Не надо боли

– И вообще, давай просто… забудем. Все уже случилось.

– Я заметил, – с укором произносит. – Жаль, что слишком поздно.

Опускаю голову и снова не знаю, "как сказать" и «что»… чтобы понравиться ему по-настоящему.

– Как фамилия твоего друга, который перебрал вчера? – спрашивает Ренат уже в машине.

Дача остается далеко позади.

– Черепанов… Семен Черепанов. Он… немного дурачок, когда выпьет.

– Уверен, это его перманентное состояние, которое не зависит от алкоголя.

Пожимаю плечами.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь. Что у вас случилось вчера?..

– Вчера случилась ты, Эмилия. Кстати… в какой университет ты поступаешь?

– В МГУ.

Резко очерченные губы скептически кривятся.

– Думал, выберешь что-то вроде Гнесинки. У тебя неплохо получается петь.

Я вновь вспоминаю произошедшее утром и чувствую себя неловко.

– Спасибо. Я хотела, но отец сказал выбрать что-то фундаментальное. Я и выбрала. Философию…

– Фундаментальнее не придумаешь. – Ренат впервые за сегодняшний день улыбается, и я, кажется, таю.

Таю и еще больше влюбляюсь.

Мне хочется, чтобы на въезде в город нас встретила десятибалльная пробка, но, как назло, дороги пусты, а зеленая лента из светофоров приветливо нас пропускает.

В нашем дворе тихо и пусто.

Проглотив разочарование, выбираюсь из автомобиля и оставляю вместо себя на сидении бумажный пакет с сэндвичами, к которым он так и не притронулся в беседке.

– Пока… – неуверенно прощаюсь, гипнотизируя открытое, мужское лицо. – И спасибо… за все!..

Мурашки собираются на позвоночнике.

Ренат, поправив очки, откашливается и прощается:

– До свидания, Эмилия… Береги себя!..

Глава 24. Ренат

11.30. Парковка перед главным входом, Парк Горького.

– Можно, я открою окно? – спрашивает Майя.

– Не стоит.

– Хорошо, извините, – быстро соглашается.

Кинув внимательный взгляд на черную «Октавию» с дежурными оперативниками, рассматриваю майора Синицыну и пытаюсь разгадать ее тайну.

Надо сказать, понимает приказы эта девица с первого раза. Схватывает на лету, не опаздывает, не пререкается. Она неглупая, как я изначально предполагал, отлично выполняет все инструкции, при этом без самодеятельности, которую я не перевариваю.

И где подвох?..

Годы службы научили меня, что просто так в этой жизни ничего не происходит.

– Ренат Булатович, можно я задам вам вопрос? – чувствую, что нервничает.

Но виду не подает. Держится.

– Если он касается инструкции.

– Он не касается инструкции…

– Жаль.

– Почему?

– Потому что если бы ты внимательно читала инструкцию, Майя, то точно запомнила пункт три: любые разговоры, не касающиеся проекта, в команде запрещены.

Без энтузиазма смотрю в зеленые глаза, в которых плещется легкое раздражение и что-то еще. Человеческое.

Вроде женской обиды.

Видеть глубину человеческих эмоций – моя ежедневная работа на протяжении многих лет. Люди выдают информацию, сами того не осознавая, бессистемно: растерянным взглядом, взмахом левой руки, наклоном головы, даже осанкой.

Как правило, считываю на автомате, но, как оказалось, не всегда во благо.

Спустя две недели после событий с Литвиновой, могу с точностью сказать – все реакции ее симпатичного личика и гибкого тела я считал, только вот интерпретировал их по-своему. Так как захотел в тот самый момент.

Успокоил себя, что зажим и скованность – это такая примитивная женская игра. Чистое кокетство из разряда: «Ой, боюсь-боюсь!». Позволил себе больше, чем следовало, потому что принял страх в лазурно-синих глазах за возбуждение и порочность.

Хотя возбуждения и порочности в этой девочке тоже было немало!..

Съезжаю со скользкой темы в своем внутреннем диалоге и подношу рацию к лицу:

– Восьмой, что у вас?

– Ведем объект. Скоро будет у вас, – откликаются коллеги.

– Ждем.

Потирая переносицу, смотрю прямо перед собой.

Проект «Магнолия» набирает обороты и, если уж честно, придраться к работе Синицыной и Краснова абсолютно невозможно. За месяц мы взяли пятнадцать диверсантов и десять человек завербовали сами. Это, как правило, люди из числа студентов-старшекурсников с идеальной репутацией и галочкой в графе «Лояльность». Те, кто вхож в общежития и студклубы. Те, кому доверяют. Те, на кого никогда не подумают.

Время поджимает, в кабинетах становится нервно. До международной выставки остается всего ничего – два месяца, поэтому задачи нарастают снежным комом. Плюсом появляется дилемма: управление требует полную, хотя бы внешнюю безопасность для гостей столицы, а Федеральная служба охраны настаивает – город в пределах Садового кольца придется закрыть.

Вообще, сам я склоняюсь к тому, что безопасность и свобода – символы политической успешности, а полгорода на замке – признак слабости. Отсутствие страха и грамотная работа внутренних служб – ставка, на которой прогореть невозможно.

– Ваша предвзятость ко мне… – видимо, все-таки решает задать свой вопрос Майя. – Она как-то связана с натянутыми отношениями между нашими ведомствами или это ваша личная неприязнь, подполковник?

Нахмурившись, отворачиваюсь к «Октавии» и напряженно киваю Луневу.

– Ответьте, – требует.

Баба есть баба. Даже если строит из себя разведчика, выяснять отношения – это святое.

– Между нашими ведомствами нет никаких «натянутых отношений», Майя. Советую больше не произносить этого вслух, – построже заявляю.

– Ой, да бросьте. Все это знают. Ваш генерал подсидел нашего.

– Впервые слышу.

– Василий Георгиевич планировал возглавить Управление, но Кремль согласовал Ярославского. С этих пор ходят слухи, что Следственный Комитет недолюбливает…

– Майор Синицына, – останавливаю пустую болтовню и потираю раскалывающиеся от жары и духоты виски. – Вы же не путаете меня со своей подружкой?.. Потому как пока все, что я услышал, указывает именно на это.

Дурочка неопытная или так втирается в доверие?

Кто ж о таких вещах, сидя в тачке, разговаривает?..

Да и вообще.

Еще неизвестно кто и кого подсидел.

Руководство в нашей сфере назначается не за заслуги перед Отечеством, а по совершенно другим причинам: кто-то полез не туда, куда бы следовало, кого-то повысили, чтобы не отсвечивал и не раздражал своими хорошими заслугами.

Зная педантичность и скрупулезность Ярославского, все же склоняюсь к первому, но не исключаю и второго.

Майя зло усмехается.

– А-а… – острые скулы заостряются из-за сжатых зубов. – Я все поняла. Вы в целом очень предвзято относитесь к женщинам…

– И у меня стойкое убеждение, что не зря. Спасибо, что не стали исключением.

– Ренат Булатович, я ведь вам не враг, – растерянно произносит. – Я хочу стать вашим человеком, стараюсь, но вы будто не замечаете…

– Тихо, – приказываю, заметив парня, заезжающего на парковку на электросамокате.

На вид лет шестнадцать. Одет по-простому, как тысячи таких же московских подростков. Длинные шорты, болтающаяся почти до колен майка, кроссовки. На голове кепка с широким козырьком.

– Приготовились, – даю указание. – Пишем и забираем аккуратно.

Майя затихает и громко дышит.

– Не верится, что пацан все-таки приехал, – глухо произносит.

– Это было очевидно. Он дал согласие через сообщение в соцсети, наш информатор подтвердил.

Положив самокат на асфальт, парень достает телефон и принимается снимать. Зрительно кажется, камера направлена на лицо, но опыт задержания пятнадцати человек говорит о том, что фронтальная камера выключена, а городская съемка ведется не из лучших побуждений.

Участок оживленный, трафик здесь бешеный.

– Какой же идиот!.. – Майя качает головой.

– «Пошли», – тихо отдаю приказ.

Из «Октавии» выбираются Лунев, Ибрагимов и Тарасов, разбредаются по парковке и направляются к объекту. Все проходит быстро и практически без сопротивления. Самокат так и остается лежать на асфальте.

– Зачем они соглашаются на это? – пока выезжаю с парковки, Синицына непонимающе спрашивает.

– Связные – хорошие психологи. Часто выбирают жертв среди скованных людей, лишенных понимания близких, в чем-то даже изгоев. Такие охотно участвуют в переписке и ищут поддержки. Им на самом деле не много надо.

