Туман над Токио

Я сама, хорошо усвоившая закоренелый в местном шоу-бизнесе метод кнута и пряника, или, в моём случае, режим абразивной дрели и шоколадного батончика, была уверена, что на премьере в Токио госпожа Соноэ одарит и меня, и публику изюминкой спектакля: репликами по-французски (причём долго и оживлённо). Так оно и вышло… Публика энергично зааплодировала. Госпожу Соноэ в Токио знали все. А это был звёздный миг для Марка… Пока аплодисменты не утихали, он инициативно приблизился к рампе и захлопал в ладони с криками: «Шарман! Шарман!» Теперь полутора тысячная аудитория устремила глаза на него, а дамы в партере, зачарованные английским щёголем, вторили: «Шарман!»

Нежно уводя меня со сцены, партнёр дрожал мелкой дрожью от ловко перехваченного триумфа: на премьере сидят шишкари шоу-бизнеса, и кто-нибудь из них непременно возьмёт на заметку фотогеничного, подходящего для театра и кино парня.

Мы молча отцепились друг от друга за кулисами, и Марк принялся расхаживать взад-вперёд, погруженный в свои мысли. Судя по всему, он был охвачен иллюзиями и мечтами о будущих продюсерских приглашениях. Но я-то уже догадывалась, что американские стереотипы успеха «А на следующий день он проснулся знаменитым» – не действуют в японском шоу-бизнесе, погрязшем в иерархии. Даже если кто-то и взял на заметку импозантного американца, то не будет действовать сам самычем, а посоветуется с начальником, а тот соберёт консилиум из начальников, все вместе взятые начальники изучат страницу Марка в Фейсбуке, просмотрят заснятую на видеодиск «Камелию на снегу», где Марк ещё не берёт быка за рога, а прилежно следует режиссуре господина Сато, ожидая партнёршу (меня) в глубине сцены, свяжутся с нашим продюсером для уточнения причин несоответствия игры статиста в версии на видеодиске и в сегодняшнем представлении и сделают вывод: «Выскочка. Непригоден. Печать наложена».

К тому же нашлось рациональное объяснение и загадке, почему не разлей вода Марк и Джонни теперь сторонились друг друга. По слухам в девичнике, наш Джонни, идеальный Ромео для Джульетты, успешно прошёл пробы на роль и с января приступает к репетициям, а затем гастроли в Токио, Хиросиме и Нагойе… заурядным статистом, без реплик. А в «Камелии» он, хоть и с репликами, но к рампе не подпущен. Марк же благодаря терпеливой «супруге» монополизирует авансцену и восхищает громогласным французским полторы тысячи зрителей, припавших к лорнетам – «Уж не Ален ли это Делон?» Но зато Джонни играет со знаменитостью в камень-ножницы-бумагу и тот, возможно, возьмёт неудавшегося Ромео под своё покровительство…

Я пощупала «ананас». С левой стороны он совсем растрепался – выпала «бриллиантовая» заколка. Наверное, отцепилась в тот момент, когда от меня отцепился размечтавшийся Марк. Надо было идти искать драгоценность – другой такой у реквизитора не было.

Сначала я порылась в ложбинке, разделяющей мягкое место на две половины – может, заколка скользнула по оголённой спине прямо туда? Затем покопалась в чашечках – порой инородные предметы попадают и туда. Спустилась с четвёртого этажа, тщательно осмотрев все ступеньки и лестничные пролёты, ковровую дорожку кулуара на первом этаже, потрясла чёрные шторы, проникла в закулисное пространство, шаря глазами по ковровому покрытию в полутьме арьерсцены.

