Красные озера

– Да ну! От нас какая польза? Колени вон вообще не гнутся уже. Там, в тенечке уж посидим, послушаем. Ну, и про свое покумекаем, разумеется.

– Про свое?

– А это вы – головы горячие! Наше дело – сторона, – дед уставился куда-то в пустоту немигающими глазами, постоял на месте без единого движения и вдруг произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: – Рассада у меня, вот чего. С прошлого года гниет. Я ж ее в погреб для сохранности – так от холода почернела вся. Вот и не знаю, сажать аль нет, земля-то не плодоносит.

– Не боись, будет плодоносить, – уверил его Бориска. – Завод расхерачим – и посадишь ты свои овощи.

Рябой отчего-то истерично загоготал, крякнул и свалился лицом в стол.

– Помер, что ли, от нервов? – пошутил матвеевский сосед.

– Да перепил, – объяснил Шалый. – С ночи же не просыхает. Оно, конечно, мы все… для храбрости-то… а этот хмырь больше других налегал.

– С пьянью всегда так, – возмутился кто-то на другом конце стола. – Квасят в нужный момент, вред только сплошной.

– Слышь, дядя! – Борис повысил голос, но, поймав на себе недоуменные взгляды, продолжил тише: – Эта пьянь тебе взрывчатку приволокла, пока ты дома штаны протирал.

Повисло неловкое молчание.

За окном засияла заря, и по поверхности стола расползлись красные блики.

– Идти надо, – задумчиво произнес Шалый. – Рабочие скоро на смену уйдут. Ленка!

Прибежала Лена, вопросительно уставилась на крикуна, приподняв одну бровь.

– Бельевая веревка нужна.

Женщина кивнула и убежала на кухню. Послышался стук шкафов да лихорадочное шуршание. Двое мужчин вышли на улицу – за соляркой. Оставшиеся сидели молча, стараясь друг на друга не смотреть – всем было страшно, но и признаваться в этом как-то не хотелось. А глаза-то – зеркало души, глаза-то выдадут, оттого и прятали их в пол.

Вернулась Лена с мотком веревки, перевязанным поперек, распустила его да под началом Шалого разрезала на несколько частей, длиной примерно по три метра – чтобы успеть отбежать, пока шнур прогорает.

Чуть позже принесли канистру с соляркой. Отвинтили крышечку, бросили туда все обрезки веревки, а концы связали да выпустили наружу, чтобы потом было легче доставать.

– Че, мужики, двинули, – мрачно скомандовал Бориска, ткнул пальцем в тех, кого приглашал с собой, и выскочил за порог вместе с ящиком.

За ним тяжелой походкой проследовали коренастый старик, матвеевский сосед, утративший свою обычную веселость, и еще двое – те, которые ходили за соляркой. Канистру с торчащим наружу узлом именно они теперь и тащили. Рябого не взяли – пьяный в таком деле помеха.

На улице к тому моменту наконец рассвело. Багрянец рассеялся, желтое утреннее солнце стелилось по черной земле. Земля стояла влажная от впитавшегося в нее ночного тумана. Было прохладно, но ссутулившиеся от нервного напряжения люди во главе с Бориской тряслись вовсе не от холода.

Когда шли вдоль берега, озеро показывало пятерке их отражения – согбенные, подернутые волнистой рябью отражения в крови. Но каждый думал о предстоящем деле и на свою копию, любезно предоставленную водой, не смотрел.

А завод был большой и темный – громоздился над поселком необъятной тушей с каменной кожей, упирался в небо тремя широкими дыхальцами. В окнах, прорезанных под самой крышей, ютилась непроглядная, плотная тьма.

Завод был страшный, укутанный гарью и простыней из дыма и сажи, окруженный рыжими отростками, торчащими из земли, отгородившийся от посторонних взглядов массивным забором.

Завод был шумный – гудел и дышал, и от его дыхания стоял звон в ушах.

На территорию чужаки вошли беспрепятственно, ворота никогда толком не закрывались. Шалый поставил ящик, достал из него один сверток, развернул бурый снаряд, осмотрел его внимательно, покрутил в руках, как бы не зная, что делать, затем резко поднялся, подбежал ко входу в здание, защищенному автоматическими дверьми, и положил брусок у порога.

– На пробу, поглядим, как бабахает! – пояснил он остальным и потянул узел, торчащий из канистры. В воздухе распространился едкий запах копоти и разложения.

