Бубен нижнего Мира

Мира представила лицо халка. Ну и влетит же ей.

– Окей, только давай без лиственниц.

Глава 21

Мама тыкала пальцем в часы: «Чтоб ровно в восемь дома!». Эта новая дружба ей совсем не нравилась. Дочка гуляла после школы допоздна, а как начались каникулы так вообще пропадала неизвестно где с этим «несуразным русским мальчиком». Папа только улыбался, многозначительно повторял «опять мальчики…», вкладывая в это такой смысл, что Миру чуть не выворачивало.

В дикой природе, то есть вне школы, Антипин становился другим. Без клоунских замашек, но такой же простой и открытый. Чего нельзя было сказать о Мире. Колючая как старый шерстяной свитер она отпугивала на километр любые намеки на дружбу. Только Кир как те мыши, по непонятной Мире причине продолжал грызть кактус. То есть общаться с ней. Еще Кир обожал заброшки и паранормальные явления. И конечно, первым делом загуглил кто такие удаганки, чтоб при встрече вывалить на Миру всю найденную инфу.

– Удаганы могут силами природы управлять. Типа дождь вызывать, засуху, землетрясение. Сечешь? Землетрясение!

– Ну и чо?

– Как чо? Значит то землетрясение ты вызвала.

– Да идти ты. Я тут не причем.

– Ага, только последний раз землетрясение в Москве было лет 20 назад. Пришло с отголосками из Охотского моря. А в этот раз знаешь откуда принесло?

Они сидели на лавке, в парке. Мира рисовала ивовой веткой на песке. И делала вид, что не знает откуда и чего принесло. Ветка рисует круг, в центре точка, отходящие в четыре в стороны света лучи. Кун – солнце, бубен верхнего мира. Знания появляющиеся сами по себе. Никак к этому не привыкнуть.

– Из моря Лаптевых! – Кир махнул рукой в сторону, где в его представлении оно должно было быть, – Это же твоя Якутия! Я на карте посмотрел. Все равно будешь отпираться?

– Там еще Таймыр рядом, – Мира тоже на карте посмотрела. Давно еще. – Это ничего не доказывает.

– Ага, значит все-таки ты?

Ботинок проехался протектором по рисунку, стерев его начисто. Может и она. А хотелось бы, чтоб просто совпадение, в которое Кир явно не верил.

Антипин провожал глазами исчезнувшее за тучами солнце. Его теперь не хватало. Зима дышала тяжело и морозно, вот-вот пойдет снег.

– Я на одном сайте прочитал, что каждому шаману нужен учитель.

– И где я его найду в Москве? – Мира усмехнулась. Ей вообще в голову даже такая мысль не приходила: искать учителя. Потому оставалось только язвить, – Может у Брони поинтересоваться, не обучает ли она случаем шаманизму?

Кир пропустил колкость мимо. Хорошо быть толстокожим. Или он просто кажется таким?

– Да всяко где-то можно найти. Твой этот предок, как его?

– Митрий.

– Вот он, придет следующий раз, спроси, что это за фигня вообще и как ей пользоваться?

– Так он мне и сказал. Они только требуют и пугают. Хуже родителей.

С того раза Миттерей больше не являлся. Зато Чолбон преследовала каждую ночь. Ее голос звучал во снах. Мира просыпалась, чувствуя холодные пальцы, сдавливающие виски. И боль. Дикая, нестерпимая лупила после каждого такого сна так неистово, что даже дышать было больно. Зато у Кира мигрени прошли. И теперь он воодушевился искать способы «развить Мирин дар». Так и говорил. Развить дар. Как будто это слух или голос.

В парке щебетали птицы. Обманчиво, по-весеннему: громко и заливисто. Но холод знал свое дело: змеился по земле, неприятно заползал под одежду, гнал прочь из парка.

– Холодно, – Мира поежилась.

Нос у Кира покраснел как клюв. Пальцы без перчаток коченели. Гулять в такую погоду оказалась так себе затея.

– Пойдем может?

Мира кивнула. Гулять в такую погоду оказалась так себе затея.

Парковую аллею окружали лысые, черные деревья. И пусть так задумано природой, Мире казалось будто парк становился неизлечимо болен. И она опять ничем не могла помочь.

«Молли! Мо-о-о-ли!» – кто-то кричал. Девчонка. То и дело всхлипывая, повторяя одно и то же: «Молли! Молли! Молли!»

– Это ж Колокольцевой голос? – Кир замер, прислушиваясь.

Тоненький птичий. Точно: Ленка. Мира пожала плечами. Ну и что? С Антипиным то они теперь не разлей вода, но с другими одноклассниками ей совсем не горело встречаться на каникулах.

– Колокольцева-а! – заорал Антипин и рванул в глубь парка.

– Да, блин! Кир! – Мира со стоном последовала за ним.

В розовом комбинезоне с надписью «Русский балет», сидя прям на земле, прижимая собачий поводок к груди, рыдала в Колокольцева.

– Встань, хозяйство отморозишь, – Кир подошел первым. Колокольцева не отреагировала. От вида красного зареванного лица Ленки, той самой, что всегда ведет себя как непробиваемая, Мире стало не по себе.

– Что случилось? Чего рыдаешь? – спросил Кир.

– Молли. Молли убежала, – хлюпала Ленка, вытирая рукавом текущий нос.

– Что за Молли?

– Собака моя, – Ленка вытащила из кармана телефон, и протянула Киру. На заставке стояло фото собачонки больше напоминавшей маленького чертененка: сплющенный, вздернутый нос, обрамляли черная стариковская борода и усы, а из-под густых сурово надвинутых бровей устало глядели широко посаженные большие глаза.

– Страшилище какое! – скривился Кир, – Ну и хорошо, что сбежала. Посимпатичнее собаку заведешь.

Шутка казалась неуместной. Но Ленка просто продолжала реветь. Это было ее любимое страшилище.

– Мы гуляли. Молли обычно всегда рядом бегает. А тут дебильная белка выскочила.

– Белка? – Кир перевел взгляд на Миру, неловко застывшую чуть поодаль у поросшего мхом дуба.

Чужие эмоции – это слишком сложно. Мира со своими то не знала, что делать, а когда кто-то поблизости рыдал вообще впадала в ступор. Что говорить? Куда руки девать? И теперь еще белка. Мало ли белок в парке? Кир смотрел на нее, намекая на одну конкретную белку.

– В кустах искала? – он снова обратился к Колокольцевой.

Ленка кивнула.

– С утра ее ищу. Мы вышли в 10, а сейчас сколько?

Мира взглянула на браслет-часы, без которого мама теперь не выпускала ее гулять:

– Половина второго.

Если Ленка уже три часа своего чертененка найти не может, то теперь точно все поиски бестолку. Парк огромный даже для человека, не то что для мелкой собачонки.

– Ладно, Колокольцева, не реви, – когда только Антипин стал таким понимающим? Он взял тонкую как куриная лапка Ленкину руку и резко поднял с земли, – Сядь вон на скамейку лучше. А мы с Тураховой пойдем белок поспрашиваем.

– Я с вами! – дернулась Ленка.

Но Кир остановил ее.

–Тут сиди. Вдруг твое страшилище по своим следам назад прибежит.

Ленка осталась на скамейке. Она смотрела им в след прям как собака с фотки: словно утратив всякую надежду.

Кир двинулся напролом через кустарник. «Молли! Кыс-кыс-кыс!» – орал он, сотрясая парк своими воплями. Мире хотелось его стукнуть. Чем-нибудь покрепче. Ну потерялась у Ленки собака, они то чем помочь могут, если она ее уже пол дня безрезультатно ищет?

– Может реально белку спросишь? – Кир ругался и ворошил терновник. Мало ли куда этой собаке приспичило спрятаться.

– Сам и спрашивай раз такой умный, – буркнула Мира и направилась в противоположную сторону.

