Бубен нижнего Мира

Узнав о прогуле, мама закатила глаза, вздохнула, будто на ее плечи опустилась тяжесть всего мира, нахмурилась, так что брови чуть друг с другом не столкнулись и наконец выдала свою классическую тираду о безответственности и безалаберности. Безалаберность была особо подчеркнута дважды. Потому как, видимо, относилась не только к Мире, но и к папе.

Мира зло огрызалась, хоть и была не права. Разве только маме позволено злиться? У Миры тоже не мало поводов для ядерного взрыва накопилось. Легко ли быть подростком? Который к тому же, похоже, окончательно свихнулся. Вложив всю злость, Мира захлопнула дверь в свою комнату так сильно, что дверной косяк застонал, едва выдерживая выброс подростковой агрессии. Бывают же, наверное, на свете родители, которые понимают своих детей? Или это утопия?

И как в таком случае рассказывать о всем том кошмаре, что происходит в сейчас в жизни Миры? Если из какого-то несчастного прогула, мама устроила трагедию. Не то, чтоб она всегда такая была. Но чем старше становилась Мира, тем режем им удавалось находить общий язык. Мама будто не слышала Миру. Словно они говорили через стену и слова долетали искаженными, меняя смысл. Мама нервничала, Мира злилась. Вот и весь разговор.

Свернувшись на кровати в колючий клубок, Мира копала ногтем дырку в стене. Кусочек известки отвалился недавно, но с каждой ссорой дырка в стене росла и становилась похожей на тоннель, по которому можно было сбежать.

– Ужинать будешь? – крикнула мама через дверь. В ее голосе уже не было грома и молний, скорее усталость. Но это ничего не меняет.

Мира не ответила. Она представляла себе, как становится маленькой. Меньше собаки. Меньше жука. Меньше крохотной мушки. Залазит в дырку в стене и бежит по тоннелю вперед. По началу ноги вязнут в липкой, густой темноте. Идти тяжело. Но если остановиться, темнота засасывает. Поэтому Мира бежит. Задыхаясь. Напрягая все мышцы и связки, до рези в боку и боли в гортани. А потом яркий свет прорывается сквозь тьму и окатывает как холодная вода из шланга, освежая, очищая и остужая.

Когда свет рассеялся, Мира увидела огромную лиственницу. Ветвями дерево уходило высоко в небо, корни змеились по земле словно мощные сосуды на жилистом живом теле. Пахло хвоей, мхом и грибами. Мира стояла посреди поляны, оберегаемой ощетинившимися кустами шиповника и могучими вековыми соснами. Лес глядел темнотой, на поляне светило солнце.

– Привет! Я ж говорила, ещё увидимся.

Мира обернулась. Аня, та что в зеленых колготках, выглядывала из-за лиственницы. Огненно-рыжие волосы были собраны в косички и повязаны лентами с кучей мелких колокольчиков. На этот раз на ней был надет широкий салатовый комбинезон, а запястья опутаны фенечками, цветочками, ягодными браслетами.

–Аня? – Мира запнулась, – Ты – Аан Алахчын Хотун?

Девчонка хихикнула и скрылась за деревом. И тут же с другой стороны лиственницы появилась женщина – высокая, в длинном зелёном платье из легкой невесомой ткани, черные густые волосы струились по плечам, а голову украшал переливающийся на солнце красивый серебряный обод. Это была Аня, с которой Мира говорила в парке, но другая. Они были схожи, будто одна из них осень, а другая – зима.

– Поможешь мне? – голос женщины звучал мягко, нежно, словно шелест деревьев.

Мира кивнула. Ей почему-то даже в голову не пришло возразить, спросить или отказаться. Женщина излучала спокойную уверенность – точно всё, что она делает или говорит -правильно. Женщина шла вперед, Мира следовала за ней. Деревья на их пути расступались, шиповник убирал свои острые когти, а солнце освещало путь. Вскоре показался склон невысокой горы. Внизу лежала удивительной красоты долина с голубеющим чистой водой озером и просторным зеленым лугом, где паслись лошади и коровы. Ветер гулял по склону горы, спутывая волосы и раздувая как парус Мирину футболку.

Женщина достала из кармана платья холщовую сумку и принялась собирать мусор, которым как сорняком заросла гора: крышки, фантики, окурки и прочие прелести цивилизации валялись повсюду. Мира нашла под одной из сосен пакет и тоже начала убираться.

