манка. Ростов встретил прохожего хмуро, неприбранным, неумытым. Острее обозначились морщины в кирпичных стенах, в асфальте. Пригорюнились, повесили сучья тополя да клёны. Декабрьский снег не радовал: колол иглами, пригоршнями сыпался за пазуху да слепил, превращаясь после в чёрное месиво под ногами. Но словно наперекор погоде на душе у меня – чисто и светло. Три субботы, три воскресенья минуло с тех пор, как счастьем окончились для меня осенние каникулы. Встреча с тобой. Празднование твоего дня рождения 12 ноября, ради него мы с Алинкой сорвались в соседнее село, где находился переговорный пункт. Заказывали звонок в город и слёзно умоляли родителей позволить нам остаться ещё на денёк. Фух, разрешили! А, вернувшись, узнала, что приезжала бабушка, мамина мама, и брат с женой. И как они хотели увидеться – да где там, когда тут на кону встречи с тобой! Я, конечно, взгрустнула, но на пять минуточек всего. Видеть тебя, слышать – превыше всего. Ведь семья со мной всегда: была, есть и будет, а ты только появился, как восьмое чудо света. Ну, не могла я тратить ни секундочки на родню, разве что – на Алинку, но это ж вообще – дело святое!
«6 декабря.
Я такая эгоистка, ужас просто! Во-первых, в своей эйфории не сразу поговорила с Алиной о том, что у них со Славкой произошло, тоже мне подруга! Так и потом испугалась, что больше не поедем в деревню, не смогу встретиться кое с кем. Разве не коза? Хорошо, хоть всё-таки поговорили. Алинка сперва отнекивалась, темнила чё-то там, да и я, надо сказать, тоже не шибко понятливая, то ли счастье ум отбило, то ли что. Короче. С помощью жестов и матьеготаковского языка объяснила мне подруга позицию Славки. Что любовь – костёр, и, чтоб он горел, палки подбрасывать надо. Фууу! Мол, ему доказательства от Алинки нужны. А она его послала подальше. Сказала, что в геометрии такой не сечёт, и чувства – не теорема, чтобы их доказывать. Вот Славка и взбеленился. Я бы, наверное, умерла, Дневник. Если бы мне предложили такое! То есть я всё понимаю. Они – пацаны, физиология, то, сё. Но не так же пошло, не так же вульгарно, не так же, даже слов не хватает – как же, это – просто мерзко. Мне кажется, что я и сейчас захлёбываюсь от негодования!!!
И стыдно за Славку, и чувствую вину, что познакомила Алинку с этим стрекозлом. И, что у меня – всё хорошо. И что я больше переживала и переживаю за наши поездки, чем за подругу. Позор! И ничего поделать не могу. Как мне хочется ездить снова и снова, но без неё я по-прежнему боюсь и стесняюсь. Да и отец охотнее отпускает меня с Алинкой, это же понятно. Но вчера она, сама того не зная, меня успокоила. Заявила, что не только будет продолжать ездить в Донской назло Славке, но и Новый год мы будем с ребятами отмечать. И ещё покажет этому любителю наук кузькину мать и где раки зимуют. С помощью красавчика Мишки. Ой, чую, завертятся все, как ужи на сковородке! Мне аж не по себе от боевого задора Алинки. А она ржёт: такая вот нынче сводка Совинбюро».
Мало мне досталось личных хлопот, так ещё и по учёбе прибавилось. В начале декабря пришли в класс представители РИИЖТа. Рассказали о том, что в следующем году открывают при своём институте школу, 10, 11 класс. И выпускные экзамены в ней будут считаться вступительными. То есть такая лафа перед нами открывается – один раз отмучиться, и привет – ты уже студент. Конечно, мы оживились. Прощай школа, прощай Борис Макарыч, который вдруг из демократичного учителя превратился в зануду и тирана, по нашим подростковым меркам. Классное руководство, что ни говори, сыграло злую шутку со всеми. Теперь мы просто мечтали вырваться из-под его крыла, да и вообще – школы. Был в перспективе оказаться будущим студентом один минус – проверочные экзамены в конце второй четверти, по физике и математике. Мол, желающих много, а все ли потянут? Словом, добро пожаловать в отборочный тур.
«9 декабря.