Почему вообще Мира должна помогать Колокольцевой? Они не то что не дружат, даже не о общаются особо в школе. Хотя собаку жаль. В детстве Мира потерялась на празднике. Они только в Москву переехали, много гуляли по городу. Мама горела идеей все осмотреть: галереи, выставки, красная площадь, парки. На ВДНХ отмечали что-то, кажется день народов Севера. Повсюду сновали женщины в расшитых бисером костюмах, мужчины в меховых куртках и олени. – с огромными добрыми человеческими глазами. Упряжка оленей приманивала маленькую Миру. Мама тянула вперед, а Мира все никак не могла оторвать взгляда от оленей. Ладошка выскользнула из маминой руки. Вокруг вырос густой лес из людей. Олени пропали из виду. Было громко: кто-то кричал в микрофон, гудели обрывки фраз проходящих мимо, из динамиков гремела музыка. Мира вросла сандаликами в асфальтированную дорожку. И даже не плакала. Молча тонула в своем ужасе, где не было ни одного знакомого лица Только сплошной лес равнодушных гигантов.

– Меня ищешь? – Аня сидела под деревом и теребила длинную еловую шишку, рядом прыгал Эрэкки Джерекки.

– Откуда ты знаешь? – Мира оторопела от неожиданности.

– Кутуруксут твой орал «Белка! Белка!». Сам он белка, так и передай.

– А, да. Он…– Мира запнулась, – Тут такое дело…одна собака потерялась. В парке. Черная, маленькая, на чертененка похожая Ты случайно не видела? Или может Эрэкки Джэрекки знают?

Аня встала. Отряхнула оранжевые колготки. Задумчиво погладила ладонью бурую чешую старого дуба.

– Видела, – улыбнулась она.

– Где?

– Не могу сказать, – Зеленые хитрые глаза Ани поменяли цвет, голос из веселого звонкого зазвучал уверенно и глубоко, – Но ты можешь услышать. Закрой глаза. Слушай лес.

Зачем всегда надо говорить загадками? Почему нельзя сказать, вон там ваша собачонка под кустом дрожит. Мира закрыла глаза. Окей. Слушать так слушать. Чего там можно услышать-то? Лес шелестел. Деревья гудели, раскачиваясь на ветру. Редкие, еще не улетевшие на зиму птицы переговаривались. Ленка еще ревела. «Молли!» – раздражающе громко голосил Антипин прямо над ухом. Мира поморщилась. Эрэкки Джэрэкки играли с шишкой. Они смеялись чистыми звонкими голосами. И кто-то скулил. Жалобно. Тихо. Голос тянулся ниточкой вниз к оврагу. Мира открыла глаза, звуки исчезли, а ниточка осталась. Стойкое чувство внутри. Внутренний голос, указывающий направление. Земля в овраге сырая и скользкая забивала кроссовки. Налипала жирными комьями. Вдоль тонкого ручейка стелился туманом ноябрьский холодок. Здесь точно было его логово. Отсюда он расползался по парку. Потревоженное, разворошенное гнездо зимы плотным кольцом окружало незваную гостью. Хватало за голые лодыжки. Вот почему мама требовала надевать колготки, вместо коротких носков. В колготках было бы гораздо теплее. Овраг рос, становился глубже, мрачнее. Мире даже чудилось, что дальше он уходил прямо под землю, образуя ворота в другой, живущий по иным законам мир. Ниточка вела вниз. Если собака здесь, понятно почему она не смогла выбраться – слишком глубоко. Мира спускалась ниже и ниже. Холод уже забрался под куртку, руки онемели. Ниточка становилась ярче. Мира продрогла. Ужас и лес росли как исполины вверх. Мира чувствовала себя маленькой, слишком маленькой, уставшей замершей. Вот она свернулась в клубок и дрожит. Мира увидела черное пятнышко. Ниточка вела к нему. Молли заскулила, лизнула Мире руку, из ее больших глаз текли слезы.