– И почему люди такие свиньи? – возмущалась она, сгребая пластиковые бутылки в пакет. Неужели сложно забрать свой мусор с собой?

– Это их природа, – ответила женщина без тени упрёка.

– Свинячить?

– Не ценить того, что имеешь.

Мира фыркнула. Природа, природа. Человеческая натура это. Хотя тоже природа получается.

– Нет, ну я никогда мусор не бросаю в лесу.

– Молодец, – похвалила Аан Алахчин и улыбнулась, – Но ты уверена, что ценишь, всё то, что имеешь?

Мира пожала плечами. Конечно, она ценит. Это ж как мама выражается – «прописные истины».

Под горами мусора лежала голая, безжизненная, отравленная земля. Аан Алахчин Хотун касалась ладонью больных мест, земля благодарно вздыхала и покрывалась нежной молодой порослью.

– Всё ли ты ценишь, что имеешь? – повторила Аан Алахчин Хотун глядя Мире в глаза, – Свою природу? Лес, что внутри тебя? Нет ли там мусора, что ты сама бросила?

«Что?» – хотела возразить Мира. Какой еще внутренний лес?

Она встретилась взглядом с Аан Алахчин Хотун, глаза её были черны. Мира увидела в них лес. Темный, дикий, густой. Огромный бурый медведь несся прямо на Миру: мощное тело, когтистые пятипалые лапы, массивная голова и быстрая, страшная смерть.

– Я схожу с ума, – выдохнула Мира.

–Даже если и так. Стало быть это в твоей природе.

Медведь зарычал, встал на задние лапы и прыгнул. Нестерпимая боль обожгла макушку.

Откуда-то издалека доносилась песня:

Рыщет, не зная жалости страшный зверь.*

Простирается ночная мгла

Закрывай дверь, закрывай дверь, закрывай дверь.

*Green apelsin «Зверь»

Глава 10

15

Голову пронзила нестерпимая боль и застряла ноющим осколком в затылке. Мира тяжело дыша, тряслась от ужаса. Она лежала в своей кровати, как пришла из музея: в джинсах и футболке. Значит ей всё приснилось? Только сон был уж очень реальный: яркий, цветной, осязаемый.

На улице светало. Из телефона продолжала настойчиво петь Грин апельсин. И когда только Мира поставила эту песню на будильник? Нащупав рукой на тумбочке телефон, она отключила будильник и взглянула на время. Часы показывали «жесть» утра, пора вставать и собираться в школу. Мира недовольно поморщилась. Закрыла глаза. Еще пять минут.

Внезапный страх накатил волной. Руки и ноги окаменели. Огромный медведь, разинув клыкастую пасть, проявился в темноте. Полностью черный и только левое ухо белое. Мира открыла глаза, вскочила и села на кровати. Шумно выдохнула, обняла себя за плечи. «Это всего лишь сон,» – повторяла она без конца, раскачиваясь из стороны в сторону. Но зверь не уходил. Полные ярости глаза сверлили затылок, хриплое прерывистое дыхание мерещилось за спиной.

«Шесть утра!» – мамин голос прорвался сквозь закрытую дверь, разбил оцепенение и отогнал медведя. В детстве Мире часто снились кошмары. И тогда она бежала к маме, пролазила под большое верблюжье одеяло словно в нору и утыкалась носом в мамин бок. Что бы там ни напугало, оно всегда отступало, если мама была рядом.

«Встаю», – отозвалась Мира. Ей не пять лет. Она сможет сама справиться со своими кошмарами.

Наскоро умывшись, Мира расчесала спутавшиеся за ночь волосы, заплела в косу и придирчиво оглядела себя в зеркало. Худая, угловатая, бледная, а левую сторону лица вообще как будто ластиком стерли, посчитав неудачной. Мира вздохнула. Жаль, что она не может сменить внешность так же как грязную футболку.

На завтрак была каша «Геркулес». Мира её терпеть не могла. И мама это прекрасно знала. В упрямом желании доказать свою правоту, родители порой используют все средства и даже похожую на серого жирного слизня геркулесовую кашу в качестве аргумента. Мира демонстративно отодвинула тарелку с кашей и сделала себе бутерброд. Мама взглянула неодобрительно, но вслух сказала:

– Ешь быстрее, я тебя отвезу.

– Быстрее на метро сама доберусь, – запротестовала Мира, чуть не подавившись бутербродом.

– Значит выйдем пораньше, – Протест отклонен. Мама и бровью не повела. – Теперь я буду отвозить и забирать тебя после школы.

