Бубен нижнего Мира

«Тэн» -отозвался бубен на первый удар колотушки. Древняя, глубокая песня бубна растекалась по балагану.

Тэн-дэн-тэн-дэн – пульсировала.

Тэн-дэн-тэн-дэн – в такт ему танцевала птица в груди.

Стены балагана поплыли, раздвигаясь. Потолок убежал вверх. Полутьма, освященная лишь жалким огарком свечи, сгущалась. Отвратительный запах нечистот захватил все пространство.

Вдруг в углу, возле темного окна, что-то пошевелилось. Тощий человек, лежавший прямо на земляном полу, захныкал как маленький. Закрыв уши руками, он что-то горячо шептал. Седые спутанные волосы сальными комьями свисали до плеч. Грязные отросшие ногти до крови впивались в кожу.

– Кэргэлей! – окликнула Чолбон.

Человек заметался. Закричал как животное, снова переходя на плач и стенания. Слов Мира разобрать не могла. Перед ней было нечто жалкое и измученное. Она отвернулась, не в силах больше смотреть на его страдания.

– Если не использовать, дар тухнет. Точно рыба пойманная и не съеденная. Болезненными нарывами вылазит на душе, – Чолбон говорила медленно. Каждое слово звучало глухими ударами в бубен, – Кэргэлей племянником приходился Митрию. Должен был шаманом четвертого неба стать, но духом слаб оказался. Разум его не выдержал, заблудился где-то средь трех миров. Так и бродил, пока кривоногая Елюю*** не забрала его.

Кэргэлей затих. Темнота проглотила его. Чолбон продолжала:

– Дочь его – Анныска красавица была. Глаза молодого олененка, кожа светлая, прозрачная. Духи за ней пришли, когда старик Кэргэлей помер. Она испугалась. Не хотела судьбу отца повторять. Пробовала видения заглушить тем, чем не стоило. А на пьянь самые мерзкие твари с нижнего мира слетелись. Этих не так-то просто прогнать. Духи своего рода заступаться не стали. Показалось ей что-то, пошла ночью на речку: там и сгинула.

Мира не хотела даже глядеть. Но тьма уже явила новое страшное видение. Черная гладь воды блестела в желтом свете ущербной луны. Невысокая растрепанная женщина, с запавшими, утонувшими в глубоких морщинах несчастными глазами с мольбой смотрела на Миру. Мрачные тени окружали Анныску. Старухи в развивающихся широких якутских платьях-халадай, крепко вцепившись крючковатыми костлявыми пальцами в тонкие запястья, уводили ее все дальше от берега. Одна из старух обернулась. Седые волосы собранные в косу, обрамляли гладкий серый череп. Пустые глазницы уставились на Миру.

С духами не спорят, Мира, нет. Не пытайся.

Тэн-дэн-тэн-дэн – бубен поскакал галопом прочь. Через зеленые поля-алаасы, под гору, над кромками старых сосен. Песня бубна менялась. Звонче и яростней стучала колотушка о натянутую кожу бубна.

– В ту пору, когда нынешние деревья еще шишками были, жила в одном селении удаганка. Знала она много дорог. И те, что ведут в нижний мир ей тоже были известны. У удаганки той три дочери было. Старших еще до рождения духи земли просватали. А младшей – туесок пустой достался. Ей бы наполнить его сливками жирными или мясом душистым. Случилось бы, как судьбой удумано: дом светлый, большой, удачливый охотник в мужьях и детей, продолжателей рода, ватага. Но смотрела младшая дочь удаганки в свой туесок и видела лишь насмешливую пустоту.

Не было ей покоя. В след сестрам с тоской смотрела. Им почет и уважение всех жителей. А ей? В хотон за скотиной убирать идти. Да кричащее днем и ночью дитя нянчить. Бросила младшая дочь удаганки хозяйство и за сестрами вдогонку побежала. Туда, где ворота в нижний мир спрятаны. Но куда за крылатыми угонишься? Стала она духов к ответу звать. А если звать громко, то кто-нибудь и отзовется.

Мертвый обугленный лес предстал перед Мирой. По обожжённой бесплодной земле металась подстреленной куропаткой девчонка. Косички ее в стороны разлетаются, бывшее белым платье в саже измазалось. Не куропатка уже, а ворона. А прямо из-под земли демоны-абаасы полезли. ТрупныйКривые проржавевшие доспехи у них, шаровары из гнилых червивых шкур и шапки-рогатые на голые черепа нахлобучены.

– Получила младшая дочь удаганки то, чего требовала. Один из сыновей Арсан Дуолай**** – господина земляное пузо в жены ее взял, не спрашивая. Восемь своих верных псов в приданное отдал. Да только не сила то, а оковы.

«Тэн-тэн-тэн» – бубен оплакивал кого-то.

«Дэн-дэн-дэн» звуки вязли в густом молочном тумане. Исчезла младшая дочь удаганки. Пропала черная медвежья морда. Бесплотная, белая хмарь засасывала как в болото. Мира барахталась, силясь вынырнуть, сделать вдох. Но все больше выдыхалась, теряя силы, пока не пошла ко дну.

Обряд Эттэнии*/ эттэтии – буквально переводится как рассекания тела. Инициация шамана. Тело шамана подвергается рассеканию три раза. Эту процедуру совершают духи умерших шаманов, предков этого человека. Таким образом, они считают кости «кандидата» если все кости на месте, то можно переходить на следующий этап становления – посвящение на шаманское призвание (усуйуу). Обучением молодого шамана должен заниматься старый, опытный (живой) шаман, вызванный на помощь. А если такового нет, то за обучение молодого шамана может взяться дух умершего шамана (его предок).

Айкы** – междометие, выражающее боль.

Елюю*** – смерть.

Арсан Дуолай**** – глава демонов-абаасы нижнего мира.

Глава 18

Плотный густой туман заполнял легкие. Птица в груди обезумев, рвалась и царапалась. Мира молотила руками, но вместо глотка воздуха, захлебывалась белым, холодным, безвкусным. Туман растекался, превращал в куски льда плечи, предплечья, локти, запястья и пальцы. Мира била ногами. Одна лягушка взбила из молока масло и выбралась.

«С духами не спорят» – сквозь толщу тумана звучал насмешливый голос Чолбон, призывая сдаться.

Отяжелевшее тело уставшее бороться, послушно шло ко дну. Одна лягушка сложила лапки и утонула.

Птица в груди еще трепыхалась: «Лучше умереть в борьбе за жизнь, чем знать о том, что есть шанс на спасение и им не воспользоваться». Мира напрягла до предела мышцы и из последних сил прыгнула.

«Нельзя из молока взбить масло. Масло взбивают из сливок» – сетовал где-то Миттерей.

Но Мира уже нащупала свободу. Туман отступил, выпустил…Сухие губы судорожно хватали воздух. Вдох: Мира дышала как собака, часто и прерывисто. Все вокруг расплывалось и рябило зеленью. Грудь жгло. Выдох. Мира закрыла глаза. Ничего особенного, обычная темнота. Только мысли скачут как бешенные, поднимая в памяти страшные видения.

Мира открыла глаза. Надо сконцентрироваться на чем-то реальном, пока снова не затянуло в туман. Шершавый ствол лиственницы дал ей опору. Хомус все еще играл. Рыжие волосы развивались в танце.

– Если расслабиться, будет легче возвращаться, – Аня сидела рядом, сложив ноги по-турецки.

Мира хотела возразить, но из пересохшего горла вырвался лишь сдавленный хрип.

– Вот видишь, – Аня покачала головой, – Есть вещи с которыми можно бороться, а есть то, что надо просто принять. Зачем тонуть тому, у кого есть жабры?

Мира прокашлялась, на всякий случай проверяя не выросли ли у нее жабры. Слава оладушкам, еще нет. Но уверенности теперь ни в чем не было.

– Привыкнешь, – Аня пожала плечами, будто они говорили о новой прическе, – Вон и кутуруксута себе нашла.

– Кого? – голос наконец прорезался и звучал бас исполнительницы шансона.

– Кутуруксут – помощник твой. Вон как старался тебя в мире духов поддерживая, аж ноги в кровь сбил.

Раскинув руки в стороны рыжий мальчишка подскочил высоко вверх, зачерпнул воздух и тяжело приземлился на пятки. Мгновение он просто дышал, будто вспоминая каково это быть человеком. Остекленевшие глаза ожили и забегали по сторонам.

– Это чо за фигня вообще?

Конопатый и взъерошенный на Миру в упор смотрел Кир. Антипин. Придурок и точка. Человек-насмешка. Кошмар на улице Вернадского. Лучше б эти жуткие якутские духи ее сожрали.

– Ты с белкой разговариваешь? – спросил Антипин, только что танцевавший стерхом.

– Да блин, с белкой.

А еще с голубями, автобусами, умершими бабушками-дедушками и стремными тетками в медвежьих шкурах. Как мог вполне сносный Керюша превратиться в гадкого Антипина? Духи, про которых постоянно твердит медвежья морда, так прикалываются что ли? Мире захотелось разреветься. Это все уже было слишком. Она сузила глаза, бросила колючий взгляд на Антипина и, проглотив подступающие слезы, решила бежать. Других способов борьбы с неловкостью она не знала.

Она встала и зашагала вперед, надеясь, что Кир как обычно бросит ей в след какую-то гадость и их пути разойдутся хотя бы до завтра.

– Ты куда идешь? Выход в другую сторону.

В какую сторону? По окружайке трояк. Все деревья на вид одинаковые. И никакого понятия где-там выход. Глотать слезы стало труднее. Мира прибавила ходу в неправильном направлении. Если уж отморозить уши, то на зло бабушке.

Слезы бессовестно бежали по щекам. Керюша со своими ногами-шпалами догнал в два счета. Схватил за рукав.

– Да, стой ты. Там кладбище дальше.

Мира смотрела на свои кроссовки. Посеревшие от пыли с тремя черными полосками по боками. Когда их купили, Мира была на седьмом небе. Такие кроссовки носили все девчонки в школе. Ну, нормальные девчонки, а не какие-нибудь чудилы.

Кир держал ее за рукав и даже сквозь броню синтепоновой куртки проникал жар его огромной ладони. Человек-печка хотел объяснений.

– Я сошла с ума. Чокнулась понимаешь? – Мира разозлилась. Такие объяснения устроят? И пусть потом идет хоть всему миру рассказывает. Пофиг вообще.

– Неа, – Кир присел на корточки и потянул Миру за собой, так что глаза у них оказались на одном уровне. Серые в веснушках и угольно-черные заплаканные. – Я там тоже был. Музыка странная играла. Руки и ноги сами в движение пришли. Да я в жизни танцевать не умел. А тут сплясал как боженька? Ты видела?

Мира кивнула. Вытерла свободными рукавом глаза и чего уж там, захлюпала носом.

– А потом белка эта. Она разговаривала, зуб даю. Дерево засветилось изнутри и ты в него зашла. В дерево блин! А белка следом заскочила. А я такой танцую, наяриваю.

– Не белка это. Аан Алахчин Хотун и её Эрэки Джереки

– Чо?

– Ну духи лесные. По якутских поверьям у всего есть душа. У леса, деревьев тоже.

Керюша серьезно закивал головой, шаря глазами по кустам, точно выискивая там духов.

– А ты их видишь? Слышишь? Реально?

– Реально, – Мира огрызнулась. Так он ей и поверил.

– Жесть. И давно? – Кир смотрел на нее без насмешки, все так же вцепившись в край рукава.

Мира закрыла лицо руками. Одно дело носить свое сумасшествие при себе, другое разделить его с кем-то. Тем более с Антипиным. Он же на смех поднимет и будет до выпускного ржать как конь на каждом этаже в школе. Но Кир не ржал. Он смотрел внимательно и даже как будто сочувственно.