У второй кулисы, взятый в блокадное кольцо мальвинами, господин Нагао рассказывал что-то весёлое. И заразительно смеялся, показывая девичнику все двадцать восемь, а то и тридцать два безупречно белых и непогрешимо ровных зуба. Увидев английскую леди, кумир растерялся, как будто на лице у дамы был начерчен иероглиф «прохвост» и стал пятиться, отрекаясь от девичьего флирта. Причём никакого лицедейства – чистый экспромт, без подготовки и репетиций. Так и хотелось верить, что оторопь маэстро являлась не махинацией актёра, а реакцией порядочного мужчины, почуявшего незаслуженный разлад с подругой.

Смятение и задний ход Кесаря не остались незамеченными в его свите, состоящей из пяти голубых бантов. И все пять дружно повернулись в мою сторону.

– Вот… Заколку обронила… Не могу найти – дала я шлифовщицам ложное направление к размышлению.

Осмотрев метр за метром настил под ногами актёрской братии, я нашла две больших пуговицы, силиконовый вкладыш для бюста и обёртку от леденца чупа-чупс. Затем пошла в гримёрную, где сидела Татьяна, одна, поскольку в отряд мальвин она не входила.

Антракт. Вернувшиеся голубые создания кто порхал, а кто и хмурился. Агнесса пошепталась с Татьяной и деловито предложила:

– Ну что, идём?

Подружки принялись с воодушевлением пудриться.

Мива вытащила из сумки большую тетрадь в переплёте, похожую на канцелярскую книгу, сунула её подмышку, разворачиваясь к выходу. Голос Кейширо-сан спутал все их планы. Девичник замер, подозревая, что это опять осточертевшая доставка фруктов.

– Кто потерял заколку? – вопросил за дверью адъютант его превосходительства.

– Я потеряла… Заходите, Кейширо-сан!

Уф-ф, это всего лишь заколка, не фрукты… У девичника отлегло от сердца, и все раскованно задвигались.

– Большое спасибо! А где вы её нашли? – отлегло от сердца и у меня по той же причине: слава богу, не фрукты.

– Там, прямо на границе поворотного круга и первой кулисы, – носком кроссовки «пограничник» провёл черту от левой створки двери к правой и забавно подвигал коленями, будто танцевал «буги-вуги». Реквизит на вешалках закачался от развязанного хохота и восклицаний соседок: «Кейширо-сан! Кавайи! Прелесть!»

– Подождите… Это ещё не всё… – промолвил кавайка[103] и вытащил из-за двери пузатый целлофановый кулёк с яблоками от Нагао-сан, видимо, только что наспех купленный.

Девичий смех внезапно утих, а посему Кейширо-сан экстренно свернул знамёна и исчез. А кулёк с фруктами одиноко лежал на циновках, нетронутый…

Мне бы тоже не лишне было экстренно схватить сиди-плейер с наушниками и улетучиться как можно скорей. Согласно частоте и количеству доставляемых фруктов мозговитые шлифовщицы, функционирующие на женской интуиции и инстинктах, уже затачивали свои шлифовальные станки. А у меня, вместо того, чтобы дать дёру, расшалился логос, толкающий к домысливанию того, что скрыто от глаз, красноречиво недосказано и явно вдалбливается мне в голову: «Соседки любят калорийный шоколад, пончики от "Мистера Доната" и гамбургеры из Макдональдса, а я прошу у тебя прощения за давешнее веселье за кулисами с твоими соседками посредством одних лишь низкокалорийных фруктов, для фигуры… так сказать…»

Похоже, те три шага назад, вырвавшие хозяина из блокадного кольца капрона и сюсюканья, здорово отмутузили весь набор инстинктов у наших девушек, а в особенности звезданули по их инстинкту продолжения рода со звёздами. И больше мне их ничем не задобрить. Ни перестановкой цветочной композиции Огава-сенсея к туалету, ни частой уборкой гримёрной пылесосом с всасывающей турбощёткой, ни смачными кукисами, ни даже заменой грозного оружия с чашечкой D на миротворческий, как Гринпис, нулевой размер. У многих здесь был синдром Мэрилин Монро. Красотка из джаза, с очень объёмной грудью, устраивала истерики на съёмках, если у второй ведущей актрисы по какому-то недоразумению грудь оказывалась больше.

