Контрактор. Коллизии желаний

– Можете пригласить своего штатного юриста, – съязвил Аластор. – Уверен, в «Хиллс» найдется специалист знанием культуры и традиции Вуду. Понимающий эти символы. А еще, – он поднял вверх указательный палец. – Нотариуса необходимой квалификации. И, конечно же, нужно будет апостилировать перевод. Точно! Тогда потребуется еще и переводчик, – парень уже без зазрения совести издевался. – Ох, мистер Хилл, лоа крайне удручает ваше недоверие, – ухмыльнувшись, Ал разочарованно покачал головой.

– Отдай его нам, Аластор, – требовательно прогрохотало многоголосье.

Теперь голоса лоа были отчетливо слышны. Рычащие, потусторонние. Духи тряслись от возмущения и негодования. Малек Хилл округлил глаза, опасливо вперившись взглядом в черную клокочущую пелену.

– Ну что вы, друзья, – Аластор развел руками. – Мистер Хилл всего лишь пошутил. Простим ему издержки профессии.

Черная пелена колыхнулась и издала разочарованный вздох. Он прокатился по комнате, заполоняя каждый ее уголок.

Хилл яростно закивал, трясущейся рукой медленно поводил пером ручки по ладони, острием поддел только образовавшуюся корочку свернувшейся крови и, скорчив брезгливую гримасу, вывел внизу договора размашистую подпись. Закончив, он взглянул на Аластора, аккуратно и совершенно спокойно проводящего осколком по руке, на которой мгновенно проступила свежая кровь. Парень взял ручку, захватил несколько капель и оставил подпись рядом с хилловой.

Свет в комнате замерцал, где-то вдалеке раздался громогласный раскат грома. Тени схлынули, прячась под ногами Аластора.

– Сделка заключена, мистер Хилл, – возвестил он. – С вами приятно иметь дело.

_____________________________________

[1] Mon cher ami (фр.) – мой дорогой друг.

[2] Legacy by Angostura – один из самых дорогих ромов в мире, стоимостью около 25 000 долларов за бутылку.

[3] «Allons allons calmez-vous» (фр.) – Тише, тише, давайте успокоимся.

[4] «Бесплатных завтраков не бывает» (англ. There ain't no such thing as a free lunch) – крылатая фраза, подразумевающая, что получение какой-либо выгоды всегда связано с затратами, даже если эти затраты на первый взгляд не видны. Близкая русская поговорка, правда, имеющая дополнительный оттенок смысла – «бесплатный сыр бывает только в мышеловке».

Глава 3. «Чернильные узоры»

Ноябрь 2018 г.

Нью-Йорк, США

Это была самая долгая и мучительная дорога в его жизни! Никогда еще поезда метро не двигались так медленно, не стояли на станциях так подолгу. Казалось, что даже люди, обычно бегущие по своим делам, как олимпийские спринтеры, поддаваясь бешеному ритму Большого яблока, именно в этот день решили расслабленно прогуливаться, покидая серые вагоны. Не отвлекали ни монотонный стук колес по стальным рельсам, ни гул голосов, то и дело пробивающийся через дешевые наушники, в которых Джон Купер, будто издеваясь, напевал «No! Not gonna die tonight!»[1], ни металлический женский голос, оповещающий о прибытии в очередную промежуточную точку.

Едва поезд распахнул двери на станции «Смит-стрит – Девятая улица» линии Кросстаун, Аластор беспокойно заерзал по синему пластиковому сидению, сжимая в руке смартфон, и отрешенно уставился в окно, взглядом буравя выглядывающую бирюзово-голубую мозаичную вывеску с молочно-белыми буквами, выложенную на невысокой рельефной бетонной стенке. На Бруклин уже опустились сумерки и название станции гипнотически мерцало под ярким холодным светом круглого фонаря, возвышавшегося на серой перфорированной колонне.

Каких-то несколько часов назад Аластор изо всех сил играл роль прилежного студента, нарочито притворяясь, что искренне заинтересован в содержании всей той кипы книг по бизнесу и менеджменту, возвышавшейся над ним неровной стопкой. Она опасно накренилась, грозясь накрыть его знаниями с головой. Но смартфон, громкой трелью разорвавший почтительную тишину читального зала Мемориальной библиотеки Фрэнка Мелвилла-младшего, и короткое сообщение от абонента, записанного как «заноза Джонни Ривер», загоревшееся на экране, заставили Аластора бросить все, сорваться с места и стремглав ринуться прочь, судорожно вслушиваясь в протяжные телефонные гудки.

