Бубен нижнего Мира

– Духи берут своё. Взамен дадут больше.

Боль-ше. Боль. Ше. – следом, точно застывшие на морозе слезы, звенят слова.

Мира хочет сделать вдох. Не чем. Жадная старуха уже добралась до легких.

— Я не хочу! Не хочу! — не выходит даже пискнуть.

Мысли, похожие на серых трусливых мышей, разбегаются в стороны. Медвежья шапка трясется от смеха. Хватает за хвосты мышей и проглатывает. Всех до одной.

—Духи сделали свой выбор, тебя не спрашивая

– Это всё сон. Это кошмар. Тебя нет. Их нет.

Мыши упорно бегут. Хоть одна да сбежит. Прорвётся. Надо просто суметь проснутся.

– Я не хочу. Я не буду. Я не хочу. Я не буду. Я не хочу, – повторяет Мира, но в выхода темноте нет.

– С духами не спорят. Это тебе не мать с отцом.

Медвежья морда покачивается. Ледяные пальцы ложатся на лоб. И мыши коченея, падают замертво.

Мира знает: чтоб проснуться, надо открыть глаза. Но глаз нет. Вместо них кто-то вложил черные тяжелые камни в глазницы. Вместо сердца – бьющаяся о железные прутья птица.

– Я не хочу! – снова бес толку.

В горле кипит смола. Горячая, обжигающая, бурая как злость. Мирина злость, которую никто не посмел тронуть. Злость вцепляется острыми зубами в темноту. И рвет её на части. На зубах вязнет противный вкус плесени. Но мыши, почуяв свободу, оживают и бегут остервенело на свет.

– Дура! – вслед летит голос, кидая вдогонку острые ледышки слов:

Дура!

Дурахова!

Турахова!

Желтый колючий свет ударил по глазам. Рыжее покрытое точно звездами конопатое лицо повисло над Мирой.

– Дурахова, ты тут чего коней решила кинуть?

Глава 14

Моим дорогим читателям!

В романе случился перерыв. Так было надо, чтоб осмыслить многие вещи. За это время я посетила писательскую мастерскую, читала книжки о шаманах и общалась с настоящими удаганками. И вот я снова поймала нить повествования. Обновления будут как и раньше выходить раз в неделю. Большое спасибо всем, кто ждал продолжения и спрашивал меня об этом. Без вас бы я может и не вышла из сумрака.

Всех обняла. Вы лучшие

—Дурахова, ты чего? – конопатый мальчишка, сидя на корточках, тряс как грушу развалившуюся у кафельной стены Миру.

Потолок при этом ритмично подпрыгивал, а квадратная желтая лампа нервно заикалась. Мальчик и сам явно нервничал, его руки подрагивали при каждом: «Эй!», «Очнись!», «Турахова!», «Ты чо?».

Стеклянными глазами Мира сверлила танцующий потолок. Во рту ещё стоял отвратительный привкус плесени. В голове всё смешалось. Мыши бежали. Медвежья голова раскачивалась. «Дверь откроется. Они возьмут своё, когда дверь откроется.» – твердил ледяной женский голос. Мира перевела взгляд на мальчишку: с этими большими былыми руками и рыжим чубчиком он был похож на гуся-переростка.

– Трепещите враги наследника, тайная комната снова открыта.*** – зловеще прошептала Мира первое что пришло ей на ум.

– Чего? – От удивления мальчишка разинул рот и сходство с гусем стало ещё очевиднее.

Мира ткнула пальцем на открытую туалетную кабинку и повторила:

– Тайная комната.

Печальными, нарисованными маркером кем-то ради шутки глазами, из кабинки уныло глядел унитаз. Так себе тайная комната, если честно. Мальчишка посмотрел на унитаз, затем на Миру. Вид у него был такой глупый, что Мира расхохоталась. Будто это он сейчас вел себя как законченный чудила.