Напудренные Татьяна и Агнесса ушли, запнувшись о кулёк с яблоками. Мива с канцелярской книгой подмышкой и с канцелярской рачительностью перешагнула через угощение от Нагао-сан. Смех Каори и Рены растаял на лестничной клетке. Одна Аска сидела в гримёрной, и явно чувствовалось, что она ищет повод придраться ко мне.

Чтобы положить конец её мукам происков, я поместила яблоки в укромное место под реквизитом, затем с Брайаном Адамсом в ушах и Борисом Гребенщиковым в сердце спустилась к своим сапогам.

Неподалёку от служебного входа в театр кроме фруктовой лавки находилось и кафе «Старбакс», где я решила пересидеть бурю с чашкой капучино. Почти застегнув молнию, я обернулась на звук шагов в кулуаре. Это был господин Кунинава.

– Привет! Куда идём? Скоро третий акт…

– Да вот, сбегаю за крепким кофе… что-то в сон клонит, – отчиталась я земляку, сняв наушники.

– А что слушаем?

– Брайан Адамс… Вы наверняка слышали его хиты? Ну, например, «Please forgive me», или «Straight from the heart»? Певец – супер, и тексты у него богемные… похожи на поэзию Артюра Рембо[104].

– Ох, заинтригован! Я ведь чуть не поступил на мастер-класс по Артюру Рембо в университете…

– В самом деле? Значит, вы, Кунинава-сан, не только блестящий актёр, но и эрудит! Лирику Рембо читать трудно… Вот, возьмите, хоть и без бокса! – открыла я крышку плейера и двумя пальцами передала компакт-диск рыболову.

Тот тоже протянул большой и указательный палец, готовясь аккуратно его взять, и в тот самый момент за его спиной возникла крошка-статистка в бедняцком кимоно. Она отвесила поклон звезде телесериалов и прошептала: «Прошу любить и жаловать», – глядя на мой диск.

– А ещё, Кунинава-сан, там есть одна обалденная песня…

Я не договорила, увидев, как из закулисного пространства прямо на нас выходит господин Кейширо. Он прошёл за спиной рыболова, перехватив мой взгляд, полный обожания и любви к хитам Брайана Адамса, но устремлённый на Кунинава-сан. Затем обозрел мою пустую, уже без диска, руку, отдаляющуюся от звезды. И погрустнел, сделав наверняка ложные выводы и жалея хозяйские деньги, потраченные впустую на килограммы фруктов.

Вот тебе и капучино! По негласным правилам закулисной жизни в случае близости мужского и женского тела в кулуарах, на эти два тела налагаются санкции! И что иное госпожа Аш может вручать господину Кунинава, как не любовную записку или памятку о месте и часе свидания? Хотя дело понятное – в деликатном месте, пропитанном любовным томлением и установкой «стращать и не пущать», начинается всё с сардин, а заканчивается криками «Congratulations!».

В доказательство того, что ничего плохого не делаю, я наконец громко договорила фразу, предназначенную для господина Кунинава:

– Have you ever really loved a woman?[105].

Кейширо-сан исчез в гримёрной хозяина, и неизвестно что там наболтал. Кажется, мы с Брайаном Адамсом влипли… Единственным моим спасением от недоразумений была надежда на то, что помощник идола не понимает английского. А Кунинава-сан, полагаю, мыслит масштабно, у него широкий кругозор и он достаточно умён, чтобы не принимать дружеский трёп за намёки.

* * *

В кафе свободных столиков не было. Получив капучино на вынос, переобувшись у вахтерной и подойдя к лестнице, я бросила взгляд в длинный кулуар. У входа в гримёрную господина Нагао крошка-статистка докладывала о чём-то Кейширо-сан, внимающему ей с начальственным видом. Заметив меня на лестнице, девушка смутилась и даже, как мне показалось, покраснела.

