Мой личный катализатор хаоса

Эштон потянул Николь на верх, в спальню.

Воздух в спальне стал густым, почти осязаемым – как раскалённый янтарь, в котором застыло время. Он вибрировал от невысказанного, от накопленного за часы, проведённые в толпе, где каждый взгляд, каждый случайный контакт пальцев, каждый шёпот, утонувший в ритме музыки, лишь подогревал то, что теперь вот-вот должно было разразиться. Город за панорамными окнами мерцал тысячами огней, отбрасывая на стены и тела длинные, дрожащие тени, будто сама реальность пульсировала в такт их учащённым сердцам. Когда дверь захлопнулась с глухим щелчком – окончательно, безвозвратно – мир за её пределами исчез. Осталось только это: тишина, пропитанная дыханием, и два человека, стоящих на грани.

Эштон не сказал ни слова. Он просто шагнул вперёд, и его руки обвили её, как цепи, как спасение, как приговор. Его поцелуй обрушился на неё – не осторожно, не спрашивая разрешения, а с уверенностью человека, который наконец получил то, что жаждал целую вечность. Это был не поцелуй – это был захват. Губы, жадные и твёрдые, впились в её, заставляя раскрыться, поддаться, раствориться. В этом прикосновении была вся накопленная за вечер ярость желания: каждый раз, когда он ловил её взгляд через стол, полный гостей и шампанского; каждый раз, когда его пальцы случайно касались её поясницы, будто проверяя, насколько она ещё способна сопротивляться; каждый шёпот, который он бросал ей на ухо, пряча слова в шум музыки, но заставляя её кожу гореть изнутри. Теперь шума не было. Только тишина – и эта тишина кричала громче любого оркестра.

Его губы скользнули вниз – по линии её челюсти, по шее, к тому самому месту за ухом, где пульс бьётся так близко к поверхности, что кажется, будто сердце вот-вот вырвется наружу. Она запрокинула голову, вырвав из груди прерывистый стон, и почувствовала, как её колени подкосились. Он подхватил её, прижав к себе ещё крепче, и его голос, хриплый, низкий, почти звериный, прошелестел прямо в кожу:

– Я ждал этого весь вечер. Каждую чёртову секунду. Видеть тебя такой – сияющей, невозможной, одетой в этот проклятый шёлк, который так и просит, чтобы его сорвали… и знать, что я не могу прикоснуться к тебе так, как хочу. Не могу взять тебя прямо там, среди всех этих людей, заставить кричать моё имя, пока они танцуют и пьют шампанское.

Его пальцы, твёрдые и уверенные, нашли молнию на её платье. Медленно, почти мучительно медленно, он потянул вниз. Шипящий звук разорвал тишину, как разряд молнии. По её спине пробежали мурашки – от прохлады ночного воздуха, от жара его взгляда, от предвкушения. Ткань мягко соскользнула с плеч, струясь по телу, как вода, и упала на пол бесшумным шёпотом. Она стояла перед ним почти обнажённая, озарённая серебристым светом мегаполиса, и чувствовала, как её кожа покрывается лёгкой дрожью – не от холода, а от того, что он смотрит на неё так, будто она – последнее, что осталось в этом мире.

– Боже, Николь… – выдохнул он, и в его голосе было не просто желание. Там было благоговение. Почти страх. Страх перед тем, насколько сильно он хочет её. Страх перед тем, что он уже не сможет остановиться.

Его ладони легли на её плечи – медленно, почти священно. Пальцы скользнули по ключицам, по изгибу рёбер, по линии талии, будто он запоминал каждую черту, каждую родинку, каждый изгиб. Это было не просто прикосновение – это был ритуал. Клятва. Обещание, что всё, что будет дальше, – навсегда.