Мальчик-гусь нахмурился. Конопушки собрались в кучу под рыжими торчащими в разные стороны завитушками волос. Его лицо казалось знакомым. Но память Миры сейчас была как дырявый карман: нужного не отыскать, зато полно всякой непонятно откуда взявшейся ерунды. И кто после этого чудила?

Мальчишка сочувственно покачал головой:

– Это тебя Кристиноиды так прессанули, что крыша окончательно съехала?

– Кто?

– Прихвостни Воронцовой. Вылетели отсюда как ненормальные.

Мира рассеяно огляделась: на полу женского туалета валялись поломанные карандаши, ручки – «Офигела, чучундра!». В памяти вспыхнуло и больно кольнуло в груди. По серому кафелю неуклюже распластались помятые тетради и разорванный учебник английского — пустой рюкзак падает смайликом вниз. Золотистая рамка разбита вдребезги – под толстым черным каблуком хрустит стекло. Темнота оживает и протягивает когтистые лапы.

– Эй, – мальчишка положил горячую ладонь Мире на плечо и тут же отдернул, – Только в зомби опять не превращайся.

Мира кивнула. Не превращаться в зомби. И не смотреть в тот угол, где все еще копошилась темнота. Инстинкты подсказывали: надо бежать отсюда как можно скорее. Мира схватила рюкзак и, не разбирая, стала кидать в него вещи с пола.

Мальчишка стряхнул с разбитой рамки стекло в мусорку и довольно усмехнулся:

– Диплом звезды не забудь.

– Себе оставь, – Мира даже не взглянула в его сторону.

Мозги превратились в густой кисель: тут помню, тут не помню. Но этот чертов диплом явно был во всём виноват. Опершись ладонью на холодную гладкую стенку, она осторожно встала. Мир вокруг покачивался словно на волнах. Стараясь не грохнуться за борт, Мира пошла к двери. В темном узком коридоре, где находилась уборная, качка усилилась. Держась за стену, как будто только научившись ходить, Мира ползла на свет. Хорошо, ещё что никто её не видит. И надоедливый пацан наконец отстал. Что он вообще забыл в женском туалете?

На лестнице было тихо. Никто не бегал, не галдел. Значит, урок еще не закончился. Сколько времени прошло? Мира попыталась вспомнить: у нее болела голова, она пошла умыть лицо, кто-то её толкнул. А дальше пазл рушился. Кисель в голове усердно булькал, но ничего нового не выдавал кроме того, что срочно куда-то надо идти. Но точно не обратно в класс.

Ноги, преодолев качку, уверенно несли к выходу из школы. Мира взяла из гардероба куртку и, не обращая внимания на оклик охранника, вышла.

На улице, прожигая дырку в небе, светило яркое солнце. В луже купались белые барашки облаков, а на раскинувшемся возле школьного крыльца старом тополе радостно расчирикались воробьи. Чудесный октябрьский день и никакой жести.

Куда дальше? Мира остановилась, соображая. Кисель в голове зашевелился и выдал ответ из разряда «не спрашивайте почему»: надо найти огромное толстое дерево с ветками растущими вверх и корнями змеящимися по земле. Дерево словно стояло у Миры перед глазами, притягивало невидимыми нитями, выстраивая внятный интуитивный маршрут. Как когда ты не знаешь расположения места, но каким-то не поддающимся логике чувством четко понимаешь, куда идти.

Ориентируясь на этот странный внутренний навигатор, Мира двинула вперед. Разумная часть Миры, той что нормальная, требовала вернуться в класс или идти домой, сославшись на недомогание. Но кисель в голове Миры, той которая похоже совсем спятила, глушил все каналы, кроме того, что транслировало дерево. Так, наверное, люди и теряются. Просто идут и идут на только им слышный зов и поминай как звали.

– Дурахова, ты что сбегаешь? – раздалось за спиной.

Мальчик-гусь снова спешил на помощь, аж запыхался весь. Ну реально, чего пристал? Они же вроде не дружат. Или дружат? Мира напрягла свой киселе подобный мозг.