Раздали сегодня билеты и задачи по физике. Я взглянула – обмерла. Блииин! Да как её сдать-то? Вот же устроили подарочек эти преподы! Пришли, раздразнили будущим, и на тебе: теперь посмотрим ху из ху. А нам и не снилось, называется! У меня же совсем другая физика в голове с химией в придачу. Вот сколько раз себе говорила, возьми себя в руки, так нет же! А за окном – снег. Идёт и идёт. Кругом так красиво, как в сказке про Морозко. Белым бело, искрится, свежо. А мне в груди жарко, а у меня в душе – август. С календаря вот вырвала странички наших встреч, вложила на память об этом лете.
Часто думаю о Нём, Дневник. О нас. О том, что дальше будет, как. Говорю, пишу, что ЛЮБЛЮ. Но имею ли я право говорить, писать, что люблю Его? Я ведь что думаю. Любить – это принять человека таким, какой он есть? Или как? Если не разделять, то хотя бы понимать и принимать вкусы, интересы, привычки. И нужно их обязательно уважать. Не придумывать ничего в человеке, а то разочаруешься быстро. Но ведь это – слова, слова… и ничего больше. Всё равно напридумаешь себе бог знает чего. Ведь нельзя же с ходу, взять и узнать человека. Вот и фантазируешь, обжигаешься, если так и не сможешь ни понять, ни принять. И вообще, когда любишь… – любишь именно человека или ту часть своей души, которую в него вложил? Свою любовь в нём? Не знаю… Хочу любить искренне, но не терять при этом своё «я», пусть и маленькое. Хочу, чтоб меня понимали и уважали, как стараюсь делать я. Не хочу только требовать и ничего давать взамен. И нужно, верю, точно нужно, не себя любить в этом человеке, а его самого! Получится ли?
А помнишь, что о любви я подумала осенью? Может быть тогда в первый раз подумала серьёзно? Когда не пошла в кино с ребятами? Как раз между разговором с Алинкой о личной революции и первой совместной поездкой в Донской. Настроение в тот период выросло, как нос у Буратино, до потолка, но качалось из стороны в сторону, как рябинка на сквозняке, от малейшего дуновения…»
* * *
– Дом стоит, свет горит, – напевала я в комнате, – из окна видна даль, так откуда взялась печаль? Откуда, откуда, всё оттудова, – окинула взглядом диван – на нём парад нарядов. Предстояло выбрать прикид для похода в кино: джинсы (подарил брат) и красная водолазка (от мамы осталась) или джинсы (брат подарил) и белая рубашка (от формы пионерской). Водолазка в печёнке сидит, на рубашке – шеврон нашит, и пуговицы дурацкие, золотом горят, как поётся. Тоже, знаете ли, не «Бурда», а делать что? Похолодало, а гардеробчик не подготовлен, не-а.
– И вроде жив и здоров, и вроде жить-не тужить[11 - Слова из песни В. Цоя «Печаль».], – я в который раз открыла шкаф. Папин свитер взять, что ли? Хоть плачь! Ну, не пропускать же из-за этого фильм. Тем более премьеру. «Интердевочка», вечерний сеанс. Ребята, бывшие одноклассники кажется Ирки Яковлевой, очередь отстояли – будь здоров, не кашляй. За колбасой так не занимали.?Решено! Пойду в водолазке. Не буду курточку снимать, не ужарюсь. Я протянула руку за одеждой, и…
– Куда собираешься? – на пороге отец. Я и не слышала, как он зашёл в квартиру.
– В кино. А ты чего вернулся так рано? Поссорился?
– Да ну её, – он прошёл на кухню, сел на свой любимый маленьки стульчик с олимпийским мишкой на спинке. Сгорбился. Закурил, устало наблюдая за кольцами дыма, – опять в контрах. Ругаться, как с горы катиться.
Сердце болезненно сжалось, папа напомнил зимнего воробья – нахохлившегося, сердитого. Седые волосы на висках, как птичьи крылышки от ветра, взлохматились. Обиженный мальчонка. В этот раз, поняла, не просто бытовая ссора.
– Вы расстались? – (в который раз, папа, в который раз!).
– Может, со мной в кино? – вместо ответа спросил папа и посмотрел поверх очков. – Давно мы вместе никуда не ходили.
Ой!
Я уже хотела сказать, что не смогу, ребята ждут, и подруги, и я так давно весело никуда не собиралась, всё грустила… но потом представила папу одного. На нашей блёклой кухне, два на три. Сигареты. Чайник. Ночь за окном, пустая квартира. Одиночество. Именно в те минуты, когда хочется, чтобы рядом был кто-то.
– Щас, па, подожди, – неопределенно ответила я, и прошмыгнула в комнату. Посмотрела на диван. Ах, как мне хотелось пойти с друзьями! На разрыв. А тут… Вот, глупая – не могла решить в чём идти – тут задача поважнее.