Он повёл её к кровати. Их шаги были неуверенными, спотыкающимися, будто земля уходила из-под ног. Мир сузился до этого островка света, до этого пространства между ними, до дыхания, которое сливалось в одно. Он уложил её на прохладный шёлк простыней, и его тело последовало за ней – тяжёлое, горячее, желанное. Он накрыл её собой, и она почувствовала, как её дыхание перехватило. Его колено мягко, но настойчиво раздвинуло её бёдра, и она выдохнула – коротко, сдавленно, как будто её только что вытащили из воды.

Время потеряло форму. Оно распалось на осколки – на вспышки ощущений, на волны жара и холода, на звуки, которые больше не были просто звуками, а частью её тела.

Запах его кожи – смесь дорогого виски, который они пили на вечеринке, древесного одеколона и чего-то первобытного, мужского, что не поддаётся описанию. Аромат её духов – сладкий, цветочный, но уже смешанный с потом, с жаром, с ним. Шероховатость его пальцев, скользящих по внутренней стороне её бедра, заставляла её дрожать. А его губы… его губы были мягкими, почти нежными, когда исследовали изгиб её ключицы, будто он боялся сломать что-то хрупкое. Но в этой нежности была сила. В ней была власть.

Он знал её тело. Не просто знал – понимал. Как будто изучал его годами, ночами, в мечтах, в воображении, в каждом её вздохе, который он ловил издалека. Его прикосновения находили те самые точки, где рождалась дрожь – не просто физическая, а душевная. Там, где напряжение недели, месяца, жизни превращалось в жидкий огонь, растекающийся по венам, заставляя каждую клетку пульсировать в унисон с его дыханием.

Он не торопился. Ни на секунду. Каждое движение – продуманное, каждое прикосновение – значимое. Он будто боялся упустить хоть что-то: её вздох, её дрожь, её взгляд, полный немого вопроса и безоговорочного доверия.

Его ладонь легла на её живот – тёплая, тяжёлая. Она вздрогнула, почувствовав, как под кожей сжимаются мышцы, как внутри всё сжимается в ожидании.

– Ты так красива, когда теряешь контроль, – прошептал он, и его губы последовали за пальцами, целуя каждый сантиметр кожи, который он только что коснулся.

Она не могла больше ждать. Не могла терпеть ткань между ними. Её пальцы впились в его волосы, потом в складки его рубашки, и она рванула – неосторожно, почти яростно. Пуговицы посыпались на пол, одна за другой, звеня, как маленькие колокольчики. Она жаждала его кожи. Жаждала ощутить его жар без преград, без лжи, без масок, которые они носили весь вечер.

Когда они наконец оказались обнажёнными друг перед другом, это было похоже на окончательное падение – не в пропасть, а в океан. В океан, где нет дна, нет берегов, нет прошлого. Только они. Только сейчас. Только это – плотное, настоящее, невероятно горячее.

Он вошёл в неё медленно. Невыносимо медленно. Каждый миллиметр – пытка и блаженство одновременно. Она выдохнула его имя – не слово, а звук, вырванный из самой глубины. Долгий, сдавленный, полный облегчения и нового, нарастающего напряжения. Мир раскололся на осколки, а потом собрался вновь – но уже вокруг этого ритма. Вокруг этого единения, которое стирало все границы.

Он задал темп – неистовый, но контролируемый. Глубокий. Проникающий не только в тело, но и в душу. Каждый толчок был как вспышка молнии – освещал тёмные уголки сознания, выжигал всё лишнее, оставляя только ощущение его веса, его запаха, его голоса, который шептал ей что-то бессвязное, но важное.

Она отвечала ему – не словами, а телом. Её ноги обвились вокруг его бёдер, притягивая его глубже, ближе, сильнее. Её пальцы впились в его спину, оставляя следы – красные полосы, которые исчезнут к утру, но останутся в памяти как метки этого мгновения. Как доказательство, что это было по-настоящему.