– Я под конвоем? – Мира с вызовом перевела взгляд на маму.

Брови на её лице все-таки вздернулись и поползли наверх. Не дожидаясь ответа, Мира вышла из кухни. 1:1. Ничья. Победила дружба? Ага, почти.

До школы доехали молча. Мира и сама не могла понять, почему так взъелась на маму. Потому, что она уже не ребенок и не надо её отчитывать, контролировать, наказывать кашей или молчанием? Или от того, что мама не хотела понять, как Мира отвратительно чувствует себя с этими белесыми бровями и ресницами? А может потому, что она была тем единственным человеком, который мог бы объяснить, что черт возьми происходит с Мирой, ведь всё это было её – мамино: якутская родня, дед Митрий, удаганская болезнь или скорее шизофрения, всё то, о чем мама ни в какую не желала говорить.

Как только они подъехали к школьной парковке, Мира выскочила из машины. И не попрощавшись, направилась к школе, чувствуя затылком как мама смотрит ей вслед.

«Всё ли ты ценишь, что имеешь?» – всплыл в памяти вопрос из сна. Мира надела наушники и включила музыку погромче. Еще голоса в голове её не поучали.

Глава 11

You, what do you own the world?***

How do you own disorder, disorder

Now, somewhere between the sacred silence

Sacred silence and sleep

Somewhere between the sacred silence and sleep

Disorder, disorder, disorder

Злые гитарные рифы загрохотали в наушниках. Чем паршивее Мира себя чувствовала, тем громче и свирепее звучала её аудиодорожка. Тяжелая музыка была как символ уязвимости, словно это сама Мира яростно выбивала ритм из ударной установки, рвала до костей струны на басу и орала в микрофон о всём том, что так кипело внутри.

Музыка помогала пережить, перекричать эмоциональные бури. Маленькие дети просто падают на пол в истерике и ревут сколько им хочется. У взрослых на тот случай есть психологи или иные средства, покрепче. А таким как Мира – «полувзросликам» остается лишь врубать в наушники что-нибудь типа «System of a down» на полную мощь. Сохраняя напускное спокойствие, впускать бурю по слуховым нервам в себя и тонуть в ней пока не отыграет до последнего аккорда.

Когда Мира вошла в класс, все уже собрались. Компашка «Популярити» во главе с Крис бурно обсуждали новый клип из Тик тока. Парни на «Камчатке» как обычно гоготали над мемами. Остальные тихо втыкались в свои смартфоны. Надеясь, что ее присутствие, как и отсутствие, пройдет для всех незамеченным, Мира по стеночке пробралась на своё место для лузеров – последнюю парту в третьем ряду. Но боги школьного мира явно были не на ее стороне. Придурок Антипин заметив Миру, уже улыбался во весь рот. Веснушки на его лице так и подпрыгивали, предвкушая возможность поглумиться.

«О! Прогульщица явилась!» – громким возгласом оповестил Кир весь класс о появлении Миры. Вот бы зарядить в него чем-то тяжелым.

Многоголовая гидра шестого «Вэ» неохотно повернулась на звук . Популярити удостоили Миру коротким надменным взглядом. Лена Колокольчик помахала рукой и приторно улыбнулась. Она всем улыбалась. По сравнению с ней Мира казалась себе бесцветным уродливым пятном на теле их класса.

ЛП-шки с соседней парты, Софа и Соня, одновременно и однинаково крикнули: «Привет!». И даже красавчик Слава Черепанов задержался холодным серым взором. Мира сгорбилась, не зная как реагировать. Обычно на нее обращали внимание не больше, чем на пыльный фикус, стоявший в углу кабинета.

Прозвенел звонок и к облегчению Миры внимание учеников захватила Бронислава Павловна. Как крейсер Аврора она вошла в кабинет и сразу принялась палить из всех пушек о дисциплине, успеваемости и правилах хорошего тона. Класс под напором Брони тут же притих. Сейчас она повоюет немного, как и положено классной, а затем заведет свою песнь о вечном Олеге или что-там они сейчас проходят. И можно будет дальше притворяться фикусом, если повезет, то до конца уроков.

После короткой лекции Бронислава Павловна водрузила свою корму на стул и привычно пробежалась по журналу, отмечая присутствующих. На букве «Т» красный бант, украшавший её блузку, неожиданно дернулся.

– Турахова?

– Здесь, – отозвалась Мира и весь класс снова обернулся.