«Не думай! Не думай! Гони мысли прочь!» – уговаривала я себя, беря приступом по две ступеньки разом. Но окончательно поняв, что моё сознание никогда не обретёт просветление, я плюнула и поддалась вескому заключению по-европейски: «Адъютант господина Нагао пристально следит за развитием наших с земляком отношений, а вызванная "на ковёр" крошка-статистка доложила о том, что она тут увидела и подслушала!» Вот и хорошо. Если статистка не желала мне зла и не присочинила с три короба, рассказав только правду, то я реабилитирована. В аудиодиске, переданном без бокса господину Кунинава, любовной записки быть не может…

Ступив на пролёт между вторым и третьим этажами, я заметила выходящую из ложи госпожи Фуджи Миву с раскрытой канцелярской книгой и делающую в ней пометки. Подождав, пока соседка дойдёт до лестницы, я спросила:

– Что, автографы берёшь?

– Нет, учусь актёрскому ремеслу.

* * *

В нашей комнате яблоки уже были распределены по гримировальным столам. Аска, Рена, Каори и Агнесса с мушками на щеках ушли на выход в массовку второй сцены третьего акта. Татьяна выщипывала брови. Я пила остывший капучино и слушала песню Гару «Признание». Мива разглядывала своё бельё, решая, что из него нуждается в стирке в машинах у умывальников. Кстати, и мне бы надо простирать чёрную тенниску с кружевом, замазанную гримом, и пару трусиков.

Стиральных машин было три. Над одной из них склонилась Мива, закладывающая бельё. В другую сыпала стиральный порошок я. А из третьей Кумико-сан, ученица госпожи Фуджи, вытаскивала влажные после стирки халаты «юката» и подштанники примадонны, пряча всё это от нас пухлой попкой.

Из умывальной комнаты был выход на небольшой балкон, где в хорошую погоду можно было проветривать реквизит и сушить бельё. А также сюда приходили покурить мелкие актёры и парочка актрис. Небо было ясное, и я вышла подышать воздухом. Абэ-сан как раз прикуривал сигарету, чем-то сильно расстроенный.

– Вы ведь уже знаете, да? У Ишикава-сан… он из нашей гримёрной… ночью умер отец. Так с утра все актёры и актрисы… даже Фуджи-сан, Оцука-сан, Нагао-сан выражают ему соболезнования… Ох-хо-хо… Трудно… трудно… Не так ли? – сетовал Абэ-сан, выпуская табачный дым.

– Мне очень жаль… Я не знакома с господином Ишикава, но передайте ему, пожалуйста, от меня глубокие соболезнования!

Уж я-то как нельзя лучше понимала господина Ишикава и сочувствовала ему. Однако он не скрыл своих личных обстоятельств и, следовательно, получил возможность не маскировать постигшее его горе, не блефовать и не притворяться, что всё у него хип-хоп, как делала уже третий месяц я. Но я ни о чём не сожалела. В любом случае прима Моеми Фуджи всё равно перекрыла бы мне кислород, прибегнув к галантным каверзам, и режиссёр отдал бы мои реплики местным статисткам… И госпожа Оцука так же поворачивала бы мне у рампы зад в плиссированной юбке… В тот день, когда я призналась нашим девушкам в кончине мамы и натолкнулась на их деревянное равнодушие, закулисный мир, словно гравюры укиё-э выставил напоказ свой плывущий, обманчивый мир, бесчувственный к чужой боли, не испытывающий жалости и сострадания, и слезам, естественно, не верящий.

* * *

По кулуарам забегали разгорячённые статистки. Премьера «Камелии на снегу» закончилась бурными овациями, продлившимися четверть часа.

На балконе я вывесила сушиться тенниску, пахнущую освежителем для белья с ароматом розы и апельсина, а вот трусики, не подлежащие обзору курильщиков-мужчин, понесла в гримёрную.

