Туман над Токио

А в конце кулуара меня ожидал душка Кунинава. Всё ещё испытывая сухость во рту и тошноту, я назвала ему пароль «гуппи», а он – «треска», и засмеялся:

– Оч-ч-чень… очень мне понравились песни Брайана Адамса! Особенно «Have you ever really loved a woman»… Класс!

Мне сразу полегчало…

– А вы посмотрите клип этой песни на YouTube… там Брайан Адамс в маске Дон Жуана де Марко… со смазливой мексиканочкой…

– Непременно! А я обожаю блюз… Вот, принёс тебе диск… Это, знаешь, моя любимая… – и не договорил…

Хозяин, словно Зевс из чёрной грозовой тучи, нагрянул из закулисного пространства. О-о, так он ещё не прошёл в гримёрную? И, несмотря на звукоизоляцию штор, небось, хорошо расслышал слова «моя любимая» и, естественно, понял их шиворот-навыворот!

Еле сдерживая ярость, маэстро пожелал нам доброго утра в полпятого вечера и сквозь зубы, в приказной тональности, попросил (мистера Кунинава) любить его и жаловать. Рыболов проводил хозяина до самой гримёрной долгим взглядом, демонстрирующим ленивую терпимость, и завершил музыкальную тему:

– …Любимая певица…

* * *

Не заходя в гримёрную, я прошла на балкон за тенниской, а там, на перекуре, сидел Абэ-сан. Согласно его учению о вреде мышления, я, не раздумывая, заговорила по существу:

– Абэ-сан, у вас большой опыт работы в театрах… Не разъясните кое-что? Мне кажется, оба наших ведущих актёра не очень жалуют друг друга…

– Да тише вы! – оборвал моё любопытство агент 007, обеспокоено глянув сквозь стеклянную дверь на умывальники.

– Там никого нет… И здесь (выглядываю с балкона) слева и справа только наглухо закрытые окна гримёрных, а внизу, в кустарниках тоже безлюдно… Теперь можно спрашивать?

Абэ-сан неохотно кивнул.

– Только что на первом этаже беседовала о музыке с господином Кунинава… вот (показываю диск)… он дал мне послушать блюз… А Нагао-сан, увидев нас вместе, здорово рассердился.

– Да не берите в голову! Вы тут ни при чём… У нас так положено… У ведущих актёров – размежевание и расчленение…

– Расчленение?! – испугалась я. – Они что, маньяки?

– Ну да, маньяки своего дела… С большими гарантиями! Поэтому и расчленение!

– Спасибо за разъяснение… А я думала, у них – вражда!

– Никакой вражды, говорю вам, всего лишь расчленение!

– Ну хорошо… Как я понимаю, у ведущих тоже есть инстинкты? – попробовала я подойти с другого бока.

– И такое есть…

– А какие? Делать из мухи слона? – пальцами я показала ему маленькую муху, а распахнутыми руками – огромного слона. Чтобы правильно понял.

– Вот что я вам скажу, госпожа Аш, поменьше бывайте в кулуарах, тогда ни мух, ни слонов не встретите! – назидательно посоветовал собеседник. – Взять меня, например… Между выходами на сцену всегда сижу в гримёрной и носа оттуда не высовываю… Поэтому и не стал бомжем, ха-ха! А что, в Европе по-другому?

– В Европе, конечно, бомжей хоть пруд пруди, но они не расчленены, – заговорила и я на языке Эзопа, – да и по конституции равноправны со звёздами…

– Бомжи?

– Ага, – кивнула я.

– Со звёздами? – педагог расстроенно щёлкнул зажигалкой. – О-о, в Европе творятся чудные вещи!

Пришлось его успокоить:

– Да не волнуйтесь так… Конечно, за кулисами европейских театров, как везде, есть и зависть, и вспышки ревности…

– У нас такого нет, госпожа Аш! Из-за конкретизации гарантий!

Стоп! Как это понимать «конкретизация гарантий»? И как из-за конкретизации гарантий может не быть ни зависти, ни вспышек ревности?.. У меня явно происходило расчленение европейской логики, и мозги мутировали, как черепашки Ниндзя. Поэтому я пошла напролом:

– А по-моему, звёзды, как титаны, вступают в битву, чтобы… это… ну чтобы… так сказать… заездить всё депо! Шерше ля фам[108]!

