скачать книгу бесплатно
– Барышня учиться БУДЕТ, – холодно, повторяя приказной тон Матери, перебивает учителя Тамара.
И ее принимают…
Увлечение столярным мастерством длится недолго, но гвозди забивать и фигурки выпиливать Тамара выучивается.
Заколотив последний ящик, Тамара оглядывается на выпотрошенные стеллажи – на голые доски, когда-то бывшие лесом, жизнью. Затем, повернувшись к известью обозначенной черте запрета, смотрит на отступающие от нее ряды Хранилища: непотревоженные – все так же забитые книгами, свитками, глиняными табличками и их обломками и даже черепашьими панцирями; уводящие взгляд к далекой стене, подпираемой каменными плитами и мозаичным стеклом; как обычно, окруженные стражами. Всего-то переступала Тамара черту запрета раз шесть, всегда по разрешению Деда, и последний раз – лет в одиннадцать. Помнит, как тогда рассматривала увенчанные змеями листы древней книги. Очень уставшей книги. О чем была или есть, если не рассыпалась в прах, та книга? А другие? Дед говорит, что в большинстве своем они о Вере: человеком безустанно придумываемой, разукрашиваемой, откармливаемой, наделяемой обещаниями и властью. И во всей этой Вере, в великом разнообразии ее, в словах ее пророков и последователей, служителей и жертв, искал и все еще порой ищет себя Дед и не находит. Почему? Потому что нет его в ней? А что если нашел, да только не признал? Даже так: много раз находил и ни разу не признал. Ведь и такое может быть… А вот интересно – ни одного древнего языка я не знаю. Ни я, ни братья. А почему? Почему всяким знанием нас наполняли, однако никогда – этим? Аккуратно не этим. И даже, как-то удивительно искусно, привили мирное равнодушие к Хранилищу и Дедовскому поиску… Тамара переводит взгляд на Мать, сверяющую у окна последние страницы описи.
– Мама, почему языкам древним нас не обучали?
Мать поднимает на Дочь глаза. Тамара глазам улыбается и ждет. Мать, помолчав, отвечает загадочно:
– Чтобы теней не знали.
– Это как?
– Когда не знаешь, что живешь в темноте, – живешь в покое, – не менее загадочно продолжает Мать.
– О чем вы? – хмурится Тамара.
– Когда живущему в темноте приносят в дар СЛАБЫЙ луч света, ему приносят в дар тени.
– Мама, о чем вы? – совершенно теряется Тамара.
Мать пожимает плечом и продолжает:
– Свет должен быть сильным, темноту рассеивающим, а не подсвечивающим. Если такого света дать не можешь, то не трогай сидящего в темноте.
Сказав это, Мать возвращается к бумагам. Тамара же, обдумав услышанное, высказывает догадку:
– Свет – это знание языков?
Мать, не отрываясь от бумаг, просит уточнения:
– Какой именно?
– Что?
– Какой именно свет имеешь в виду?
– Любой?
– Ты плохо меня слушала.
Тамара, вернувшись к словам Матери, выбирает:
– Подсвечивающий?
– Да, – поднимает голову Мать. – От соприкосновения слабого луча с тьмой творятся чудища, ранее живущему в темноте неведомые. Тревожащие воображение, сводящие покой на нет. Вселяющие неуверенность, а быть может, и страх. Начинается бег, поиск, ведущий к еще большей тревоге. Таким светом одаривают врагов. Не собственных детей.
– То есть… вы нас оберегали?
– Мы растили вас для этого мира. В нем вы зрячи. В нем для вас достаточно развлечений и забот. Чего больше? Языки древности? А к чему вам блуждания Отца моего? Они ведут от тени к тени – только редкие письмена приносят ЗНАНИЕ. Зачем вам кропотливая эта охота? Зачем вам? Я с ним: я его Дочь и всегда с ним, всегда в помощь. Так должно быть. И этого достаточно. Мне – мое, вам – ваше.
Тамара тонко улыбается:
– Только… получается, вы ЗА НАС выбрали.