«Бро, Леа в больнице. Че-т в себя не приходит», – сообщил ее непутевый братец. Не объяснил толком что у них стряслось, как и почему Леа попала в больницу. Этот идиот даже не удосужился написать в какую именно!

Те несчастные минуты, что Аластор со скоростью ветра несся по кампусу в направлении станции «Стоуни Брук» железной дороги Лонг-Айленда, локтями расталкивая зазевавшихся прохожих, и костеря Джонатана всеми известными ему ругательствами, и на английском, и на французском языках, тянулись как вечность.

Проклятый братец будто бы специально не брал трубку. Хотя, вполне возможно, что даже в такой ситуации, он делал это именно специально. Сколько Аластор его знал – Джонатан Ривер предпочитал что угодно, только не обычные телефонные звонки. Мессенджеры, sms-сообщения, любые социальные сети, да даже электронную почту, лишь бы не разговаривать.

– Чтоб тебя в адском котле черти сварили, Джонни, – гневно процедил Ал, отключая очередной неудачный звонок и запрыгивая в поезд.

В эту секунду телефон коротко призывно пискнул. «Пресвитерианская в Бруклине, бро», – оповестило сообщение.

Аластор яростно втянул носом воздух и в очередной раз выругался. В младшем брате Леи его раздражало практически все – от приставучего характера до совершенно кретинской манеры общения. Все эти его «бро» или «чел» вместо нормального обращения по имени заставляли Аластора бороться с непреодолимым желанием закатить глаза. Джонатан, уроженец Нью-Йорка, неприметный белый парень, чьи родители выстроили двухэтажный особняк в тихом и мирном районе Форест-Хилс Гарденс[2], все время старался копировать повадки и ужимки дружков из Гарлема, воображая себя агрессивным рэпером. Копия получалась скорее «пиратская», выходило смешно и несуразно, однако он продолжал считать такую мимикрию под чернокожих «нереально крутой». Ну какой из него Тупак Шакур, когда сам Джонатан – обладатель светлой, почти прозрачной кожи, с тонкими, заостренными чертами лица. Узкий подбородок, словно выточенный из кости, и острый, прямой нос, придавали ему немного хищный, но в то же время аристократичный вид. Ему бы в филармонии играть на скрипке, а туда же! В общем, Аластор искренне верил, что раз уж в Нью-Йорке можно быть кем угодно, Джонни Ривер просто решил быть идиотом.

«Уже еду», – лаконично отозвался Ал и обессиленно плюхнулся на свободное сидение, предвкушая долгую, даже слишком долгую дорогу.

От гнетущего ожидания сердце сжалось в трепещущий и пульсирующий комок. Еще утром Леа желала ему хорошего дня и присылала фотографии, с которых искренне улыбалась, позируя кому-то на футбольном поле в коричнево-золотом худи с кричащей надписью: «Пантеры Адельфи». Что же произошло?

Сейчас пережитый Аластором многочасовой и крайне суматошный путь из Стоуни Брука в Бруклин наконец близился к завершению.

– Следующая станция – Седьмая авеню, – возвестил голос из громкоговорителя.

Двери с шелестом закрылись, поезд тронулся, набирая скорость с мерзким металлическим скрежетом. Провожая его, фонарь дважды моргнул, словно поддаваясь избитым канонам фильмов ужасов. Аластор вздрогнул и резко вскочил, нетерпеливо занимая место около выхода. Он нервно барабанил пальцами по поручню, наблюдая, как поезд постепенно покидает чуть ли не единственную наземную станцию линии Кросстаун и исчезает в темноте очередного тоннеля.

Из почерневших стекол двустворчатой двери на Аластора уставилось его нечеткое отражение. Оно то и дело мерцало, когда поезд проносился мимо крохотных лампочек, изредка освещавших туннель, расплывалось по контуру клубами полупрозрачного тумана, словно являя миру сокрытые очертания ауры. Что ж, тогда его аура была совершенно бесцветной.

Аластор рассеянным взглядом смотрел сквозь отражение, преследуя паутину высоковольтных кабелей, похожих на плотный клубок ядовитых змей, ползущих по стене. Серые, черные, темно-коричневые, грязно-желтые. Они переплетались в спутанные, причудливые узлы, обвивали друг друга, метались во все стороны и снова объединялись в неестественные узоры.