Ярко накрашенные губы Брони устремились к ушам. В поисках Миры она обвела глазами класс, а ручкой с силой ткнула в журнал. Мира замерла. Вот гад Антипин, когда успел настучать?

– Очень хорошо, – Тумбочка жалобно скрипнула, Броня нырнула в ящик и зашуршала бумагами, что-то усердно выискивая.

Что именно «хорошо» было решительно непонятно. И Мира на всякий случай напряглась, рисуя в своем воображении картины, как классная выуживает змею из своего шкафчика и вручает ее Мире на передержку в качестве отработки за вчерашний прогул. Класс загудел.

– Ти-хо! – Бронислава Павловна стукнула рукой по столу так сильно, что барабанщик «Linkin park» нервно отдохнул в сторонке, а 6 «В» дружно вздрогнул. Она поправила очки на носу и, кашлянув, громко зачитала с листа – Награждается ученица 6 «В» Турахова Мира занявшая 1 место в осеннем конкурсе талантов среди пятых, шестых и седьмых классов!

Броня неистово захлопала в ладоши и Колокольчик с группой поддержки с первых парт поспешили к ней присоединиться. От оглушающих аплодисментов в ушах зазвенело, мелкими иголочками в руки и ноги впилось волнение.

Под косые взгляды популярити Мира растерянно вышла к доске. Бронислава Павловна с сияющим лицом торжественно приколола к её толстовке значок в форме звезды и вручила грамоту в золотой рамке. И вот вроде бы живи и радуйся. Чем не повод? А Мире снова захотелось провалиться.

– Талант! Надеюсь, теперь ты как и Леночка будешь во всех наших школьных мероприятиях участвовать!

Сердце Миры упало. Из огня да в полымя. Или точнее из лузеров в позорное рабство культ-массового сектора. Боже, за что?

– Бронислава Пална, вы там поаккуратнее. Если Дурахова ещё раз споет, школа точно рухнет! – выкрикнул Кир. Задние ряды дружно загоготали, популярити ядовито прыснули, а Колокольчик противно захихикала.

– Антипин, рот закрой! – Броня сурово сверкнула глазами, – Открываем учебники, страница восемьдесят пять, – Михаил Юрьевич Лермонтов.

Мира ссутулившись, поспешила ретироваться на своё место. Спрятавшись за спинами Софы и Сони, она взглянула на грамоту. «Я – звезда!» – вопила взрываясь от гордости золотым фейерверком, надпись. И если б награду вручили Крис, она пришлась бы по адресу. Какая же из Миры звезда? Разве что та, холодная, нелюдимая звезда Чолбон, обитающая на окраине северного неба. В музее, куда они ходили с папой, висела картина якутского художника. Чолбон на ней была изображена в виде девушки с обледеневшими белыми, совсем как у Миры, ресницами. Взгляд миндалевидных бесцветных глаз горел холодным огнем. Папа говорил, что Чолбон, по якутскому поверью насылает на землю холод. Так что да, если Мира и звезда, то вот из таких, что всех вымораживают.

Броня читала вслух Лермонтова, безжалостно чеканя слова, метала их в стену:

«На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

И снится ей всё, что в пустыне далёкой —

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утёсе горючем

Прекрасная пальма растёт.»

– О чем это стихотворение? – спросила Бронислава Павловна после театральной паузы.

Класс молчал.

– О сосне! – Антипин снова выступал в образе клоуна. Такие Антипины, наверное, в каждом классе есть как обязательная часть микрофлоры.

– Сам ты – сосна, – вздохнула огорченно Броня и зажужжала монотонно о своем, скучном, взрослом понимании Лермонтова.

На обороте тетради Мира машинально рисовала фикус. Лопоухий, покрытый пылью, торчащий в углу комнаты отдельно от других растений. Может ему тоже снится, что он – одинокая пальма? Или сосна. Или вообще человек.

**

«Ты, тот что владеешь миром,

Как ты справляешься со своим раздраем?

Где-то между священной тишиной и сном,

Расстройство, разлад, хаос!»

System of a down “Toxicity”

Глава 12

После литературы целую вечность шла математика. Доска обрастала причудливым узором примеров и формул, пол покрывался меловой крошкой, ученики – испариной. У Миры от дробей пухла голова. Они складывались, вычитались, но все равно никак не умещались в уме. Последнее время учеба давалась ей плохо. Временами Мира словно отключалась. Она слышала, видела, записывала, всё что требовалось, но как-то машинально. Будто расщепляясь. Тело послушно сидело за партой, корпело над задачами, а душа уходила гулять по другим измерениям, возвращаясь лишь к звонку.