Мать опять пожимает плечом:
– Родители за детей часто выбирают. Однако если уж в интерес, то путь открыт: ищи учителей и занимайся.
Тамара не отпускает улыбку:
– А вы? Вы не могли бы стать мне таким учителем?
– Могла бы, да не стану. Повторяю, мы растили вас для этого мира.
– А разве книги и свитки Хранилища не об этом мире?
Мать отмахивается:
– Надоешь скоро. Появился интерес – ищи учителя. А теперь иди. Иди приведи себя в порядок.
За дверями Кабинета Тамару поджидает Уман. Вместе поднимаются они наверх, к покоям Тамары. В спальне Тамара валится на кровать… А хочется ли мне копаться в древностях?.. Не хочется. Мне хочется знать, без копания. Рассказом. Откровением… Да и кто сюда из профессоров поедет? Да и кого допустит Дед? Да и вовсе не хочу я чему бы то ни было более учиться. Я в озеро хочу, в свежесть!.. Беззаботно свесившись с кровати, Тамара предлагает псу:
– Умочка, пошли гулять?
Пес приподнимается на задние лапы, забавно перебирая воздух передними. Гулять! Гулять – это всегда в ДА! Это слово всегда в радость! Тамара, смеясь, тянется к его танцующим лапам и, вдруг ВСПОМНИВ, вскрикивает:
– Виктор!
Скатившись с кровати, спешит в соседнюю комнату, где, едва переступив порог, выхватывает взглядом часы у стены. Стрелки! Малая с единицей прощается! Вот-вот! Может, час остался, а может, и вот-вот! Как же забыла она! Витя! Переодеться-то бы успеть! Подготовиться! Тамара подлетает к шнуру звонка, готовая оборвать его, если горничная не появится сразу же, и… замирает. Виктор. Скоро. Встреча. ОЧЕНЬ СКОРО. Ее начинает трясти. Холодом, зарождающимся в ней самой. В самих, кажется, ее костях. Она опускается на пол.
…Витя, Витя… Витя… Витя… Что же это такое? Почему? Из-за тебя? Но что о тебе? Не может быть, что только из-за того, что скоро увижу. Не может такого быть… Это Ро?доста?!.. Нет. Нет-нет-нет. Родоста переродилась давно, давно – еще в ту ночь, быть может. Тогда что?.. Поднимайся. Поднимайся же – брат, брат приезжает. Радуйся! Вставай и радуйся!.. Так ведь и ждала. Так ведь и дни отсчитывала… Что же это?.. Родоста? Нет… Бумаги! Вот почему с самого утра – бумаги. Именно сегодня, именно за одно утро. И не прислуга, а я. Это Мать. Меня оберегает! Слабость мою чувствует и оберегает. Кошмар! Неужели я такая в ее глазах? Неужели?.. Кошмар… Неужели от подобной поломки меня оберегала?! Кошмар… Кошмар, кошмар… А не будь бумаг – с утра бы в дрожь ушла?! Кошмар… Что же это?.. Вставай, вставай, кукла тряпичная, вставай! Сейчас же вставай…
Однако тело приказу не подчиняется – Тамару продолжает трясти. И тогда, гневаясь, кусает она себя за мягкое основание большого пальца. Кусает не особо больно, но все-таки ощутимо. Вызывая вопрос в глазах Умана. Укус от дрожи не избавляет, и, запертая в оскорбительном ей состоянии, Тамара продолжает выискивать причину пронизывающего ее… предчувствия?