– Алло, привет. Я не пойду в кино. То есть пойду, но не с вами. С папой. Да, на «Интердевочку». Да, нормально он будет. Нет, не смущает. Конечно, хочу! Ты же сама знаешь, Алина. Но не могу. Не могу его оставить сейчас, не могу! – я в отчаянии бросила трубку на рычажки. Они жалобно тренькнули.
– Пааап! – я прижалась к его плечу, – собирайся, пойдём. Но только, чур, на этот фильм! Надо ж будет завтра в классе отчитаться, а то расхвасталась, что буду смотреть.?
Я выскочила из кухни. Допустим, можно было бы пойти с отцом, потом он вернётся домой после сеанса, а я останусь на последний, с ребятами, но уже знала, что – нет. Не покину. Сейчас нужнее здесь, даже если мне до смерти хочется быть там.
Отец закрывал двери, когда я шепнула ему тихонечко:
– Люблю тебя, па.
– И я тебя, доча, – он чмокнул меня в макушку, – обгонишь скоро, папку-то!
«Любовь – это делать выбор. Каждый раз, – подумала, спускаясь вслед за ним, – каждый раз…».
«Наверное. Понимать, принимать и делать выбор? Потому и возник вопрос (я ведь совсем, совсем не знаю, когда бы узнала Его, наши встречи по пальцам можно перечесть): я действительно люблю его? Или свою любовь к нему? Задача! А, кстати, о них, о родимых, голубушка! Хватит тут разглагольствовать, философствовать. Любовь у неё, ишь, а ни одной задачки по физике не решено! И ладно. Завтра спишу у кого-нибудь. Уминать о чувствах больше не буду, без толку. Ведь знаю, что едва только приеду в деревню, увижу, и всё на свете забуду, все рассуждения, только бы Он коснулся меня, только бы увидеть в Его глазах солнечных зайчиков!».
Порывы ветра распахнули дверь на балкон и напугали до чёртиков. Я уже полчаса витала в облаках, вместо того, чтобы делать уроки. Вся в мыслях и в мечтах о тебе и тут – ба-бах, даже шторы закрутило! Ничего себе, стихия под вечер разгулялась!
– Починю-починю! Ага, – по-старушечьи бормотала, передразнивая отца. Пыталась закрыть шпингалет. Он болтался и не сдавался, я кряхтела и ёжилась: чай, не май месяц на дворе – декабрь, но не сдавалась в ответ. – Ай!
Снежинки! Я и забыла, что почти метель метёт. Протянула ладошку наружу и почувствовала мокрый нос холода. Снег – признак потепления, в школе учили, милость природы в мороз. Ну, не чудо ли? Интересно, а у тебя падают снежинки, потеплеет ли? Представила, как ты сидишь в доме. Окна щурятся жёлтым электричеством, скрипят зелёные ставни. Там, где-то за Доном, в сорока километрах от Ростова, ты, как и я, видишь и удивляешься! А, может, выйдешь на крыльцо. И те же кристаллики-звёздочки падают в твои руки. Они дрожат и тают от тёплой кожи. От капельки к капельке, невидимой дорожкой, как в сказке, произойдёт соединение. Ладонь в ладонь, и мы окажемся рядом. Исчезнет расстояние и время, разделяющие нас. Или ты сидишь в комнате за столом. Делаешь уроки, грызёшь кончик ручки. Взъерошишь соломенную чёлку и вспомнишь обо мне. А твоя настольная лампа словно маяк в темноте светит в ночи.
– «Тих и таинственен дом
С крайним заветным окном.
Штора в окне, а за ней
Солнце вселенной моей»,
– Бунин – вслух декламирую я, позабыв о борьбе с дверью, со шпингалетом. – Ты слышишь, снег? Солнце! Так что все пути тебе не замести! Опять – стихи.
Улыбнулась. Чувство счастья от ожидания скорой встречи вспыхнули во мне утренней звездой. Снег не слушал, и ласково накрывал вселенную белым пледом. Окончательно. Я кое-как закрыла дверь. Совсем замёрзла. Радость погасла от внезапной тревоги. Вдруг. Словно, выключили свет.
– Только будь милосерден, – прошу я неизвестно кого. Или что. Тебя ли, снег ли, – пожалуйста! Будь милосерден!
«Блииин… Дневник! Двенадцать часов ночи, а ты молчишь! Спать надо идти. А портфель не собран, будильник не заведён. Фартук – как из одного места, гладить нужно. Вот что за ткань такая? Один раз надел, и всё, как будто его енот стирал, со всех сил жамкал».