Когда большая перемена освободила наконец из плена математики шестой «В», народ рассосался кто куда. Самые голодные помчались в столовку, кто при деньгах – срулили в магазин, будут потом до конца уроков хрустеть чипсами и шуршать обертками от шоколадок. Мира обычно на переменах отсиживалась в библиотеке. Книжный ассортимент не богатый, но зато тихо, спокойно и риск быть растоптанной стадом очумевших первоклашек сводился к минимуму.

Она вышла из кабинета, просочилась сквозь толпу одинаково черно-белых учеников и поднялась по лестнице на самый верхний этаж. Там было значительно тише. Четвертый этаж был скорее пристройкой школы, где располагалась библиотека, малый спортивный зал и туалетные комнаты для девочек. После математики лоб немилосердно гудел. Будто на уроке каждый пример вбивали молотком. Лицо горело как при простуде и Мира свернула в туалет, охладиться.

Подставив ладонь под струю ледяной воды, она зажмурилась. Прохлада по руками медленно поднималась по телу. Холодными пальцами Мира коснулась лба и пожар внутри шипя, начал гаснуть. Раскаленные гвозди боли остывали, превращались в лед, а затем подтаяв, выступали капельками пота на коже. Мире чудилось, будто она лежит на мягком, чистом, искрящемся снегу. Острые снежинки щиплют щеки. И мучавшая ее боль отступает.

– Одна что ли? – от грубого толчка в бок, Миру отлетела в сторону.

Она и не заметила как популярити зашли в туалет и выстроились в ряд у рукомойников. Все, хоть убей, одинаковые. Брови нарисованы на один манер, волосы локонами по бокам, и одежда в стиле корейских школьниц. Мира даже имена их никак запомнить не могла. Все как одна плохая копия Крис.

– Эй! Звезду поймала? Отойди говорю! – завопила толкнувшая Миру девчонка. Корейская юбочка растянулась на весь свой предел на её крутых широких бедрах. С такими спорить себе дороже.

«Чувствуй габариты!» – говорил папа, когда мама вскипала за рулем на очередного «водятла». Вот и сейчас Мира понимала, что надо чувствовать габариты, но какого черта? Они что королевы Вселенной? Вслух она, конечно, этого не сказала. Только языком цокнула, сощурила злобно глаза и пошла к выходу. Вроде как ответила, а вроде и нет. Но популярити словно того и ждали. Они моментально вспыхнули, вздернули носы, обступили Миру как стая бродячих собак и залаяли.

– Ты на кого цокаешь? А?

– Офигела, чучундра?

– Самая талантливая что ли? Зазвездила?

Видимо, первое место предназначалось Крис. А нечаянная победа Миры прилично так резанула по самолюбию. И хоть самой Крис здесь сейчас не было, свора явно отстаивала её интересы. Вот к чему были эти косые взгляды с утра.

Мира дернулась к двери. Сделала попытку прорваться через плотное кольцо популярити. Но куда там. Эфемерные тяночки уже перевоплотились в банду из Южного Бутово. Мира нервно засмеялась. Серьезно? И что теперь? Побьют? Стычки, конечно, бывали в школе. Но так, чтоб кого-то толпой в туалете…Это абсурд. Не девяностые же.

Сзади кто-то резко дернул. Черно-белый рюкзак полетел смайликом вниз к ногам самой борзой. Кажется ее звали Милена. Или Милана. Подходящее имечко. Ничего не скажешь.

– Отдайте! – рванулась к рюкзаку Мира. Понятно, что зря. В фильмах про лузеров, рюкзак сначала под безуспешные метания объекта насмешек с улюлюканьем летает по кругу, а потом закидывается куда подальше.

– А то что, заплачешь? – хихикнула борзая Милена-тян и схватила рюкзак.

Рюкзак беспомощно раскрыл пасть, словно хотел укусить потянувшуюся к нему руку. Но его нутро тут же грубо вывернули, вытряхнули содержимое на грязный кафельный пол уборной. Карандаши, ручки, тетрадки, учебники разлетелись по сторонам как стая испуганных птиц. Кстати, Мелена – это черный понос. Есть такой медицинский термин. Грамота в золотой рамке со звоном разбилась и Мелена-тян глядя на Миру с удовольствием наступила на нее ногой сорокового размера.