…Хорошо. Хорошо – не борюсь. Потому что это не просто так – что-то испугало меня. Стыд-то какой! Хорошо. Что испугало?.. Что-то, дыханию подобное, что-то далекое. Не Витя, никак не он… Что же?.. Что же?.. И все-таки я его опасаюсь. А если… А если не желаю и страшусь я перемен? Если именно это? Ведь он все может изменить. Он все… Такой… Да, Витя приедет с будущим. Будущим!.. Нет. Настоящим. Которое пока еще не со мной. С ним – Витей, но не со мной и тем мне лишь в возможное будущее. Возможное. Только лишь возможное… Точно. Что-то тянется ко мне оттуда, из мира. Опасное. Это почувствовала. Точно! И если сейчас, Витю ожидая, почувствовала, то скорее всего… скорее всего… значит, Витя уже под ЭТИМ… Нет, я не позволю ЭТОМУ стать моим настоящим. Не позволю… Что же происходит? Что?.. Не позволю, не позволю. Хочу настоящего, мной самой себе отмеренного. Назначенного. С иным не справлюсь – уже ломалась… Не справлюсь и не позволю. Не позволю… А другие братья – тоже ПОД? Неужели?! Знают ли?!.. Но не со мной! Не со мной!
Морда Умана опускается ей на колени уверенным, непререкаемым покоем, и Тамара, желая себе такого же покоя, жадно прижимается лбом к загривку пса. Постепенно прощаясь с дрожью, овладевая собой… Однако все-таки не избавляясь от остаточного липкого чего-то, беспокойного.
Поднявшись, не зовет она горничную и не переодевается. Подойдя к зеркалу, ломает старую, за работой растрепавшуюся прическу и, скрутив волосы узлом на затылке, определяет их в послушание кольцом шпилек. Улыбается своему отражению, улыбается и Уману:
– Ну что, Умка? Пошли? Встретим брата моего?
Ответ Умана – это виляние хвоста, и так усердно машет он им, что кажется Тамаре, хочется ему бабочку, глазу невидимую, со спины смахнуть.
7. Слабый толчок – и колеса приходят в движение
Почти два часа идет Тамара по Дороге навстречу вчера высланной на станцию повозке. И все это время подтравливает ее прилепившееся к ней беспокойство. И все это время убеждает она себя в том, что в краю этом ничто, ею не принимаемое, коснуться ее не может. Просто не может. И все время спрашивает себя: неужели она, вот так, оставит братьев с тем настоящим одних? И отвечает, что – да, оставит, потому что… потому что то настоящее не ее, не ее, не ее; потому что… потому что быть ей одной, одной, одной, одной; потому что, пока она здесь, тому настоящему не набрать силу, не набрать – так ей кажется и на это она надеется; и потому что просто ВЫБИРАЕТ не знать того настоящего. И все это время настаивает на радости встречи с братом. Однако сколько уже идет – и все нет? Может, и не приедет? Может, задержало что в столице опять? Но вот Уман останавливается, разворачивая уши интересом в даль Дороги. Останавливается и Тамара. Ожидая, высматривая точку на горизонте. И точка появляется.
Тамара пропускает вздох. Виктор. Скоро. СКОРО!
Небо над головой ее сворачивается в колпак. Колпак раскачивается маятником.
В лес бы сейчас, в обступивший Дорогу лес. В него бы. В даруемый им покой. Под защиту крон его… Лес, мой ты лес!.. Нет.
Тамара не отрывает взгляд от точки. Ждет. Наконец разрастается та лошадьми, возничим и повозкой. Маятник же разрастается гулом, и слышит Тамара, как пропахивает мир непостижимо мощная высь его. Уш-ш-ш-ш. Уш-ш-ш-ш. Уш-ш-ш-ш. Уш-ш-ш-ш… Пригнуться бы. Сжаться. Слиться с Дорогой. Нет. Все. Виктор! Глаза его, очень скоро глаза его. Лукавые, просчитывающие. Но также от всего и всех отвлеченные – блуждающие в чем? А еще – ласкающие, а еще – строгие. Сложные глаза. Чарующие. К ним теперь. К ним теперь, всем – и предчувствием, и радостью. Всем. К брату.
Возничий придерживает лошадей, останавливает. Раскланивается, приподнимаясь на козлах. Желает госпоже доброго дня.
Тамара отвечает:
– И вам, Саныч, непременно доброго.
Дверца повозки распахивается, жестко ударяясь о стенку, отскакивая от нее, ударом разбивая гул маятника на шепот и всхлипы, на какие-то далекие слова, речитативом произносимые, – все дальше отступающие, пропадающие. Пропавшие.