– Да, лафа им, лафа… – согласился со мной Абэ-сан. – Только ездят они у нас обычно не на «Порше», а на «мерседесах».

Продолжать тему было опасно для психологического и умственного здоровья. Всё и так ясно. Как дважды два одиннадцать…

* * *

А в гримёрке царило веселье… Только что у нас побывал Кейширо-сан. Агнесса и Татьяна в азарте прыгали по циновкам, вереща от избытка чувств: «Клубничные пирожные-е-е! Клубничные пирожные-е-е!» Потом запорхали над открытой коробкой с белоснежным, выложенным мозаикой пунцовой клубники, лакомством от Нагао-сан. Торт был предварительно разрезан в кондитерской на семь крупных кусков, и поэтическое ассорти белого и красного содрогалось от ритуальной пляски двух наших аборигенок.

Присланный кумиром палаццо сладкого мотовства и его тучная сытность состыковались тютелька в тютельку с моим игривым сетованием там, внизу, у первой кулисы, на исхудание. Сетование было истолковано буквально, и хозяин-деспот подписал жирными сливками указ: «Набрать вес!» Но ликующим девицам это было невдомёк. Аномально счастливые, они, похоже, решили, что подул ветер перемен: фруктовый пассат сменился сладким муссоном.

И нежданно-негаданно шлифовке пришёл конец… Татьяна, запыхавшись, шлёпнулась на подушки, случайно задев меня локтем, деликатно тронула за плечо, вежливо извинилась, да ещё и участливо спросила, не больно ли мне. А великодушная Аска на радостях отдала мне свою пластмассовую тарелочку под пирожное.

Перед выходом на приём к хозяину Мураниши Агнесса, цветущая и трепетная, как орхидея, залезла в тайские джунгли прямо у гримёрной маэстро. А мы, как всегда, сплочённо разместились у чёрных штор, ожидая очистки подмостков от предыдущих сеятелей прекрасного, доброго, вечного.

Из VIP-гримёрной выглянул начальник охраны г. Кейширо, прощупывающий почву в джунглях. Затем решительной поступью вышел Сам и не мешкая рявкнул на нежно-голубую Агнессу: «На кой ляд ты всё время здесь стоишь?!» Та, не ожидавшая такого пассата, задохнулась, хватая его (пассат) ртом и уже в спину хозяину виновато промямлила: «Так это… Стою… это… вот…»

Закулисное пространство освободилось и, напуганная рычанием в джунглях, я поспешно протиснулась сквозь смокинги и первой нырнула в полумрак арьерсцены, а за мной, осмелев, и все остальные, не соблюдя иерархии и оставив маэстро позади, один на один с ангелом. Аска, тоже в стрессовом состоянии после грызни в орхидеях, не встала на обычные свои позиции, опасаясь попасть в немилость, как две минуты назад – Агнесса. Сердитого всенародного кумира окружили четыре человека из его свиты, и к нему стало невозможно подступиться для выражения благодарности за программу «набор веса». И вообще, за кулисами все приглашённые на бал гости: и лорды, и пэры, и купцы, и дельцы, и знатные английские, а также китайские и нагасакские леди прижухли, боясь навлечь гнев Кесаря на свои бедные головы. Кадзума, правда, ловко воспользовался разбродом и шатаниями среди актёрской братии, прячущейся по углам, и сунул мне в руку клочок бумаги. Найдя источник света, я увидела на бумажке номер мобильного, подписанный английскими буквами Kadzuma Tanaka, и спрятала его в вырез платья. Марк, угрюмый и нахохленный, взял меня под локоть. Наш выход…

* * *

До окончания премьерного спектакля, включая «бисы» и овации, домой уходить нельзя из-за вероятности вызова к режиссёру. Агнесса, как ни в чём не бывало, с удовольствием доедала хозяйское угощение, умяв сначала клубнику, потом все слои крема и, наконец, бисквит. А заодно и резво болтала с Татьяной. А я-то было подумала, что в гримёрной стены затрясутся под ударами её кулаков и лаконично-неприличное английское слово на букву «f» долго будет витать эхом на этаже…

Чтобы скоротать время, я взялась пылесосить циновки, загодя спросив у девичника, не потревожу ли кого турбощёткой. Все до одной рассыпались мельче маку «Нет, что ты!.. Совсем не потревожишь!.. Большое спасибо!..» И синхронно, как в фигурном катании, подняли подушки с кистями, чтобы расчистить мне поле деятельности. Польза от жирных пирожных была на лицо…

* * *

Отгремели овации. У режиссёра ни к одной из нас замечаний не нашлось, и я собралась восвояси после долгого трудового дня. Девичник тепло попрощался со мной, пожелав приятного вечера и сладких снов.