– Мамочке нажалуешься? Или к Броне плакаться побежишь? – она изогнула бровь дугой.

Мира задохнулась от злости. Ей не было жалко грамоту, да провались она пропадом. Скорее рюкзак. Черно-белый смайлик. И себя.

Их было шестеро. Кто-то из девчонок крепко держал Миру за руки. Разве что ей удастся изловчиться и пнуть ту, что ближе всех. А там уж будь что будет.

Значки на толстовке у Миры зазвенели. Злая сила кипевшая внутри Миры будто на дыбы встала. Ощетинилась. Оскалилась. Выросла черным голодным зверем за спиной, готовая сорваться с цепи. Пол покачнулся. Перезвон в ушах, сменился знакомым старушечьим голосом:

– Кёр бу… Кёр бу..

– Выпусти! Вы-пу-сти! – нетерпеливо взревел по-звериному женский.

В груди клокотало, рвалось наружу. По делом им. Сами напросились. Мира смотрела в упор на Милену ледяными черными глазами. Та дрогнула. Отступила на шаг. И свет погас.

Сначала ничего. А потом темнота ожила. Зашептала. Зарычала. Завыла. Заскребла острыми как ножи когтями по стенам.

– Кто тут?

– Что происходит?

– Это не смешно!

Орали как резанные популярити. Уже не такие крутые, да? Они рванулись к двери. А двери-то нет. Ха-ха. Только темнота. Черная, живая, полная кошмаров.

Темнота хватала ледяными пальцами за шиворот. Царапала острыми когтями спины, визжавших от ужаса популярити.

Вот она какая эта сила? Мира засмеялась. Как дикая. Как одержимая. Как сумасшедшая. Сквозь темноту она увидела популярити. Жалкие, сбились в кучу, точно щенки, и рыдают. Мира облизнула с губ металлический привкус чужого страха. Мерзкий, липкий.

Темнота качнулась. Накренилась. Еще мгновение и рухнет. Заберет с собой. Проглотит Миру и этих несчастных дур. Вот она какая эта сила? Да?

От вкуса крови во рту мутило. Мира, не задумываясь, подалась вперед и с силой толкнула трусливую Милену тян и остальных, туда, где, она чуяла каким-то десятым чувством, выход.

Темнота недовольно зашипела. Входная дверь хлопнула. Кто-то выбежал. Мира уже не видела. За руки и за ноги её тащили вниз. Рыча и улюлюкая. Впиваясь железными когтями в тонкую кожу на запястьях.

«Дверь откроется, они войдут. Они возьмут своё, когда дверь откроется. Они выбрали, они всё знают.» – повторял холодный женский голос.

Глава 13

Невидимые голоса спорили:

– Лапку или крылышко? – спрашивал старушечий скрипучий.

– Клылыску! Хочу клылыску! – пискляво отвечал детский.

– Э-э! Мне оставьте, обжоры! – вопил мужской басовитый.

– Акарыы! – завизжала старуха и принялась что-то быстро жевать. – Самим мало!

– Уой! Карга одноглазая! Сама ты акарыы! – взревел другой мужской помоложе и тут же жадно зачавкал, будто обгладывал кости как голодная собака.

—Клылыску! Клылыску хочу! Дай! Дай! Дай! – ныл мальчонка.

Мира ощущала под собой холодный гладкий камень. Слышала голоса. Но не могла пошевелить и пальцем. Тело онемело. Перед глазами расплывались красно-оранжевые круги. И словно если бы Мира проснулась во время операции, чьи-то огромные руки грубо потрощили ее как утку.

– Почки чур мне!

– Печень и селезенка – мои!

– Селдечко! Моё селдечко!

Как французская булка грудь с хрустом разламывается и маленькая когтистая лапка хватает сердце. Мира вскрикивает. Не от боли. Боли нет. Но тело как пуховик оверсайз стало большим и чужеродным.

Без голоса, без звука, без голосовых связок и без языка Мира кричит от ужаса и распирающей изнутри пустоты.

—Так надо.

У изголовья подле Миры закутанная в медвежью шкуру сидит женщина. Капюшон – надвинут так, что лица не видно. Лишь черная морда медведя и ледяной, проникающий глубоко внутрь, голос.

— Обряд эттэнии* проходят все шаманы и удаган.

Удаган. Уда-ган. У-да-га-н. Слова падают на каменный пол. Разбиваются на звуки. И подпрыгивая горошинами, катятся прочь.