Его дыхание стало тяжёлым, почти рычащим. Он приподнялся на руках, глядя на неё. В полумраке его глаза горели – не просто желанием, а чем-то более тёмным, более глубоким. Чем-то, что пугало и манило одновременно.

– Смотри на меня, – хрипло приказал он. – Я хочу видеть твои глаза. Хочу видеть, как ты ломаешься. Как ты отдаёшься мне.

И она смотрела. Тонула в его взгляде, как в океане. Внутри неё нарастала волна – сначала едва заметная, потом мощная, неудержимая. Она сжималась в тугой, невыносимый комок наслаждения, и она пыталась бороться, оттягивать момент, потому что знала: когда он наступит, она уже не будет прежней.

Но он был неумолим.

Его пальцы сцепились с её пальцами, прижимая её ладони к простыням. Этот жест – соединение рук – стал последней каплей. Последним звеном в цепи, которая связывала их не только телами, но и душами.

Её тело выгнулось в немой судороге. Тихий крик застрял в горле, превратившись в дрожащий выдох. И мир взорвался белым светом – не болью, не страхом, а чистым, первозданным экстазом. Она чувствовала, как её сознание растворяется, как всё внутри сжимается и отпускает одновременно.

Где-то далеко, будто из другого мира, она услышала, как он произносит её имя – срываясь на низкий, животный рык. Почувствовала, как его тело напряглось, затряслось над ней, и затем обрушилось всем своим весом, прижимая её к постели, будто боясь, что она исчезнет.

Тишину нарушали только их хриплые, неровные вздохи – сначала рваные, потом постепенно выравнивающиеся. Он лежал на ней, не двигаясь, лицо уткнуто в изгиб её шеи. Она чувствовала бешеный стук его сердца – такой же, как её собственный. Их сердца били в унисон, как будто наконец нашли общий ритм после долгих лет разлада.

Её пальцы медленно, лениво водили по его спине – по влажной от пота коже, по следам, которые она оставила. Она не хотела отпускать. Не хотела, чтобы это кончалось.

Наконец он перевернулся на бок, увлекая её с собой. Они лежали лицом к лицу, всё ещё соединённые, всё ещё не желая отпускать друг друга. Его рука легла на её бедро – владеюще, но нежно. В полумраке она видела, как его губы тронула усталая, но торжествующая улыбка.

– Ну что, – прошептал он, голос всё ещё хриплый от страсти, – вечеринка удалась?

Она рассмеялась – коротко, счастливо, почти невероятно. И прижалась лбом к его груди, чувствуя, как его сердце всё ещё стучит под её щекой.

– Заткнись, Картер.

– Ни за что, Брукс, – ответил он, притягивая её ещё ближе. – Мне нравится звук твоего смеха. Особенно сейчас. Особенно после того, как ты кричала моё имя.

Она не ответила. Просто закрыла глаза и позволила себе утонуть в этом моменте – в тепле, в шёлке, в его объятиях. За окном гудел ночной город, но он был где-то очень далеко. Здесь, в их коконе из пота, шёлка и дыхания, не существовало ничего, кроме них двоих и эха только что отгремевшей бури – бури, которая изменила всё навсегда.

Глава 13. Пикник и игры

Воскресное утро началось с мягкого света, который медленно пробивался сквозь плотные занавески спальни Эштона. Николь открыла глаза и мгновенно почувствовала тепло, исходящее от уютного пледа, которым он накрыл её прошлой ночью. Она уже привыкла к этой заботе: Эштон тайно покупал для неё одежду, чтобы ей было удобно и приятно оставаться у него дома – сегодня, например, рядом с кроватью лежало мягкое платье пастельного оттенка и уютный кардиган.

– Доброе утро, мисс Хаос, – прозвучал знакомый, мягкий голос. Эштон стоял у двери, держа в руках две чашки кофе, и тихо улыбался. – Готова к воскресному приключению?

