Красные озера

Лука покорно выходит на улицу. Ночной холод кусает его за лицо и руки. Дома глядят исподлобья, а опустевшие участки между ними напоминают выжженные пепелища.

– Разве кто-то горел? – спрашивает Лука.

– Пока еще нет, – говорит бригадир и мрачно улыбается.

Озеро в темное время суток черным-черно, лишь по редким красноватым отблескам можно угадать, насколько загрязнена в нем вода. В воздухе стоит водяная взвесь, частицы ее садятся Луке на одежду, на волосы и на лицо, скапливаясь в итоге над верхней губой и бровями. Лука медленно облизывает губы и ощущает горечь.

Завод возвышается над селением бесформенной глыбой с тремя торчащими вверх отростками.

Завод гудит.

Лука подходит к нему один, не понимая, в какой момент бригадир пропал.

Автоматические двери плавно раздвигаются, и гул становится громче. Обувщик делает натуженный вдох, держит воздух в себе, как будто пытается надышаться перед смертью, затем резко выдыхает и входит внутрь. Двери за спиной захлопываются.

С клацающим звуком загорается слепящий свет под потолком, и Лука обнаруживает перед собой огромное пустое пространство с белыми стенами и темно-серым бетонным полом. В некоторых местах пол потрескался, и сквозь трещины угадывается какое-то равномерное движение, но что именно там двигается – не разобрать.

Пустое пространство растягивается на несколько десятков метров вперед. Вдали обувщик видит вертикальную трубу, а позади нее – прозрачную мембрану во всю стену, за которой стоят станки. Обувщик идет вперед и начинает угадывать детали. Труба тянется с самого верха, от крыши здания. Она поделена на поперечные сегменты и напоминает гортань великана. Некоторые сегменты сужаются и расширяются каждую минуту, испуская пар.

Пройти сквозь прозрачную мембрану, растянувшуюся за трубой, не удается, поскольку никакого входа нет.

Лука озирается по сторонам и сбоку видит узенькую лестницу, ведущую на площадку на уровне второго этажа. Эта площадка нависает над станками – вероятно, с нее должны следить за работой всех механизмов. Вокруг нее висит мягкая металлическая сетка. Перед лестницей установлено заграждение, но теперь оно открыто.

Лука поднимается наверх. Его обувь гулко стукается о железные ступени, и воздух рядом с ним наполняется звоном. Сама площадка в ширину не больше полутора метров, но очень длинная. По правую руку тянется череда дверей. Некоторые из них без подписей, на других прибиты таблички с указанием фамилий и должностей.

Обувщик прислушивается к своему неровному дыханию и продвигается вперед, осматривая каждую дверь. На третьей из них значится: «Гуревич, главный бухгалтер». Лука дергает ручку – заперто. На пятой опять висит табличка: «Виноградов, глава отдела внешних связей». На восьмой указано: «Артемьев, заместитель директора». Так Лука доходит до десятой, последней, двери, на которой серебряными буквами выведено: «Мелехин, директор».

Эта дверь чуть приоткрыта. Обувщик тянет ее на себя и видит тесный кабинет с желтыми стенами и большим дубовым столом у дальнего конца. За столом сидит какой-то человек в черном костюме. Он уткнулся в бумаги, и лица не видно.

– Мне сказали, для меня есть задание, – неуверенно произносит Лука.

Человек некоторое время сидит без движения, потом дергает своими белыми руками, как кукла, расправляется одним неуклюжим движением и устремляет в сторону посетителя неживой взгляд. Глаза у человека ссохшиеся, желтые да словно из воска вылепленные, зубы обнажены, а щеки и нос впали. Лука с ужасом понимает, что перед ним полуразложившийся мертвец в погребальном костюме.

– Вы гробовщик? – медным голосом интересуется мертвец, хотя его разваливающийся рот при этом не двигается.

– Я только для Илюши делал, – как в тумане, отвечает Лука и проходит дальше.

– Но делать умеете?

– Умею.

Обувщик дотрагивается до гладкой поверхности стола, наклоняется к мертвецу как можно ближе, но тот никак не реагирует – глядит восковыми огарками глаз в одну точку да только белыми ручками шевелит, и то как-то неряшливо и невпопад: пытается сжать пальцами лист бумаги, но пальцы не слушаются, бумага падает на пол.