Проходя мимо своей цветочной композиции, я увидела, что ветвь камелии переломлена и к завтрашнему утру цветы погибнут. Но вознегодовать от варварства мне помешал приветливый Накамура-сан, невероятно обрадовавшийся встрече со мной. На фоне яблочных «мушек», от которых в гримёрной чешутся глаза, разбуянившихся инстинктов, беспочвенных распрей и придирок, а также всего разнообразия абразивных инструментов, режущих по живому, корректный и благородный продюсер воспринимался, как близкий человек, ну, например, как Харрисон Форд после просмотра фильма «Беглец».

Накамура-сан вручил мне семь ланч-боксов от киноконцерна и постучал в соседнюю гримёрную.

Наш девичник занимался снятием утреннего грима и косметическими процедурами, а Татьяна посреди комнаты делала «ласточку». Потом она энергично попрыгала, громко убеждая саму себя «Таня – невероятно бодрая! Таня в отличной форме!»

Я раздала всем ланч-боксы с изысканными яствами, и проголодавшиеся девушки развеселились от перспективы хорошо покушать. Сама я покопалась палочками в шедеврах японской кухни и съела рис и маринованные овощи цукэмоно[106], отодвигая в сторону котлеты из креветок, суши с речным угрём и страшно дорогое мраморное мясо «вагю». Минут через двадцать у нас на пороге залегли элегантно одетые бабайки в брендовых костюмах и стильных галстуках, бьющие челом в благодарность за то, что мы, мелкота, оказываем киноконцерну огромную честь выходить на сцену одного из самых крупных театров конституционной империи. Мальвины тут же растеклись по настилу. Татьяна, как и в Осаке, едва склонила голову. А я просто опустила глаза долу, уставившись на узор из золотистого тростника.

Как только господин Накамура, а с ним важный начальник от киноконцерна и третий, директор Токийского театра, ретировались за дверь, все у нас куда-то засобирались: Мива – с канцелярской книгой, Аска с мобильным, Агнесса и её закадычная подружка – прихорошившись, а Рена и Каори с пальто в руках. Я же не находила себе места, охваченная тревогой за диск Брайана Адамса и за то, как бы Кунинава не поцарапал без футляра его никелевую поверхность. Но идти прямиком в гримёрную ко второму ведущему актёру «Камелии» не позволяла мудрёная закулисная этика.

Можно было, конечно, последовать примеру других девушек и шнырять туда-сюда по лестницам и кулуару мимо гримёрной телезвезды в надежде на случайную встречу… Но у меня имелась своя этика, не позволяющая за кем-либо бегать, и у которой был персональный устав: свобода от иерархии и субординации, равенство гримёрных на VIP-этажах и на галёрке, братство мужчины и женщины в кулуарах. И ещё одна этичная своеобразность. Прекрасный пол делился у меня не на скромных и на тех, что нравятся мужчинам, а на женщин, которые повинуются кулинарной книге, соблюдая с аптекарской точностью, до последней капли и грамма рецептуру блюд, а также на тех, которые не повинуются и сыплют «на глаз». Я относилась ко второму типу, мятежному. Поэтому, изнемогшая от тяжких колебаний и нервно отбросившая к зеркалу футляр компакт-диска, отчего на его лицевой стороне Брайан Адамс чуть не выронил гитару, я взбунтовала. И пошла было буром в гримёрную Кунинава-сан. Но по дороге одумалась. События последних месяцев преподали мне урок: не лезь с ананасом на сакуру! Значит, надо действовать по уставу, через администрацию. Но не идти же мне к продюсеру с такой безделушкой, как пустой бокс от CD? Оставался последний способ, менее уставной: отнести бокс на цокольный «мужской» этаж и попросить об услуге Джонни или Марка.

Под сценой, в нише у подъёмных декораций болтали на скамейке Агнесса, Татьяна и господин Кейширо. Агнесса держала бутылку с минеральной водой, 500 мл, и неизвестно почему любовалась ею с видом Христовой невесты. Татьяна тоже держала такую же бутылку воды, но вид у неё был – жесть (это она меня увидела).