– Приключение? Ты серьёзно? И что за приключение в воскресенье, когда можно просто наслаждаться тишиной и валяться в постели?Николь слегка приподняла бровь и, улыбнувшись, сказала:

– Совсем наоборот, – усмехнулся он. – Однодневная вылазка за город. Загородный дом. Я обещаю: ни интернета, ни рабочих сообщений, только ты, я и природа.

Николь села, потянулась, сбивая с себя остатки сна, и огляделась вокруг. Кровать, мягкие пледы, аккуратно сложенная одежда для неё – это было как приглашение в маленький, личный мир Эштона. Майло, его добродушный пёс, радостно завилял хвостом и прильнул к ней, словно подтверждая: «Да, это будет отличное приключение».

– Твой загородный дом… – с усмешкой начала Николь, – дай угадаю: пустой сарай с одной палаткой и кондиционером?

Эштон рассмеялся, легко и заразительно, а Майло, услышав смех, подпрыгнул, пытаясь поймать её рукав.

– Ты ещё не видела. Там всё максимально уютно, – сказал Эштон. – Одноэтажный дом с террасой, камином, большим диваном с кучей подушек и, конечно, множеством книжных шкафов. Минимализм с комфортом, как я люблю.

– Минимализм с комфортом? – Николь села на край кровати, играя с кардиганом, который он оставил для неё. – Я бы сказала, что это похоже на дом с душой библиофила.

– Именно так, – кивнул он, улыбаясь. – Место не только для отдыха, но и для приключений.

Они быстро собрались: Николь надела мягкое платье и кардиган, Эштон – джинсы и рубашку. Майло с радостью прыгал вокруг, проверяя сумку Николь и пытаясь стащить её обувь.

Дорога за город была спокойной и живописной. Осенний лес сменялся редкими полями, золотые и багряные деревья создавали эффект кинематографической сцены. Николь наблюдала, как солнечные лучи отражаются в листьях, а Эштон комментировал каждый поворот дороги, дурачась, изображая разные голоса для встречающихся животных.

– Корова с тайной миссией, которая притворяется совой! – добавил Эштон. Николь упала на его плечо, не выдержав от смеха.– Смотри, сова! – внезапно закричал он, делая странный воющий звук. – Это не сова, – засмеялась Николь. – Это корова!

Когда они подъехали к дому, Николь с удивлением оглядела небольшое одноэтажное строение. Оно выглядело уютно: большие окна, деревянные стены с мягким оттенком, терраса с креслами и пледами, камин внутри, рядом – массивный диван с подушками, множество шкафов с книгами разных жанров, от классики до научной фантастики.

– Ты серьёзно живёшь так… спокойно? – спросила Николь, оглядываясь вокруг. – Я бы сказала, что это больше похоже на секретную базу шпиона с книжной библиотекой.

– Именно так, – улыбнулся Эштон, беря её за руки. – Минимализм и уют. Здесь можно быть собой. Без лишних слов, без спешки. Только мы и мир вокруг.

Николь оглянулась на Майло, который с интересом исследовал каждый уголок, и почувствовала необычное спокойствие. В этом доме всё было продумано для отдыха, но главное – для семьи.

– Мне нравится, как ты живешь, – сказала Николь, подходя к окну. – Даже если это значит, что тут самый минимум вещей.

– Минимум? – Эштон слегка улыбнулся. – Я бы сказал, что дом полон… потенциала. Потенциала на уютные вечера, смех, приключения и… совместное будущее.

– Совместное будущее? – Николь усмехнулась. – Не слишком серьезно для воскресного утра?

– Никогда не слишком серьезно, если это с тобой. – Он обнял её за талию, прижимая к себе, а Майло радостно прыгал рядом. – Я хочу, чтобы ты оставалась в моей жизни надолго.

Николь почувствовала тепло в груди и улыбнулась. Смешение волнения и радости, уют дома и присутствие Эштона – всё это создавало ощущение, что этот день станет особенным.