Тут Лука замечает, что из спины трупа торчит тонкая металлическая труба, уходящая куда-то под потолок. В трубе есть прорези с обеих сторон, и именно оттуда идет голос.

– Нам нужны гробы, – доносится из прорезей.

– Сколько?

– Сколько сейчас человек в поселке? – голос становится механическим, начинает трещать и прерываться помехами, словно передача на радио.

– Тридцать три пташки кружат вокруг меня, – произносит обувщик, как зачарованный. – Значит, тридцать три человека. Очень многие уехали, – он выдерживает паузу, явно что-то высчитывая, и добавляет: – Со мной тридцать четыре.

Из трубки отвечают прерывисто и тихо, сквозь глухую рябь:

– Значит, вы сделаете тридцать четыре гроба.

– И себе тоже? – уточняет Лука, обливаясь холодным потом.

– И себе тоже. Как же мы вас обидим, – на той стороне кто-то гулко смеется, но смех почти сразу заглушается помехами.

Обувщик трясется от нервного напряжения и не смеет сдвинуться с места. Не двигается и мертвец, ведь он по-настоящему умер и управляется прикрепленной сзади металлической трубкой. Он – ширма для видимости живого собеседника.

– Кто ты такой? – спрашивает Лука, переборов страх.

Из прорезей долгое время доносится лишь белый шум, затем в нем начинают угадываться отдельные звуки. Звуки нарастают, складываются в невнятный ответ:

– Я… то, что против… жизни.

– Смерть?

– То, что против жизни, – повторяет механический голос и замолкает. Помехи звучат еще некоторое время, но вскоре обрываются и они.

Мертвец опадает безвольной куклой.

Лука выходит из кабинета. Голова болит страшно, уши закладывает. По краям глаз что-то подергивается.

Он опирается на сетку, растянутую по периметру площадки, и глядит вниз, пытаясь проследить за работой станков. Однако вместо станков видит огромное буро-красное сердце. Сердце клокочет и бьется, и производит тот самый мерный заводской гул.

Лука кричит.

Глава сорок третья. Завод изнутри

Пятнадцатого мая на месторождении готовились к подрыву гряды. Котлован после разрушения последнего уступа расширился на север, поглотив новые участки поля, но дальше шел только пустой грунт, в некоторых местах оплавленный желтым цветом, и продолжать бурить было бесполезно. Потому рабочие копошились внизу, перегоняя технику в безопасное место.

Радлов с инженером обсуждали дальнейшие действия, стоя на смотровой площадке. Радлов опирался на перила и тяжело дышал – погода выдалась очень теплая, с него градом лился пот. Он и раньше тяжело переносил жару под гнетом своего громадного веса, а теперь, от бессонницы, стало совсем плохо. Петр постоянно обтирался платком, пил из бутылки, которую держал при себе, и умывал раскрасневшееся лицо. Инженер расположился напротив – вертел в руках подробную карту местности, тыкал в нее пальцем да рассказывал:

– Значит, гряда идет от расщелины до самого карьера. Протяженность в несколько километров – это очень много, за один раз мы ее никак не снесем. Я предлагаю на склоне отсюда, от карьера, и вот до этой точки, – он указал на карте изгиб линии, обозначавшей горную гряду, – пробурить скважины. Ясное дело, вливать в них будем эмульсионную взрывчатку. Бризантной, конечно, на складе до хрена и больше, но она для более мелких работ пойдет. В общем, перекрывающая порода там очень твердая, забуриваться будем через каждые два-три метра…

– Два дня уйдет, если на такой протяженности столько бурить, – перебил Радлов.

– Зато наверняка. Потом поставим замедлители по всей цепи, чтобы у нас одновременно взрывалось только по четыре скважины, иначе в рабочем поселке окна повыбивает. И вот так у нас вся гряда постепенно сложится, с задержкой в секунду, – инженер показал рукой, как будет складываться гряда: поставил перед собой ладонь пальцами вверх, потряс ею и несколько раз ритмично опустил пальцы книзу.

– М-да, – неопределенно протянул Петр. – Пыли до хрена получится.

– А что же делать с пылью-то? Тут уж ничего не…

К ним подбежал запыхавшийся механик и вклинился в разговор своей сбивчивой речью:

– Это… там… уступ-то отработали… и это…

– Ну что тебе?! – не выдержал инженер.

– Так это… забойку3 сперли. А ежели взрывать скоро, забойка-то нужна.

Радлов недовольно поморщился и спросил:

– Кто спер?

– Да почем же я знаю! Это… щебень там был… так, может, это… кто для строительства взял.

Инженер покосился в сторону Петра, потом сказал рабочему:

– Значит, сделаем забойку из буровой мелочи и шлака, у нас вон на выезде отвалов сколько. Хоть пригодятся.

– Так это…

– Господи, да иди ты уже! – прикрикнул на назойливого механика инженер, и тот мгновенно испарился.

– Продали, наверное, как стройматериал, – прокомментировал Радлов.

– Возможно. Только тут такое дело… ты, Петр Александрович, конечно, главным поставлен. Но ведь и ты пару дней назад ящик какой-то со склада вынес.

– Верно, вынес. Но совсем другой. После строительства барака, – Радлов махнул рукой в сторону растянувшегося позади длинного здания, – шпатлевка оставалась в ведерках. Эти ведерки в тот самый ящик и скинули.

– А чего ж не купил?

– Покупать долго. Ты знаешь, сердце у меня, – Петр облизнул губы, умыл лицо из бутылки с водой, потом долго хмурился, пытаясь подобрать слова. – Я недели две назад у врача был. Говорят, в любой момент могу… того. У меня ведь жена останется. Она по хозяйству шуршит, денег не зарабатывает. А у нас забор повредили, вроде как от праведных чаяний, – он мрачно усмехнулся. – И в ванной в стене дыра, заделать надо. Иначе потом влага насквозь проест, а меня уж нету – и кто Томке поможет? Надо как-то дом облагородить, что ли.

– Неужели все так плохо?

– Плохо. Если я спать начну – станет получше. Оно же усугубляет. Вот я сплю теперь минут по пять, урывками, и вроде соображать стал, мозгу хватает. А организм изнашивается. Получается, и болячки все обостряются, – Радлов покивал головой, как бы соглашаясь с собственными измышлениями, и вернулся к прошлой теме: – С пылью, ты спрашиваешь, что сделаем. Да ничего и не сделаем. Сейчас пару дней перекурим, подготовим забойку да начнем бурить по длине гряды.

– Да-да, конечно, – рассеянно сказал инженер. – Ты вообще, знаешь… ну… если что-то нужно… или…

– Да понял я тебя, не мучайся. Спасибо.

Инженер свернул карту, оглядел днище карьера и спросил о другом:

– Кстати, с переселением-то решили что-нибудь?

– Я не докладывал никому. Наши сами прознали. Сегодня схожу на завод, буду оспаривать. Потому что там делать нечего, умирать только.

– Ты ведь знаешь, решение сверху подпишут без вашего ведома, и вся земля по бумажкам будет уже заводская. И всех твоих на законных основаниях бульдозерами выгонят – просто скажут нашим рабочим подвести технику и сносить. И они поедут, потому что откажешься – уволят, а детей кормить надо. Вот и вся история. Да и не пойму я тебя никак. Твой дом не тронут, ты заводской и живешь на этом берегу. А люди тебе добра не особо желают. Чего стараться ради них?

– Какие-никакие, а свои, – пояснил Радлов. – Да и не могу я. Ну тридцать одного человека, если без меня, Тамары и матери ее, на смерть отправлять – видано ли?

Инженер хмыкнул, выражая непонимание, и скрылся в своем домике, чтобы точнее рассчитать расположение будущих скважин.

Радлов через полчаса после окончания смены стоял около здания завода. Ему было не по себе, колени тряслись от нервного напряжения.

Автоматические двери плавно разъехались, и Радлов вошел в огромный пустой холл с белыми стенами. Вдалеке сверху спускалась труба, за ней стояла перегородка из непробиваемого стекла толщиной в полуметр, за которой громоздились станки. Станки гудели, раздирая и переваривая руду. Вход на боковую лесенку, ведущую к кабинетам, был перекрыт, как всегда. И ни единого живого человека во всем здании не было.

Включились и затрещали лампочки, по всему помещению распространился чересчур яркий свет. Петр поморщился, подождал, пока глаза привыкнут, и через весь холл двинулся к трубе. Труба книзу расширялась, соединялась с металлическим контейнером, установленным на полу. В контейнере была дверца, а над ней – маленький светодиодный индикатор.

Радлов встал как можно ближе к этой конструкции и громко произнес:

– Никакого переселения не будет! Я отказываюсь в этом участвовать!

Его крик стукнулся о гулкие стены и эхом прокатился по всему холлу.

Вертикальная труба задребезжала, раздался какой-то скрежет и – позже – звук, с которым легкий предмет падает на твердую поверхность. Индикатор загорелся красным.

Радлов открыл дверцу и вытащил из контейнера бумагу с текстом:

«Уведомление: 33/9.16.13

Вам необходимо обосновать причины отказа».

Петр издал нервный смешок, понимая нелепость такого положения, и начал говорить в пустоту:

– На участке застройки ничего нет. Поблизости только зона, ледник да заброшенное кладбище. Дома строить не на что. Люди там умрут.

Вновь заходила ходуном труба, внутри упало письмо, индикатор показал красный свет. Радлов достал документ и прочитал:

«Уведомление: 33/9.16.13

Средства на строительство домов не запланированы. Участки выделены по количеству жителей и оценены дороже, чем земля Шонкарского поселка. Финансовые претензии не являются обоснованными».

– Я повторю! – закричал Петр что есть сил. – Люди умрут!

Труба дрогнула. Замигала красная лампочка.

Радлов некоторое время стоял без движения, как бы в ступоре, потом помотал головой, приводя себя в чувства, унял дрожь в коленях, вытащил еще одну бумагу:

«Уведомление: 17.21.19.20.30/14.18.21.20

Вы обязаны освободить территорию вокруг озера.

В противном случае вы будете уволены».

Петр содрогнулся всем телом, и вдруг на него напала такая лютая ненависть, что он принялся колотить по трубе. Затем запрокинул голову и заорал куда-то вверх:

– Да кто ты есть-то?! С кем я говорю?! А?! С кем я, мать вашу, говорю?! Покажитесь!

Медный скрежет. Красный отблеск скользнул по радужке глаз. Текст:

«Вы будете уволены так же, как ваш предшественник».

Петр смял бумагу, сжал кулаки от бессильной злобы и, пробурчав себе под нос что-то вроде: «Да пошел ты», – выскочил на улицу.

Глава сорок четвертая. Грянуло в третий раз

На следующий день разбухшие облака обрушились на землю ливнем и градом. Град был мелкий да почти сразу таял, а вот дождь не прекращался на протяжении недели. Вода затекала в скважины, которые начали бурить под взрывчатку, размывала грунт, из-за чего вязла вся более-менее тяжелая техника, и работы на месторождении временно прекратили. Рабочие маялись от безделья – кто-то пил, кто-то уехал в Город проведать семью, а те, у кого семьи до сих пор оставались в поселке, проводили тихие домашние вечера. Или не очень тихие: мужчины, трудившиеся на горной выработке большую часть дня, отвыкали от своих жен, а жены, почти всегда занятые детьми, отвыкали от мужей, и когда им пришлось целую неделю жить под одной крышей безвылазно – началась ругань. То из одной времянки орут, то из другой; то супруга жалуется на потраченные лучшие годы, то муж кричит о том, как ему все надоело – идиллия, в общем.

Повсеместно расширились ставки, и красные воды убили редкую желтую растительность, поскольку трава по весне вылезла только у самых берегов – хилая и еле живая, от прямого попадания медной отравы она тут же скукожилась, почернела да сгнила.

У одной пожилой четы из местных провалилась почва на участке, и дом покосился. Сени просели, их поднимали домкратом, сыпали под фундамент песок и заливали цементный раствор, но в итоге там все равно образовалась яма, отчего деревянный пол пошел трещинами. Сам дом, впрочем, стоял прочно, так что его обитатели не сильно огорчились.

Двадцать третьего мая, когда ливень наконец иссяк, на месторождении продолжили готовиться к взрыву. С самого утра у гряды надрывалась бурильная машина –накидывалась на каменные уступы и со страшным грохотом прогрызала в них дыры. В воздухе стояла столбом пыль, густая и серая, так что всех рабочих в приказном порядке заставили натянуть защитные маски.

К двум часам дня скважины были готовы.

Радлов в побелевших от пыли сапогах шел вдоль гряды, от днища котлована к ее северо-западному изгибу, где планировалось установить последний заряд. Осматривал каждую скважину, замерял расстояние да напряженно о чем-то размышлял. Иногда на его пути попадались каменистые осколки, так что он запинался о них, ругался и шел дальше.

Из дыр, проделанных в теле старой горы, сочилась влага, но совсем немного. Радлов справедливо рассудил, что такое количество воды нисколько не помешает. У последней скважины он остановился, чуть развернул голову назад и окинул взглядом расстилающееся пространство. Котлован зиял почерневшей ямой с рваными краями в желтой пленке, через него до самых административных зданий тянулись высоковольтные провода, обеспечивающие работу вычислительной техники в домике инженера. Гора уходила ввысь бугристыми уступами, и даже не верилось, что вскоре на ее месте останутся лишь обломки.

Вернувшись к смотровой площадке, Петр по громкоговорителю отдал команду закладывать заряды, которые впоследствии загорятся и передадут ударную волну жидкой взрывчатке. Рабочие притащили к гряде несколько ящиков, выгрузили из них ударно-волновые трубки ярко-красного цвета да стали собирать взрывную сетку, опуская концы трубок с детонаторами на дно скважин.

Из общего барака вышел инженер вместе с каким-то машинистом.

– Ну что, Петр Александрович, бабахнем от души? – сказал инженер весело и засмеялся.

– Да, – рассеянно отозвался Радлов, потом указал на тянущиеся сверху провода и добавил: – Вот их надо снять для начала, повредятся.

– И верно, как-то мы не учли, – тут он повернулся в сторону машиниста: – Подъемник с люлькой пригони на обрыв рядом с карьером.

– Больно вы́соко, с люльки не достать, – ответил машинист.

– Значит, кран подгоняйте, – скомандовал Петр.

Рабочий кивнул и удалился. Петр продолжил наблюдать за тем, как нижний уступ гряды постепенно покрывается ярко-красной паутиной.

Затем к краю карьера с жутким грохотом выехал грузный, неповоротливый подъемный кран. К крюку кое-как приладили самодельную деревянную люльку. В ней находились двое рабочих в спецовках и перчатках. Оказавшись на нужной высоте, они отцепили провода от столбов и бросили их вниз. Провода плетью ударили по земле, посыпались искры. Машинист в кабине крана высунулся из окошка и громко выругался.

– Сам такой! – крикнули ему сверху. – Я как их сюда приделаю? – рабочий в сердцах постучал по деревянной балке, на которую опирался. – Х…ю сколотили какую-то, а я при чем?!

Люлька, мерно раскачиваясь, пошла вниз. На земле другие люди, тоже в защитной форме, подхватили провода и начали их сворачивать.

– Оцепление надо ставить, – задумчиво произнес Петр.

– Да, кажись, пора, – согласился инженер.

– Особо никто не ходит, грузовики поставим просто по периметру.

Радлов отправился в барак, там договорился с водителями, для которых на сегодня работы особо не было, и вернулся на место.

Вскоре со всех сторон загудели и задребезжали самосвалы. Несколько машин выехало со стороны вагонеток, другие – из-под склона, на котором располагалась смотровая площадка. Они встретились посреди котлована, помигали друг другу фарами и юркнули в траншею, ведущую к заводу и озеру – там, за территорией месторождения, необходимо было выставить контрольные посты и не пускать никого из жителей в опасную зону.

Вдоль гряды, от изгиба к карьеру, двинулась зарядная машина, напоминавшая огромного белого жука с металлическим баллоном на спине. Она останавливалась у каждой скважины, вливала в нее жидкую взрывчатку и неторопливо ехала дальше.

У края горного склона машина спустилась в карьер, к отработанным уступам, где тоже были какие-то неровные дыры в грунте, подкатила к ближайшей рытвине и начала заряжать и ее.

– Куда?! – заорал Радлов в громкоговоритель. – Всё! Поворачивай оттуда!

Машинист вышел из кабины и беспомощно развел руками.

– Вот же глухня, – пробурчал Петр себе под нос, отложил рупор в сторону, подошел ближе к перилам. Скрестил перед собой руки, показывая, что работа окончена, а затем махнул в левую сторону. Машинист постучал себя по лбу, влез обратно за руль и повернул налево.