Дверь в гримёрную к танцорам и американцам была как раз напротив троицы. Я постучала, вызывая Джонни, но выглянул Марк, жующий бутерброд.

– Извиняюсь за беспокойство! Слушай, а ты не мог бы передать господину Кунинава (тут из-за спины Марка выглянул Аракава)… этот футлярчик от моего компакт-диска? Во время второго антракта я дала ему послушать Брайана Адамса… – со всеми подробностями (не для Марка, конечно) объяснила я ситуацию.

– Так иди к парням господина Кунинава… Они в соседней гримёрке… – избавился от меня «супруг».

Ясненько. Постучала в соседнюю гримёрку. Из неё выглянул Кадзума и опешил, никак подумав, что я пришла требовать у него обещанный номерок мобильного.

– Прошу прощения… Будьте так любезны, передайте, пожалуйста, этот футляр от моего компакт-диска господину Кунинава, – официально попросила я зардевшегося телка об услуге. И предъявила ему лицевую сторону бокса, затем заднюю, открыла его, потрясла на всякий пожарный (для свидетелей, наблюдающих со скамьи).

Отдав футляр Кадзуме, я вяло шагала вверх, к балкону, чтобы проветриться от Татьяны, искорёжившей меня своей жестью, а заодно пощупать, высохла ли тенниска. По правде сказать, кубик Рубика закулисных запретов так мне надоел, что я согласна была лезть с ананасом даже на баобаб.

На третьем этаже из гримёрной Кунинава-сан запросто вышла Мива с канцелярской книгой подмышкой и с таким крутым видом, будто работала журналисткой светской хроники в газете «Sankei Shimbun». Ох, а ларчик-то просто открывался! Башковитая врач-дантист, стало быть, тоже «окучивала» знаменитостей? Но в отличие от простой, как мычание, стратегии Татьяны, Аски и Агнессы врачиха нашла уникальную технику «окучивания» сладкого перчика: её тетрадь в кожаном переплёте и предлог обучения актёрскому ремеслу давали легальный доступ в гримёрки главных… И, скорей всего, Мива методично, по тщательно разработанному плану подбирается к перчику из чистого золота, спрятанному в тайских джунглях первого этажа.

* * *

В нашей комнате Аска доедала яблоко. Рена и Каори вытаскивали из праздничной упаковки угощение от примадонны, кексы «Моа-чи» с начинкой из айвы, обёрнутые поштучно бумагой, изготовленной вручную из коры шелковицы и перевязанные плетёной верёвочкой.

– Ну вот… Дочка так и просится со мной в театр… Говорит, буду вести себя как мышонок, – продолжила Аска начатую без меня родительскую тему.

– Ой, приведите сюда вашу Аи-чан! – одновременно вскричали Рена и Каори. – Она такая хорошенькая!

– Детей в гримёрные приводить нельзя! – подытожила главная мальвина, выбросив огрызок яблока в целлофановый кулёк.

– А-а-а… жаль… жаль… – угомонились подружки-веселушки, на слово поверив авторитетному источнику.

Я всё-таки влезла в антидемократические дебаты:

– Почему ж нельзя? Для вашей девочки театр – волшебный мир, ну, как для Алисы – Зазеркалье… то есть страна чудес… хм… знаете такую?

– Конечно знаю, – блеснула эрудицией принцесса Мононоке. – Но говорю ж, детей приводить за кулисы запрещено! Тут многие актрисы (понизила голос), в том числе и обе ведущие – не смогли заиметь детей… А присутствие в кулуарах чужого ребёнка – это лишняя для них боль… и черт те как скажется на исполнении тяжелейших ролей, а из-за этого и на доходах киноконцерна…

После этих слов Мива отложила в сторону нож для фруктов, заезженный вдоль и поперёк салфеткой с дезинфицирующим гелем, и схватила своё любимое дитя – плюшевую обезьянку. Воцарилась тревожная тишина. Кажется, девичий ужас перед ярлыком чайлдфри[107] повысил уровень углекислого газа в гримёрной и у Рены вдруг открылся сухой кашель.