Бориска отвязал один отрезок, примотал его к брусочку, растянул на всю длину. Постоял некоторое время в нерешительности, потом чиркнул спичкой, поджег обремканный конец веревки и ринулся прочь. Остальные не отставали.

Впятером они выскочили за ворота и юркнули за ближайший холм.

Огонек горел ярко, полз по веревке впопыхах, разбрызгивая искры. Дойдя до снаряда, он заискрился сильнее, испустил дым и вдруг погас.

Люди за холмом недоуменно переглянулись. Попробовали еще раз, но тщетно. Не знали они, что украли промышленную бризантную взрывчатку, которая не слишком восприимчива к внешним воздействиям и подрывается чаще всего от специального капсюля-детонатора.

Шалый в сердцах сплюнул и развел руками.

– Давайте последний метр шнура в узел смотаем, – предложил матвеевский сосед. – И на взрывчатку положим. Он пока прогорит, такой толстый, взрывчатка нагреется. Наверное, должно сработать. Как думаете-то?

Все согласились. Достали еще один обрезок, сделали на его конце огромный узел, приложили к неподатливому бруску да с обратной стороны подпалили.

Рвануло через минуту, мощно и громко. Щебенка и частицы песка, от скорости острые, как иглы, полетели во все стороны. Кому-то слегка оцарапало лицо.

Когда улеглась пыль, все пятеро подошли ближе. Автоматические двери разъехались и покорежились, из одной вылетел кусок. Козырек над входом рухнул, стены покрылись трещинами.

– Давайте внутрь! – скомандовал Борис. – Ящик хватайте! И канис…

Его прервал невообразимый скрежет, вырвавшийся из заводского нутра. Из верхней части рваного дверного проема выехала цельная стальная заслонка и плотно уткнулась в пол, загородив проход.

– Да .б твою мать! – благим матом заорал Шалый и принялся неистово колотить по заслонке. Колотил долго, не замечая, что сбивает руки в кровь.

Затем он выдохнул, обернулся к остальным с совершенно растерянным выражением лица. Угольки глаз под плетнем из засаленных волос потухли.

– Делать-то чего будем? – спросил он.

– Да хер его знает, нас скоро рабочие прибегут сгонять! – выкрикнул один из четверки.

– По домам, что ли? – робко спросил старик с выбеленными волосами.

– Я те, б…., дам по домам! – вспылил Шалый. – Сука, здесь костьми ляжешь!

Он даже бросился на старика с кулаками, но вовремя вспомнил про свой слабый нос и остановился. Руки его повисли плетьми вдоль тела.

– Давайте, может, девятнадцать снарядов, которые остались, по углам здания раскидаем. Да снаружи их подорвем – стены-то, поди, пробьет, – предложил один из мужичков, которые раздобыли солярку. – А если пробьет – так и завод весь сложится, без несущих-то конструкций.

Посовещавшись наспех, так и поступили. Каждый угол строения обложили опасными брусочками, примотали к ним веревки с узлами на концах да по очереди подожгли.

Взрывы прогремели друг за другом. Часть забора ударной волной разнесло в мелкую крошку, в одном месте вывалилась целая плита. Рыжие будки оплавились, развалились на искореженные листы металла, открыв торчащие из земли трубы. Сами трубы повсеместно раскололись, так что вокруг завода забил фонтанами кипяток.

Здание стояло на месте. В правом переднем углу стены разъехались по сторонам и просели книзу, в остальных – пошли страшными продольными трещинами до самой крыши. Вот только за каменной облицовкой обнаружился еще какой-то материал, светло-серый, блестящий да неприступный. Шалый из любопытства потрогал его и сжег себе ладонь.

Впрочем, трубы перестали изрыгать дым, и гудение стихло.

– Черт его разберет, сильно повредилось аль нет, – сказал матвеевский сосед. Лицо его и одежда были покрыты углем и мелкой пылью. – Вроде не дымит.

– Каркас-то крепкий, – произнес в свою очередь Бориска и подул на красную от ожога руку. – Но работа явно встала. Пойдем отсюда.

– А дальше-то какой план? – поинтересовался старик с белой головой.

– Сидеть у Ленки да ждать. Придет Радлов, придут работяги – придется и с ними как-то разобраться, – глазки у Шалого вновь заблестели от злобы и радости.

2.