– А тебе то что? – спросила она как можно нейтральнее, на тот случай если они все-таки дружат. Честно признаваться в провалах в памяти не хотелось. Да и кисель подсказывал, что мальчик-гусь еще пригодится.

– Так это, – Мальчишка как будто оторопел от Мириной вежливости. Ага, значит не дружат. – Тебе в больничку надо. Ты ж в туалете совсем никакая лежала. А потом сиганула пулей, еле догнал. Куда бежишь-то?

– В лес, – произнесла Мира вслух и прикусила язык. Вот кто просил?

–В лес? Дурахова, ты совсем сдурела?

Мира обернулась и прищурилась:

– Еще раз назовешь меня Дураховой…

Злость отозвалась моментально. Зашипела, заурчала как бешенный пёс. Только сними с него намордник и… Темнота не осталась там в туалете, она как мальчишка, прицепилась накрепко.

– А то что? – В его зеленых глазах промелькнул испуг.

Такой же как у Милены-тян. Милена-тян… Их было шестеро в туалете. Черно-белый смайлик в лапах дружно улюлюкающих девчонок летал по кругу. А потом темнота сорвалась с цепи. Маленькая когтистая лапка сжала сердце. В груди у Миры неистово забилась птица. Бежать. Скорее бежать отсюда.

Мальчишка выглядел растерянным. Мира ему в пупок дышала. Чего же он так напрягся? Или тоже почувствовал ту нехорошую силу, что в мгновение ожила и зашевелилась как по приказу.

Мира выдохнула. Папа учил, что можно выдохнуть злость. Собрать её в пучок в районе переносицы и медленно по капельке спустить как шарик.

– Бабушке твоей пожалуюсь, – буркнула Мира, ускоряя шаг. Если не выдохнуть, то может сбежать удастся.

– Какой еще бабушке? – мальчишка не отставал. С его ногами-шпалами это было проще простого.

– Бабушке Груше из Оренбурга.

– Чего? Откуда ты знаешь мою бабушку?

Мира не знала. Она просто сказала первое, что пришло в голову. А в голову пришла бабушка Груша. Как мысли приходят разные. Только бабушка не просто пришла, но и заговорила, как радио. Шизофрения-FM.

– От верблюда. И бабушка твоя говорит: «Керюша, девчушку не забижай, не красиво энто» – Мира говорила и интонация ее менялась, будто она не двенадцатилетняя девчонка выросшая в Москве, а бабулька какая-то деревенская.

Керюша застыл. Лицо его побелело, а конопушки зажглись как звезды на небе. Над бровью алело четыре веснушки как ковш, а три другие выстроились в хвост. Ковш и хвост медведицы. И этот помеченный.

– Ты говоришь точь-в-точь как моя ба, – Керюша наконец отмер. – Какого черта вообще происходит?

Хороший вопрос. Мира подняла глаза на Керюшу. Такое знакомое лицо. Вертится прям где-то в мозгу. Вот-вот ухватишься за кончик и вспомнишь. Только ухватиться никак не удается, проклятый кисель мешает. И это так бесит. Хоть плачь.

– Не знаю, – ответила Мира, моргая ресницами быстро-быстро, чтоб слезы не хлынули.– Мне надо в лес.

– Ок, – кивнул Керюша, – Я с тобой.

*** фраза из книги «Гарри Поттер и Тайная комната» Дж.Роулинг.

Глава 15

Школа, в которой училась Мира, носила имя Вернадского. Биосфера, ноосфера, живое-неживое и всё такое. На уроках ещё этого не проходили, но Мира как-то готовила доклад на школьную конференцию и кое-что в памяти осело. Например, что по теории Вернадского сознание есть у всех: и у животных, и у растений, и даже у маленькой амебы. Сознание или разум нельзя увидеть, пощупать, измерить, поэтому о нем мало известно. Наука изучает мозг, но это всего лишь прибор, проигрывающий треки созданные сознанием, черпающим вдохновение из природы, космоса и всего окружающего. Не шизофрения FM, а явление ноосферы выходит. Может Вернадский прав? Ведь если б то было только в голове у Миры, тогда чего так перепугались Кристиноиды? И мальчишка-гусь зачем следом плетется? Молчит, носом сопит, лапами перебирает – не уходит.