Агнесса и Татьяна вернулись как раз вовремя, с бутылками минеральной воды и хорошими новостями.

– Эту минералку нам подарил Кейширо-сан! – с умилением прижала к щеке бутыль, как компресс от жарких чувств, Агнесса. – Сказал, что Нагао-сан пьёт только такую!

Таня небрежно поставила свою бутыль на пол. И девушки бросились во все тяжкие наводить красоту на вечерний спектакль.

Татьяна дёрнула за плетёную верёвочку, обвивающую крест на крест её кекс «Моа-чи», и спросила: «От кого кексы-то?» Рты у всех были заняты: кто приоткрыл их, чтобы не промазать при подведении век и при снайперской окраске ресниц, кто колдовал контурным карандашом над губами, делая их сексапильными, кто, сосредоточившись, рисовал мушку на щеке. Лишь у меня, расчёсывающей накладной хвост, рот был свободен, и я привела его в действие, проговорив: «От госпожи Фуджи». «Мммм…», – распробовала вкусный кекс бывшая подружка, запивая его минералкой из запасов кумира. Не почувствовав вражды к моей персоне, я отважилась добавить Татьяне по-русски, чтобы другие не поняли:

– Не хочешь выразить благодарность приме за все её угощения? Может, напишем в письменном виде? На открытке… я куплю подходящую…

– Ох, нет, пиши сама, если хочешь… С японцами лучше промолчать, чем что-то сказать, – изрекла Таня (не глядя на меня, но и без неприязни) мудрую вещь, единственную из всего, что я от неё когда-либо слышала.

Над гримёрной веял белый флаг перемирия…

* * *

Перед началом вечернего спектакля я поблагодарила опечаленного чем-то господина Нагао за апельсины и яблоки, слегка поддразнив:

– Смотрите… похудела на несколько килограммов по вашей милости…

– И то правда… Похудела… Но не из-за фруктов же? – зазвучал бархатный баритон.

– И из-за фруктов тоже… – ляпнула я, который раз не задумываясь, что маэстро может принять мой ляпсус за намёк или побуждение к домысливанию о чувствах, из-за которых «сохнут».

Отыграла спуск с трапа судна «Faith», восхищаясь театральным потолком, под которым мне всякий раз виделись парящие души моих родителей. Пошутила с Кеном по поводу ослепительного блеска пуговиц на его капитанском кителе, побывавшем в химчистке. Остановилась возле преградившего мне путь в кулуар (и, кажется, распалённого объятиями на сцене) китайца, который долго извинялся и с упоением интересовался, не сильно ли зажимает меня у трапа. И только после всех светских формальностей я смогла содрать с себя шляпу – колокол, утрамбовывающую мне голову, будто по ней проехал грунтовый каток. Распушила шевелюру, потрясла ею, чтобы хорошо легла на случай столкновения в кулуаре с маэстро. На другой стороне арьерсцены, у левых кулис, копошились рабочие, а Нагао-сан там было.

Ровно посредине длинного кулуара комик Одзима-сан скоморошничал со своим однофамильцем, крупным (в смысле объёма талии и национальной значимости) актёром. По необъяснимым причинам крупный Одзима-сан, за месяцы репетиций в Токио и гастролей в Осаке, всякий раз пересекаясь со мной, никогда не желал мне доброго утра и никогда не просил любить его и жаловать. Что я и не делала.

Издалека, ещё не подойдя к Одзима-сан(ам), я почувствовала панический страх, головокружение и дрожь в коленях. А когда протискивалась по стеночке мимо хохочущих корешей, то поняла, что сейчас упаду. Приступ коулрофобии. Впредь нужно убегать прочь, едва завидев звёздного клоуна.