скачать книгу бесплатно
Лионец спешился, привязал коня к ветке ближайшего куста.
– Наконец-то появилась возможность поболтать! – де Террид спешился рядом. – А то сколько мы уже тут торчим – несколько дней? А я даже не сумел по-настоящему поздравить вас с освобождением.
– Да с чем тут поздравлять? – Жак скривился невольно. – Чёрт, вот как я мог влипнуть в подобную историю?
– Я бы на вашем месте тоже не сдержался, – кадет плюхнулся прямо на траву. – Де Ранкунь, конечно, ещё та сволочь. Его хлебом не корми – дай только спровоцировать какой-нибудь скандал.
Жак уселся рядом. Сорвал одуванчик, стал задумчиво вертеть его в руках. После такой затяжной зимы и ненормально-холодного марта наконец-то началась настоящая весна. И здесь, вне городских стен, солнце грело как-то по-особенному тепло, а воздух пах травой и первыми цветами, а не миазмами Парижа.
– Хорошо, правда? – де Террид, сощурившись, глянул на солнце. – А вы такой мрачный, д’Эстурвиль… или, быть может, действительно влюбились?
– Ну хоть вы не повторяйте глупостей де Пави! – Жак раздражённо скомкал ни в чём не повинный одуванчик, а его приятель засмеялся только:
– А сами покраснели! Ладно, ладно, знаю, что любопытствовать грешно. Но если серьёзно, то вам бы не помешало обзавестись подружкой. Глядишь, развеялись бы.
– Может быть, – пробормотал молодой человек, а потом всё-таки решился перевести разговор на такую мучительную для него тему. – Если честно, то я думаю вовсе не о женщинах, а о дуэли и д’Артаньяне.
– А, – сказал Жан, вроде бы совершенно не удивившись, – тогда всё понятно. Д’Артаньян – это веская причина для рассеянности.
– Я ведь и не знаю, чем всё закончилось, – попытался объясниться Жак. – Вечером меня выпустили из карцера, а следующим утром уже приказали отправляться на учения. И все вокруг молчат, как будто и не произошло ничего…
– Потому что лейтенант запретил болтать. Вам повезло, что у вас такой покровитель, я не шучу.
– Расскажите, что произошло после нашего ареста, – попросил д’Эстурвиль. – Чтобы я мог ориентироваться в ситуации.
– Ну, что произошло… – его приятель сунул в рот травинку. – Вас и де Ранкуня увели, а д’Артаньян собрал нас в фехтовальном зале и задал трёпку. За то, что допустили дуэль, что не остановили вас… что не позвали его сразу. Потом дотошно выпытывал детали – кто начал, да почему… а после недолгого раздумья сообщил, что бой, мол, насколько он понял, был шуточный, учебный. Что тут вообще говорить не о чем. А кто вздумает распространяться на эту тему – вылетит из роты при первой же возможности, о чём он позаботится лично. Потому что нарушение эдиктов кардинала – серьёзное преступление, и мы, допустив дуэль, подставляем не столько себя, сколько капитана де Тревиля. И только затем пошёл к лекарю, потому что всё-таки здорово порезался. Запросто мог ведь без пальцев остаться! Вот, собственно, и всё.
– Понятно, – пробормотал Жак, вспоминая невольно повязку на руке гасконца. Какие же у него всё-таки красивые и сильные пальцы… – Простите, задумался… Конечно, весь этот скандал д’Артаньяну совершенно ни к чему…
– Ни к чему, – согласился де Террид. – Но вы же понимаете, что скандал его заботил в последнюю очередь? Он защищал вас, глупый вы мальчишка. Он даже де Ранкуня не смог наказать в полную силу, ведь тогда ему пришлось бы признать, что имела место настоящая дуэль.
– Кстати, а что с де Ранкунем? – поспешно перебил приятеля д’Эстурвиль, чтобы тот не успел развить свою мысль. – Его тоже арестовали на неделю?
– Ну да. Как я уже сказал, чтобы прикрыть вас, лейтенанту пришлось помиловать и этого остолопа. А ещё потому, что наш беарнец – родственник Дэзессара, зятя де Тревиля. Вот такой расклад.