Мама схватила Миру на руки. И долго прижимала к груди. Она что-то говорила, а Мира только слушала стук ее сердца. «Тэн-дэн. Тен-дэнь» – пела в груди птица.

«Все хорошо, Молли» – прижимая к груди маленькое черное дрожащее тельце, приговаривала Мира

Глава 22

Вскарабкаться наверх не получилось. Овраг уходил круто вниз, осыпаясь песочными склонами. Пришлось идти по узкому петляющему дну в поисках более пологого спуска. Корни деревьев вылазили из-под земли подножками. Ветки стремились залепить пощечину. Молли мелко дрожала и прижималась к Мире.

Когда наконец они вышли к скамейке, Антипина с Колокольцевой там не оказалось. Ну прекрасно, смылись куда-то и не предупредили. Мира достала телефон и он тут же заквакал сообщениями. От Антипина, Ленки, мамы, папы и еще каки-то неизвестных номеров: всех интересовало одно – где Мира?

– Ты где? – заорал в трубку Кир, как только Мира его набрала

– На скамейке в парке. Это вы где?

– В полиции. Почему телефон отключила?

– Какого вы в полиции делаете? У меня связь заглючила, – отбивалась Мира от нападок внезапно включившего режим мамочки Кира. – Я собаку вашу дурацкую искала. Не понимаю, что за истерика?

«Она ее нашла?» – заскулила Ленка.

«Да подожди ты со своей собакой» – отшил ее Кир и снова завопил:

– Турахова, какая нафиг истерика? Тебя блин три часа не было!

– Чего? Какие три часа? – Мира взглянула на время. Пятнадцать минут шестого. Быть не может. По ощущениям прошло всего пол часа. Если только…Овраг. Вспомнила Мира. Он словно под землю рос. Прямиком в нижний мир. Мира поморщилась. Нет фигня. Просто она не уследила за временем.

– Передай Колокольцевой, чтоб не ныла. Я нашла ее недособаку, – сказала она в трубку раздраженно.

– Никуда не уходи, мы сейчас приедем.

– Можно я в кафе вас подожду. Тут блин холодно.

– Никуда не уходи, – рявкнул Антипин и сбросил вызов.

– Вот псих. Да, Молли?

Молли высунула мордочку из толстовки и тявкнула в знак согласия или просто для поддержки разговора.

Антипин с Колокольцовой и правда приехали быстро. Их привезла мама. И все это стало еще больше напрягать. Подумаешь три часа в парке погуляла.

Кир прочесывал кусты, а когда вернулся нашел только Колокольцеву. Сначала они пытались дозвониться. Мало ли, домой ушла. Потом искали в парке. Потом опять звонили Мире и ее родителям. Ну, а перепугавшись в конец, обратились в полицию. «Вдруг там маньяки всякие» – пересказывал Антипин сотрясая воздух своими огромными руками как будто произошло что-то невероятное.

Мира вытащила разморенную теплом толстовки, сонную Молли. Ленка схватила собаку и тут же перешла с птичьего на цыплячий. Пищала, причитала как полоумная. Молли облизывала ей пальцы будто та была ее личным богом, ангелом-хранителем или что-то типа того. Эти маленькие собачки такие пугливые. Выпученные глазки выражали вселенскую признательность. Когда Мира ее нашла Молли плакала. Разве собаки умеют? Хотя в том овраге и правда было жутко. Если б не Молли, Мира бы легла на мокрую, черную землю и тоже пропала. Что-то было с тем оврагом не то.

Мире поежилась, все никак не удавалось согреться. Затискав Молли Ленка принялась так-же по-цыплячьи благодарить Миру. Это уже слишком. Ну, подумаешь собаку нашла. Мира отделалась от Ленки, бросила гневный взгляд на Кира – друг еще называется. И пошла к машине. Отчего-то хотелось злиться на весь мир. Пристегиваясь, Мира уже предвкушала встречу с маминой зеленой субличностью.

