скачать книгу бесплатно
– Да, порой.
– И тебе назад, в ТО, хочется, и ты стыдишься, и оттого такая странная сейчас?
Тамара оставляет вопрос без ответа, понимая, что брат просто забавляется ею. Да и отвлекает от тревоги. Виктор же поворачивается ухмылкой расползающимся лицом к лежащей около него дорожной сумке и, стряхнув с нее невидимую пылинку, потянувшись за перчатками, сложив их вдвое, втиснув в кармашек сумки, объявляет:
– Мы дом купили.
– Зачем?
Взгляд Виктора возвращается очищенным от ухмылки:
– Вместе жить хотим. Вместе. Однако обязательно так, чтобы на пятки друг другу не наступать, – общими комнатами и АПАРТАМЕНТАМИ. Хотя Мать вот не соглашается – хочет в старом остаться. Тебе, конечно, на случай визита тоже апартаменты устроили.
– Мне?
– Тебе. Конечно, и тебе. Я твои комнаты, уж извини, по своему разумению обустроил. Всем вроде бы нравится, но не Алеше, он…
– А как Алеша? – перебивает Тамара.
Голос Виктора набирает приторность:
– У Алеши узнавай.
Тамара слабо возмущается:
– Вот. Так и Мать, и Дед отвечают.
Виктор фыркает:
– Тебе только два слова черкнуть: «Как ты?» – и он тебе книгой отпишет. Зачем ты так? В чем наша вина?
– Это я. Не вы, а я.
– В чем твоя вина?
Тамара молчит, брат усмехается:
– Вижу, и ты неуемна. Моей «болезнью» больна.
– Почему?
– Сладость в муке, боли находишь.
– Но…
– Каждому свое, Вишня. Свое… Мне – прут, тебе – одиночество. Так, чтобы «больше – не выпить». На время.
– Не прав – мне здесь хорошо. У меня даже есть друг.
– Уман? И вы неразлучны, и лес вам в прогулку по парку. В обычный такой моцион.
– Так тебе обо мне писали?
– НАМ многое о тебе писали. Конечно, писали. Ведь МЫ нос от тебя не воротили.
Тамара, помолчав, признается:
– Я люблю моего пса. Может, тебе в смех, да…
Виктор кивает:
– И нам он дорог, и мы ему угодны. Видишь, как быстро меня принял? Знает, что ты всегда у меня на уме, знает, чего от него хочу, и сам того же хочет… Сколько еще намереваешься рыжика своего по лесам таскать?
Тамара улыбается:
– Ему лес, по самой природе, в охоту.
– А тебе почему в охоту? Что в нем особенного? Себя проверяешь? Остроту существования лучше прочувствовать хочешь? Скучно тебе?
Тамара пожимает плечами:
– Нравится. Нравится идти и о своем думать, а потом понимать, что ни о чем, оказывается, и не думала – не напрягалась; просто шла, и мысли просто сами собой лились. Люблю лес: в нем красиво и таинственно. В нем свобода и в нем покой.
– Волки в нем и медведи.
– От них Уман оберегает. Ружье есть.
– Писали, что стреляешь метко. Хвалили.
– О, это Дед. Ему в неудовольствие, если олень подстреленным уйдет. Не любит такого. Поэтому осторожничаю: жду, жду, и только когда совершенно уверена, на спуск жму. Да и все это Уман. Он зверя выследит, поднимет, ко мне выведет и под прицел аккуратно выставит.
– А медведя почему не трогаешь? Не решаешься?
– Ни медведя, ни волка не трогаю. Хотя несколько раз, по нужде, волков била, а так – волки наших мужиков забота. Они их прореживают. А медведь… и меня, и Умку поломает, если рука дрогнет и пуля не дойдет. Не по мне задача. И потом, у них глаза…
– Глаза?
Тамара кивает:
– Глаза. Они такие… Все им никак не пробудиться. Нет, медведя не смогла бы застрелить.
– Из-за глаз?
Тамара опять кивает.
– А у оленя глаза какие? Живенькие, пульку привечающие?
Тамара вскидывается:
– А что еще есть можно здесь? Как здесь без мяса?
Виктор смеется и примиряюще разводит руками:
– А что Мать? Больше «помочь» тебе не пытается? Остановить, к Дому привить? Не могу поверить, что она тебе ТАКОЕ разрешает. Неужели не отговаривала от лесных увеселений?
– Мама… Мы же у Деда. А Дед, как обычно: жизнь твоя, живи как знаешь… Терпит Мама.
– А как Дед?
– У него узнавай, – тут же мстительно предлагает Тамара.
Виктор, хохотнув, спрашивает о другом:
– А чем, окромя охоты, занимаешься?
Тамара вздыхает:
– Бумагами – почту регистрирую, раскладываю, подшиваю; черновики начисто переписываю. Записи по кладовым веду. Не поверишь – у меня в Кабинете свой стол.
– И много интересного узнаешь?
– Откуда?
– Пока переписываешь.
– Нет. Все в компот вываривается. Нет интереса. Даже и не пытаюсь понять, сопоставить. Тошнит. Так, слова чернилами вьются, и я их вязь на другом листе повторяю.
Губы брата кривятся насмешкой:
– Второй Матери из тебя, видимо, не получится.