На участке добычи было шумно – экскаваторы изымали расколотую породу на месте гряды, а ненасытные дробилки сжевывали камень со страшным грохотом, и потому взрывов никто не слышал. С самого утра обсуждали странное происшествие – дверь, ведущая к месторождению, была взломана, а на выходе из рабочего поселка кто-то нагородил горочки застывшей шпатлевки. Ведра от нее валялись рядышком, все сплошь разбитые.

Инженер нервно расхаживал по смотровой площадке, кружился вокруг Радлова и разорялся:

– Конечно, хорошо, что в ящике не взрывчатка оказалась, а ведра эти со смесью. Но мне интересно – кто, ну кто додумался в ящик с надписью «взрывчатка» засунуть шпатлевку, а?! Я не знаю, мозги есть у завскладом или как?!

Вскоре пришел завскладом и дал новый повод для паники – выяснилось, что утащили все-таки два ящика, и во-втором как раз было то, что, по всей видимости, злоумышленники и искали. Инженер рвал на себе волосы, не зная, куда приткнуться.

– Этим могут жилое здание подорвать! Или поезд! Мы ведь не знаем, зачем им взрывчатка! Ах ты, Господи, под суд же пойдем все дружно!

Петр вцепился в перила и не реагировал – сердечко шалило с самого утра.

Через полчаса один механик поранил руку и отпросился домой, однако почти сразу прискакал обратно да с ошалелым видом доложил:

– Там… это… завод подорвали.

– Что ты несешь? – накинулся на него инженер. – Видно же отсюда, трубы целые!

– Трубы-то целые, а стены все раскурочены, и из водопровода вода хлещет.

– Спьяну тебе привиделось, что ли?!

– Нет-нет, – заступился за него Радлов, отцепившись от решетки. – Дым-то не валит. А ведь раньше работа никогда не прекращалась, даже ночью. Надо дать отбой да идти смотреть, в чем дело. А то, может, зря пашем сейчас.

Инженер послушно удалился в свой домик, чтобы подать звуковое оповещение. Прозвучал резкий, протяженный гудок, после чего техника у разрушенной гряды затихла.

Петр взял громкоговоритель, прокашлялся и распорядился о временном прекращении добычи. Рабочие повылазили из тесных кабин, заслонялись по краю отработанного котлована, постепенно склеиваясь в разношерстную толпу.

Этой же толпой решили идти к заводу – мало ли, что: может, понадобятся руки разгребать завалы, а может, подрывники еще там, и нападут, если пойдет только один человек.

Радлов шел первым, измотанный бессонницей, сгорбленный и ко всему безразличный. В разрушение предприятия он не верил, а последствий опасался. И так близится выселение всех жителей. А выселение означает голод, выселение означает долгие мучения на чужой земле и смерть.

Позади растянулась неровная шеренга, сверху похожая на какую-то разорванную гусеницу, все части которой пытаются, да никак не могут соединиться воедино. Рабочие переговаривались между собой, кто-то смеялся, кто-то кричал, а на ком-то лица не было – семью-то чем кормить, коли действительно завода больше нет?

У разрушенного ограждения все собрались гурьбой и таращились во все глаза на расходящееся по швам здание. Оно напоминало мертвого и окоченевшего от смерти великана, пронзенного тремя кинжалами с округлыми рукоятками-трубами. Фонтаны кипятка били из обрубков водопровода, и по территории расплывались клубы обжигающего пара.

– Проверить бы, – произнес Петр, облизнув губы. От царящей здесь духоты он мгновенно вспотел.

– Как тут проверишь? – подал голос кто-то из рабочих. – Вон, поломано всё.

– Может, снаружи только, – Петр достал из кармана платок, тщательно вытер лицо и зашагал в сторону изувеченного остова.

– Да не нужно! – крикнули вдогонку, но он сделал вид, что не расслышал.

Под ноги ему попадались мелкие железные обломки, оплавленные и потому бесформенные, щебень с острыми краями, обуглившиеся камни и кирпичи. Пар хлестал со всех сторон. Кроме плеска воды, никаких звуков не было. Радлов настолько привык к гудению, доносящемуся от завода, что молчание пугало его.

Приблизившись ко входу, он прислонился к стальной заслонке. Поверхность была горячая – вероятно, нагрелась от взрыва. «Неужто всё?», – подумал Петр, однако заслонка подалась наверх, разбив вдребезги его тайные надежды.

Петр ввалился внутрь. Стальная клетка со скрежетом захлопнулась.

– Вот те раз! – удивился механик, стоявший в первых рядах. – Выпустят ли?

– Да лишь бы здание не рухнуло! – поддержал его опасения другой рабочий.

И постепенно толпа раскачалась, зашевелилась, послышались оживленные разговоры.

Через десять минут Радлов, красный и мокрый от скопившегося внутри здания жара, вышел наружу с какой-то бумагой. Преодолел расстояние до забора, руками защищая лицо от пара, и вслух зачитал:

– «Всем бригадам следует выходить на работу, согласно установленному графику».

– А чего там, внутри? – спросили его хором несколько человек.

– Да все целехонькое, – упавшим голосом ответил Петр.

Кто-то из машинистов пошутил:

– Ну е-мое, отменяется выходной, – и громко засмеялся.

Постепенно все вернулись на участок добычи, разбрелись по своим местам, запустили механизмы да вновь принялись вгрызаться в многострадальный грунт.

У завода остались только двое водителей, у которых и так смена на сегодня кончилась, и совершенно обессилевший, впавший вдруг в отчаяние Радлов.

– А ведь, судя по всему, мощно рвануло, – сказал один из водителей. – Даже странно, что станки в норме.

– Ничего странного и нет. В цехах стоит опасное оборудование, так что все эти кирпичи да штукатурка – только облицовка. А внутри идет железобетон, укрепленный стальными перекрытиями. У стали температура плавления высокая, да и толщина там такая, что ударную волну выдерживает. Это вроде как сделано на случай, если внутри что-то взорвется – наружу вредные вещества не пойдут, – Петр цокнул языком и глухо договорил: – Только это и в обратную сторону работает. Нет, завод можно только изнутри разрушить – и то пустой каркас выстоит. А наши, дурачье, решили снаружи подойти. А смысла в этом никакого нет, – он помолчал немного, потом скривил лицо и грустно повторил: – Смысла-то нет.

– Петр Александрович, – обратился к нему второй шофер. – Вы ж совсем никакой. Отдохнули бы.

– Да-да, – отозвался Петр и махнул рукой. – Скоро отдохну.

Через час из заводских труб повалил дым.

3.

Местные восприняли подрыв с восторгом. Некоторые даже ходили полюбоваться полуразрушенной громадой, но, издали завидев растянувшуюся шеренгу рабочих, спускающуюся с холмов, быстро убегали.

В доме у Ленки собралось уже человек двадцать, и мужчины, и женщины – все были нервозно-веселы, глупо хохотали, шумели и радовались. Одним словом, праздновали. Хозяин дома оклемался и отправился в Вешненское, за продуктами, так что в общем разгуле он не участвовал.

Рябой отодрал физиономию от стола да продолжил напиваться. А Бориску распирало от гордости – спрятанные за грязными волосами глазки горели каким-то разудалым счастьем, свойственным обычно пропащим людям. Он запрокидывал в себя рюмку за рюмкой, хмелел, улыбался и потихоньку начинал грубить – то одного дураком обзовет, то второму пообещает лицо раскрасить. Все терпели – а куда деваться, спас ведь!

За столом управлялся развеселый матвеевский сосед – разливал самогонку, старичков угощал чаем, откапывал из закромов скромную закусочку. Полчаса назад он бегал пригласить Инну Колотову – та обдала его ледяным презрением, напомнила, что с Бориской Шалым связываться нельзя, и хлопнула дверью, чуть не ударив ею гостя по носу.

Постоянно кто-то выходил, кто-то заходил – то перекурить, то на завод глянуть.

– Радуемся-то рано, – заметила Ленка. – Говорят, рабочие с месторождения идут. Вроде как на нас.

– Да в жопу твоих рабочих! – воскликнул матвеевский сосед и налил две рюмочки; одну выпил сам, другую пододвинул женщине со словами: – На вот. Будешь?

– Не хочется. Предчувствие нехорошее.

– Гони его прочь, предчувствие это! Слышишь, чего – переезжать-то не надо больше! На своей земле живем!

– До вечера бы подождать…

В уголочке дремали старички, которые до самого этого момента мусолили тему погибающей рассады, а у оконца один из горе-подрывников – тот, что нес канистру – хвалился перед парочкой слушателей:

– А ловко мы все провернули! Главное, сначала взорвать не получилось – оказывается, не горят так сразу эти бруски. Так Иваныч сообразил, мы узлами наматывали да поджигали. Ой, как шандарахнуло! Жуть! Гром такой, как будто гроза прямо под ухом ударила. И щебенка летит во все стороны, спины-то нам оцарапало! Зато как стены разъехались! И не дымит! Главное-то – не дымит! Победили мы, выходит.

Тут один из слушателей принялся как-то странно смотреть за окно и задумчиво произнес:

– Ну-ну, победили, – потом развернулся к столу и крикнул: – Мужики, там дым повалил!

Рассказчик повернулся к стеклу, сделал удивленное выражение лица и вдруг начал громко ругаться, не стесняясь в выражениях.

Из-за стола всей гурьбой кинулись посмотреть, что происходит снаружи. Из заводских труб, как прежде, вываливались темно-серые клубы дыма, стелились простыней, разрезая небо на две части, и рассеивались где-то над лесом.

Веселье сменилось общим разочарованием, а праздник махом обратился поминками по самим себе.

Матвеевский сосед вернулся за стол, опрокинул с горя рюмку и заговорил глуховатым от скопившегося в горле комка голосом:

– Кажись, не спасло. Как уезжать-то? Как? Мать же у меня тут лежит. Да и вся родня лежит.

Шалый соображал туго и к окну подошел последним. Увидев дымовую завесу, он весь разом обмяк, громко выдохнул и сел на ближайший стул – и не сел даже, а упал, ноги-то подкосились от пьяной обиды.

– Ну, не вышло, – сказал ему рябой. – Бывает такое, че раскис?

Борис посмотрел на него исподлобья, обжег разгорающимся неистовой злобой взглядом и со всей силы топнул по ноге. Рябой закричал от боли и, хромая, отскочил подальше.

– Так и у меня здесь родители похоронены, – сказал еще кто-то, подсаживаясь к матвеевскому соседу. – И вся жизнь здесь. Может, откажемся уезжать? Поди, с живыми людьми дома не снесут.

– Эти снесут! Этих ничто не остановит…

– Ай, черт с ним со всем! – вклинился в беседу старик с выбеленной головой. – Живы будем – не помрем!

– Да тут ведь и помереть недолго…

Несколько человек собрались сходить на другой берег на посмотреть, что на заводской территории происходит. Шалый с ними не пошел – он вообще не знал, что теперь делать. И преждевременный триумф его закипал внутри, и от закипания обращался таким невиданным гневом, что хотелось переубивать всех вокруг, каждому из односельчан размозжить голову, или ножом пырнуть, или избить до смерти, радуясь тому, как жертва мучается. Шалый жаждал крови.

Унылые речи в комнате, забитой народом до отказа, продолжались. А старички в углу все еще дремали с блаженными улыбками – старикам все нипочем.

– Я говорила, незачем праздновать заранее, – недовольно заявила Ленка.

– Да помолчи уж, и так понятно, – отозвались за столом.

– Может, как-то на общий барак скинемся? – предложил кто-то. – Всё дешевле. Иначе помрем там. Иначе-то помрем.

Никто ничего не ответил.

Вскоре люди, ушедшие к заводу, вернулись и рассказали:

– Трубы-то дымят, да здание разворочено и кипяток шпарит. Развалилось бы уж, что ли…

– Если до сих пор не развалилось, то…

Тут в дом зашел Ленкин муж с мешком. Мешок он бросил к стене, встал посреди помещения и попытался что-то произнести, но не сумел – глазами только дико вращал, рот открывал, как рыба, а слова не шли.

– Да что?! – не выдержал матвеевский сосед.

– Так за.., – мужичонка осекся, крякнул, набрал воздуху в грудь и на одном выдохе выпалил: – Завод невредимый стоит, вот что!

– Допился? Или головой шибко ударился?! – завозмущались жители, которые сами только что оттуда пришли. – Мы там были перед тобой! Он весь трещинами покрыт! Что, по-твоему, за пять минут его починили?!

– Сами вы ослепли, раз ни хрена не видели! Смотайтесь еще раз да убедитесь! Зенки протрите только для начала!

Выдвинулись все, кто был в доме, включая хозяев. Пробурили недолговечную тропку в размытом черном песке, который тут же слипся вновь и перекрыл путь; прошли по желтому берегу озера, омытому красными водами; миновали голое поле, усеянное обломками после взрыва, да уткнулись в целехонькое темно-серое здание, извергающее столпы дыма. Стены были гладкие и ровные, как раньше, и трещины угадывались лишь по белым полоскам, напоминающим шрамы на живом теле.

Рыжие будки торчали из земли на своих местах, и пар улетучился. Ограждение только стояло покосившееся, с вырванными кусками и опрокинутыми плитами, но до ограждения дела никому не было.