– Ну ты даешь, заблудилась в трех соснах, – немного устало улыбнулась мама.

Кто ты такая и куда дела халка, хотела спросить Мира, но сдержалась.

–Я не заблудилась. Просто не уследила за временем немного.

– Немного?

– Немного. А что? Не поздно ведь. – Мира с вызовом посмотрела на маму. Ну же, Халк, выходи. Внутри закипала черная отравленная жижа. Требовала драки. Стычки. Крови. Странное инородное чувство. Прилепившееся как грязь к ботинкам.

– Да, ничего. Твой Антипин всех на уши поставил.

– Он не мой! С чего ты вообще взяла, что он мой! – жижа стояла на подходе, готовясь извергнуться ядовитым фонтаном на первого попавшегося. На маму.

Мама молча взяла с подстаканника свой кофе, отпила большой глоток. И все. Никакой птичьей морщинки. Поджатых губ. Ответной агрессии. Только чернота под глазами, которой раньше не было.

Жижа захлебнулась. На экране замигали уведомления. Сообщения приходили одно за другим. Азбукой морзе. Антипин Кир друг называется. Сам придумал искать эту дурную собаку, а потом бросил. Смылся. С Колокольцевой, конечно, куда интереснее тусоваться. Она же вся такой нежный цветочек. Милая. Девочка в розовом комбинезоне. Не то, что Мира – человек-толстовка. Вот пусть ей и пишет свои сообщения. Рука потянулась настрочить гадостей.

Тормоза истошно завизжали. Миру подкинуло вперед. Лоб саданула от удара об обшивку. И резко дернуло назад.

– Айка-а! Зачем так резко тормозить? – закричала Мира, но взглянув на маму умолкла

Вместо лица она увидела испуг. Белый. С огромными глазами. Мама отстегнула ремень и выбежала прямо на дорогу. Обошла кругом машину под истерические сигналы остановившихся за ними машин и села обратно. Руки ее тряслись.

– Мам, ты чего?

Мама нажала педаль газа и машина медленно тронулась.

– Показалось. Надо. Меньше. Пить. Кофе. – медленно проговорила мама. Глазами она напряженно следила за дорогой. Пальцы вцепились в руль.

– Опять ворона?

– Мальчик.

– Какой мальчик?

– Якут. Лет пяти.

Глава 23

Мальчик якут лет пяти. Ничего необычного. Многие переезжают из Якутска в Москву. Но как Мира его не заметила? Ведь прямо перед машиной выскочил. Так мама сказала. Или он ей только показался?

Мира вертела в руках деревянную якутскую лошадку. Забавную, коротконогую и толстенькую. Густо покрытую лаком. Как будто самодельную. Лошадку привез из Якутска папа 5 лет назад. Тогда умерла его мать. Годом позже бабушки с маминой стороны тоже не стало. А мама не поехала. Не отпустили на работе или сама не захотела. Скорее сама не захотела. Если не ходить на похороны, можно сделать вид, что не было никакой смерти. И те, кого ты не хоронил, по-прежнему живут в своем далеком, холодном городе. Вечерами пьют чай с молоком и слушают Московские новости по радиоточке. Просто звонить времени нет, да и часовые пояса: В Якутске глубокая ночь, а в здесь еще рабочий день не закончился. Только вот ниточка та порвалась. И звонить давно некому.

С чего мама вообще решила, что мальчик именно якут? Ладно девочку по серьгам узнать можно. Но мальчика? Он что в национальном костюме был? Мира поставила лошадку на подоконник. Через окно на нее смотрело темное небо. Над притихшим колодцем спального района плешивой медвежьей шкурой растянулась серая хмарь.

«Снег!» – произнесла Мира тихо, но требовательно. Как там Кир говорил? Удаганки могут силами природы управлять? Вот и проверим. Белое, чистое. Ни кем еще не обгаженное. Не прожжённое следами машин и людей. Не помятое, новое зимнее пальто для московского дворика. «Снег, снег, снег, снег» – звала Мира, точно тот был ручным псом. И стоило только поманить – явится виляя хвостиком. Тучи провисали все ниже, разбухшим коровьим выменем почти касаясь земли. И вот посыпалось крошево. Ничего необычного для ноября. Если не думать, что Мира только что сама его нашаманила.