Дворами мимо маленьких коренастых хрущевок, прятавших за пожелтевшими тополями свои заштопанные монтажной пеной бока, через шумные, кричавшие звонкими голосами второй смены детские площадки, в обход огороженных высокими заборами тощих многоэтажек Мира двигалась как собака на запах. Петляла, останавливалась, прислушивалась. Дерево посылало сигналы. Невидимые, будто тонкий хвойный аромат пробивался сквозь привычные запахи улиц,указывая путь.

– Эй, куда ты так шапришь? – подал наконец голос Керюша, когда они остановились возле загруженной под завязку магистрали.

На другой стороне дороги был парк. Мира иногда гуляла там после уроков, когда хотелось побыть одной. Огромное хвойное дерево настойчиво звало в парк, где как Мира помнила, росли сплошные клены, дубы и березы.

– Туда. – Мира кивнула на парк.

– Ты ж говорила про лес, – с ноткой сомнения заметил Керюша.

Мира закусила губу. Логика хромала на обе ноги. Мира посмотрела по сторонам, пытаясь понять, где может быть лес? Новенький голубой автобус замер на светофоре, демонстрируя разрисованные яркой рекламой борта. Вывеска многозначительно сообщала: «Не сходи с верного пути». Ну вот, теперь с ней еще и автобусы разговаривают.

– Лес, парк – какая разница? – махнула рукой Мира, следуя к переходу.

– И чего там в лесу? – Керюше похоже жуть как хотелось поболтать.

– Дерево.

– Дерево?

– Ага, – Мира прибавила шаг. Вот не до пояснительных бригад совсем. Мира и сама толком ничего не понимала. А глупые расспросы только сбивали.

– А какое дерево? Какое-то конкретное?

– Лиственница.

– Чего? Дурахова, ты…– Керюша запнулся, – Где ты в Москве лиственницу видела?

Мира пожала плечами. Лиственницу она видела на старых маминых фотографиях из деревни. Дерево, которое сейчас семафорило Мире было точь-в-точь как на фото, разве что чуть ниже. И это была лиственница сибирская, которых в Москве нет. Но внутренний голос, Мира решила назвать его так, указывал на парк.

В будний день парк отдыхал от посетителей. По чисто выметенным дорожкам лениво прохаживались женщины с колясками и собачники. В выходные здесь должно быть здесь яблоку негде упасть.

На металлическом столбе у входа Мира увидела карту. Парк на карте напоминал распластанную лягушку, глядевшую куда-то на север. «Следуй за головой лягушки» – заявил кисель со стопроцентной уверенностью. Ну хоть не за хвостом, которого у лягушек нет.

Парк было густо изрезан дорожками. Аккуратные ухоженные асфальтированные тропинки уводили в узкие аллеи, скользившие меж тенистых деревьев.

– Слышишь? Звуки странные? – Керюша вертел головой как флюгер, пытаясь поймать направление.

Мира прислушалась. Вибрирующий, живой глубокий звук заполнял парк. Спокойные тихие одинаковые щелчки, переходили вдруг на галоп, неистово цокали копыта и невидимые лошади призывно ржали. А после на мгновение тишина. И снова тихое «Ку-ку, ку-ку, ку-ку», сменяющееся резкими ударам . Звук волнами расходился по телу и подгонял. Звал. Скорее-скорее.

– Это хомус, – пояснила Мира.

