Туман над Токио

Стриптизёрша угомонилась. Аска дёрнула меня за руку:

– Убавь звук плеера!

Голос Кейширо-сан заставил всех замереть:

– Девушки-и-и! Распишитесь! Вам подарок!

Татьяна, ойкнув, спрятала попень за вешалку с реквизитом. Агнесса вскочила получать от маэстро посылку и медовым голосом пошутила:

– А где расписаться? На стенке, что ли?

Кейширо-сан, хохотнув, затопал к лестничной клетке.

– Таня, Нагао-сан прислал гамбургеры! Из Макдональда! Наши любимые! С мясной котлетой! – чуть не падая в обморок, заверещала приёмщица товара.

Таня так и не надела спортивные брюки и трясла булками, скача от избытка чувств. Плоская коробка с семью гамбургерами, в свою очередь, тоже заскакала по циновке. Агнесса за компанию добавила топота и неуёмной радости.

Вернулась Мива с поднятыми от недоумения бровями. Имея диплом зубного врача и канцелярскую книжку подмышкой, она, несомненно, обладала умственным коэффициентом, достаточным для того, чтобы не участвовать в стриптизе и диких плясках вокруг гамбургеров. Желая отгородиться от вакханалии, она не медля включила «тостер» и приступила к распарке лица.

Каким-то чудом мясные гамбургеры обуздали вновь вспыхнувшую антипатию к моей персоне, а также усмирили зычную рекламу нижних полушарий Татьяны.

Минут через двадцать, так и не притронувшись к своей доле яства, я сходила на балкон проветриться от мясного запаха. Но там курил Абэ-сан. Во избежание беседы с ним на языке, маскирующем внятную мысль и компостирующем мозги аллегорией и аллюзиями, я раскланялась и дала задний ход. В кулуаре эхом разносился девичий визг: «Уииии! Пончики Мистер Донат!» Из нашей гримёрки пятился адъютант господина Нагао со следами губной помады на щеках. Видимо, подружки уже не владея собой, расцеловали Кейширо-сан за ещё одну доставку их любимого товара. Я заперлась в душевой, и, пустив воду из крана, отсиделась там, ожидая конца истерики.

Страсти накалялись и мне пора было укрываться в интернет-кафе возле перламутровой высотки – аммонита. Пальто висело в гримёрной. И сумка с кошельком там же. Поэтому доступ к интернету пролегал только через шлифовальный цех.

Из зеркала, того, что буквой «г», меня буравил взгляд победный, а из дальнего углового VIP-места – торжествующий. Сразу отступать было стратегически нецелесообразно и я, точно монах дзен[112], отрешившись от всего земного, нависла над мобильным, отвечая на СМС-сообщение Анабель.

Татьяна, Агнесса и Аска сыто переговаривались, обсуждая вкусовые качества пончиков с шоколадной глазурью, как будто это были блинчики «Бель Эпок» из дорогого французского ресторана «Ля Тур Д ‘Аржан». Тут вновь послышался строевой шаг…

Бывший военный Кейширо-сан держал в руке, как связку гранат, огромные бананы, выгнутые наподобие гондол. Никто не запищал, не запрыгал, не пошевелился, а тем более не бросился целовать курьера. Только гнетущее недоумение…

Фрукты, не принятые на ура, легли на циновку и глашатай невнятных мыслей кумира быстренько смотался.

Что это с девичником? И ликование у них пропало, и торжество надо мной… Неужели бананы здесь тоже какая-то аллегория, тонкий намёк на толстое дело? Ну ладно – я, с больной головой, фобиями и синдромами, приплюсовала бананы к давешнему комментарию маэстро о некой своей анатомической части тазобедренной области и получила эзопову шифровку «Кушай всё (сливочные пирожные, калорийные пончики и гамбургеры). Меня это заводит (бананы)». А девичник? С их-то здравым мышлением… Неужто всего лишь подумали, что бананы – угощение вульгарное, лакомство для макак?

Чтобы нарушить удушливую тишину в комнате, я взялась пылесосить циновки. Никто не шелохнулся, чтобы освободить их от подушек, сумок и прочих предметов, мешающих уборке. Аска вместо положенного дежурного «Спасибо» обругала:

– Да не так же! От твоей уборки толку мало! Не справа налево, а слева направо! И не вдоль, а поперёк! Когда ты научишься правильно пылесосить татами?!

Не переча ей, я отключила пылесос и положила турбощётку посреди комнаты. И тут случилось небывалое: уравновешенная смирная Каори тоже взялась меня шлифовать:

– Нельзя! Кто за тебя пылесос на место ставить будет?!

До начала вечернего спектакля оставалось целых три часа. Нужно хватать пальто, кошелёк и спасаться.

Внизу, у обувных шкафов я глянула мельком на тайские джунгли. Из душевой, заставленной орхидеями, в махровом белом халате – сам, как орхидея, вышел Нагао-сан и разыграл крайнее изумление:

– О-о! Ты?! Куда собралась?

– Сбегаю в интернет-кафе… Спасибо за подарки!

– Понравилось? – карие очи баловались.

– Безусловно! Девушкам понравились гамбургеры и пончики, а мне – бананы!

– Значит, бананы любишь? – задумался кумир, напрягая лоб, будто искал какой-то тайный смысл, загадку Сфинкса в том банальном факте, что я любила бананы, полезные, сытные, помогающие мозгам вырабатывать гормон радости.

* * *

Отгородившись от соседей по вай-фаю[113] занавеской, мне удалось найти в чате Фейсбука свою сестру. Поскольку моё хлюпанье носом могло потревожить других пользователей, я предварительно зажала его кружевным платочком мамы и письменно изложила Юлии обстановку в гримёрной: немая вражда шлифовщиц крепчает, и у меня от неё дрожат руки, всё из них валится, ломота в теле и головная боль.

У сестры был знакомый психолог, знаток в вопросах влияния людской злобы на наше самочувствие. Поэтому инструкции сестры по мерам самозащиты были следующими: «Не позволяй никому измываться над собой! Отгородись от них, к чёртовой бабушке! Представь, что ты внутри пирамиды с прозрачными пуленепробиваемыми стёклами, излучающими золотистое сияние. Сквозь стёкла в тебя проникает лишь любовь и добро, а ненависть, дурные пожелания, чёрная зависть застревают в золотистом сиянии, отскакивают от стёкол и рикошетом возвращаются к отправителю».

Инструкции я восприняла скептически, но за неимением комбинезона для защиты от радиации решила попробовать спрятаться от ехидин в магическую пирамиду.

* * *

В декабре к четырём часам дня наступают сумерки. Я возвращалась в театр по пустынному парку и, как утопающая, хватала ртом воздух, чтобы надышаться перед погружением в пучину травли, устроенной соседками по гримёрной, теми, что жевали, будто орбит без сахара, свою досаду на ускользающую славу и выплёвывали на меня ярость и страх не попасть в дамки шоу-бизнеса.

Дышим глубже…

Наверху, над Токио, туман пеленал звёзды. Мне хотелось взлететь над землёй, выше… выше… сквозь этот вязкий туман… и окунуться в совершенную гармонию. А там солнечный ветер осушит слёзы, вселенский разум утолит печаль… Обняться с падающей звездой и станцевать с ней – жарко, чувственно – аргентинское танго… Запустить солнечным зайчиком в Бетельгейзе, прикоснуться к звонким космическим струнам Лиры. Пролетая мимо Большой Медведицы, дерзко крикнуть ей, чтоб посторонилась…

Там, наверху, Капелла не тиранит Вегу за то, что та светит ярче… Там нет травли по мелочам, ненависти из-за пустяков, абразивных дрелей, кнутов и пряников. Там нет размежевания и расчленения звёзд из-за конкретизации гарантий…

Взмыть в туманное небо над Токио, и, как Сент-Экзюпери, освободить разум от тирании пустячных дрязг и суетных распрей.

* * *

А вот и мои подушки с кистями… Накладывая грим, я кожей ощущала немое мщение Татьяны, поскольку сам бархатный баритон, насчитывающий миллионы фанаток, назвал мою пятую точку великолепной. Ладно… Как там Юлия посоветовала? Отгородимся от злобы…

Я сосредоточенно принялась строить вокруг себя золотистую пирамиду.

Из зеркала дамы, кутающейся в мех бутафорской лисицы, в меня летели визуальные фугаски, а я уже мысленно воздвигла стеклянный купол над своей головой…

Из углового VIP-места ударной волной пытались свалить наземь глаза рыси, а меня уже накрыли прозрачные стены, озаряющие всё вокруг золотистым сиянием.

Нервный окрик Аски… Я в хрустальной пирамиде с пуленепробиваемыми стенами…

Змеиная усмешка Татьяны… Но в меня поступают лишь доброта и любовь, а негатив отскакивает бумерангом и летит к отправителям.

Мой внутренний зодчий вначале задумал новостройку в виде пирамиды Хеопса, но проект поменялся – не сидеть же в гробнице? Не что иное, как стеклянная пирамида Лувра втиснулась в гримёрную имперского театра, а я восседала на бесценных сокровищах французских монархов: на великолепии красок Рубенса и Гойи, на белом мраморе Венеры Милосской и Ники Самотрасской, на ускользающей тайне Моны Лизы. Не придавая больше значения ничьей злости, я находилась в Золотом городе и размышляла о грядущем «Tango del Sol» с Джуном, Кеном и Аракавой. Какое же платье надеть?

Два с половиной месяца назад, собирая чемоданы для покорения верхов шоу-бизнеса, я положила с десяток самых ослепительных туалетов для встреч с продюсерами, тусовок на центральном телевидении, для участий в телешоу у Такеши Китано, дружеских вечеринок и ужинов с коллегами шоу-звёздами. А теперь, когда перерывала свой гардероб, ища то транквилизаторы, то градусник, то таблетки от тошноты, то чистую ночнушку, то пластырь для растёртой пятки, то спрей от насморка, все эти туалеты, невостребованные, нужные, как Брюсу Уиллису средство от вшей, сбились в измятую кучу, и я заталкивала их всё глубже, да ещё и злилась, цепляясь обломленным ногтём за их вышивку или бисер.

Так какое из платьев понравилось бы доброму капитану Кену? О, наверное, вот то, бордовое, с длинными разрезами по бокам! Оно из не мнущейся вискозы, и гладить не надо…

Подготовившись к танго-бару и покидая гримёрку на выход в вечернем спектакле, я не забыла мысленно запереть на ключ дверцу пирамиды своего «Лувра».

Отыграв своенравную миллионершу с бесчисленными картонками, я торопилась вернуться в «Лувр» через тайские джунгли нижнего этажа. А с другого конца кулуара шёл навстречу господин Нагао и исподлобья, долгим горящим взглядом впитывал меня в себя.

Глава 6

– Всю ночь голова раскалывалась… А ведь ещё три раза на сцену выходить, – пожаловалась Татьяна Миве.

– Обезболивающее пила?

– Пила… да что толку!

– Ну, сегодня только утренний спектакль. Вернёшься домой и выспишься, – прописала больной лечение врач Мива.

С утра даже запираться в хрустальную пирамиду было не нужно. Татьяне, слишком занятой собой, своей головной болью и серым цветом лица было не до стриптиза, не до неврастеничной демонстрации филейных частей. Аска хранила рептильное хладнокровие. А посему моё зеркало не запотевало от их ядовитых испарений.

Гримёрную поглотило безмолвие. Третий месяц все работали без выходных и гарантий, а воскресенье с одним-единственным утренним спектаклем воспринималось как отдых на Гавайях. Думка, очевидец всех закулисных гипертрофированных страстей, сочувственно фиксировал меня глазами-бусинами, свесив набок петушиный гребешок. «После спектакля застираю проймы рукавов на дезабилье», – крутилось в голове, пока я подкручивала на бигуди кончики волос.

Усталость творческих лиц ощущалась и в кулуарах, и за кулисами, где не слышалось ни смеха, ни шуток, лишь дохлая зацикленность на великой миссии: не подвести киноконцерн.

Великий Нагао-сан, живой, во плоти, появился на палубе английского судна, но вместо бурных оваций сонные зрители лишь вяло зааплодировали, и это заставило актёров выйти из дремоты, чтобы растормошить публику энергией и зрелищностью воскресного шоу.

Я тоже, за неимением реплик в первом выходе, перебросила силы на пластическую выразительность, мимику и жестикуляцию. От меня всем этим заразился матрос Джун, а за ним и встречающие лондонскую леди китаец с китаянкой. На трапе корабля произошла доселе невиданная возня, и даже хозяин Мураниши от удивления развернулся затылком к зрителям, проверяя, что там творится на его судне.

В предвкушении вечеринки в «Tango del Sol», я многообещающе погладила по плечу моего танцора, капитана Кена, который неизменно ждал меня за кулисой. Хозяина в кулуаре не было, поэтому я не стала напускать на себя вид крайней занятости и остановилась поболтать с господином Кунинава. Тот моментально сообщил мне, что в его сети утром попали диснеевские рыбка-клоун Немо со своим другом рыбкой Дори, и земляк тут же выпустил их обратно в море. Не давая спуска рыболову, я насочиняла про то, как мне на удочку попалась сама русалка Ариэль, а когда я её выпускала в морскую пучину, она обозвала меня ведьмой Морганой.

Звукоизоляционные шторы зашевелились и наши компанейские смешки, определённо, резанули по музыкальному слуху новоявленного маэстро. Не торопясь, взором Джека-Потрошителя, Нагао-сан расчленил на кровавые куски моего соратника, второго ведущего актёра. А Кунинава-сан не стал расчленять соперника, лишь глаза его блеснули садистским блеском и он победно сыграл счастливого избранника, углубив тем самым размежевание двух титанов.

Не желая никому подыгрывать, я немедленно прекратила пересмешки. И когда хозяин, исчезая в гуще орхидей, оглянулся на нас в ярости, я уже была на ступеньках лестницы, ведущей наверх.

В антракте от Нагао-сан пришла бандероль с клубникой и резкое повышение радиоактивного фона в гримёрной вынудило меня спрятаться в пирамиду из хрусталя.

* * *

Перед сценой бала Агнесса, как ни в чём не бывало, стоически презрев вероятность ругани в тайских джунглях, витала на ангельских крылышках у порога гримёрной хозяина. Тот, сжав челюсти, пролетел мимо неё пулей, затем приосанился и зашагал как и приличествует правителю.

За кулисами обособленно ждал выхода Аракава, оказавшись поблизости от маэстро. Поблагодарив Нагао-сан за клубнику, я заодно засвидетельствовала своё почтение танцору:

– Сегодня ровно в семь? Встретимся внутри «Tango del sol», правильно?

Аракава встретился глазами с Нагао-сан и с безразличием отвернулся от меня будто сказано было не ему. Потом уже, у выхода на сцену, он «невзначай» пробрался ко мне и дал подтверждение танго-вечеринке ласкающими слух словами:

– Ну ты и горлопанка!

Нагао-сан раньше времени вскочил с замшевого табурета и, на радость принцессе Мононоке, направился прямо к ней. Однако, не дойдя до её высочества, хозяин совершил резкий разворот к ней задом, к нам с танцором передом, и лазерной вспышкой, пущенной из зрачков, испепелил статного красавца и молодца Аракаву. А на сцене посмотрел с укором, будто вопрошая: «Что у тебя с этим смазливым молокососом?» На всякий случай, чтобы не навредить ни Аракаве, ни господину Кунинава, из моих глаз на маэстро посыпались, как праздничный фейерверк, мерцающие сердечки.

* * *

Во время антракта были доставлены фрукты. Значит, простил… У двух наших главных бесовок начал плавиться ядерный реактор. Неся атласное дезабилье в умывальник и давая понять девичнику, что иду на балкон проветрить реквизит, я обратилась к Миве:

– Как там, на улице? Ветрено?

– Я своё вывесила, но скоро пойдёт дождь. Глянь, пожалуйста, может, уже начался?

В умывальной комнате я почти закинула низ платья себе на голову, чтобы вода не стекала по деликатному атласу, оставляя следы преступлений английской леди. И тут зашла Аска, якобы сполоснуть лицо. Леди, рыльце в пушке, зарылась в обмотанный, как шарф, золотистый шлейф. Аска вошла в третью степень бешенства – паралитическую. Леди метнулась с замызганной ношей на балкон. Хоть и шёл дождь, отсиделась там, и холодные струи непогоды смыли пушок с её лондонского рыльца.

Услужливо прихватив голубой наряд Мивы, я вернулась в гримёрную и, отдав докторше её реквизит, повесила свой, золотистый, на плечики над зеркалом – высохнет быстро от вспышек ярости госпожи Аски.

Немой гнев распирал старосту нашей комнаты. Да так, что не выдержав, она вскричала:

– Сколько раз тебе повторять?! Реквизит – имущество театра! И тебе его скоро сдавать! А ты превратила дорогое платье в тряпьё! До чего же у вас (!) там (!) все (!)неопрятные!

Ну что ж… Момент дать ей отпор, пожалуй, наступил.

Татьяна так и не поднесла к лицу косметическую вату, смоченную лосьоном для снятия грима, дабы не смыть вместе с ним ликующее выражение лица: «Вот тебе! Получила японским по французскому? И поделом!»

Аска в ярости выскочила из гримёрной. Я пошла за ней, чтобы в кулуаре, без свидетелей, отвадить её раз и навсегда от ксенофобской травли.

– А-а-а-сука! – приглушённо произнесла я её имя. – Да будет тебе известно, у нас(!) там(!) все(!) стирают платья из синтетики ежедневно! По какому праву ты без конца делаешь мне замечания, поучаешь, жалишь как ядовитое насекомое и устраиваешь травлю? Предупреждаю, если не прекратишь меня терроризировать (упираю указательный палец ей в грудь), то моему терпению придёт конец и тебе не поможет даже стукачество продюсеру, поняла?

Та, оттолкнув мою руку, грозно потопала обратно в гримёрную.

Пришлось строго повторить этот же вопрос и в гримёрной:

– Асука, ты меня хорошо поняла?

В ответ раздался крик из глубин души:

– Прекрати! Хватит уже! Поняла!

Вот так-то лучше… В дверь робко постучали. Мива выглянула и ей вручили два конверта, из которых один предназначался мне. Внутри лежали шесть рождественских фотографий с оленьими рогами. Мива не стала их комментировать. Видимо, для утайки того факта, что мы с ней побывали в гримёрной Кунинавы.

И снова не смыв грим, чтобы поскорей уйти на воздух, я обмоталась шарфом, прихватила накладной хвост, а также Думку, и спустилась к обувным шкафам. Внизу, на карауле, стоял Макабэ-сан, из свиты господина Нагао.

– Для вас есть приглашение в ресторан на завтра, после вечернего спектакля. Возьмите подругу… К восьми освободитесь?

– Завтра вечером я вообще-то занята, – схитрила я. – Но попробую перенести дела на послезавтра.

– Вот визитка ресторана… тут неподалёку… – оглядываясь по сторонам, дядька сунул мне в руку бумажку и направился к гримёрной хозяина.

Неужели маэстро набрался смелости подрулить ко мне? Перед сном гляну-ка в гороскоп онлайн. К созвездию разумной Девы, по всей видимости, движется транзитная Венера в мутабельном квадрате с Марсом.

* * *

К шести вечера, в бордовом платье с длинными разрезами по бокам, с гладко зачёсанными волосами и с пышным шиньоном на затылке, что придавало мне роковую загадочность аргентинской танцовщицы, я вошла в метро. В «Tango del Sol» проехать нужно было три остановки с одной пересадкой. Два раза сев не в ту сторону, намотавшись по переходам, в 19:10 я наконец-то вышла на узкую улочку, ведущую к бару. Кен, Джун и Аракава, наверное, уже вовсю танцуют!

На входной двери висело объявление о танго-вечеринке и (крупно) цена: три тысячи йен. Поднимаясь по кручёной лестнице, я копалась в сумке, ища кошелёк, нервничая и пытаясь настроиться на волну танго с Кеном.

Бар обволакивал чувственный шёпот «Argentina… Buenos Aires…», переходящий в стонущий голос певца и скольжение бальных туфель по паркету. Аракава выжидательно оглядывался из зала на входную дверь. Увидев меня с зажатыми в руке тремя тысячами йен, он сообщил о невиданной для токийских парней щедрости:

– Я уже за тебя заплатил.

Других наших парней нигде не было видно.

– А где Кен и Джун? – беспокойно спросила я, переобуваясь в туфли для танго – ручной работы аргентинского мастера, прихоть с пайетками, купленная в специализированном магазинчике Буэнос-Айреса.

– Не знаю, – разочаровал меня лаконичный учитель танго.

– Что, не придут?

– Не знаю!

Было что-то подозрительное в его тоне. Неужто Джун с Кеном, как чуткие друзья, устроили нам с Аракавой танго тет-а-тет?

Мой партнёр стоял пень пнём, на танцполе не приглашал.

– Ну что, потанцуем? – пришлось мне стать лидером, раз уж пришли.

Танец не клеился из-за угрюмого настроения мэтра. Равнодушно и отстранённо мы станцевали не кабалистический танец кроваво-красных роз и чёрных чулок в крупную сетку, а танго колючего репейника. Мой партнёр, как живодёр, насиловал мои движения, барабанил по лопаткам, силком заставлял делать фигуры («очо», «хиро») и махи ногой под его колено («ганчо»), применял силу, усаживая перед собой на полушпагат.

За моим набыченным партнёром следовало поухаживать, как делают японские женщины, когда мужчина не в настроении или его начальник – зверь.

– Хочешь вина? Белого? Красного? – подавляя раздражение, приступила я к ухаживанию.

– Мне всё равно какого… Давай белого… Ну или красного…

В баре я одна была из заморских и весь местный мужской состав, в большинстве те, кому за шестьдесят, украдкой рассматривал меня, пока я шла через танцполе к стойке бара. За стойкой мыл стаканы зрелый латиноамериканский мачо, танцор и, по всем признакам, хозяин заведения. Из подсобки послышался капризный женский голос:

– Fernando-o-o… Un poco tarde?[114]

– Si, si, un poco tarde, Maya![115] – отозвался бармен, грациозно разливая мне белое вино в два пузатых бокала.

– Вы живёте в Токио? – заговорил со мной по-английски Фернандо, всем своим благородным видом показывая, что почитает меня и не клеится.

– Да, временно…

– Работаете?

– В театре на Гинзе.

– А как зовут актрису?

– Актриса Лариса, – засмеялась я, зная, что он удивится и переспросит моё имя.

– La risa?!

– Ага, Лярриса, как слово «смех» по-испански.

– О-о, какое чудное имя! Лярриса… Вы, наверное, всегда смеётесь?

Я тут же сменила тему:

– Gracias[116], Фернандо, сколько я вам должна за вино?

– О нет, ничего не должны! Вино для царицы смеха – за счёт заведения!

Два бокала вина стоили тысячу йен. Но я бы заплатила вдвое больше, чтобы станцевать настоящее аргентинское танго с Фернандо.

Из подсобки опять послышался придирчивый и томный голос Майи:

– Fernando-o-o, trentas minutos más?[117]

Понятно… О танго с Фернандо и мечтать не стоит… Партнёрша по танцполу, бизнесу и интиму этого не допустит…

Аракава уже устроился в углу на стуле. Я пригубила вино. Пить мне было нельзя, поскольку я не знала, есть ли в аргентинских туалетах журчатели для тех, кто любит пугать унитаз…

Аракава опорожнил свой бокал, не поблагодарив. Однако полюбопытствовал:

– А сама-то чего не пьёшь?

– Пью… Пью… Пошли танцевать?

И в этот раз наше танго было не в розах, а в сорняках. Аракава с яростью вертел меня по танцполу и, как полевой командир, принуждал к «ганчо» так дерзко, что моя голень полосовала соседние танцующие пары. Во мне начала бунтовать феминистка.

– Аракава, что с тобой?

– Ничего. А что?

– Ничего!

– Понятно! – подытожил ухажёр.

Я сменила стратегию. В груди, ближе к лопаткам, трясло от негодования, но голоском Майи, тешащим нёбо как сладкая бобовая паста «анко», я засахарилась:

– Слышь, Аракава, ты ничего не сказал о моём танцевальном наряде. Правда, красивый? Смотри! – согнув колено, я подняла его вверх, и струящаяся ткань заскользила по верхней части бедра, оголив мне всю ногу.

– Мм… у-у-у… – промычал ухажёр.

– Нравится?

– Да сядь ты! На место! – как собаке отдал мне приказ друг.

– Ох, кажется, тебе ещё нужно выпить вина! Сейчас обслужу!

Два бокала вина вновь щедро и с рыцарской учтивостью были сервированы мне Фернандо за счёт заведения.

– Ля… рриса, – с восхищением произнёс аргентинец моей мечты.

Но поскольку мне уже пятый месяц было не до смеха, я поправила его:

– Лара… Зовите меня лучше так…

– О, Лара? Beautiful![118] Прямо как…(щёлкнул в раздумье большим и средним пальцами) …как Лара доктора Живаго?

– Фернандо! Вы не только красавец, способный околдовать любую женщину, но и эрудит! В наше время редко кто знает, тем более в Латинской Америке, о «Докторе Живаго» Пастернака!

Фернандо, загорелый и белозубый, польщённо рассмеялся. Занавеска в подсобке зашевелилась и к нам вышла знойная аргентинка в платье, едва прикрывающем чашечки и косточки. Просверлив во мне дыру блестящими чёрными очами, она ревниво сверкнула ими и на Фернандо. Тот засуетился:

– Да-да, Майя, сейчас начнём! Зови Лукаса!

Едва только я добралась до скуксившегося Аракавы, как Фернандо объявил публике о показательном танце.

Мой сумрачный партнёр и не думал благодарить за дорогостоящее вино, доставшееся мне, конечно, бесплатно, за счёт великодушия и политес хозяина заведения, но Аракава об этом не знал. Вероятно, он считал вполне нормальным, что дама покупает кавалеру напитки, несёт их любовно, скользя в бальных туфлях на высоком каблуке по паркету, и почти заливает ему в рот.

Фернандо обнял Майю, и бережно, как древнегреческую амфору, развернул задом к зрителям. Сзади у танцовщицы как-то странно топорщились мягкие части, слишком круглые и стоячие, как булки для бургеров. У худенькой Майи, с тонкими конечностями, это место было подозрительно выдающимся. И тут я замерла…

Пара закружилась в танце, похожем на любовную прелюдию.

Фернандо и Майя сплетались в единое целое, обдавали друг друга горячим дыханием, проводили кончиками пальцев по доступным (в общественном месте) чувствительным зонам, заводились от предварительных ласк. Ритм аргентинского танго ускорялся и их страсть набирала обороты. Танцоры скользили по паркету всё легче и легче, будто собирались взлететь над землёй, невесомые от счастья, как услаждённые любовники с картины Марка Шагала «Над городом».