Тамара, улыбнувшись, соглашается:
– Не получится. Нет интереса.
– А к чему есть?
Тамара задумывается, отвечает:
– Ходить, бродить люблю.
– Это уже много! – посмеиваясь, поощряет сестру брат и замечает: – А ведь мы стоим!
Приподнявшись, потянувшись к дверце, Виктор ее захлопывает. Темно сразу становится: в повозке три окошка, но они плотно зашторены и потому свет пропускают без охоты.
В этом полумраке глаза Виктора приближаются к Тамариным, и он говорит, признанием:
– Я люблю тебя.
– Знаю, – почему-то переходит на шепот Тамара.
– Ты все решила правильно. Ты правильно выбрала.
– Это сердце, – слабо улыбается Тамара.
– Которого у тебя нет, – улыбается и брат, и глаза его разгораются жалостливой лаской. – Возвращайся. То, чего страшишься, все равно нагонит. Отыщет. А мы будем рядом.
– Можно и иначе.
– А это как?
– Если я останусь здесь, то… неясное… в полную меру не раскрутится. Кажется мне так.
– Кажется? «Кажется» – это еще не «знается».
– Но – выбор!.. Мне Дед сказал, что этот мир был создан для выбора. И вот я думаю: можно ли выбрать так, чтобы то, чего страшишься, не случилось? Ни с тобой, ни с другими.
– Деда разговорила? Вот как? – присвистывая, удивляется Виктор. – Выбор?
Глаза его удаляются, кулак его трижды стучит в стенку повозки. Слабый толчок – и колеса приходят в движение. За спиной Тамары что-то жалобу выдыхает. Тамара оглядывается: видит длинный плоский ящик, водруженный на ящики поменьше, – это, скорее всего, из него жалоба выскользнула. Выскользнула и распалась на беззвучие. Вспоминает недавний гул, распавшийся на… что? До беззвучия – на что? На знакомое что-то, церковной службе подобное. Да, весьма подобное. Как странно. Вернуть бы услышанное, проверить себя. Прикрывая глаза, старается вспомнить мелодию слов. Слышит настороженное:
– Что там о выборе?
Оборачивается к брату, смотрит на него внимательно, медленно повторяет только что сказанное:
– Этот мир был создан для выбора. ДЛЯ. Настолько, получается, выбор важен… И Дед считает, что выбор – это признак жизни. Говорит, что без него НАСТОЯЩЕЙ жизни нет. Что он, быть может, и суть ее.
Брат усмехается:
– Да уж, суть: все вокруг выбирают.
– Конечно. И все же… Я Деда слушала, думала и… Он сказал, что можно, как бы это… мельтешить по жизни. Думать, что, вот, выбор твой серьезен, обдуман, а все равно выбирать не то, что надо. Не то, что в правильность тебе обернется. Это я говорю о важном, скажем, судьбоносном выборе. А можно сначала выбирать познание себя и уж после вершить следующий выбор. И вершить именно для себя, думая о себе. Только о себе… И это странно очень, ведь получается – свара с миром за свое, но… разве сейчас чем иначе?.. И потом, Дед еще сказал, что по замыслу дано человеку миром править, а он – уродует, именно потому что себя не знает.
– Править? Человек? – брезгливо приопуская уголки губ, переспрашивает Виктор.
– Именно. Но не правит. И оттого вопрос: почему Творец просто не ДАЛ человеку знание о нем самом? Я не задаюсь вопросом о нас – мы ведь другие. Меня интересует – если позволительно, допустимо – логика Творца по отношению к человеку. Зачем замысливать кого-то правителем, а знание необходимое для правильного властвования прятать так глубоко, что задуманному правителю легче новое о себе выдумать, новое опорой принять, нежели познать себя. Зачем? Зачем знание себя самого выставлять возможностью?.. Этот выбор! Я о нем достаточно в библиотеке нашла. Многие пишут. Пишут о том, что Дед сказал: что умение человека выбирать – это подтверждение жизни, а после спрашивают: «Но выбираем ли?» и пускаются в рассуждения о степени вероятности предопределения судьбы Богом. А навстречу им спешат рьяно-таки убежденные в предопределенности, которые, однако, тоже ищут выбор – отмеряют ему какие-то границы. Ищут потому, что иначе, без права выбора, вопрос об ответственности за поступки снимается – а разве можно такую мысль обществу подавать? Ищут и потому, что вот чувствуется мне – по письму, по долгим путаным их рассуждениям – надеются на наличие его. Понимают, что без него – куклы. И не согласны. Какой бы глубины поклоны перед образами ни отмеряли, в какую бы малость ни зажимались – не согласны. Надеются. А вот о совершении или несовершении поступка только лишь после познания самого себя и только в согласии с самим собой всего-то один пишет, и то – с великой робостью. Почему? Почему мысль о важности познания себя от человека чуть ли не закрыта? Зачем такая сложность?
Виктор молчит, раздумывает, потом спрашивает:
– А ты себя распознала теперь? Разглядела, поняла?
Тамара закусывает губу:
– Нет.
– А что так?
– Не знаю. Не желается. Все отвлекаюсь и… с удовольствием отвлекаюсь. И продолжаю мельтешить.