Свет мигал, в голове стуком колес звенела тревога. Воздух наполнился какофонией лязгающих и грохочущих звуков, заглушая все вокруг: мрачные мысли, музыку в наушниках, голоса людей, скрежет колес. Они слышались отдаленно, как сквозь плотную, давящую толщу воды. Свет моргнул еще дважды. Медленно. Выжидающе. Еще через мгновение вагон погрузился во тьму.

Аластор распахнул глаза, всматриваясь в черноту за стеклом. Провода до этого мирно тянувшиеся вдоль стен, дрогнули. Затем еще раз. И еще. А потом рассыпались по полу тоннеля, превращая его в болото, кишащее змеями, словно живым ковром. Алу показалось, что он слышал их разраженное шипение рядом.

Парень замер, едва дыша. Ползучий ковер обгонял несущийся вагон, будто силился оплести его целиком, захватить в крепкие объятия и раздавить. Поглотить. Змеи уже не шипели, они гудели, создавая вокруг почти что электрический треск, похожий на тот, что бывает в грозу за секунду до удара молнии.

Ал дважды моргнул, стараясь прогнать наваждение. Словно издеваясь, змеи волной кинулись на вагон, с глухим шлепком врезаясь в окна. Аластор инстинктивно отшатнулся, прикрыв лицо рукой.

В ту же секунду треск и шипение стихли. Убрав ладонь, Ал оцепенел. Из черного, как пропасть, стекла дверей на него уставились мертвые глазницы человеческого черепа. Вместо зрачков в их бездонном мареве мерцали тусклые багровые огоньки и Аластор был готов поклясться, что череп ухмылялся.

Ослепляющий свет загорелся также внезапно. Двери распахнулись и откуда-то издалека послышался металлический женский голос, возвещающий «Станция Седьмая авеню». Кто-то, возмущенно бормоча, толкнул его в плечо. Наваждение растаяло, открывая перед Аластором привычную картину: слепящие ярко-желтые колонны, поддерживающие потрескавшийся белесый потолок, неровные стоптанные бетонные пластины и нестройные потоки торопящихся людей.

«Какого черта?» – пронеслось в голове парня, мраморным изваянием застывшего перед открытыми дверями.

– Выходите?

Рядом, будто из ниоткуда возникла чернокожая девушка в кричащей темно-малиновой косухе. На груди по обе стороны от молнии красовались два белых черепа, разрисованных зелеными лозами и желтыми маргаритками, как во время празднования мексиканского Дня мертвых.

Аластор отрешенно кивнул и рванул с места.

Он несся по улице, не разбирая дороги. Вокруг гудели автомобили, сновали прохожие, мелькали невысокие кирпичные здания, разноцветные подсвеченные вывески ресторанов и магазинов, но Аластора интересовала только одна – выглядывающая в самом конце, на пересечении с Шестой улицей, надпись на полукруглом навесе старого здания в стиле романского возрождения «Нью-Йоркская Пресвитерианская Бруклинская методистская больница». И если фирменный символ города – яблоко, то его фирменный звук – вой сирен скорой помощи. Будто каждый день с утра до вечера здесь происходили несчастные случаи и весь город обязательно должен был об этом знать. Только вот сейчас этот обычно фоновый шум вызывал мелкую дрожь.

Стеклянные двери с шуршанием расступились, пропуская тяжело дышащего Ала в светлый вестибюль приемного покоя. Преодолев его в несколько широких шагов, Аластор перегнулся через мраморную стойку регистрации, и неприлично громко на одном дыхании протараторил.

– Аластор Дрейк. Мне нужно в палату Леи Ривер! Как она? Что с ней?

Полноватая темноволосая женщина в медицинском халате смерила его медленным осуждающим и весьма недовольным взглядом. Вряд ли ей доставляли удовольствие такие громкие и беспокойные посетители. Она молча и чересчур демонстративно перевернула назад несколько страниц в разлинованной тетради, лежащей напротив, вызывающе облизнув палец, после чего пару минут искала что-то в компьютере и наконец ответила.

– К мисс Ривер сейчас допускаются только родственники, мистер…

– Дрейк, – напомнил Аластор, расплывшись в самой очаровательной из имеющихся в арсенале улыбок. – Ее родители не будут возражать, если я навещу ее. Мы…

– Только родственники, мистер Дрейк, – грубо перебила женщина.

– Sacrebleu[3], – тихо выругался Аластор, недовольно цокнув языком.