– Ладно, мистер «шпион», – сказала она, слегка толкая его плечо. – Покажи мне, как твой дом превращается в место для романтики.

Эштон улыбнулся, провел её на террасу, где уже стояли два кресла. Майло бегал вокруг, подпрыгивая и радостно виляя хвостом. Николь оглянулась на лес за домом: лёгкий туман над полями, золотые деревья, пение птиц – казалось, время замедлилось специально для них.

– Идеальные мы, – ответил он, сжимая её руку и подмигивая. – Только мы и мир.– Идеальный день, – сказала она, присаживаясь рядом с ним.

Солнечные лучи, проникая сквозь кроны деревьев, мягко рисовали на террасе узоры из света и тени. Воздух был напоён свежестью осени – лёгкой прохладой, запахом опавших листьев и далёкого леса, будто сама природа замедлила дыхание, чтобы не нарушить покой этого утра. Николь устроилась на пледе, расстеленном прямо на тёплых досках террасы, и раскрыла перед собой плетёную корзину с завтраком, которую Эштон принёс из дома: свежие круассаны, ещё тёплые от духовки, спелая клубника, кусочки тёмного шоколада и термос с кофе – именно таким, какой она любила.

Она оглянулась на дом. Небольшой, одноэтажный, выстроенный из светлого дерева и камня, он не кричал о богатстве, но дышал гармонией. Внутри – всё то, о чём он говорил в машине: терракотовый камин, огромный диван с горой разноцветных подушек, книжные шкафы, аккуратно заставленные томами – от Достоевского до Айзека Азимова, – и почти пустая кухня, где каждая деталь была на своём месте. Никакого пафоса. Только вкус. Только уют.

– Честно? – Николь улыбнулась, скользнув взглядом по фасаду. – Этот минимализм прямо кричит: «Я миллиардер, но всё равно предпочитаю жить как человек, а не как музейный экспонат».

Эштон, стоявший у двери с двумя кружками в руках, рассмеялся – тихо, с той самой хрипотцой, от которой у неё всегда мурашки бежали по спине. Он подошёл и опустился на край пледа. Майло, его лабрадудель с глазами, полными вечного детского восторга, тут же вскочил и устроился у него на коленях, заглядывая в лицо с таким выражением, будто проверял: «Ну что, ты сегодня главный, или мне снова брать власть в свои лапы?»

– Ага, – ответил Эштон, почёсывая пса за ухом. – Только вот «нормальный человек» для тебя, судя по всему, – это тот, у кого есть кофе, шоколад и полное право участвовать в том хаосе, который ты обычно творишь .

– Кофе есть, – Николь кивнула на термос. – Шоколад, кажется, тоже. А насчёт хаоса… – она прищурилась, будто задумавшись. – Проверим позже. Когда ты будешь особенно расслаблен.

Он невольно улыбнулся и, поставив кружку на край корзины, слегка коснулся её плеча. Простое прикосновение – и всё же она почувствовала лёгкий, но ясный импульс, пробежавший от кончиков пальцев до самого сердца. Не страсть, не жар – а что-то тонкое, почти магическое: как будто их тела уже давно знали друг друга, даже если разум ещё делал вид, что всё это – просто игра.

– А Майло, – продолжил Эштон, гладя собаку по голове, – будет твоим союзником в этой проверке. Серьёзный охранник с мягкими лапами и душой философа.

– Серьёзный охранник с мягкими лапами? – Николь фыркнула. – Это звучит как заголовок статьи в журнале «Как не дать лабрадуделю завоевать мир за один уикенд».

Майло, будто услышав, что говорят именно о нём, радостно завилял хвостом, подпрыгнул и случайно уронил термос, благо тот был закрыт, отчего Николь едва не покатилась со смеху. Эштон мгновенно подхватил её за талию, удерживая, и она слегка столкнулась с его грудью – твёрдой, тёплой, надёжной.

– Ну вот, – сказала она, глядя на него сквозь ресницы, с лёгкой усмешкой в глазах. – Проверка уже началась. И, похоже, ты провалил первый этап: не удержал термос.

– Идиотский эксперимент, – протянул он, но уголки его губ дрогнули в улыбке. – Хотя… ты отлично справляешься. Я так люблю, когда ты смеешься.

– Это не эксперимент, – возразила Николь, подталкивая его плечом, но не отстраняясь. – Это… маленькая пытка. Смешанная с шоколадом, солнцем и твоим упрямым взглядом.

– И флиртом, – добавил Эштон, наклоняясь ближе, чтобы коснуться её щеки губами – быстро, почти невесомо, но достаточно, чтобы заставить её задержать дыхание. – Без этого никак. Это обязательная часть программы.

– Ах, так ты уже вовсю пользуешься методами психологического давления? – засмеялась она, чувствуя тепло его дыхания на коже, лёгкий аромат кофе и чего-то своего – знакомого, родного.

Майло, почувствовав перемену в атмосфере, решил, что настало время вмешаться. Он радостно запрыгал вокруг, стараясь украсть бутерброд со стола – точнее, с корзины, которую Николь только что открыла. Она вскрикнула от смеха:

– Эй! Это мой бутерброд, Майло! Ты что, не видишь, что я голодная?

Она попыталась отогнать его, но собака упорно играла с её руками, лизнула пальцы и снова потянулась к еде. Эштон не выдержал – обхватил Николь сзади, прижимая к себе, и вместе они попытались отбить завтрак от «врага».

– Он просто проверяет твою реакцию и внимательность, – усмехнулся Эштон, скользя руками по её бокам. – Говорят, хороший тест на терпение показывает, кто сможет справиться с кризисами в будущем. Например, если я вдруг решу уехать в Антарктиду на месяц.

– Отлично, – Николь хихикнула, пытаясь вырваться, но не слишком усердно. – А теперь проверим, смогу ли я справиться с твоими шаловливыми руками и при этом не упасть в траву.

Он наклонился к её губам и быстро поцеловал – не страстно, а игриво, с лёгким вызовом. Она ответила тем же, приподнимаясь на носках, и он слегка прижал её к себе. Их лёгкая борьба за пространство, за бутерброд, за равновесие на пледе превратилась в игру: они смеялись, толкали друг друга, старались не упасть, но при этом постоянно касались – пальцами, локтями, коленями, губами. Каждое прикосновение было как искра: маленькая, но способная разжечь пламя.

– Я начинаю подозревать, – сказала Николь, наконец отдышавшись и опираясь на его плечо, – что твоя главная цель сегодня – не просто отдых. Ты хочешь заставить меня смириться с твоей идеальной смесью юмора, спокойствия и… загадки.

– Сопротивление мою обаянию бесполезно, – ответил Эштон с хитрой улыбкой, не отводя от неё взгляда. – Лучше просто поддаться. Это всегда работает.

– Окей, – Николь едва сдержала смех, прижимаясь к нему плечом. – Но, если я влюблюсь в тебя по уши и не смогу спать по ночам и нормально работать— я подаю официальную жалобу. С подписью Майло в качестве свидетеля.

– А Майло – главный свидетель, – подтвердил Эштон, гладя собаку за ушком. – Он всё видел. И, судя по его выражению, одобряет твою жалобу… но не собирается её принимать.

Николь почувствовала, как его руки невзначай скользят по её спине и талии – не настойчиво, не требовательно, а с той лёгкостью, с которой касаются чего-то ценного. Его взгляд был мягкий, но дерзкий, будто говорил: «Я здесь. Я рядом. И я знаю, что ты чувствуешь то же самое».

Она ответила лёгким поцелуем в уголок его губ – почти шепотом, почти признанием. Майло радостно завилял хвостом, будто одобряя эту маленькую демонстрацию близости, и тут же улёгся у их ног, положив морду на лапы, как будто говоря: «Ладно, я дал вам минутку. Теперь делитесь едой».