– Чертовщина какая-то, – прозвучало в толпе недоуменно. – Ей-богу, чертовщина. Не могли так быстро залатать.

– Будто само срослось, – с ужасом сказал кто-то еще.

Шалый всю дорогу плелся последним, вяло размахивая руками. На неприступный завод он таращился, как полоумный, а в голове у него понемногу назревала мысль – недобрая, впитавшая в себя всю ярость, копившуюся в нем годами.

Долго Бориска стоял, не шелохнувшись, будто оберегал и лелеял свою мысль, пока та не взрастет окончательно и не даст плоды, и наконец выдал:

– Это Радлов всё. Надо его… убить.

Некоторые из пришедших засмеялись. Матвеевский сосед громко произнес:

– Ты головой вообще думаешь? Или она только, чтоб водяру внутрь вливать? Какой, на хрен, Радлов, коли трещины за каких-то пять минут пропали! Ни Радлов бы не успел, ни все рабочие вместе со свой чудо-техникой.

– Может, и вовсе мы зря на него осерчали? – спросил седовласый старик. – Мужик вроде хороший, а мы… нет, навряд ли он тут всем заправляет!

– А кто тогда?! – заорал Шалый, чувствуя, как теряет власть.

– А я ж почем знаю? Херня какая-то творится! Только это явно не человеческих рук дело, – старик пожал плечами и обратился к остальным: – Пошли отсюда. Правильно говорят – с Бориской Шалым связываться нельзя. Будем думать, как выживать.

Он развернулся и пошел прочь. Люди потянулись за ним, кто-то сразу, кто-то после неуверенной паузы на раздумья.

В итоге у здания осталось человек восемь вместе с Бориской, рябым, Ленкой и ее мужем.

– Вы-то что же не свалили? – змеей зашипел на них Шалый.

– Потому что во всю эту мистику не особо верим, – пояснил тощий мужичонка с глазами, затуманенными хмелем. – Коли Петька отсюда выходит – ясное дело, он и виноват! А что да как – не моего ума дело! Кончим его – и спасем всех.

– Наверное, так, – подхватил другой. – Оно, конечно, вроде и свой он, а все ж-таки чужак. И если от этого всем лучше станет – так и нет выбора-то.

Ленкин муж не смел слова сказать – боялся он теперь Шалого до смерти. Но глаза скосил в сторону, явно не желая участвовать в подобном обсуждении. А жена-то его, наоборот, вся сияла от злорадства; от спиртного и недосыпа ей чудилось, что сделать давнюю соперницу вдовой – это отличный способ насолить.

– Всемером-то одолеем, – подытожил рябой и, посмотрев на Ленку, добавил: – Ну, баба не в счет, сама понимаешь.

На том сговорились и отправились обратно – обсуждать, как бы лучше проделать то страшное, что задумали.

Тьма, сгустившаяся за окнами мрачного завода, провожала их неистовой, ликующей пляской. Известно ведь – подобное к подобному тянется.

Глава сорок восьмая. Стычка

Вечером того же дня Радлов дополз до дома, переоделся и без сил рухнул на койку в спальне – до второго этажа добраться не смог. Тома принесла ему чай и газетенку. Петр лениво пролистал серые страницы, взглядом ни за что не зацепился и отбросил газету в сторону. Чай выпил медленно, причмокивая от удовольствия. От ужина отказался.

Тамара присела на край кровати, похлопала мужа по бесформенному животу и сказала:

– Тебе надо ко врачу еще раз съездить. Уже весь зеленый ходишь. И отраву от меди постоянно вдыхаешь. Ну, нельзя ведь так, сам себя губишь.

– Ерунда, – Петр махнул рукой. – Вообще-то все хорошо будет.

– Как же, хорошо у него будет! В больницу вон ездил, ни одного рецепта не привез. Чего этот валидол-то глотать впустую?

«Да не помогут тут никакие рецепты, вопрос времени», – обреченно подумал Радлов, потом заставил себя криво улыбнуться и ответил:

– У меня диагноз не страшный, оттого и без рецептов. Само пройдет.

– Не договариваешь ты что-то, – грустно произнесла женщина, но давить не стала. Помолчала с минуту, думая, о чем еще можно поговорить, и спросила: – Я слыхала, наши завод подорвали. Так ли?

– Так-то оно так, только без толку. Он вроде бы накренился поначалу, а теперь целехонький стоит. А кто и как восстановил – неизвестно.