Нервное возбуждение, адреналин и накопившаяся тревога, поддерживавшие его всю дорогу, мгновенно схлынули, как волны во время отлива, оставив Аластора стоять совершенно опустошенным. Принимая импульсивное решение сорваться с места и нарушить степенную тишину больницы, он ни разу не рассматривал варианта, что его могут просто не пустить.

– Послушайте, – Ал сверкнул глазами и кинул беглый взгляд на красный бейджик с именем женщины. – Мона, – его голос стал тише и вкрадчивее, даже приобрел угрожающе-рычащие нотки. – Мне необходимо, – он специально сделал особенный акцент на этом слове. – Попасть в палату к Лее Ривер. Сейчас.

– Это вы меня послушайте, мистер Дрейк, – совершенно спокойным стальным тоном парировала Мона. – Существуют правила. И эти правила придется соблюдать. К пациентам в реанимации допускаются только близкие родственники.

К пациентам в реанимации. Слова ударили Аластора по голове не хуже бейсбольной биты. Он замер, мысленно проклиная идиота Джонатана всеми известными ему словами. Между «не приходит в себя» и «в реанимации» все же есть некоторая разница. И об этой «маленькой» детали непутевый братец Леи решил умолчать.

Ал глубже вдохнул, пытаясь унять подступающую ярость и неистово бьющееся сердце. Нервным движением он запустил руку в спутавшиеся волосы, откидывая их с лица, медленно выдохнул и сдавленным голосом произнес.

– Неужели нет никакого способа хотя бы на минутку ее увидеть? Я проделал долгий путь, чтобы оказаться здесь…

На лице Моны заиграла легкая, несколько хитрая и самодовольная полуулыбка. Она откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. Похоже, умоляющий тон до этого громогласного Аластора, пробил брешь в ее защитной оболочке. Либо женщина ощутила победу в этой маленькой напряженной беседе и неприкрыто наслаждалась мимолетной искрой власти.

– Ты ее парень что ли? – фыркнула Мона, снова оценивающе осмотрев Ала.

Он молча кивнул, пропустив мимо ушей промелькнувшую в голосе Моны снисходительность.

– И давно?

– Это роли не играет, – огрызнулся Аластор.

Мона еще раз презрительно фыркнула.

– Играет, если хочешь попасть в палату.

– Давно, – сквозь зубы процедил Ал, буравя Мону недовольным взглядом.

– Если ты минут на тридцать сменишь ее брата, – женщина понизила голос до шепота. – С разрешения мистера Ривера… Я закрою глаза. Но только на тридцать минут.

– Спасибо, – также шепотом отозвался Аластор.

– Подожди в вестибюле. Я тебя приглашу.

Аластор обреченно плюхнулся на скамейку, наблюдая как Мона быстрым шагом скрылась за очередными стеклянными дверями. В голове роем обеспокоенных насекомых носились самые разные мысли. Как ни старался, Ал не мог выцепить ни одну из них и преобразить во что-то осознанное и сформировавшееся. Он просто уставился в одну точку, гипнотизируя аляпистую и, по его мнению, весьма безвкусную картину, украшавшую стену над стойкой регистрации. А как иначе можно описать это рябящее оттенками розового изображение темнокожего мужчины в таком же цветастом полосатом костюме? Не розовым на этом полотне оставалось только его лицо!

– Нравится Уайли?

Ал вздрогнул и резко повернул голову. Рядом с ним на скамейке, небрежно закинув ногу на ногу, уселся высокий темнокожий мужчина в стильном сером костюме. Гладко выбритый, черные короткие волосы, большие карие глаза. Его легко можно было принять за успешного работника какой-нибудь крупной фирмы, если бы поверх костюма на тонкой веревочке не болтался серебристый кулон в форме черепа, а в ухе не сверкала черная серьга в виде скрещенных костей. На вид ему было около сорока, в руках он перебирал трость с набалдашником, изображавшим череп в цилиндре, и хитро ухмылялся, неприкрыто рассматривая Аластора.

«Слишком много черепов. В последнее время», – подумал Ал, смерив мужчину взглядом.

– Художник, – незнакомец коротко кивнул на картину. – Кьянде Уайли[4].

– Без разницы, – буркнул Аластор, отворачиваясь.

– А зря, – протянул мужчина, пересаживаясь по правую руку от Ала, чтобы снова оказаться в поле его зрения. – Вообще-то он написал парадный потрет Барака Обамы!

– Да хоть Джорджа Буша, – огрызнулся Ал. – Вам что-то нужно?

– Напротив, – мужчина обнажил белые зубы, одарив Аластора очередной улыбкой. – Что-то точно нужно тебе, потерявшийся креольский мальчик. И если ты хорошо подумаешь и немного поработаешь, то сможешь приобрести это что-то, – он почесал подбородок заостренным серебряным кольцом, напоминавшим коготь. – За вполне себе сходную цену.

Ал непонимающе уставился на незнакомца. Тот в свою очередь недобро рассмеялся. Это был утробный, рокочущий смех. Словно лютый мороз, он пробирал до костей, отражаясь от них, как сейсмические волны. Создавалось впечатление, что смеялся не сам мужчина, а что-то внутри него.

«Псих какой-то», – Аластора неприязненно передернуло.

– Да брось, мальчик! Ты ведь понимаешь, что не все можно приобрести за деньги. Но для моих друзей есть несколько иная валюта…

– Мистер Дрейк!

Их странную беседу прервал требовательный зов Моны, которая ждала его у дверей вместе с Джонни Ривером. Он нахально ухмылялся, стреляя глазами во все стороны, будто кого-то усиленно искал.

Этот недо-рэпер даже в больницу приперся в наряде с закосом под молодую версию Доктора Дре. Черная худи на несколько размеров больше, драные джинсы, пальцы, увешанные крупными перстнями, кулон со знаком доллара на длинной цепочке. Просто набор стереотипов о рэп-культуре. Да и о черных. Сдвинутая козырьком на бок кепка с вышитой буквой «Р», из-под которой торчали крашеные в желтоватый блонд волосы, ярко демонстрировала, что младшего Ривера не учили снимать в помещении головной убор.

– Здоров, бро, – Джонни панибратски хлопнул Ала по плечу. – Давай сменю тебя, пока ты простишься с моей сестренкой…

Аластор гневно скрипнул зубами, ощущая, как ладони сами собой сжимаются в кулаки. Невероятным усилием воли он подавил желание зарядить этим самым кулаком наглому братцу в лицо. Бросься он в драку, даже о коротком свидании с Леей можно забыть – грядущие часы он проведет в полицейской машине, потом за решеткой в участке, а не у ее кровати.

– Следи за языком, придурок, – процедил Ал, поравнявшись с Джонни. – Она не умерла!

Джонатан безучастно пожал плечами, закатив глаза.

– Полчаса, мистер Дрейк, – напомнила Мона, пропуская Аластора за стеклянную дверь. – Шестая палата. Третья слева.

Бросив короткое «спасибо», Ал быстрым шагом добрался до указанной двери, где на табличке размашистым почерком были выведены такие знакомые ему слова «Мисс Леа Джин Ривер». Парень коротко постучал и протиснулся в палату.

– Аластор!

Едва Ал переступил порог, Кара Ривер, мать Леи, невысокая женщина средних лет, крепко стиснула его в объятиях. Казалось, что с их последней встречи Кара постарела на не один десяток лет. Лицо осунулось и посерело. Пышные русые волосы, как обычно собранные в строгий пучок, поблекли, прическа растрепалась, чем стала напоминать залежалый стог сена. Кара смотрела на него опухшими от слез глазами, то и дело всхлипывая.

– Что произошло, миссис Ривер? – Аластор наконец задал так долго терзавший его вопрос.

Вместо ответа Кара разразилась новой порцией громких рыданий. У Аластора защемило сердце. Он поборол желание приобнять женщину в знак утешения.

– Нет четкого понимания, мистер Дрейк, – Валентин Ривер положил ладони жене на плечи. – Врачи все еще не назвали причину.

Отец Леи, судья Федерального окружного суда Южного округа Нью-Йорка, даже в такой ситуации сохранял присущее ему самообладание. Было видно, что он прибыл в больницу с работы, возможно прямо из зала суда. Но все же кое-что выдавало его так надежно скрываемое беспокойство – губы достопочтенного судьи Ривера предательски подрагивали.

– Она просто упала без сознания, Аластор, – сквозь слезы пробормотала Кара. – Ни с того ни с сего. Посреди лекции. Просто упала…

Кара уткнулась мужу в плечо и снова зарыдала.

– Я могу пройти к ней? Мне дали полчаса, – тихо попросил Аластор.

Судья Ривер коротко кивнул.

– И не больше, – строго сообщил он. – Я позволил тебе быть здесь только потому, что Леа хотела бы этого.

Если Кара с материнской любовью принимала Аластора в роли парня ее дочери, то Валентин относился к нему с нескрываемой прохладой. Напоминающий закоренелого неформала длинноволосый полукровка Ал, да еще и оставшийся без попечения родителей, никак не вписывался в представление мистера Ривера, как человек, достойный быть парой для «его милой маленькой Леи». На заре их отношений, судья Ривер даже собрал увесистое досье на ухажера дочери в поисках доказательств связей Аластора с «темной стороной Нью-Йорка». Не найдя достойных аргументов, Валентин все же позволил парню приблизиться к Лее. Но Ала до сих пор преследовало мерзкое ощущение, что мистер Ривер замер в ожидании любого, хотя бы самого маленького, прокола с его стороны – будь то переход улицы в неположенном месте или еще какой-нибудь незначительный штраф. Лучше бы с таким же рвением Валентин Ривер следил за непутевым сыночком!

Аластор медленно подошел к постели, где терпеливо ждала Леа. Ее тихое, равномерное дыхание прерывалось лишь монотонным пиканьем аппаратов жизнеобеспечения. Девушка лежала неподвижно, напоминая хрупкую ростовую куклу. Длинные каштановые волосы беспорядочной волной рассыпались по подушке, плотно сжатые губы посинели, а фарфоровая бледность кожи, потерявшая былой румянец, соперничала белизной с больничной подушкой. Казалось, что она крепко спит, однако, этот сон больше походил на мертвенную дрему заколдованной принцессы из сказки, откусившей отравленное яблоко.

– Привет, Ли, – тихо прошептал Аластор, и, повинуясь мимолетному порыву, немного откинул одеяло, прикрывавшее руку девушки.

От увиденного он застыл, как каменное изваяние. По спине пробежала волна мелких мурашек. Захотелось протереть глаза и, для пущей верности, ущипнуть себя как можно ощутимее, чтобы убедиться, что представшая картина не очередной плод его воображения.

Кожа на кисти Леи напоминала мелкую мраморную крошку. Она посерела и облепила кости, темно-синей паутиной от пальцев к запястью проступали четкие очертания выступающих вен. Рисунок тянулся выше, к предплечью, и на глазах медленно разрастался, будто вместо крови по сосудам текли густые чернила. В сознании Аластора невольно всплыли образы проклятых пиратов из первой части «Пиратов Карибского моря», превращавшихся в лунном свете в бессмертные скелеты. Именно так в голливудских фильмах часто изображали оживших мертвецов!

– Какого черта! – воскликнул Ал, ошарашенно отступая на шаг.

Рядом с ним моментально возник Валентин. Глаза его расширились, выдавая смесь нервного беспокойства и искреннего удивления, а лицо сильно побледнело. Он бесцеремонно оттолкнул Аластора, схватил дочь за руку, попутно нажимая кнопку вызова медиков у изголовья кровати. Подскочившая к мужу Кара пронзительно вскрикнула и пошатнулась. Аластор еле успел поддержать женщину под спину, чтобы она в беспамятстве не рухнула на пол.

Долго ждать не пришлось – через секунду в палату влетели две женщины в белых халатах. Они обступили кровать и озабоченно склонились над пациенткой в попытках оказать хоть какую-то помощь.

– Визит окончен! – рявкнул Валентин, кивком призывая Аластора покинуть палату.

Но Ал не двинулся с места. Он неотрывно наблюдал за медленно ползущими чернильными очертаниями, опоясывающими руку Леи уже по локоть.

– Исчезни, Дрейк, – угрожающе прорычал судья Ривер, с силой подталкивая парня к выходу. – Тебе здесь нечего делать!

Кара подняла на Аластора умоляющий взгляд, всем видом призывая не накалять и без того напряженную обстановку. В синих глазах женщины стояли слезы, которые она сдерживала последними усилиями воли. Аластор продолжительно выдохнул, сжал кулаки с такой силой, что ногти болезненно впились в ладони, и с едва слышным «хорошо» покинул палату.

Он почти не заметил, как вернулся в залитый искусственным светом вестибюль и обессиленно опустился на скамейку, обхватив голову ладонями. Мир вокруг как будто не существовал. В висках пульсировало, сердце учащенно билось, а перед глазами все еще стоял витиеватый рисунок из темно-синих вен на мертвенно-бледной коже.

– Некоторые игры могут быть опасны.

Голос прорвался через пелену звенящей тишины в ушах. Тот самый темнокожий мужчина в сером костюме стоял перед Аластором, самоуверенно ухмыляясь и поигрывая тростью с черепом.