Нашаманила ли? Пальцы чувствовали снег. Гудели от холода, растекавшегося под кожей, настойчиво ползущего по позвоночнику вверх, завладевая разумом и подчиняя себе целиком. Разденься. Ляг на белоснежную простынь. Закрой глаза. Спи. Мира где-то слышала, что именно так и замерзают насмерть. Ложатся в сугроб, улыбаясь привидевшемуся по среди лютой зимы лету, и засыпают. Быть может в этот момент их встречает огромное белое солнце. Где-то рядом слышится звонкое лошадиное ржание. И тогда умирать совсем не страшно. Там на девяти ярусах неба жизнь продолжается.

А может быть все иначе. Острые ледяные когти впиваются в тонкую шею. Как безвольно повисшую подстреленную дичь волокут на черное дно оврага. Под пропахшую плесенью и гнилью землю, где так холодно, что жить не хочется. Небо под землей желтого точно отравленного цвета. Железные ели скрюченными корнями растут вверх. Из каменных без окон жилищ таращат пустые глазницы подземные люди. Нет не люди – демоны абаасы. У кого по три руки, у кого ни одной. В ободранных одеждах и рогатых шапках. И хочется умереть. Упасть на покрытую толстой коркой льда землю. Лежать не шевелясь, камнем, пока сердце в грудной клетке, изъеденной червивой ненавистью ко всему, наконец не истлеет. И сама ты не превратишься в одну из них – девку-абаасы.

«Мира» – зовут сквозь хмарь и отравленное небо. Над головой кружат стерхи. Увидеть танец стерхов, говорят, к счастью. Какое может быть тут счастье? У одного стерха черное оперенье, а другой полностью белый. Мама и папа. Отстаньте. Оставьте. Будто ниточка порвалась. И можно сделать вид, что не было никакой дочери. Никакой неправильной дочери.

«Мира. Мира. Мира.» – Кир машет отяжелевшими от сырости крыльями. Красный гусиный клюв горит точно маленький фонарик. Злая обида тяжелым свинцовым одеялом накрывает с головой. Друг еще называется. Предатель. Убирайся. Катись! Катись!

Черные от нарывов и струпьев руки абаасы тянутся жадно к живым, белым птицам. Им плевать на валяющийся под ногами камень. Вязкая слюна стекает по тощим, костлявым телам, предвкушая сладкий вкус теплой крови.

«Улетайте. Улетайте» – просит Мира не в силах поднять окаменевших рук, чтоб прогнать глупых птиц.

«Дур-р-р-а!» – рычит над ухом Чолбон.

«Не спи. Нельзя спать» – ветерком шелестит голос Миттерея вдалеке.

«Мира! Мира! Мира!» – птицы еле уворачиваются от острых палок летящих в их слабеющие тела.

Абаасы исторгают голодные нетерпеливые вопли. Это их мир. Если кто забрел по ошибке – смерть тому.

«Вставай» – маленькая когтистая лапка скребет по камню. Мальчик якут лет пяти. – «Вставай. Или станешь как я – потерей.

Много-много жизней назад мальчик обрел свой первый дюнгюр*. Верным другом стал ему. В верхний мир на девять ярусов неба возносился, коня своего оседлав. О счастье и благополучии добрых людей с поводьями за плечами, живущих на просторах срединной земли, просил он божественных тойонов Айыы. Белым кумысом и жирными сливками кропил подол неба. И пророчили ему подобно небу высоким и светлым ойууном стать** Но прознали отродья адьарайские навыворот мыслящие, о маленьком ойууне, обманом в нижний гнилой мир заманили. Там где злоба в реках вместо воды течет, ненависть вместо воздуха, унынием земля пропитана и колючим кустарником стелется зависть. Вставай или останешься здесь навечно»

Птица в груди бьется жестким клювом о камень. Удар. Удар. Удар. В груди горит. Искры разлетаются в стороны. Удар. Удар. Удар.