Тамара нерешительными, настороженными шагами приближается к повозке. К темному проему в ней. Чуть ли не к ночи. Слышит беззаботное:
– Прыгай, Вишня!
Рука в черной перчатке протягивается, Тамара помощь принимает, ногу на подножку ставит – легкий рывок, перехват, и она внутри. Глаза брата в ее глаза смотрят.
– Здравствуй, Вишня! – улыбаются они.
Тамара отвечает на приветствие осторожным кивком и присаживается на скамью, напротив глаз. Завороженно всматриваясь в них.
Уман в повозку запрыгивает. Меж Заботой и старым – голосом, запахом и щекотливым почесыванием, похлопыванием по брюшку запомнившимся – знакомым устраивается, на того оценивающе смотрит.
Виктор снимает перчатки, ладонь к носу пса протягивает и к псу обращается:
– А о вас писали. И все больше хорошее писали. Да вы, сударь, может, признаёте меня? Правда, крохотными тогда были. Круглыми. А я куриную ножку вам скармливал. Признаёте?
Уман ладонь изучает, в суть голоса вникает – место знакомому в жизни Заботы и своей определяет. Решение приняв, к ногам Заботы заваливается, уши в стороны расставляет и слабо хвостом повиливает: важное понял, важное принял, спокоен.
Виктор отбрасывает перчатки на скамейку, поднимает смеющиеся глаза на сестру:
– А я спал. Только что спал! Здесь, на лавке этой спал. Роскошь! Тамара, такая роскошь: никто не лезет, ничего не опасаешься; срочность голову не мнет, мозги не жует. Покой! Ну что, поехали?
Тамара молчит – видение наплывает на нее: птицей зависает она в воздухе, высоко-высоко зависает и смотрит вниз, на хребет горы и на путника, по нему шагающего. В последний раз она его видит, в самый последний раз. Но кто он? Не вспомнить и не узнать, а ведь из ее он жизни. Поднял бы голову!..
– Вишня? Слово скажешь?
Тамара брата почти не слышит: ей важно узнать того, шагающего. Важно, потому что больше она его не увидит.
– Вишня?
Путник поднимает-таки голову, но все, что птица-Тамара видит, это блеск. Как от хрусталя, свет отражается от лица, к ней поднятого, и видение исчезает. В ушах ее тревожный крик птицы. Горе предвещающий. Тамара вздрагивает и хватает брата за руку:
– Не забирай меня отсюда. Даже не предлагай.
– Я не за этим, – удивляется он.
– Не забирай.
– Вишня, дорогая моя Вишня, я не за этим, – серьезно обещает брат. – Только в гости. Увидеть. Да и не пойду я против воли твоей.
Тамара облегченно выдыхает:
– Конечно… Ты надолго?
– Уже надоел?
Тамара нахмуривается:
– Витя! Вокруг… Что-то закручивается вокруг нас. Неужели не чувствуешь?
Брат беспечно улыбается:
– Чувствую.
– Тоже?! Как?
– Более обычного ненасытен я. Бешусь. Всего мне мало, Тамара. Всего. Боли мало, смеха мало. Мало, мало – большего заглотнуть хочется. Запастись. Для чего? Почему?
Тамара предлагает:
– Останься здесь.
– Нет, – в лукавый полет уходят уголки губ брата. – Тебе не я нужен.
Тамара отводит взгляд в сторону. Молчит. Наконец говорит:
– Нужен. Ты нужен, ты всегда нужен.
– Ты и строчки мне не послала.
– Никому не послала. Никому. Я… я заморозила себя.
– Даже так?.. Родоста не помогла, значит?
– Что ты, что ты?! Я бы без твоего лекарства… Ты понимаешь… я порванная была, а ты меня еще больше порвал, и как-то после этого мне жить захотелось, быть захотелось, и я срослась. Себе обрадовалась.
Брат усмехается:
– Хорошо сказала. А признайся, о ТОМ иногда думаешь?
Тамара признается:
