скачать книгу бесплатно
Позади одноклассников, шумевших вокруг Илютиной и Бутенко, медленно шла Поспелова Люба и внимательно слушала чужую болтовню. Она старалась не вклиниваться в эту стайку и не обгонять девочек, боясь кого-нибудь ненароком толкнуть да обратить на себя внимание. Попутно ей слышался диалог:
– Может, нам повезёт, и Валентины не будет?..
– Ага, мечтай!..
– Я видела, как её с утра муж к школе привёз.
На русском Валентина Борисовна, конечно, спросила, кого нет вообще и кто не был на первом уроке. Но Илютина только зря тревожилась, потому что тему пропусков первого урока классрук сегодня глубоко копать не стала.
Глава 2
– Папа, я помою голову?..
– Мой, конечно, если надо. Главное, не простудись… Смотри, холодной водой не вздумай помыть! Чайник вскипяти, дверь в котельную прикрой да полотенца взять с собой не забудь, – ответил Любе отец, торча в проёме окна и выдыхая сигаретный дым в маленькую квадратную форточку.
Любин папа, Василий Михайлович, был заядлым курильщиком. Никакие сигареты, кроме «Примы», не признавал, непонятно почему: то ли экономил, то ли привык. Только эти – дешёвые, без фильтра, в квадратной красной упаковке, вонючие и горькие.
Курил он обычно либо сидя на ступеньках дома, либо в открытую форточку окна кухни, стоя на скамье, приставленной к батарее у окна и опираясь одной коленкой на подоконник. Когда папа курил, то полностью погружался в себя, думая свои заветные думы.
Василий Михайлович вообще много думал. Люба не помнила, чтобы он когда-либо оживлённо поддерживал разговор или был многословен.
Кроме сигарет, любимым занятием Любиного отца было чтение местных газет и книг да просмотр по ящику сводок новостей. Отец никогда не пропускал новости на Первом канале, слушал внимательно и раздражался, если эмоциональная мама начинала влазить и бурно высказывать своё мнение, оспаривать ведущего или критиковать. Папа, в отличие от мамы, спокойно воспринимал информацию, и, когда новости заканчивались, выключал телевизор. Больше он сам ничего не смотрел.
Потом, уже поздно вечером, от нечего делать, папа и мама бурно, за чаем с вареньем, обычно обсуждали лидеров страны, по их простому сельскому мнению, продавших иностранцам Россию, пьяницу-президента да какого-нибудь блудливого американского сенатора.
Только этим вечером родители Любы обсуждать ничего не будут. Мама сегодня опять задержалась допоздна на железнодорожной станции, где работала товарным кассиром. Шёл уже десятый час вечера, а калитка до сих пор ещё не издала протяжный ржавый скрип несмазанных петель, переходящий в громкий железный грохот удара двери о столб.
Люба, переживая каждый такой вечер за заработавшуюся маму, все же не стала испытывать судьбу. Надо пользоваться моментом, пока можно прикрыться разрешением папы. Девочка зажгла газ и поставила чайник греться.
Горячей воды в частном доме Поспеловых не было. В котельной – малюсенькой комнатке возле кухни-гостиной – был уродливый, с ржавыми пятнами на месте сколов эмали, рукомойник с ему под стать уродливым краном. Это чудовище держалось на железных прутах, вбитых в стену, а под ним тянулись канализационные трубы, уходившие в дыру в деревянном полу. У этого рукомойника-умывальника, единственного на весь дом, вся семья умывалась, чистила зубы, мыла руки, посуду (если ели в доме, а не в летней кухне), отскребали от грязи уличную обувь и стирали нижнее бельё и носки. Раковину редко кто чистил, и она стояла на своих уродливых подпорках и сверкала своим сальным, грязно-жёлтым налётом и мокро-серым осадком на дне, у слива. Именно в этом рукомойнике, поставив на него сверху таз, Люба собиралась помыть голову, пока мама не имела возможности её за это отругать.
Поспеловы купались по воскресеньям в бане, которая находилась внутри отдельно стоявшей от дома летней кухни. Там для ежедневного купания было слишком холодно, а больше помыться полностью в доме было негде.
Ванна в хозяйстве была. В самом доме, в котельной. Там же, где торчал уродливый рукомойник для всех возможных нужд. Ванна красовалась в котельной как диковинный реквизит, редкого – для ванны тех времён – бирюзового цвета (и где только мама в бывшем СССР её откопала!), не подключённая ни к воде, ни к септику. Бесполезная, бесхозная и ненужная. В ней хранили всякий хлам: мешки с засушенной травой, не пригодившиеся в хозяйстве тазики и рис, полный долгоносиков. По ночам в ванну скатывались несчастные тараканы и, не имея ни единого шанса выбраться по скользким эмалированным бокам, окочуривались на дне лапками кверху. Их сушёные трупики находились добрыми десятками, когда кто-либо из родителей лез в ванну за травой для бани.
Стоя на цыпочках в коряво-изогнутой позе над тазиком в рукомойнике, Люба торопливо промыла свои волосы и, отжав с прядей воду, обернула голову двумя полотенцами. Осталось высушить голову феном, имевшимся в хозяйстве, правда, дувшим очень слабыми потоками горячего воздуха. Если поспешить, то сухой голова будет к маминому возвращению. «И почему», – сокрушалась Люба – «я не сообразила помыться раньше!».
Грохнула, а затем протяжно скрипнула и снова грохнула калитка. Люба поспешно выдернула из розетки вилку фена и спрятала его в трельяж. Она из комнаты слышала, как мама вошла в коридор, разулась и прошла в зал, где начала о чём-то устало говорить с отцом. На часах было без пятнадцати одиннадцать.
Глубоко вздохнув, Люба потопала к маме навстречу.
Мама стояла в дверном проёме, соединявшем зал и кухню-гостиную. Женщина обернулась, услышав позади себя звук открывшейся коридорной двери, и посмотрела на свою дочь суровым взглядом покрасневших от усталости глаз.
Мама еле держалась на ногах. Лицо осунулось за день проверки огромного количества накладных, счетов, квитанций и табелей, а тело выдавало желание упасть незамедлительно в кровать безо всяких подготовительных ко сну процедур.
– Ты что, голову помыла?! – в голосе звучали тяжёлые ноты маминого глубокого неодобрения и неудовольствия.
– Нет, мамочка, что ты!!! Просто мокрыми руками пригладила, чтобы башка не казалась такой грязной! – поспешно выдохнула Люба свою заранее подготовленную оправдательную речь.
– А ну, подойди-ка ко мне!..
Люба повиновалась. Мать попробовала наощупь волосы дочки. Они были чуть влажными и ничем не пахли. Люба сообразила помыться хозяйственным мылом.
– Смотри мне! Голову мыть надо только в бане! В жаре. Иначе простуду подхватишь и менингитом заболеешь! Будешь потом в дурке от боли выть и на стенку лезть. Все, кто моются в ванной, заболеют рано или поздно. А тебе голова умная да здоровая пригодится! Кому ты больная нужна будешь?..
Люба кивала головой, соглашаясь с каждым маминым словом. Сегодня удача была на её стороне, и завтра ей не придётся собирать сальные волосы в ненавистный хвостик. Это была маленькая Любина победа.
***
Шла большая двадцатиминутная перемена. Время питания в школьной столовой и для личных нужд. За это время школьники успевали покурить, сбегать за жвачкой и лимонадом в неподалёку стоящий ларёк, купить жареных семечек у бабулек, плотным рядком усевшихся на табуретках с тазиками товара прямо возле забора, у входа на территорию школы.
Директор, учителя и, в особенности, школьные уборщицы кляли на чём свет стоит и предприимчивых бабок, и их горячие, только со сковороды, солёные семечки. Вся школа – то тут, то там – была заплёвана подсолнечной шелухой. Шелуха была в батареях, на подоконниках, на полу и ступеньках, под партами и даже на полках шкафов в кабинетах. Школьники покупали хрустящие семена подсолнуха – и грызли, грызли. Бабушки, распродав за перемену один таз, шустро тут же бежали жарить другой, чтобы ко следующей перемене быть во всеоружии.
Директор неоднократно гонял бабок от забора – они сначала садились чуть дальше, а потом возвращались. Это были 90-е – каждый выживал, как мог.
Уборщицы в раздевалках проверяли детские карманы и выбрасывали найденные семечки. Щёлкунов, пойманных в школе с поличным, одаривали щедрой бранью, всучивали веник с совком и заставляли подметать место преступления. Всё было без толку. Семечковая война не имела ни конца ни края. И такая война шла во всех четырёх школах южного городка.
Люба, поев в столовой, подошла к столику с выпечкой и купила на собранные чудом гроши свою любимую сдобную булочку с хрустящей посыпкой. Работники столовой невероятно вкусно пекли. И если у Любы удачно гремело в кармане несколько монеток, в ароматных столовских пирожках школьница себе никогда не отказывала.
Урок химии, следовавший сейчас по расписанию, был одним из ненавистных для Любы школьных занятий. Девочку раздражали предметы, которые она не понимала. Для неё такие уроки были временем, потраченным зря. Прогулять, читая книги в библиотеке, такие уроки нельзя, заняться на них своими делами – тоже нельзя. Сидишь, молишься, чтоб тебя не спросили, и моргаешь глазами.
Химия проходила в восточном крыле второго этажа. Небольшой коридор этого крыла – без единого окна, очень плохо освещённый и глухой – слыл местом, где неблагонадёжными школьниками свершались плохие поступки. Темнота коридора, его аппендиксное строение, удалённость от учительской, директорской и проходных светлых зон, малое количество кабинетов притягивали сюда, в самый конец, всех желавших темноты, тайны, закулисных шалостей и сокрытия совершённых грехов.
Люба не любила этот коридор. И было за что. Здесь особенно её обожали задирать дружбаны Степанченко, а двое из его шайки на этом месте её в прошлом году как-то весьма больно, от нечего делать, побили.
Сегодня в этом тёмном коридоре было весьма людно и шумно. Кроме Любиного класса, столпившегося у дверей кабинета химии, у противоположной стены скучковался 10 «Д», шумный, весёлый и очень дружный.
«На прошлых неделях их здесь не было», – подметила Люба и призадумалась.
Главное – не стоять здесь, в коридоре, одной. На этой перемене тут настолько людно и громко, что никто и не заметит, как тебя, тутошнюю грушу для битья, в место потемнее толкает или тащит группа нехорошо настроенных школьников, чтобы всласть поглумиться.
Люба начала осматриваться и столкнулась взглядом с Тимоном. Этот чёрнобровый шатен, как всегда, стоял окружённый своей свитой и другими мальчишками из класса. Большая часть коллектива 10 «А» дружила с Тимофеем, а оставшимся он позволял с собой дружить. Сейчас мальчики – Люба сразу это поняла – обсуждали её. Все парни, как один, продолжая щёлкать семечки, уставились на Любу – кто-то с ехидной усмешкой, кто-то с отвращением, а кто-то, как Крюков и Мережко – с лёгкой иронией.
Люба, зная, что оскорбляет взор Тимона даже своей тенью, старалась всегда, как могла, на глаза ему не попадаться. Но в данный момент ей явно не повезло.
– Убогая, аж глаза кровью обливаются! – намеренно громко говорил Степанченко, язвительно и зло глядя прямо в лицо смотревшей на него и хорошо все слышавшей Любе, прекрасно зная, что доставляет девочке своими словами сейчас неимоверную боль.
– Местное пугало! – поддакнул Илюша Жваник и брезгливо оскалился. – Если б эта чувырла осталась последней бабой на земле, я б предпочёл откинуться!..
– Я б зашился вслед за тобой! – поддержал, скривив с омерзением лицо, Сысоев. – Стопудняк, у Поспеловой дома зеркала нет. Если б она хоть раз себя в нём увидела, больше б наш класс своей рожей позорить не пришла…
Люба от всего услышанного съёжилась. Слова ребят заставили голову девочки втянуться в шею, шею – в плечи, плечи – в позвоночник, а затем и весь корпус тела вжаться в пол коридора в надежде стать невидимкой.
Люба боялась Тимона. Ожидая от него с ужасом каждый день порцию нового хамства, она про себя неистово молилась о пощаде. Тимон не выносил Поспелову, но ему стоило только начать. Остальное цунами негодования выражала его братия.
«Нельзя оставаться одной! – крича, метнулась мысль-истеричка в голове Любы. – Встань куда-нибудь!».
Позади Тимоновой кучи занимали друг друга легкой болтовней, делясь по кругу семечками (наверняка пацаны у них взяли), Лёвочкина, Виноградова, Рашель, Селиверстова и Лыткина. Эти девочки сторонились её, но не отталкивали. Люба робко подошла к собравшейся кружком компании. Они её заметили, но место в своём кружке давать не спешили.
Чуть сбоку в спокойном молчании стояла Лаврентьева София, ещё одна отличница класса. Люба подошла к ней и протянула свою булочку.
– Будешь?
София отрицательно качнула головой. На звук повернулась любопытная Виноградова.
– Будешь булочку? – предложила Люба от нечего делать уже ей. Камилла усмехнулась, оценивающе взглянула на еду и отказалась. Фигуру бережёт.
Благодаря повороту Виноградовой в девчачьем кружке, у самой стены, появился просвет, чтобы встать. Люба аккуратно вклинилась и продолжила предлагать свою булочку остальным по кругу.
– Что ты всем предлагаешь свою несчастную, никому не нужную булочку?! – передразнивая, высмеяла Лёвочкина Надя. – Жуй сама! Никто брать у тебя её не собирается!
– Правильно и делает, что предлагает всем, а не жрёт в одно рыло, да ещё демонстративно, у всех на виду! – одёрнула Надю разозлившаяся Камилла. Лёвочкина, сконфузившись, притихла, покраснев и опустив очи долу, так как отлично поняла, что «жрёт в одно рыло демонстративно» адресовано ей.
Люба, испытав моральное удовлетворение от красной физиономии зарвавшейся Лёвочкиной, мысленно поблагодарила Камиллу.
– …хоть и богатая, а никому не нужная, – донеслись до Поспеловой слова Илютиной. Она развлекала своим трёпом трио Уварова – Гончаренко – Таран и тоже щёлкала семечки, плюя кожуру на пол. Девочки вчетвером смотрели на Любу и улыбались.
«Ну вот, опять! – расстроилась Люба. – Вам что, обсудить больше некого?»
– Что уставилась, Поспелова?! – с вызовом рявкнула Илютина. – Себя узнала?!..
Варя Илютина прекрасно знала, что скажет безответная Люба на этот прямой вопрос.
– Нет…
– Тогда нехер таращиться на приличных людей!.. Это невежливо! – выпалив, Илютина повернулась к посмеивающемуся трио и расхохоталась.
Любина проблема была в том, что она совершенно не умела защищаться: не могла, не знала, боялась, более того, совсем не понимала – как это, защищаться. Как это – не дать себя в обиду, отвесить сдачи. Ей казалось, что если она начнет обороняться, возвращать обидчикам всё то, что они делали и говорили по отношению к ней, то тогда станет ещё хуже и гаже, чем было. Что перетерпеть – это единственный выход для собственного спасения и выживания в средней школе номер семь.
К сожалению, Поспелова Люба не догадывалась, что такая тактика являлась тотальной ошибкой. Что, если терпеть и молчать, травля не прекратится. Но и откуда взять защиту, помощь, Люба тоже не знала.
Лёвочкина (на радость Любе) переместилась от них к другой стенке и стала оживленно трындеть с Исаковой Алесей. От последней разило за весту тяжёлым сигаретным дымом и «ароматами» школьного туалета, смешавшимися с запахом хлорки. Духи, напшиканные сверху всего этого амбре, привязавшегося к одежде одноклассницы, явно выкурившей не одну папироску, ситуацию не спасали.
«Исакова неплохо так опоздала сегодня на первый урок литературы. Вообще страху не знает!» – одновременно восхищаясь и порицая, подумала Люба. Мама Алеси на собрания не особо ходила и язвительно-осуждающие замечания от Валентины Борисовны воспринимала равнодушно.
«Интересно, а родители Лёвочкиной знают о том, что Алеся и Надя снова общаются?» – пронеслась в Любиной златорусой головке мстительная мысль. Мама в прошлом учебном году, придя с последнего собрания, говорила, что круглая отличница Лёвочкина в результате закадычной дружбы с распутной троечницей Исаковой сильно упала в оценках, чем изрядно обеспокоила и Валентину Борисовну, и своих, имевших тщеславные планы на будущее дочери, ушлых родителей. Девочкам было строжайше запрещено общаться. И вот те на!.. Новый учебный год, а эти кумушки снова вместе судачат!
Вообще не разлей-подружки Лёвочкина и Исакова представляли собой очень колоритный дует. Надя – девочка маленькая, щуплая, сутулая, одетая весьма строго и скромно, за пятерки готовая загрызть, для учителей всегда служила эталоном нормальности и правильности. Алеся же носила наряды весьма раскованные: колготки-сеточки, обувь на высокой платформе либо на каблуке, мини-юбка, кожаные штанишки в обтяг на кривоватых ногах, кружевные полупрозрачные кофты с глубоким вырезом; в ушах – куча серёжек, тёмный макияж – и абсолютно попустительское отношение к учёбе и нормам приличия. Черт его поймёт, что их сближало! Но весьма комично было смотреть, как в школьном коридоре простенькая, совсем ещё девочка Лёвочкина Надя стоит и хихикает рядом с Исаковой, целующейся взасос со своим бородатым парнем, старше Алеси лет эдак на десять. И Люба вообще не понимала, что заставляло Надю торчать подле этого показушного разврата, краснея, как сеньор-помидор.
***
Перемена постепенно подходила к концу, и людей в коридоре всё прибывало и прибывало. Одноклассников интересовало, будет ли у них урок химии, так как 10 «Д» припёрся сюда за тем же. Суетливые Виноградова и Рашель уже сбегали к стендам проверить расписание на наличие изменений, но ничего ценного не нашли. Некоторые оптимисты уже размечтались, что класс отпустят, и тогда они пойдут да поклянчатся на физ-ру к обожаемому Александру Анатольевичу, а потом свалят по домам на урок раньше.
«Лучше пусть не будет и химии, и физ-ры!» – в надежде закатила глаза Люба, не выносившая спортивные игры и эстафеты, с которыми весьма плохо справлялась. Ещё школьница видела, как некоторые одноклассницы лелеют ещё и (кроме мечты об отсутствии урока) совместные посиделки с 10 «Д», здесь и сейчас, в одном кабинете. В глазах девочек это выглядело так зажигательно!
10 «Д» класс слыл, с лёгкой руки учителей, не таким замечательным, как Любин «А», потому что в нём собралось немало шалопаев, грубиянов, забияк и тому подобных нарушителей порядка. Но был и солидный, весьма неплохой костяк. Худшим в школе по выходкам гремел 10 «Г», в котором, по слухам, на уроках происходил полный караул.
Поспелова толком ни с кем из 10 «Д» знакома не была. Признавала в лицо из этого класса только Семёна Фарафанцева, закадычного друга Тимона, и то потому, что хата этой белобрысой рожи находилась вместе с Любиным домом на одном переулке.
10 «Д» класс был примечателен в глазах местных школьниц тем, что изобиловал красавчиками. Потенциальными, так сказать, женихами. Женихи эти, конечно, являлись харизматичными, задиристыми стилягами с привлекательной внешностью (само собой, под школьной харизмой подразумевались склонность к эпатажу и публичность). На переменах эти сливки мужского общества тусили либо в вестибюлях первого-второго этажей, либо на лестничных переходах, или на улице, под тополями. Ну и, на крайняк, кучковались у единственного школьного туалета, в самом конце двора, чтобы погалдеть да покурить. Главное, у всех на виду, привлекая девичье внимание своей популярностью и цветущей юностью.
«Наверное, к сортиру убежали сейчас тусоваться и точить лясы Илютина с Бутенко», – оглядываясь по сторонам, размышляла Люба. – «Почему Виноградова с Рашель торчат сейчас здесь, в тёмном коридоре, а не кокетничают где-нибудь на видном месте, остаётся загадкой».
Раздалась трель звонка на урок. Учитель химии открыла дверь и впустила подростков 10 «А» и 10 «Д» в кабинет. У «Д»-шек не было какого-то урока, и химичка подобрала их, дабы они не болтались без дела, мешая своим ором и трёпом образовательному процессу.
– Они будут учиться с нами? – спросил кто-то из Любиных одноклассников. Видимо, надеялся, что ученики из «Д» ошиблись уроком, или же удостоверялся, что сегодня на химии точно будут свежие интересные лица.
Чужаки, стесняясь, поспешно шли на галёрку, смещая «А» к передним партам. Мест, разумеется, не хватало, и старшеклассники садились по трое, а то и четверо, теснясь и прижимаясь друг к другу, оглядывая всех присутствовавших с нервным любопытством. В соседних кабинетах клянчились стулья. Стоял грохот и скрип. Оба класса от этого балагана только выигрывали: не будет ни фронтального опроса, ни лабораторной. Столько человек за раз не проконтролируешь и не проверишь. Проигрывала учитель, взявшая себе в обузу шестьдесят человек разом.
Влетели, пропахшие насквозь сигаретным дымом, ненадежно приглушённым духами и жвачкой, Илютина и Бутенко. Галёрка была уже забита, так что эти две кумушки вынуждены были подсесть к сидевшим на первых партах.
«Так вам обеим и надо!», – злорадствовала про себя Люба.
– Слышь, давай махнёмся! – знакомый голос заставил школьницу обернуться. Позади неё мостились, поменявшись партами с девочками из соседнего класса, Тимофей, Сысоев и Жваник.
«Неужели чтобы унизить меня при посторонних?!» – задергалась Люба. Паника нарастала и смешивалась со злостью и гневом. – «Что делать, если они при всех начнут меня унижать?».
– Поспелова и Федотова, валите на нашу парту, а мы пойдём на вашу, слышите?! – толкнул её в бок Сысоев.
«Ага, понятно! Они хотят быть ближе к Виноградовой и Рашель, усевшихся передо мной. Всего-то?.. Да ради Бога!» – Люба и её соседка начали было подниматься, но тут уже их одернула химичка, которой изрядно надоели шубуршания двух коллективов.
Позади с досадой цыкала невезучая троица. Заигрываниям с Камиллой и Анюткой не бывать, ха-ха! Эти две кумушки как раз вертелись, словно заведённые, перед самым Любиным носом, высматривая потенциальных ухажёров. Обе девочки, возбуждённые фактом совместного урока с другим классом, практически подпрыгивали на своих стульях от радости, что могут поразглядывать понравившихся мальчиков в рабочей обстановке.
Люба не могла разделить их ажиотажа. Мальчики, нравившиеся этим двум смелым кокеткам, по своей натуре походили на Степанченко Тимофея, внушавшего Любе одновременно и страх, и надежду понравиться. Правда, тихоня уже давно поняла, что желание нравиться Тимофею в её случае совершенно безнадёжно. А значит, так же безнадёжно по отношению ко всем подобным популярным красавчикам. Поэтому зажатая девочка позволяла себе лишь аккуратно наблюдать за интересными мальчиками да следить, чтобы они её за этим (сохрани Боже!) не поймали.
– Иииии! – взвизгнула, подпрыгнув, Рашель Аня, вцепившись в руку Камилле от распиравшего восторга. Камилла тут же обернулась к двери, облизав губы. Её узкое, скуластое лицо оживилось. Брови взволнованно взметнулись вверх над широко открытыми накрашенными глазами.
В кабинет с опозданием, распахнув рывком дверь, вошла небольшая компания чужих мальчишек (скорее всего, куривших на перемене за туалетом) и вальяжно пошла по-над стеной к забитой битком галёрке.
Поспелова изумлённо огляделась вокруг: все девочки в кабинете, замерев от удовольствия, не могли оторвать своих глаз от жемчужины этой пацанской компании – сногсшибательно красивого брюнета.
Стройный, с узкими бёдрами, хорошо очерченной мужской талией и широкими, плавными плечами, мальчик был одет в однотонную чёрную футболку и светлые джинсы, немного потрёпанные у передних карманов, в зоне колен и уже изрядно потерявшие цвет, но не опрятность, подпоясанные самым обыкновенным кожаным ремнём. Смуглая кожа аппетитно желтила, но не выглядела грязной, а, наоборот, на фоне большинства белокожих школьников выставляла парня эдаким цветным экзотическим фруктом. На длинной стройной шее покоилась насмешливая голова. Тонкие, можно сказать, даже породистые, черты лица. Средней полноты, изогнутые, словно натянутый лук, губы, кончики которых глумливо подрагивали вместе с бровями, чёрными, густыми и чётко очерченными. Брови изгибались изящными дугами над большими, будто бездонными, чёрными глазами, чьи уголки были загнуты кверху, отдавая чем-то азиатским. Густой пух длинных закрученных чёрных ресниц подымался медленно вверх-вниз, делая умный взгляд юноши бесцеремонно-бесстыжим, с привкусом авантюризма. В левой мочке чуть оттопыренных аккуратных ушей красовались два маленьких серебряных кольца, а в правой – маленькая серьга-гвоздик. С серьгами в ушах парни разгуливали только на экране телевизора, а мальчики этой школы не позволяли себе прокалывать уши, поэтому этот нахал выглядел на фоне других ещё более безбашенным и вызывающим. Запястье правой руки обвивал в несколько обхватов самодельный браслет-цепь, оплетённый толстой чёрной нитью, со слегка свисающими концами шнурков. Пух над верхней губой, щеках и точёном подбородке был сбрит – мальчишка за собой явно следил в отличие от большей части Любиных одноклассников, разгуливавших на глазах у всей школы с этим портящим лицо цыплячьим пушком.
Парнишка, войдя, притормозил на пару секунд и – придирчиво, бесцеремонно, чуть ли не заглядывая каждому посмотревшему на него в глаза – осмотрел всех в кабинете. Юноша явно чувствовал себя в этой неуклюжей сутолоке вольготно и самоуверенно. По-королевски.
Протолкнув широкоплечего красавца слегка вперёд, дабы освободить проход, вошёл его брат-близнец. В чёрных, с отутюженными стрелками, штанах и тонком шерстяном тёмно-синем свитере. Такой же чёрный, смуглый, яркий и красивый.
Братья были похожи внешне, как две капли воды: точёные овалы лица, выразительные пушистые глаза и аккуратные носы с едва заметной горбинкой. И одновременно друг от друга их легко можно было отличить. Близнец тоже казался человеком гордым, только не склонным к авантюрам и вызывающим замашкам. Если в первом брате с ходу читалась гордая наглость, то во этом , наоборот, – гордая степенность. От него веяло спокойствием и сдержанностью.
У второго близнеца не были проколоты уши. Его густой, чёрный, словно смола, волнистый волос был коротко и опрятно подстрижен, безо всяких модных штучек. Тогда как у вошедшего первым брата верхние пряди волос были длиннее коротко остриженной нижней части затылка и висков и выборочно покрашены жёлто-пшеничным цветом – явно кустарно, любителем, решившим поиграть в парикмахера.
Второй брат не стал рассматривать сидящих. Только быстро окинул внимательным взглядом кабинет, поправил рюкзак на левом плече и пошёл к задним партам. Первый – будто по негласной команде, словно очнувшись – пошёл за ним.
Оба брата выделялись среди старшеклассников не только яркой внешностью, но ещё и потому, что были цыганами. Только вот цыганами они являлись весьма нестандартными, чем и приковывали жадное внимание местных ровесников. Парни, во-первых, отличались скульптурно-породистыми чертами лица от приевшихся здешнему населению станичных цыган, попрошайничавших на рынке да у автовокзала: круглолицых, щекастых, безвкусно пёстрых нерях, с выпученными кучерявыми глазами, густыми широкими бровями да кудрявой головой, невежественных и лукавых. Близнецы же были чистоплотны и одеты сдержанно, но современно. Во-вторых, парни ходили в школу, учились -Люба видела обоих мальчиков в коридорах и во дворе постоянно. Цыганские же местные дети в школы и в детские сады не ходили никогда. В-третьих, брюнеты просто были другими. Чужими. И внутренним духом, и манерой поведения – что притягивало и цепляло одновременно.
Аня Рашель, Виноградова Камилла, да и другие девочки в помещении с удовольствием рассматривали близнецов – особенно мелированного, с кольцами в ухе, и провожали их взглядами до конца кабинета. Там сидевшие приглашали их расположиться рядом: братьев явно в «Д» классе уважали и любили. Девочки посмелее суетились, пододвигались и приветливо улыбались, стремясь заинтересовать красавцев собой.
Люба восторгов Камиллы, Ани да других красавиц от опоздавших на урок цыганских парней не разделяла. Их мужская красота была, бесспорно, видна ей, но девочка не позволяла себе заинтересоваться ровесниками или, что ещё хуже, влюбиться. Потому что строго воспитанная Поспелова Любовь сторонилась да опасалась восточных и кавказских людей, в немалом количестве переехавших на юг России в 1990х годах.