– Мира! – мягкий мамин голос звучал откуда-то из темноты, по глазам больно резануло светом фонарика,– Ты кричала.

Мира зажмурилась. Тело колотила мелкая дрожь. Никак не согреться.

– Кошмар приснился, – ответила она слабым голосом.

Мама коснулась сухими губами Мириного лба и тяжело вздохнула:

– Ты вся горишь.

Противно запищал градусник. Кровать под Мирой раскачивалась, словно лодка плывущая по неспокойным волнам. И чайки кричали: «Мира. Мира. Мира. Вставай! Вставай! Вставай!»

В крике чаек тонул взволнованный мамин голос: «Девочка, тринадцать лет. В сознании. Температура сорок один с половиной. Да, сорок один».

Лодку подбросило очередной волной. Мокрые брызги окатили лицо. Борт опасно накренился и холодная вода проглотила лодку.

*Дюнгюр – шаманский бубен

** Ойун – шаман

Глава 24

– Парацетамол, струйно!

Зеленые больничные стены выстроились кругом, образуя небольшое, залитое утренним светом из тюсюлге*. Легкий ветерок забрался под жалюзи и точно разноцветными ленточками салама играл полосками штор**.

Врачи приемного отделения двигались медленно. Запыхавшаяся тучная медсестра, громыхая колесами, прикатила капельницу. Схватила Миру за руку и зашептала что-то по-якутски, безуспешно пытаясь попасть иглой в вену.

Рядом симпатичный медбрат в салатовом хирургическом костюме разливал по пузатым трехногим чоронам***пенящийся кумыс, роняя желтоватые тяжелые капли на пол.

– Пульс?

– Сто восемьдесят.

На лбу седовласого доктора росинками выступил пот. Его красные, исписанные морщинами ладони взметнулись вверх и грудной глубокий голос словами древнего алгыса**** обратился к небу.

– Что с давлением?

– Падает.

– Твою ж, реаниматологов зовите!

Вокруг койки огромными белыми птицами кружился весь персонал приемника. Подхватив друг друга под локти, следуя в одном направлении с солнцем, медсестры ритмично раскачивались в танце, повторяя припев вслед за пожилым запевалой. В глазах рябило. Вспышки. Пятна. Тошнота.

– Остановка, качаем.

– Восемь, девять, тридцать. Вдох!

Огромное солнце озарило небосвод. Тысячи рук жадно ловили его благословенное тепло. Мира потянулась тоже.

– Пульс?

– Нету.

– Качаем!

– Реанимация, мать их, где?

Мягкий солнечный свет коснулся лба, горла, проникая внутрь и заполняя тишиной все тело. Мира не слышала больше ни своего голоса, ни чьих-либо других. Тело таяло точно кусочек сахара в крепком кипятке. Ни страха, ни боли. Ничего. Уютное невесомое спокойствие и тягучая тишина. Больничные стены, доктора – все исчезло, как будто и не существовало никогда. Солнце и небо – единственное, что было важно. Откуда-то снизу доносился шум. Это птицы. Они снова кричат. Тревожат. От птиц никак не отмахнуться. Грубо выдергивают из теплого сна.

– Мира! Мира! Мира!

Боль. Боль. Боль вернулась.

– Эпинефрин!

Горячий сухой воздух оцарапал горло. Опалил внутренности. Невыносимо заныли суставы загудели столетние больные колени.

– Сердцебиение восстановлено.

– Мира! Мира! Мира! – гремели в ушах птичьи голоса.

Мира открыла глаза. Белые, зеленые, бардовые лица склонились над ней. Мира резко села, вырвав из вены катетер.

– Я хочу есть. Мясо. Дайте мне мяса, – произнесла она скрипучим старушечьим голосом.