Выходя через служебную дверь, я попала в рождественскую сумятицу снежинок, летящих, словно легковесные белые мотыльки, на неоновые огни к погибели, а влюблённая девушка ловила их и протягивала своему парню, смеясь счастливым серебристым смехом.

Мотыльки летели и на меня. А потом кружились у меня в голове, делая ноги ватными. И спина болела так, будто лондонская леди, расфуфыренная и в бриллиантах, разгрузила товарный состав с углём… До отеля пешком не дойти. А на метро – одна остановка стоимостью в два доллара.

На перронах столпилась уйма зрителей «Камелии на снегу», только что покинувших театр после вечернего показа. То тут, то там слышались ахи и охи, вперемежку с объявлениями в репродукторе и стуком колёс на соседней платформе:

«Ах, Нагао-сан! Ах, несравненный! Он пел ту песню близко-близко и смотрел на меня, поверите?»

«…ох, бедняжка! Удрала от хозяина!»

«…он её – обнимать, а она – ни в какую…»

«Видите, госпожа Като, что делает любовь с сильным полом!»

«Будьте осторожны, на третью платформу прибывает пригородный поезд. Просьба не заходить за жёлтую линию на краю платформы»

«…так ведь отравился! Не вынес измены!»

«Фуджи-сан не замужем… смотрю передачу о ней каждую субботу на канале NHK…»

«Будьте осторожны, с третьей платформы отправляется пригородный поезд»

«Бесспорно, госпожа Като… Мичико-сан красивая, но с лица воду не пить, не так ли?»

«Будьте осторожны, на первую платформу прибывает поезд. Просьба не заходить за жёлтую линию на краю платформы»

«Ох-хо-хо… И то верно… сердцу-то не прикажешь…»

* * *

Когда я нечаянно задевала плечом или сумкой зрителей, они смотрели на меня просто как на светловолосую пассажирку. Никто не останавливал на мне взгляда и не шептал за спиной: «Гляньте! Это та леди с бала!» И автографов катастрофически не просили.

Я задыхалась в толпе. Перрон уплывал из-под ног от запутавшихся в мозгах белёсых мотыльков и от панического страха.

Зайдя в поезд и чувствуя вместо ног палочки для ушей из хлопка особой мягкости, я увидела свободное угловое место и почти упала на двух зрительниц, мурлыкающих по соседству. Дамы придержали меня, попросили за что-то прощения и… потеряли ко мне интерес. До следующей станции они чинно смаковали разрыв хозяина Мураниши с невестой Мичико-сан, покачивая головами то ли от стервозности невесты, то ли убаюканные метрополитеном. А рядом с ними, плечом к плечу, замерла распрекрасная леди, правда, без ананаса и не оголённая до копчика. Под софитами она наверняка затмевала шиком-блеском и Мичико-сан, и девушку с камелиями. Но дамы на это чихать хотели…

О да, госпожа Като, несомненно… Ведь красота тут, по утверждению господина Абэ, – врождённый порок.

Глава 5

Сломанная ветвь камелии калечила безупречную симметрию присланного Огава-сенсеем роскошного букета, задуманного флористом в виде феерической оды совершенству. Умирающие красные цветки обессиленно лежали на пушистых гортензиях, внося какофонию в адажио белого с голубым.

Ещё не войдя в гримёрную я поняла, что девичник в отличном настроении, и даже мне, бревну в глазу, не испортить его своим «здрасьте». Татьяна сдержанно попросила любить её и жаловать, а Аска поинтересовалась, как я себя чувствую.

Раз так, то и мне надо бы внести свою лепту в девичий настрой и поставить в главе «шлифовка» жирным курсивом слово «конец». Что бы такое весёлое рассказать из своей печальной жизни? Может, вчерашний курьёз в метро? С наигранной горечью я принялась возмущаться:

– Представляете, вчера вечером после спектакля решила проехать одну остановку на метро. Села бок о бок с двумя нашими зрительницами…

– Ой, наверное, автограф взяли! – живо сообразила Рена.