Но Керюша уже не крутился. Завороженный он шел на звук, не разбирая пути. Сойдя с ровного асфальта, они пробирались между кустами сирени в глубь парка. Звук становился все громче и настойчивее. Ритм уже не менялся. Монотонно и задумчиво звучал хомус. «Кер бу, кер бу». – слышала Мира, – «Удаган келле». Ноги в сумасшедшей спешке несли вперед, сердце билось и рвалось из груди. Керюша бежал первый, странно подпрыгивая и находу размахивая руками как крыльями.

Мира заметила его первая. Дерево было старое, но не вековое. Пушистые ветви-руки обращены словно в молитве вверх, а крючковатые корни крепко обхватили землю.

Керюша остановился, выпрямился, приосанился и резко присев на корточки, вдруг начал танцевать. Он двигался так ловко, словно всю жизнь профессионально исполнял якутские народные танцы. Лицо его светилось, руки ноги взмывали словно крылья. Только костюма не хватало для полного перевоплощения.

Звук хомуса давно стих. Лишь листва шелестела в еще не опавших кронах деревьев.

– Эй, – из-за дерева выглянула знакомое девичье рыжее личико.

– Аня? Ой, то есть Аан Алахчин Хотун, – поправила себя Мира. Если это не шизофрения, то перед Мирой сейчас сама хозяйка природы.

– Для тебя Аня. Пойдем, покажу что-то, – девчонка протянула ладонь и не дожидаясь ответа, крепко схватив Миру за руку, прыгнула прямо в дерево.

Мира успела лишь зажмуриться, ожидая удара о твердую кору. Но его не последовало. Она открыла глаза и ахнула. Белое широкое снежное полотно застилало землю. Высоко над головой висело огромное, окруженное сияющим ореолом, похожее на небесный бубен, солнце.

– Где мы? – спросила Мира, сглотнув.

– Ты ведь хочешь получить ответы? – Аан Алахчин Хотун, одетая в длинную, вышитую узорами шубу и высокую, конической формы шапку, величественная и прекрасная стояла рядом. Взгляд ее теплый и ласковый излучал безграничную любовь какой только мать любит своих детей.

– Мы у тебя на родине, Мира. Там, где всё началось.

Глава 16

Продираться по глубоким сугробам в тонких кроссовках так себе идея. Мира едва поспевала, за Аан Алахчин Хотун, которая невозмутимым лебедем плыла по снежному озеру. Мира же дрожа всем телом от холода, еле передвигала окоченевшие ноги. Ресницы заиндевели и слиплись, отмороженные пальцы немилосердно ныли. В русских сказках мороз щиплет героев за щеки, в якутских это должно быть некое демоническое существо, впивающее ледяные когти в непокрытые участки кожи, норовя откусить нос или палец. Мира натянула капюшон и засунула руки поглубже в карманы. Пространственно-временной прыжок (или что это было) из теплой Московской осени в суровую северную зиму нужно совершать как минимум одевшись потеплее. Вот почему нельзя было переместиться в лето? Мира с завистью взглянула на теплую шубу Аан Алахчин Хотун.

– У-чууу*, – Аан Алахчин остановилась, ее брови и ресницы тоже заметно побелели, а лицо раскраснелось, – Никак замерзла?

Мира, стуча зубами, слабо кивнула. Что вы! Погода чудесная! Давайте еще погуляем!

Аан Алахчин усмехнулась:

– А ты с юмором. Ничего, сейчас согреешься

Сняв вышитую разноцветным бисером рукавичку Аан Алахчин Хотун приложила теплую словно луч летнего солнца ладонь к Мириной онемевшей щеке. Горячая согревающая волна побежала по телу, закутывая в мягкую невидимую шубку. Мира прикрыла глаза. На душе стало так спокойно будто всё происходящее всего лишь странный сон, не более того. Сейчас Мира проснется и…

– Не спи! – резко сказала Аан Алахчин, убирая ладонь, – В мире духов нельзя спать!

– Где? – Мира распахнула глаза. Ресницы таяли и текли ручейками по лицу, – В каком мире духов?

– Срединном. Есть верхний мир, где живут могущественные белые божества Айыы, нижний мир заселенный полчищами злых демонов абаасы и срединный – половинчатый: тонкий мир духов и мир людей. – Аан Алахчин снова припустила вперед, – Там где живет твой дед, зима наступает раньше.

– Дед? – переспросила, Мира озираясь.

Ну конечно! Место с самого начала показалось знакомым. Просто она бывала здесь только летом. То, что она приняла за озеро оказалось родным аласом – так мама называла поле, где летом паслись лошади. А вот там пригорок, их дом и балаган.

– Скорее, он ждет! – мягко подтолкнула Аан Алахчин.

Но Мира уже как в детстве рванула к пригорку, поднялась наверх, пролезла сквозь тонкие жерди изгороди и замерла. В окнах старого балагана плясали искры огня. Дверь скрипнула и приглашающе отворилась.

После смерти старика балаган пустовал, никто не решался туда войти. Вещи так и стояли нетронутыми, как было при нем. Будто дед остался в балагане навечно. И когда вечером Мира неслась по темному двору в деревянный уличный туалет, ей виделась сухая сгорбленная фигура в покосившихся окнах балагана, пристально наблюдавшая за ней.

– Кель манна1, – знакомый голос позвал из балагана.

Мира обернулась, Аан Алахчин исчезла. Ветер гулял по двору, раскачивая исполинскую лиственницу. Решив, что стоять одной на улице гораздо страшнее, Мира вошла внутрь. Посреди балагана, в широкой открытой глиняной печи горел очаг. Огонь приветливо трещал и точно живой протягивал навстречу Мире пылающие ладошки.

Старик сидел возле очага на круглой деревянной чурке. Морщинистые руки ловко перебирал рыболовные снасти, будто обычным вечером после хлопотного дня.

– Заходи, не робей. С духом огня нечего боятся, – дед взял со стоявшего рядом трехногого стола румяную оладью, щедро намазал густыми сливками и бросил в огонь. Очаг благодарно зашипел и Мира отчетливо увидела как огненная рука поймала оладью, а в алых сполохах на мгновение проявилось довольное лицо седовласого старца. – Запомни, внучка, Хозяин огня Уот иччитэ – твой защитник. Он не пускает демонов абаасы дом. Да не стой ты как дикая кобылица в поле, садись.

Дед Миттерей указал жестом на скамейку и Мира послушно села. Жар от огня согревал уставшие ноги. Мерный треск и приятный аромат горящих лиственничных полешек убаюкивали. Мире снова захотелось спать.

– Не спи, – строго сказал дед, – Путешествуя по трем мирам, смотри в оба. Как бы мягко не стелили – не засыпай. Как бы вкусно не угощали – не пробуй. Иначе останешься навсегда, дорогу назад не сыщешь.

Мира съежилась. Она не собиралась путешествовать ни по каким трем мирам. Словно услыхав ее мысли, старик покачал головой.

– Ты еще совсем дитя. Дар просыпается в нашем роду рано. Я был и того меньше, когда духи пришли за мной.

Миттерей обернулся. Его левый глаз белый и мутный смотрел куда-то сквозь Миру и в то же время внимательно изучал.

– Аю-ая2, – дед беззвучно рассмеялся, – Да ты с малых лет свой дар знала. И не боялась ничего. Не спроста тебе сама Аан Алахчин помогает. Кап-кап, помнишь?

Кап-кап? Что? Да не помнит она ниче…го. Кап-кап. Дождик, быстрей! Мира водит маленьким пальчиком по стеклу. За окном шумит, ускоряясь. Ещё быстрее! Кап-кап-кап! Дождик-дождик, сильнее лей! Мира хохочет. Толстые капли прыгают лягушками на окно, растопырив ласты стекают вниз. Железные ведра гремят, наполняясь водой. Носятся по двору взрослые, в суматохе подставляют тару. Хороший дождь, словно кран на полную открытый, вот и на речку за водой ехать не придется. Ой, маленький Уйбаанчик проснулся, заплакал. Тише, дождик, тише, не пугай двоюродного братика. Пальчик к губам. Шшш. Успокаивается, затихает. Кап-кап-кап по крыше на цыпочках крадется дождик.

– Так играла, да, – дед крякнул в кулак, – А ладошку крохотную на голову матери кладешь и боль у нее стихает. Да-а-а…

Лоб у мамы пылает. Горящий оранжевый шарик, пульсирует между нахмуренных бровей. Надо его остудить, заморозить. Пальчики холодеют. Мамочка, не болей. Ледяная ладошка накрывает шарик и он гаснет. Пшшш. Складочки на лице мамы расходятся и она улыбается.

– Шаманы и удаганки – посредники между мирами духов и людей. С благословления богов помогать людям должны. Такого предназначение. – Миттерей снова взялся за сеть. Смачивая во рту нить, поддел рванную ячейку и быстро, скрюченными пальцами связал в узел.

– А что если я не хочу? – свой собственный голос Мире показался жалким. Слишком тонким и писклявым.

Старик вздохнул. Или это полешки запыхтели неодобрительно. С духами не спорят, Мира, как с родителями.

– Глупая. Никто не хочет. Но если духи сделали выбор, они спрашивать не станут. Такова стало быть твоя суть.

– Но…Наверное, были такие как я, кто хотел отказаться. Вылечиться. Стать нормальным…

– Вылечится? Стать нормальным? – дед усмехнулся, взял закопчённую кочергу и перемешал тлеющие угли. Сноп мерцающих искр взвился в воздух, а по стенам побежали тощие тени, – Что ж были и такие…Чолбон, покажи.

– Чолбон? – в животе у Миры похолодело.

Из дальнего угла балагана отделилась, похожая на огромного черного медведя, тень.

Кель манна – с якутского иди сюда

Айю-Айя – междометие, выражающее усталость, удивление и тп. Ой, ай, ох.

Глава 17

– А-а, беглянка! – ледяной голос грубо схватил за загривок.

Бесшумно, будто прямо из стены, выросла закутанная в шкуру медведя высокая фигура. Лицо ее скрывала огромная медвежья морда накинутая на голову капюшоном. Мира вжалась в место, на котором сидела. Ей хотелось убежать. Но куда бежать, когда ты понятия не имеешь, где ты? Она придвинулась ближе к огню. Дед сказал, что он защищает.

Медвежья морда устроилась рядом. Села на полу, скрестив ноги по-турецки. И точно насмехаясь над Мирой, взяла оладушку со стола и отправила ее туда, где должен был быть ее рот. Или клыкастая пасть? Или истлевшая челюсть? Что там у не под капюшоном? Мире даже представлять не хотелось. В груди ожила птица. Забилась о стенки клетки, отчаянно пытаясь вырваться на свободу.

Чолбон усмехнулась и нарочно громко прожевав оладью, обратилась к деду Миттерею:

– Девчонка с эттэнии*сбежала.

Дед молчал, не сводя взора с пламени и будто был погружен в свои мысли.

– Она еще ребенок, – ответил он наконец.

– Это их остановит?

Дед сгорбился. Уставший старый человек согнувшийся под тяжестью своей ноши. Глухо застонал «Айкыы**», вытягивая искривленные старостью ноги ближе к печке.

– Чолбон, покажи, как бывает

Медвежья шкура не шелохнулась. С минуту она сидела, словно раздумывая, стоит ли Мире показывать то, о чем просил Миттерей. Затем встала, сняла висевший на стене балагана большой кожаный бубен и поднесла его к огню. Мира испугалась, неужели эта ужасная женщина решила спалить бубен? Но нет, она лишь прогрела его, а затем опершись на широко расставленные ноги, принялась что-то тихо бормотать.