– Твою мать, – совершенно искренне сказал Жак. – Теперь понятно, отчего он так ведёт себя. И дёрнул же меня чёрт…
– Только не говорите, что жалеете, – совершенно серьёзно возразил ему де Террид. – Потому что вас действительно стали уважать после этого поединка. Да и д’Артаньян, думаю, оценил ваш поступок. Он только говорит, что ему плевать на всех остальных, а на самом деле это отнюдь не так – уж поверьте, я знаю, что говорю.
Да уж, если оценил, то очень своеобразно, подумал д’Эстурвиль, но вслух спросил совсем о другом:
– Кстати, если уж мы заговорили о нашем лейтенанте… Помните, вы рассказывали мне о его дуэли?
– А, так это общеизвестная история. Мне её тоже в своё время рассказали, как я – вам. И что?
– Не знаю, – Жак покачал головой. – Я, конечно, плохо знаю д’Артаньяна, но дядя много рассказывал о нём. Так вот, эта история… какая-то чересчур театральная. Она совершенно не вяжется с его характером. Вот вы… можете представить себе… какой должна быть женщина, чтобы наш командир поседел из-за любви к ней?
– Ну, может, кто-то что-то и приукрасил, – де Террид пожал плечами. – Отчего-то же он поседел, хотя наш с вами ровесник? Однако… вероятно, вы правы. Д’Артаньян и пылкая страсть – как по мне, вещи трудно сопоставимые.
Жак ничего не сказал, потому что снова вспомнил, как лейтенант, дрожа от возбуждения, обнимал его. И как поцеловал в висок, словно извиняясь за изначальную грубость.
Ответом на эти воспоминания была волна судорожного озноба – пришлось поспешно нагнуться якобы за следующим одуванчиком, чтобы приятель не заметил, не дай бог, как вздыбились в области паха его штаны.
Интересно, а как д’Артаньян выглядит обнажённым?
– Ну, не знаю, – сказал между тем его друг, к счастью, и впрямь ничего не заметив, – история как история – ничего особенного. А вот если представить наоборот… Если бы за расположение нашего лейтенанта дрались женщины – тогда да, степень пикантности возрастает в разы! Вы слышали о дуэли между маркизой де Носль и графиней де Полиньяк, что приключилась несколько лет тому?
– Между… кем? Я правильно услышал – на дуэли дрались дамы? – д’Эстурвиль так удивился, что даже позабыл о собственных душевных метаниях. – Разве такое возможно?
– Представьте себе, – Жан дурашливо хихикнул. – Дрались, причём совершенно серьёзно, с соблюдением всех необходимых условностей. Но только не из-за д’Артаньяна, разумеется – это я так, в шутку предположил, – а из-за нашего первого министра.
– Из-за монсеньора? Сударь, вам не кажется, что ваша страсть к сочинительству переходит всякие границы?
– Моя страсть к сочинительству на этот раз совершенно ни при чём: я излагаю вполне достоверные факты. Это случилось где-то за год до моего поступления в роту, нет, всё-таки за полтора… точно, осенью 24-го года. Монсеньор кардинал тогда только-только стал первым министром, но даже его высокий духовный сан не охладил пыла прекрасных дам. Да-да, как раз наоборот. Эта история ещё очень долго была у всех на слуху, вот… А маркиза и графиня дрались в Булонском лесу на пистолетах, и дуэль закончилась победой мадам де Полиньяк, ранившей свою соперницу в плечо. Когда кто-то из присутствующих на поединке спросил её, достоин ли этого тот любовник, во имя которого она подвергала себя такому риску, она ответила: «О, да, он достоин того, чтобы пролить ещё больше крови, чем та, что циркулирует в моих венах. Он – самый славный человек во всём свете; все дамы находятся у него в ловушке, но я надеюсь, что этим я доказала свою любовь и могу рассчитывать на полное обладание его сердцем. Я в вечном долгу перед тобой, герцог Ришелье – сын бога войны и богини любви». Представляете, так и заявила: «сын бога войны и богини любви»!
И с этими словами де Террид, схватившись за грудь, пошатнулся, театрально закатив глаза.
Жак засмеялся невольно – до того забавно это выглядело:
– Вам бы в поэты податься, право слово! И хотя у меня нет повода не верить вашим словам, тем не менее… Это ещё более странная история, чем с дуэлью нашего лейтенанта. Женщины с пистолетами… И потом, кардинал ведь – духовное лицо. Разве могут у него быть…
– И что с того, что духовное? – его приятель засмеялся в ответ. – О господи, д’Эстурвиль, какой же вы, в самом деле… Вы и вправду так наивны?
– При чём здесь моя наивность? – Жак покраснел невольно. – Просто я считаю, что монсеньор заслуживает, чтобы о нём отзывались с уважением. И даже если подобные события действительно имели место, вам не следует уподобляться разным досужим сплетникам, рассказывая о них направо и налево.
– О мой бог, какой высокий стиль! Нет, сударь, вы так восхитительны в этом своём наивном возмущении, что я даже обижаться на вас не стану, – де Террид протянул руку и дурашливо пихнул друга в плечо. – Потому что я, наверное, сам виноват. Несмотря на то, что историйка и впрямь забавная, мне следовало помнить, как вы ещё совсем недавно заступались… не то за д’Артаньяна, не то за кардинала – не разобрать… И сейчас тоже… я как будто не вас слушаю, а нашего лейтенанта. Решили подражать ему?
– Мне кажется, наш командир вполне достоин того, чтобы ему подражали… в некоторых поступках – уж точно, – а моё поведение… во время упомянутых вами событий… было вполне однозначным! И вы, насколько я помню, первым поддержали меня! – вспыхнул д’Эстурвиль, а Жан только головой покачал:
– Не знаю, не знаю, подражание некоторым вещам может быть чревато… И то, что сходит с рук д’Артаньяну, вам могут не спустить. Хотя бы потому, что среди нашей братии считается… м-м-м… не совсем приемлемым… высказывать своё восхищение персоной г-на де Ришелье. А вы всё-таки – не д’Артаньян.
Однако затем де Террид решил сжалиться над своим другом и не дразнить его больше:
– Кстати, завершая наш разговор о прекрасных дамах… Нет-нет, не смотрите на меня так: я вовсе не собираюсь пересказывать вам очередные, как вы выразились, досужие сплетни. И предлагать какие-нибудь сомнительные приключения не планирую тоже… да тут и борделей приличных нет… Просто хочу предупредить. Вы ведь знаете даму сердца нашего лейтенанта? А то вдруг вы решите приударить за ней, не подозревая о том, чья это пассия… к чему вам лишние проблемы во взаимоотношениях с нашим командиром, не так ли?
– А у д’Артаньяна есть подружка? – Жак снова ощутил, как кровь приливает к щекам, а де Террид взглянул на него с ответным удивлением:
– Ну да, конечно. Одна из белошвеек королевы. Такая миниатюрная брюнетка, зовут Женевьевой. Возможно, вы видели её, когда несли дежурство у Лувра.
– Нет, не приходилось, – пробормотал молодой человек. Почему-то стало ужасно неприятно. – Но я учту, спасибо за предупреждение.
– Учтите, – засмеялся Жан. – Не то опять попадёте в переделку! А посягательства на свою собственность лейтенант вам точно не простит! Ладно, не обижайтесь, я валяю дурака, как и всегда.
– Ничуть не обижаюсь, – сказал д’Эстурвиль старательно-равнодушным голосом. – Наоборот, благодарю за информацию. Только знаете, что? Давайте вернёмся в лагерь. Я, например, снова проголодался.
– Поддерживаю, – кадет легко поднялся с земли. – Да и перед де Бемо зарываться не стоит. Конечно, он – не д’Артаньян… но всё равно не стоит.
Жак кивнул, и приятели, отвязав лошадей, направились в лагерь.
…
Разговор с де Терридом принёс лионцу мало утешения.
Конечно, услышать, что товарищи, а главное – д’Артаньян, правильно истолковали его поступок, было крайне приятно.
С другой стороны, он понял, что нажил себе врага не только в лице де Ранкуня, но, быть может, и в лице зятя самого капитана.
А это означало, что в противостояние, скорее всего, будет втянут и лейтенант, подставлять которого таким образом хотелось меньше всего.
Но сильней всего отчего-то расстроил рассказ о белошвейке по имени Женевьева.
Размышляя о гасконце, он как-то совершенно упустил из виду тот факт, что у того, оказывается, может быть подружка.
Возможно, оттого, что д’Артаньян всегда – по крайней мере, до их последней встречи – был исключительно сдержан и холоден. И как-то не представлялось, что он может обнимать кого-то и шептать слова нежности.
А теперь Жак вообще перестал понимать что-либо.
Интересно, белошвейка – это прикрытие? Или лейтенант… что называется, и нашим, и вашим?