– Эй, – он мягко дернул за рукав, – Там в дереве очень страшно было? Я когда танцевал картинки видел всякие как во сне. Старик на тебя похожий и баба какая-то в шкуре медведя стремная. Я чуть не обделался от одного ее вида. Кто она такая?

Мира подняла глаза. Они снова были мокрые.

– Это Чолбон. Я не знаю, кто она и откуда. Она меня тоже пугает.

– А ей от тебя чего надо?

– Чтоб удаганкой стала.

– Кем?

– Шаманкой типа. Мое якутское проклятье, – Мира вздохнула. Произнести вслух, словно выпустить из себя страх. Тонкой струйкой. По капельке.

– Офигеть, – выдохнул Кир, – Ты это, как Гарри Поттер типа?

– А?

– Ну волшебница. Смешно, не?

Мира молчала. Нафиг такое волшебство не сдалось. Перед глазами живо нарисовалась жалкая фигурка Кэргэлея и Анныска в окружении костлявых старух. Так себе Хогвартс, если честно.

– Прости. Я дебил, – признал Кир и криво улыбнулся, – Пойдем отсюда, а? Что-то мне от этого всего не по себе.

Глава 19

В Якутске осени не бывает. Лето исчезает как-то внезапно. Зеленое становится желтым и почти сразу же осыпается. На серый, оголенный город налетают голодные ветра. Обдирают последние оставшиеся на ветках листочки и протяжно воют под окнами. На их зов из Северного ледовитого океана выходит мистический бык холода. Глаза его – синий пылающий лед, а стылое дыхание погружает всё живое в сон. Белый, морозный, туманный, тягучий сон. Сама Мира, конечно, не помнила. Так папа рассказывал и образ исполинского чудовища как живой рисовался перед глазами. Теперь уже и не известно, сказка то или не совсем.

Московская осень другая. Она нашептывала опавшей листвой под ногами теплые оранжевые истории. Приглаживала солнечными лучами сизые головки расхаживающих важно по лужам голубей. Звучала звонкой, яркой прелюдией перед скучным зимним монохромом. От того в пряных, осенних парках столько гуляющих людей.

Мира и Керюша вышли из кустов на главную дорогу, ведущую к выходу из парка. Посмотреть со стороны так лучшие друзья, разве что за ручки не держатся. Музыка еще где-то из колонок долбила веселая. Осталось только мороженое купить или сахарную вату. Но между ними ни слова. Неловкое, липкое молчание. И обычно болтливый Антипин как воды в рот набрал. Шуточки свои не шутит.

Самокат вылетел из ниоткуда. Мира успела увидеть ядовито зеленый руль и зажмуриться. Папа всегда говорил, что она на своей волне. Ничего не замечает вокруг. А этот мчался как ненормальный. По статистике столкновения с самокатчиками, куда опаснее чем с велосипедистами или скейтерами. Черепно-мозговые травмы, летальные исходы и тому подобное. Мира застыла. Можно ли остановить самокат силой мысли?

– Вот баран! – Антипин среагировал быстрее.

Резко толкнул Миру назад, заслонил собой, широко раскинув руки. И самокат пролетел мимо, даже не сбавив скорость. Антипин выругался.

– Не зашиб? – обернулся к Мире.

Оцепенение еще не отпустило. Мира отрицательно мотнула головой.

– Монстр кастрюлеголовый, блин. Нет, ты видела? Несется как угорелый. Что бы ты шею свою куриную свернул, долбоящер!

– Нет, не надо так!

– Как?

– Ну, не говори типа «чтоб тебя» и тому подобное, – Мира замялась. Кто она, чтоб поучать, тем более Антипина. Но она просто знала. Интуитивно знала, нельзя никому ни при каких обстоятельствах желать плохого. Проклятье – горстка камней. Кинешь в спину другому, а рикошетом назад прилетит и глаз выбьет. – Нельзя, себе хуже сделаешь.

Антипин пожал плечами. Мол ерунда это все. Но ругаться прекратил.

– Спасибо, за это…– Мира кивнула туда, где недавно пролетел самокат. Хотела сказать, «спасибо, что спас», но язык не повернулся. Звучит больно пафосно. И глупо.

Антипин широко улыбнулся, обнажив белые ровные зубы.

– Я ж этот, как там белка сказала?

Черт. Черт! Слышал что ли? Мира нырнула в капюшон толстовки так, чтоб скрыть хотя бы покрасневшее от стыда лицо.

– Кутуруксут, – процедила она сквозь зубы, надеясь, что суть Антипин не уловил.

– Точно. Помощник. Санчо Панса.

– А?

– Не знаешь? Ну, Дон Кихот и Санчо Панса. Чип и Дейл. Гарри Поттер и Рон Уизли, – Кир горделиво поднял голову и тряхнул кудрями, – Такой же рыжий придурок.

– Они вообще-то лучшие друзья, ты в курсе? – Мира прищурила глаза и посмотрела на Кира испытующе. Типичный Антипин вернулся?

– После того, что случилось в парке, Турахова, я как благородный человек, просто обязан, – он не договорил, заржал.

– О боже, замолчи, – Мире хотелось как обычно убежать. И ноги машинально прибавили шаг. Антипин продолжая смеяться, шел следом. Не отставал. Послал Бог Кутуруксута! Или кто там их посылает? Никого получше найти не смогли что ли?

– Расскажешь кому, – прошипела Мира злобно, обшаривая глазами пространство в поисках идеи для остроумного ответа. Прямо у выхода стояла скульптура глупого лягушонка с огромным широко раскрытым ртом, – В лягушку превращу!

Антипин засмеялся еще громче. Ответ ему понравился.

– Окей, только давай в среду. В среду контрольная по английскому.

– Я серьезно, – Мира остановилась. Глаза сверкнули темным огоньком.

– Воу, воу, полегче, – Кир поднял руки вверх, продолжая придуриваться. Но наткнувшись на темный огонек резко скис. – Ты чего? И посмеяться уже нельзя?

– Тебе бы лишь бы смеяться над кем-то, – Мира помрачнела. Что она вообще себе вообразила? – И если начнешь трепать в школе, я…

Мира сжала кулаки. Драться она не умела. Да и людей в лягушек превращать тоже не научилась пока.

– Да не собирался я никому ничего рассказывать, – Кир заметил кулаки и оскорбленно насупился.

–Ага, конечно. Ты ко мне с самого первого школьного дня цепляешься со своими шуточками, – выпалила Мира.

– Лучше я, чем Кристиноиды. Они до тебя девчонку одну затравили капитально. Перевелась в другую школу из-за них. Такая же как ты была – луна в матроске.

– Луна в матроске?

– Не похожая на других. Они таких не любят. А к тем, кого я дразню, вроде как меньше лезут.

Мира аж задохнулась от такого признания.

– А-а, так ты у нас школьный Робин Гуд получается?

– Получается так, – Кир развел руками.

– Знаешь, что, – Слова смешались в кучу. Нужные мысли, как всегда, появятся когда уже не надо будет.

Кир смотрел безобидно. Белое пушистое облачко. Придурок и точка. Чертов школьный Робин Гуд. Антипин Кир.

– Знаю, пошли лопать бургеры. Я угощаю, так уж и быть.

Глава 20

Кир не видел в том, что с Мирой происходит, ничего ужасного. «Тётка в медвежьей шкуре, конечно, жуткая жуть», – говорил он, потирая переносицу, словно подыскивая слова. И не найдя подходящих, загребал своими огромными руками-крыльями воздух, тряс его точно пытался вытрясти слова оттуда, – «Это же круто! Так как ты никто не может! Понимаешь? Никто!». Мира понятия не имела, что она может. Но то, что кто-то, пусть даже Антипин, ей верил, означало, что она не сошла с ума. И вот это действительно круто. Перспектива чокнуться пугала её больше всего.

Мира сплюнула зубную пасту в раковину, посмотрела на себя в зеркало, пригладила пальцем белую бровь. Может и правда ничего ужасного? С той стороны на Миру утонувшими в мольбе глазами взглянула Анныска. Сердце подпрыгнуло. Дыхание замерло. Мира зажмурилась, с силой надавила ладонями на веки. Когда она наконец открыла глаза из зеркала выглядывало лишь ее собственное бледное лицо.

– Собирайся быстрее!– Мама злилась.

Вчера Мира заявилась под вечер. После парка они посидели немного в кафе, потом просто шатались до темноты по улицам. Кир болтал без умолку. Рассказывал про бабушку, которая Груша. Его семья оказывается тоже не из Москвы. Переехали из Оренбурга пять лет назад. А бабушка там осталась. В деревне. Уперлась рогом и не захотела уезжать: «Чавой там я не видела?». И Москва, ненасытный монстр, проглотила их. Маму, Кира и сестренку. Школа, садик, работа, кружки. Никак не вырваться в Оренбург было. И звонить не всегда получалось. Телефон бабушка не любила, забывала про него постоянно. Это ж не корова, которую доить надо. «А в двадцатом году вирус этот дурацкий, ну сама понимаешь, возраст…» – Кир по бабушке скучал. Она его, пока мамка в институте училась, воспитывала, Керюшей называла…

– А ты бабу Грушу правда видела?

– Не видела, слышала только.

– И чего она сказала?

– Да ничего, я уже и не помню. Как в тумане всё.

– «Керюша, девчушку не забижай, не красиво энто» —так сказала. Один в один баба Груня моя.

Мира покачала головой. Все перепуталось. Что было на самом деле, а что привиделось смешалось в кашу.

– А ты можешь…,– Кир замолчал. Качели под ним скрипнули. Опустевшая, темная детская площадка ловила каждый звук, – Еще раз…Ну, это… с ней поговорить?

Кир опустил глаза. И снова этот жалобный скрип. Долгий, протяжный на всю площадку. Мира теребила пальцами черно-белый смайлик на рюкзаке. Не умела она вызывать чужих покойных бабушек по собственному желанию. У нее не было волшебной палочки. Или доброго седовласого учителя, который бы объяснил как этим пользоваться. Ее просто подхватывало волной, тащило против воли куда-то, а после выбрасывало как полу-дохлую рыбу задыхаться на берегу.

– Не знаю. Это как-то само происходит, – Мира зарылась в капюшон, прячась от липкого, неприятного чувства. На тебя надеются, а ты ничем не можешь помочь.

Они еще посидели немного, слушая тоскливый плач качели. Потом Мира резко вспомнила про время, севший телефон и маму.

Мама к тому моменту уже превратилась в халка. Такой ее Мира еще не видела. Папа пытался смягчить удар – «Вспомни, сама по дворам с друзьями шастала». Но мама и слушать не хотела. Вот и сейчас, гроза прошла, а кастрюли все еще гремят.

За завтраком и всю дорогу до школы мама зудела как заведенная: «Москва – это не Якутск. Здесь народ разный живет. Допоздна гулять нельзя. Нельзя! Понимаешь?». Мира послушно кивала. Нет, она не понимала. Зачем тогда уехали из Якутска, если там было так прекрасно? Но спорить с мамой бесполезно. Порой она становилась как стена – непробиваемая и глухая.

– До скольки сегодня? До часу?

– До часу пятнадцати.

– Буду ждать на парковке. Задержишься хоть на минуту, на месяц без телефона останешься! – Халк грозно зыркнул, ища подтверждения, что угроза сработала и дочка опять не сбежит и поехал дальше по делам.

В требовании мамы выходить из дома за полтора часа, чтоб успеть до пробок нашелся определенный плюс. В такую рань в кабинете никого. Ни косых взглядов, ни смешков. Мира прошла на свое место, надела наушники и открыла скетч бук. Черные линии заскользили по гладкой поверхности листа. Мира рисовала не задумываясь. Линии сошлись в дерево, рядом появился маленький, мохнатый бревенчатый домик. На крыше домика села ворона. Черная. Крупная. С железным, острым клювом.

«Получила младшая дочь удаганки то, чего требовала. Один из сыновей Арсан Дуолая- господина земляное пузо в жены ее взял, не спрашивая…Да только не сила то, а оковы» – голос Чолбон звучал резко. Ледяной. Грубый. Осуждающий. Типа мотай на ус, что бывает с теми, кто духов ослушался. Это тебе не с матерью спорить…

– Проклятая удаганка, – прошептала Мира, глядя на рисунок.

– Что? – Маленькое птичье лицо Лены возникло прямо перед Мирой, – Ты что-то сказала?

– Нет, – Мира вытащила наушник и смутилась. За рисунком она не заметила как Колокольцева вошла. Огляделась – половина класса уже собралась.

– Тебя мама вчера вечером искала. Нашла? – Глаза Колокольцевой хищно забегали по рисунку.

Мира закрыла блокнот:

– Как видишь.

– И кто он? – Колокольцева хихикнула. – В тихом омуте черти водятся?

Мира сделала презрительную мину, вставила назад наушник. Увидела бы ты, Колокольцева тех чертей, уж не чирикала бы так. Ленка довольно хмыкнула, сплетни заменяли ей жизнь. Теперь всему классу можно разнести, что Турахова с кем-то гуляла до ночи. И кто он?

Антипин зашел со звонком. Швырнул на парту рюкзак, уткнулся своим гусиным клювом в тетрадь. Даже искоса не взглянул. С места в карьер география разразилась круговоротом воды в природе. Осадки потоками изливались на сушу. Вода копилась под землей и заполняла океан. До краев. Обидой. Колючей, горькой обидой. А на что она рассчитывала? Что Кир подойдет? Поздоровается? Сядет рядом? А потом они обменяются фенечками? Напридумывала себе с три короба. Идиотка. Может ей вообще все привиделось?

А после физики он исчез. Большая перемена закончилась. Одноклассники рассредоточились по своим местам. «Популярити» вернулись из столовки без опозданий. Необычно притихшие. Не ржут на весь кабинет. Разве что кидают затравленные, испуганные взгляды в сторону Миры. Значит не все привиделось.

Последняя парта у окна осталась пустой. Никто не заметил его отсутствие. Даже учитель при перекличке пропустил. Сбежал с уроков, наверное. Это же Антипин.

– Можно выйти? – Мира не узнала свой голос.

Скрипнул как качели. Слишком громко. Слишком взволнованно. Учебники так и остались валяться на парте, Мира взяла только рюкзак. Ругая себя, поднялась на третий. В темном коридоре на полу сидел Кир. Голова упала на колени. Руки безвольно повисли плетями. Затылок пульсировал алым, горячим комком. Ледяными пальцами Мира коснулась рыжей копны. Кир всхлипнул. Боль искрилась бенгальским огнем, раскидывала угольки. Вспышка. Боль. Вспышка. Боль. Вспышка. Пшшш. Гаснет. Остывает. Проходит. Когда огонек совсем потух, Мира отняла руку.

– Лучше?

– Гораздо, – Кир удивленно покрутил головой, будто ища свою боль. Но она исчезла. – Ты это как сделала?

Мира пожала плечами. Руки знали, она – нет.

– Я думал башка взорвется. У меня такое частенько.

– Поэтому ты вчера здесь был? – Мира кивнула в сторону туалета для девочек.

– Ага, – Кир взъерошил волосы, подхватил рюкзак, – Может ну его нафиг? Сбежим?

– Куда?

– Да куда угодно. Хоть в лес, лиственницу искать! – Кир рассмеялся. Беззлобно. По-дружески.