– Замедлители ставьте, – скомандовал Петр, обращаясь к группе рабочих, монтировавших взрывную сеть. – Не более четырех скважин зараз должно срабатывать!

Через полчаса, когда сетка была готова окончательно, всю технику отогнали на безопасное расстояние.

Прозвучало три громких, продолжительных гудка – предупредительный сигнал.

Рабочие собрались на смотровой площадке вместе со всеми начальниками бригад, инженером и Радловым. Зернистый от пыли воздух над месторождением вздрогнул еще от двух гудков – был дан боевой сигнал.

– Ну что, с Богом, помолясь, – произнес Петр, перекрестился и нажал кнопку «Подрыв» на ручном пульте управления.

Над месторождением повисла напряженная тишина, люди толпились на возвышении, затаив дыхание. Время тянулось невыносимо долго.

– Ну где, б…ь, – не выдержал один из рабочих, но ответить ему никто не успел.

Тишину разорвало в клочья. Заряды в скважинах быстро-быстро срабатывали друг за другом, вершина горной гряды постепенно вваливалась внутрь, склоны расходились трещинами, и вся она медленно опадала, раскидывая по сторонам камни и изрыгая вязкое облако дыма и пыли. В продолжительном реве взрыва можно было различить щелчки, с которыми воспламенялись отдельные скважины: щелк-щелк-щелк…

Но на участке у северо-западного изгиба щелчки прекратились и сменились одним мощным, оглушительным грохотом. Он раскатами прокатился по всему котловану, ударил по смотровой площадке, так что некоторые рабочие от неожиданности схватились за уши, и полетел дальше, к селению. Воздух страшно вибрировал. А горное плато резко вздыбилось, подлетело вверх всей своей огромной тушей, зависло на долю секунды и искореженными глыбами рухнуло на землю. Все пространство месторождения накрыло медленно разрастающейся, удушливой пеленой каменной пыли. Пелена эта была настолько плотной, что в ней чувствовались мелкие колючие частички.

Не видно было ничего даже на расстоянии полуметра. Многие зашлись судорожным кашлем. Грохот затих, но пылевое облако продолжало стоять в воздухе, принимая причудливые формы и распуская свои полукруглые лапища все дальше. Накрыло радловский дом. За ним дымка начала наконец рассеиваться.

Когда очертания предметов вновь стали различимы, ошарашенный Радлов приказал дать сигнал завершения. Прозвучало три коротких гудка. Вместо гряды вдалеке было рваное поле бурого цвета.

Петр выплюнул песок, повернулся к рабочим и гневно спросил:

– И какой дебил это наделал? Почему последние скважины-то без замедления сработали?

Рабочие, с ног до головы покрытые бело-серой крупой, таращились на него во все глаза и не смели вымолвить ни слова.

– Нет, нет, окна повыбивало к херам! – продолжал возмущаться Петр. – Точно повыбивало. Сейчас наши придут скандалить.

Но прошел час, улеглась пыль, горную технику вернули на места, а никто из местных так и не появился.

Глава сорок пятая. Народный герой

После оглушительного взрыва почти все жители, кроме, разве что, Луки да Инны Колотовой, действительно повылазили на улицу и постепенно собрались толпой.

Дома стояли белесые от пыли и безглазые – стекла в окнах либо вылетели, либо потрескались. Осколки, застрявшие в рамах, дребезжали от ветра, и повсюду в деревне слышался тихий звон. На красной, маслянистой поверхности ставков болтались серые кляксы. Воздух был колючий от невидимых глазу каменных частиц, удушливый и пропахший дымом.

Люди растерянно глядели друг на друга посреди этого хаоса да не знали, что предпринять.

– Туда, что ли, пойдем? – уточнил подслеповатый старик, махнув рукой в сторону противоположного берега.

– Так пойдем, наверное, – неуверенно сказал кто-то в толпе.

– А зачем? – прозвучало в ответ возмущенным женским голосом. – Чтоб нам опять этот жирный со своими прихвостнями лапши на уши навешал и в конце под колеса бульдозера отправил?

В толпе раздались разрозненные возгласы:

– И правда, ну его!

– Да все равно бесполезно!

– А делать-то что-то надо! Иначе таким макаром наши дома снесут, чтоб мы переехали скорее.