– Знаешь, – продолжал Эштон, обнимая её сбоку и притягивая ближе, – я хочу, чтобы этот день ассоциировался с тобой. Не просто как времяпрепровождение, а как приятные воспоминания. Солнце на коже. Смех, который заставляет забыть обо всём. Майло, который ворует еду и дарит радость. И… я. Просто я – рядом.

Николь замолчала на мгновение. Потом упёрлась щекой в его грудь и тихо сказала:

– Я тебя поняла. Но предупреждаю: я тоже могу претендовать на свою долю экспериментов. И прикосновений. И… этих твоих безумных идей, которые всегда заканчиваются смехом и лёгким головокружением.

– Договорились, – улыбнулся он, слегка прижимая её сильнее и аккуратно целуя висок. – Но будь осторожна. Я могу не выдержать и начать ещё более опасные действия.

– Насколько опасные? – Николь хмыкнула, откидываясь на подушки, но не выпуская его руку. – Ты же сам знаешь, как я люблю смешные, но при этом слегка… горячие игры.

Эштон слегка наклонился к её губам снова – не для поцелуя, а чтобы просто быть ближе. Он замер на мгновение, глядя ей в глаза, и в этом взгляде было всё: нежность, вызов, обещание и то самое «совместное будущее», о котором он упомянул ещё утром.

Николь улыбнулась. И в этот момент она поняла: между ними не только шутки и флирт. Здесь, в этом тихом утре, среди солнечного света и запаха леса, между ними рождается нечто большее – лёгкая, едва заметная, но настоящая страсть. Та, что не требует громких слов, но заставляет сердце биться быстрее от одного взгляда и прикосновения.

Майло, как будто почувствовав, что момент стал слишком серьёзным, вдруг вскочил и, прыгая вокруг, случайно задел плед. Корзина с едой чуть не опрокинулась, Николь снова громко засмеялась:

– Окей, Майло, я сдаюсь! Ты победил. Эта игра закончена.

Она обняла собаку одной рукой, а другой – Эштона, прижавшись к нему всем телом. Он обнял её сзади, прижимая к себе, и прошептал:

– Отлично. Ты победила. Но предупреждаю – следующий уровень будет ещё интереснее.

И пока солнце мягко освещало террасу, а лес за окнами шептал листьями, Николь и Эштон наслаждались своими маленькими экспериментами: прикосновениями, которые значили больше слов; шутками, за которыми скрывалась нежность; и той лёгкой, почти невесомой страстью, что делала каждый момент особенным.

Они не спешили. Не бежали. Просто были – здесь и сейчас. И в этом была вся магия.

После прогулки по осеннему лесу, где каждый шаг хрустел под ногами, как старинная грампластинка, Николь с удовольствием опустилась на диван, вытянула ноги и глубоко вздохнула – так, будто выпускала из себя весь прошлый месяц: дедлайны, звонки, фальшивые улыбки и вечное ощущение, что она бежит, но не знает – от чего или к чему.

– Всё, – протянула она, закидывая руки за голову. – Я официально сдалась. Никаких рекламных кампаний, никаких совещаний, никаких «срочно нужно до завтра». Если кто-то посмеет позвонить… я съем свой телефон. И твой заодно.

Эштон, стоявший у камина с поленом в руке, усмехнулся – тихо, с той самой хрипотцой, от которой у неё всегда мурашки бежали по спине.

– Лучше не ешь, – сказал он, подбрасывая дерево в огонь. – Мне пригодится, чтобы тебе писать. Например: «Ты всё ещё дышишь?» или «Не забудь проснуться к ужину».

– Тогда я съем чей-нибудь, кто посмеет нарушить мой покой, – хмыкнула Николь и зевнула, прикрывая рот ладонью, но не скрывая улыбки.