Ворча, я прошлёпала на кухню за утюгом. А там – каша на печке. Гороховая, с зажарочкой: лук, сальце. Я втянула носом ароматы. Теперь есть хочется. Да что ж такое, я в школу соберусь сегодня или нет? Насыпала полную тарелку. Достала ложку, а утюг спрятала. Если что – утром поглажу. Лишь бы не проспать. Надеюсь, папа утром с работы позвонит, разбудит. И всё-таки… люблю я тебя? Или напридумала?
«12 декабря.
Сегодня в школе еле выпросили у пацанов кассету с «Кино». До чего же жадные пошли некоторые товарищи. Мелкобуржуазные элементы, как сказал бы Павка Корчагин. Дразнились и вопили на весь класс: «Шиш получите, попрошайки!», и это дядьки с усами, пятнадцати лет от роду. Вот, пена! В итоге оборжались, кассету добыли. Главное, чтобы Алинкина «Соната» не зажевала, а то будет нам на орехи.
И мне очень нужны деньги. Много денег! Новый год на носу.
1) 1 руб. на ёлку в школу – это точно с папы.
2) 6 руб. на колготки тёплые, Алинка говорит, на вокзале, в кооперативе есть – это тоже с отца, но даст или разбежится, шнурки погладит?
3) 3 руб. – на серёжки Алине в подарок, в «галантерее» присмотрела. Такие кайфучие, сама б носила!
4) 5 руб. – на краски, видела в книжном.
5) 3—5 руб. – однокласснице, Лерке, ещё не придумала какой.
А ещё же папе, тёте Наташиной семье, сестре Лене и племяшкам! На стол, для празднования в деревне и, конечно, подарок Ему! Где взять столько мани-мани? Четвертак же получается, не меньше! Эх, было бы, как в детстве – раз, и нашла. Тогда часто находила, прям удивительно. Считай, все младенческие годы увешаны четвертаками. Только сейчас отцу не отдала бы, самой нужны», – я отложила ручку. Как говорится, тихо все, Чапай думать будет. В наличии – сэкономленные на обедах 3-70. Разве это спасёт «отца русской демократии»? Да и те, честно говоря, появились путём обмана: просто сказала отцу, что мне уже не положено бесплатное питание, и он покорно стал выдавать рубль десять на питание в школе. А на деле обедала я так же, за счёт государства.
Сначала мне было стыдно, но потом я «уговорила» свою совесть. Мол, папа пенсию на ребёнка за потерю кормильца тратит вовсе не на мои нужды порой, так что баш на баш получается. Зато я перестала клянчить у него деньги на какие-то мелочи в виде кино или пирожка. А то ведь иной раз, ругая себя во все корки, шарила по родительским карманам в поисках забытой мелочи, получив отказ: «нет сейчас, доча». И снова оправдывалась – больше же 20 копеек ни-ни, сколько бы не находилось в папкином пиджаке. И вообще, это был крайний вариант. Уж лучше сдать бутылки. И молочные, и пивные, и из-под лимонада. Тех-то полно. Как в детстве. Правда, иногда походы в ларёк по приёму тары могли закончиться неожиданно.
* * *
Сдавать бутылки в 13 лет – моветон. Для меня. По глупости сначала считала, что увидят друзья – засмеют. Так что козьими тропами, партизаном, добиралась до пункта назначения. Ура! Рубль – в один карман, авоську – поглубже в другой. Выхожу из подполья. Гуляем, ребята! На детской площадке слёт наших. И, конечно же, прынц всех времён и народов. «Предводитель дворянства». Семнадцатилетний Валерка. Шум, смех. На повестке дня – игра в «бутылочку».
– Сыграем? – пинает главный элемент игры и снисходительно улыбается.
Эх, от одной тары избавилась, в другую попала!
– Сыграем, – пожала плечами. Как бы нехотя. А душа зубами стучит, я же никогда не целовалась! А вдруг бутылка на меня укажет?! Ой, мамочки! Предательское горло зелёного стекла через 5 минут напротив меня и остановилось. Я замерла. Чё делать-то? Не отступить! Валерка ничуть не смутился. Ухмыльнулся. Заявил, что относится к делу серьёзно, не на потеху, а потому всё свершится в подъезде. Под возмущённые возгласы и шутливое улюлюканье, мы скрылись. Страх и любопытство – рука об руку. Ещё и тайное желание ворочается где-то в сердце! Хорошо, хоть полумрак. Не разглядеть лица. И только уши пряно багровеют.