– Ведь, соглашаясь на помощь преступникам, они портят свою жизнь. Вы когда-нибудь задумывались об этом, Ренат Булатович? Наказание слишком жестокое…

– Мое дело – предотвращать нежелательные события, суд – совершенно другая инстанция. Странно слышать подобное от майора юстиции.

Остановившись на светофоре, опускаю взгляд и замечаю аккуратные, кожаные туфли унисекс.

С момента собеседования Майя ни разу не ослушалась приказа и искоренила женственность, которая совершенно точно в ней живет. По крайней мере, на службе ее волосы всегда зачесаны в тугой пучок, а на лице минимум макияжа, одежда простая и свободная.

Это вызывает уважение.

– А я думаю. Об этих мальчишках думаю и вообще обо всем… – импульсивно произносит.

Замолкает. Беспокойство волнами расходится по салону.

– Это неправильно, Майя. Думать обо всем. – как старший товарищ возражаю. – К примеру, в шахматах одна фигура не может одновременно ходить как слон, ферзь или пешка. Одна фигура – один ход. Определенный. Люди думают, было бы здорово научиться всему, но в жизни выигрывает тот, кто концентрируется только на своей задаче, а другие… оставляет пешкам.

– Вы правы. Какое интересное сравнение, – Синицына завороженно улыбается. – Спасибо вам!..

– Да за что? – качаюю головой.

– Это ваш первый совет мне, подполковник. Я его запомню…

*

Дорогие мои! Знаю, что ждете разворот истории и сближение героев, но вот такой пока сюжет… надеюсь, вам интересно и вы не скучаете) меня захватил дух разведчика)))

В своем ТГ канале опубликую визуал Майи, а также там есть спойлер на будущее от Эмилии.

Канал можно найти по имени "Лина Коваль" или нику @linakoval23

Приходите обсуждать сюжет, мне дико интересно ваше мнение!..

Всем доброй ночи и отличного понедельника!..

Глава 25. Ренат

18.00, Допросная комната

Парнишкой этим занимаемся до самого вечера. Под колпаком он был давно – по дурости похвастался друзьям, наши информаторы сработали быстро.

Спустя час после задержания, приезжают ошарашенные новостью родители. Ведут себя, как и все. Я вообще редко в таких случаях вижу сплоченные, любящие семьи, будто все они только в добрых фильмах или на книжной бумаге остались.

В основном подростков ругают. Кто-то раздает затрещины, матери, как правило, плачут и причитают.

Эта дама не исключение.

– Что люди-то скажут? Я ведь на заводе работаю, у нас слухи быстро распространяются.

– Тварь неблагодарная, – добавляет отец сквозь зубы, стирая пот со лба. – Вырастили опездала.

Кондиционера в допросной нет, дышать нечем, а народу – тьма, того требует инструкция. Тяжелого воздуха становится мало, поэтому ослабляю галстук.

Пацан держится, смотрит в одну точку, молчит.

Внутренний стержень и характер сразу видно, даже у таких щенков. Те, кто послабее да попроще, обычно умоляют отпустить, не верят, что это не шутка.

А это не шутка, твою мать.

Жизнь, может быть, ошибки и прощает, а вот правосудие – никогда. На каждое преступление свое наказание. И тут без вариантов. Кто бы ты ни был.

– Сколько тебе пообещали, Максим? – спрашиваю, вертя в руке простой карандаш.

– Пятнадцать тысяч, – он отвечает, понуро опуская голову.

Сам держится, а вот ноги дрожат, будто по ним электрическим током бьют.

– Куда собирался тратить?.. – тихо интересуюсь.

– Уехать… – кидает выразительный взгляд на мать с отцом. – Куда-нибудь подальше.

– Опозорил нас на весь белый свет, – продолжает мамаша, глядя на сына с лютой ненавистью. – Как теперь нам дальше жить?..

Тут уж не сдерживаюсь:

– Это действительно единственное, что вас сейчас беспокоит? – спрашиваю, выказывая свое холодное раздражение.

Непрофессионально, но, сука, будто за живое задевает. Там внутри, что-то личное, старое. Давно вычеркнутое из памяти.

– А что еще? – женщина пугается. – Мы ведь не знали ничего, не помню… как там вас по имени, – делает паузу, обращаясь ко мне.

Намеренно молчу.

– С кем они там в этих интернетах общаются, ведь из телефонов не вылезают. С утра до вечера сидят, – жалуется.

– Во-во, – супруг подтверждает.

Скрипя зубами, перевожу взгляд с одного родителя на другого. В глазах у них вообще пусто. Ни страха за сына, ни жалости к нему. Дураку – это бесспорно.

В их глазах – только злость. Много злости.

Парню просто нечего было терять, по факту родителей у него нет. Так, графа в свидетельстве о рождении.

Сам не замечаю, как карандаш в руке раскалывается пополам.

– Ренат Булатович, – отвлекает следачка Синицына. – Давайте, я сама тут закончу.

– Закончи, будь добра, – киваю и, бросив остатки карандаша на стол, выхожу в коридор.

Дернув на себя оконную ручку, дышу свежим воздухом, повторяя про себя: злость порождает злость. В воспитании детей, увы, как в арифметике, где минус на минус дает плюс, не получается. Чаще всего ребенок – полное отражение достоинств и пороков родителя, поэтому я как-то давно и четко решил, что детей у меня никогда не будет.

Жаль, что люди, сидящие в допросной, в свое время не последовали моего примеру. Испоганили жизнь парню.

Кстати, о молодежи…

Достав телефон из кармана брюк, набираю своему специалисту по кибербезопасности.

– Привет, начальник.

– Айк, добрый день. Недели две назад пробивали номер Черепанова Семена. Помнишь такого?

– А… помню-помню, тот который по биллингу в Воронеже нашелся.

– Давай еще раз попробуем, может, изменилось чего?

– Сейчас-сейчас…

В трубке слышится стук клавиатуры и писк.

– Так, на данный момент… ресторан «Италия-Италия», Москва, Ренат. Судя по всему, там, но допускаю, что может быть погрешность. Глушим, сами себе работу усложняем, – ворчит.

– Понял. Спасибо за информацию.

До нужного места добираюсь сравнительно быстро. Обычная забегаловка, но явно с претензией на что-то большое. Администратора миную, засветив корочки. За мной не идет, все понимает.

Быстрым шагом следую по темному залу.

– Добрый вечер, – хмуро здороваюсь, с грохотом отодвигая свободный стул.

– Здравствуйте, – чуть высокомерно отвечает девица. – А вы кто?

Черепанов молчит, а его затравленный взгляд мечется по помещению, словно пытаясь найти выход. У щенка ни характера, ни силы, ни наглости, поэтому он трусливо просит:

– Настя, сходи пока в туалет.

– Не хочу.

– Сходи, – психует и краснеет.

Девица с недовольным видом поднимается. Я же не свожу взгляда с пацана. Под его правым глазом замазанный фингал, но даже он не вызывает во мне никакого чувства вины.

Ни капли.

Я бы сделал это опять. Уверен, в моменте снова бы накрыло, только сейчас еще сильнее, учитывая то, что я лично убедился – все, что было сказано возле моей машины в тот вечер, оказалось враньем.

– Что вам от меня надо?

Разместив ладонь на белоснежной скатерти, перебираю пальцами и молчу. Этот старый прием превращает его в дрожащего скунса и заставляет оправдываться.

– Я ведь извинился перед Эмилией, признался, что перебрал. Она ответила: без проблем.

– Рассказал ей, какую ахинею ты нес?.. – удивляюсь.

– Нет, конечно. Я же не идиот!..

Морщусь, давай понять, что вот в этом сильно сомневаюсь.

– Надеюсь, ты понимаешь, что подобное впредь не должно повториться?

– Ну, конечно, – его голос дрожит. – Я свалил из Москвы на следующее утро. Все боялся, что вы или Давид Андреевич меня искать будете. А как вернулся перед всеми извинился, пацанам признался, что все это неправда. Не было у нас с Эми никогда группового секса. Вообще, секса не было, мы же друзья. Типа братаны. И повторять в ее денюху я ничего не собирался, тем более без ее согласия. Это… все… мои фантазии.

Блядь.

Внутренности подгорают. Покачав головой, раздумываю, что с этим делать. Его нелепое вранье могло вдохновить остальных, по сути так же, как вдохновило меня. Кто-то бы точно повелся. О последствиях думать крайне неприятно.

– Надеюсь, вы больше не будете меня преследовать. Я просто перебухал.

– Не буду, – соглашаюсь. – Но ты выполнишь два моих условия.

– Все, что угодно! – с облегчением произносит.

– С Эмилией Литвиновой ты больше не общаешься.

– Это будет сложно ей объяснить…

– Как есть, – развожу руками. – Врать ты умеешь.

– А второе? – прищуривается.

– Общественные, исправительные работы. Сроком на месяц.

– Что? – оскорбляется.

– Ты слышал. Сразу скажу, лучше не отлынивать и работать на совесть.

Шумно дышит, но молчит, значит не возражает.

– Вот и отлично, – киваю, хлопая его по плечу. – С тобой свяжутся.

Домой возвращаюсь ближе к полуночи.

Ноги несут в бар, выпить чего-нибудь, утихомирить мозги. Невозможно двадцать четыре на семь только о работе думать. Просто невозможно, потому что напряженная система всегда дает сбой. Чтобы привычное хладнокровие и четкость мыслей вернулись, обычно помогает спорт, алкоголь в умеренных дозах и секс.

Планы, связанные с ночным баром, рушит летняя гроза, неожиданно закатывающая на московском небе громы с молниями. Начинается она, когда я только выезжаю с одного из объектов, и, кажется, заканчиваться скоро не планирует.

Пока добираюсь до подъезда, успеваю хорошенько вымокнуть. Отряхиваясь и прохлопывая карманы пиджака в поисках ключей, подхожу к квартире. Боковым зрением замечаю движение на лестничной площадке, что выше напролет.

Разворачиваюсь и хмурюсь.

– Ты что здесь делаешь? – грубовато спрашиваю, сжимая связку в ладони.

Литвинова сбрасывает длинные ноги с подоконника, нацепляет шлепки, одергивает короткий джинсовый сарафан и хватает объемную сумку, которая тут же валится на пол со всем содержимым.

– Блин, – раздраженно отбрасывает мокрые волосы за плечо.

Кажется, это надолго.

Стираю с лица остатки дождя и ни хрена не понимаю.

Присев, она начинает закидывать обратно какие-то флакончики, документы, телефон, а я молча за этим наблюдаю до тех пор, пока не слышу редкие всхлипы.

Блядь.

– Ты можешь сказать, что у тебя произошло?..

Забросив сумку на плечо, Эмилия вихрем слетает по лестнице и… бросается мне на грудь. Обвивает руками туловище, проникая под пиджак, а кажется, что под кожу.

И… рыдает.

Холодная вся, промокшая, дрожащая.

Выдохнув, размещаю свободную ладонь на узкой пояснице и прикрываю глаза. Наказание какое-то. Мыслительный процесс подключается. Что у нее произошло? Дружок этот после нашего разговора обидел?..

– Я пошел, – грожусь, потряхивая ключами.

Она тут же поднимает на меня опухшее от слез лицо и шумно забирает воздух в легкие, видимо, чтобы успокоиться.

Я рассматриваю слипшиеся кукольные ресницы и чувствую себя старым мудаком.

Ее яркая, невероятно манкая красота сразу запала в душу, а после услышанного в голову засела похотливая мысль: если у девочки уже все было и она так любит секс, то почему бы и нет?.. Сработал "принцип разбитых окон", который в последствии превратился в "эффект упавшего на голову кирпича".

И до сих пор не отпускает.

– Ты можешь мне помочь, Ренат? – просит жалобно, всхлипывая.

– В чем я должен тебе помочь?

– Я в университет… не поступила…

Глава 26. Эмилия

– И чем мне тебе помочь?

Ренат поглаживает меня по спине.

Делает это явно по забывчивости, потому что как только я поднимаю лицо с твердой груди, тут же убирает руки.

Зябко становится. Снова дрожу и жмусь к нему. Большому и теплому.

Не отталкивает.

– Не знаю, чем, – шепчу.

С тех пор как увидела списки поступивших на официальном сайте, в голову будто вату натолкали. Руки, ноги совершенно не слушаются.

– Так приходи, когда узнаешь, – грубовато стискивает мое плечо.

Отшатнувшись, он открывает дверь и заходит в квартиру.

Я расцениваю это как не очень вежливое приглашение и тоже просачиваюсь внутрь. Скидываю шлепки, опускаю сумку на пол и босиком направляюсь за Ренатом.

В гостиную, где сразу же прищуриваюсь от только что включенного, яркого света.

Как только глаза привыкают, осматриваю металлический мини-бар, диван и… штору, за которой прячется домашний тир. Все настоящее, непридуманное. Я так часто размышляла обо всем случившемся по ночам, что, кажется, будто половину присочинила.

Аскеров наливает в стакан что-то янтарное, алкогольное, буквально на два глотка и залпом выпивает, а затем разворачивается ко мне и недовольно осматривает. Лицо, плечи, бедра.

– Прости, что гружу тебя своими проблемами. – от волнения вытираю руки о без того влажный сарафан. – Просто… даже не представляю, что скажет отец, когда узнает?..

– Вряд ли он вообще заметит, Эмилия, – Ренат проходит мимо меня и устало стягивает пиджак.

Я замираю от смысла его слов, медленно оборачиваюсь. Это что… злой сарказм?..

– Хочешь сказать, что папе все равно на меня? – обижаюсь, хотя отчасти это правда.

– Уверен, что не все равно.

– Тогда почему… почему так говоришь?

– Давид сейчас в таком месте, что технически нескоро сможет проверить, поступила ли ты.

– А… – немного успокаиваюсь. – Может быть. Только врать я не хочу.

– Твоя честность просто впечатляет.

Высвободив полы рубашки из-под пояса брюк, Ренат принимается расстегивать пуговицы на манжетах, а я снова дуюсь.

Какой он, оказывается, злопамятный!..

– Когда отец узнает, то отправит меня в Европу, – грустно вздыхаю и снова стираю накатывающиеся слезы. – А я не хочу…

– И чем же тебе там не нравится? – хмурится, когда я усаживаюсь на диван и подбираю под себя ноги.

– Не знаю. Там люди другие.

– Хуже?..

– Не знаю, Ренат. Просто другие. Хочу остаться в Москве.

Рядом с тобой, мысленно добавляю.

– Мне всего-то десять баллов не хватило, – снова сама себя расстраиваю. – Я, конечно, сглупила, можно было подать заявки на разные факультеты, но я ведь не думала, что не пройду?..

– Думаю, все к лучшему, Эмилия, – Ренат снова направляется к бару. – Пойдешь туда, куда лежит душа.

Произносит это так небрежно, будто все проще простого.

– Отец не позволит. Мне надо поступить в МГУ!.. Я просто обязана была поступить! – повторяю и снова реву от безысходности. – Он ведь позволил мне заниматься музыкой только потому, что я буду учиться. Что сейчас будет?..

Опустив голову на колени, продолжаю всхлипывать. Сквозь гул в ушах слышу, как Ренат снова наполняет бокал. Приехать сюда было моим порывом. Возможно, глупым, но возвращаться в пустую квартиру и бездействовать мне не хотелось.

Аскеров ведет себя, как всегда: холодно и безэмоционально, но я уже знаю, что под этой маской скрывается самый обычный человек. Незлой и не жестокий. К тому же по роду службы у него есть много знакомых.

– Хватить реветь, Эмилия, – кажется, начинает сердиться.

– Только если ты мне поможешь, – поднимаю лицо и вытираю слезы.

Разметив руки на поясе, он усмехается.

– Все ждал, когда начнется шантаж.

– Нет, что ты? – искренне удивляюсь. – Я не собираюсь тебя шантажировать. Мне просто некуда было пойти. Ближе тебя я в Москве никого не знаю!..

Тут же смущаюсь от собственных откровений. Он ведь стал моим первым мужчиной. Видимо, организм рассматривает этот факт, как что-то определяющее суперважное. Как эталон.

– Меня ты тоже не знаешь, Эмилия. Не обольщайся на этот счет. – строго произносит Ренат и выходит из гостиной.

– Ты поможешь? – кричу ему вдогонку.

– Сиди там, где сидишь.

Что-то похожее на надежду поселяется в груди. Чувство, обволакивающее теплом и пока тусклым светом.

Обхватив колени, продолжаю пялиться в одну точку. В глубине квартиры слышатся серьезные интонации. Они негромкие, поэтому слова различить не могу.

Так проходит некоторое время. По ощущениям, не больше десяти – пятнадцати минут.

Возвращается Ренат с телефоном в руке. Я осматриваю строгие брюки, расстегнутую до середины груди рубашку и невозмутимое лицо.

– Получилось? – спрашиваю сдавленно.

Недовольно хмурится.

– Политология. Достаточно фундаментально для тебя?..

– В самый раз, – с облегчением выдыхаю и закрываю лицо. Теперь рыдаю от радости.

– Как по мне, это все равно глупость, – произносит Ренат. – Зачем себя так насиловать?

– Спасибо, – единственное, что могу произнести.

Он не понимает. И не поймет никогда. Я просто не могу потерять доверие отца. Не имею на это никакого морального права.