Зачем-то кадет попытался представить, как д’Артаньян занимается любовью со своей подружкой, и этим испортил себе настроение окончательно.
Да никак ревнуешь, дружок, спросил он самого себя.
А не рано ли?
С какой стати ты вообразил себе, что если однажды переспал с гасконцем, то имеешь на него какие-то права?
Мало ли, какие причины толкнули д’Артаньяна на эту близость, но ты… ты же не станешь утверждать, будто влюбился, и что этот крайне малоприятный субъект по-настоящему нужен тебе?
Нет, конечно, нет.
А потому следует вернуться в Париж, разыскать лейтенанта и объясниться с ним.
Сказать, что произошла ошибка.
Он, конечно, сам не вполне понимает причины своего поступка, но может утверждать со всей определённостью, что об этом прискорбном инциденте следует забыть.
Что понимает, как в их среде относятся к подобным вещам, а потому даёт слово дворянина, что никогда и никому не проговорится о случившемся между ними тем вечером.
Что отныне их общение не выйдет за рамки отношений между командиром и подчинённым.
Да, именно так он и скажет.
А потом… потом он обнимет д’Артаньяна и снова поцелует его.
* * *
Путь домой оказался неожиданно лёгким.
Погода не подвела, дороги по мере продвижения на юг становились всё суше и зеленее.
Он не встретил в пути разбойников, без каких-либо приключений ночевал на постоялых дворах.
Возможно, причиной тому было везение, а может быть, плащ мушкетёра и злое выражение лица напрочь отбивали у искателей приключений желание связываться с молодым человеком.
Единственным серьёзным неудобством была плохо зажившая ладонь, мешающая нормально держать поводья.
Постепенно Шарль, конечно, приспособился, но к ночи рука начинала ныть так, что удавалось заснуть лишь под утро.
К тому же рана была постоянным напоминанием о д’Эстурвиле.
Как юноша ни гнал подобные мысли, но не мог не думать о нём.
А ещё грызло сожаление, что пришлось уехать, не поговорив. Теперь кадет решит ещё, не дай бог, что командир сбежал, испугавшись выяснения отношений…
Конечно, чутьё подсказывало, что вряд ли, но ведь если хорошенько разобраться, частично так оно и есть.
И он решительно не представляет себе, как быть дальше.
Потому что если вначале его тянуло к д’Эстурвилю исключительно из-за схожести с погибшим кузнецом, то теперь он всё чаще думает о нём безо всякого тайного подтекста, как об отдельном человеке.
А ещё не может понять, как уживаются в душе чувства к умершему другу и желание… неужели ему действительно хочется от лионца чего-то большего, чем просто физическая близость?
Да нет, с какой стати, тут же останавливал лейтенант сам себя.
Ведь он совсем не знает этого мальчишку, и потом… за что его любить, когда Жак д’Эстурвиль ничего особенного из себя не представляет?
Вот Жака из Артаньяна Шарль знал с детства. Он был обязан ему жизнью, а ещё чувствовал себя рядом с ним удивительно легко и надёжно одновременно. Жак принимал его таким, каков он есть, более того, любил именно за то, что он такой, а не иначе.
А за что любить д’Эстурвиля? Из-за дяди? За похожие зелёные глаза? За улыбку?
Какая банальщина. Просто бред.
И всё-таки зря он так.
Как будто пытается убедить себя в том, что кадет хуже, чем он есть на самом деле.
А ведь племянник его учителя вполне неплохой парень. Смелый, решительный и при этом весьма неглупый. Наблюдательный, даже слишком. А ещё какой-то удивительно светлый – Шарль давно уже и ни с кем не чувствовал себя так легко. С каждым приходилось играть какую-нибудь роль, а вот именно с ним хочется просто говорить. И хотя по-настоящему они общались всего несколько раз, гасконец хорошо запомнил, как непринуждённо, несмотря ни на что, ему давалась беседа. Как будто они с д’Эстурвилем и впрямь были давними приятелями.
Размышляя подобным образом, он снова убеждался, что всё далеко не так просто, как хочется думать.
И что поездка домой, какой бы тяжёлой она ни оказалась, однозначно пойдёт ему на пользу.
…
И всё-таки двадцать дней пути основательно утомили его.
Ужасно захотелось добраться наконец до Кастельмора, обнять родных. А потом вымыться по-настоящему и проспать хотя бы сутки, не вздрагивая от малейшего шума и не вытаскивая пистоль из-под подушки.