– Автограф? Как бы не так! Чихать они на меня хотели! Я к ним впритык, а дамы – мраморное равнодушие… обсуждают разрыв хозяина Мураниши с Мичико-сан.

– Мраморное равнодушие? Чихать хотели? Ха-ха-ха! – залились звонким смехом подружки-веселушки.

– Угу… Я чуть было не взялась колошматить себя в грудь, требуя внимания. Дамы! Да гляньте же сюда! Вот она – я! Английская леди… сижу у вас под носом… А вы заладили: Мичико-сан да Мичико-сан…

История в метро развеселила Рену, сквозь смех повторяющую: «Мичико-сан да Мичико-сан», во всём солидарную с ней Каори, и бесшабашную Агнессу. Аска развязано захохотала лишь потому, что Каори схватилась за живот. А Татьяна посмеялась, игриво упрекнув Агнессу: «Тебе и палец покажи – полчаса хохотать будешь…»

Ну, девушки, лады! Теперь и букет за двести долларов останется невредимым, и зеркало моё не будут наждачить злые взгляды, и накладной хвост можно оставлять на ночь в гримёрке…

* * *

Перед утренним спектаклем Нагао-сан припозднился, выйдя за кулисы, когда зал затих на первых звуках вступительной мелодии. Таким образом поблагодарить маэстро за жирный клубничный торт не удалось. Не удалось это сделать и после выхода на сцену, в кулуаре. Хозяин проскочил в гримёрную, пока меня «парил» за кулисами на ломаном английском «китаец». Кулуар был пуст. Лишь на том конце меня ждал «земляк». Он исподтишка следил за мной, пока я шла к нему и в панике вспоминала, как по-японски сказать «лосось».

Улов у телезвезды был завидным: всё киты да дельфины.

– Слушай, скоро ведь Рождество! В антракте возьми подружку, заходите ко мне в гримёрную… сфотографируемся… – сделал второй шаг к сближению господин Кунинава (первым шагом был обмен любимыми компакт-дисками).

А у нас на этаже в умывальной комнате ни актрис на постирушках, ни курильщиков не было. Я выглянула на балкон подышать свежим воздухом. Ну почему я не отказалась фотографироваться? «Заходи с подружкой…» Продвинутый, с мировоззрением и заморскими гёрлами актёр в данном вопросе, как и все остальные, мыслил узко и строго следовал закулисному протоколу: с глазу на глаз в гримёрке с женским полом ни-ни. Так кого позвать? Умный земляк давно поди догадался, что подружек в театре у меня нет. Рену и Каори? Но их двое, а предложено зайти с одной. Делать нечего, пойду с врачихой…

В гримёрной наспех прослушала диск Кунинавы, чтобы расхвалить с честными глазами его любимую джаз-певицу Нору Джонс. Дождавшись, когда Мива соберётся в уборную с полотенчиком и салфетками, дезинфицирующими стульчак, я догнала её в кулуаре:

– Кунинава-сан пригласил нас к себе сфотографироваться. Сходим в антракте?

– Конечно! Спасибо, – с дежурной улыбкой, будто в регистратуре зуболечебницы, ответила Мива.

Лишь только раздался звонок антракта, Татьяна с Агнессой, припудрив носы и таинственно переглянувшись, ушли на «золотые прииски» первого этажа. Мива сосредоточенно проверила качество макияжа, перед тем как запечатлеться на фотографиях с рыболовом, и уже на лестнице расслабилась:

– Мне нравятся все фильмы с господином Кунинава! Актёр просто великолепный!

– А я вообще его на экране не видела! Ох… только не говори ему об этом… А ты что, все его фильмы смотрела?!

– Да, все. И все спектакли.

Ну прямо коп! В канцелярской книге у неё, видимо, как в Википедии, заведены странички на всю нашу звёздную братию: биография, фильмо и дискография, театральные роли, официальный сайт, ссылки и примечания.

Кунинава-сан встретил нас в трикотажных штанах с растянутыми коленками и с женским ободком на голове (хочется верить, что это лишь для удобства при нанесении грима). В присутствии Мивы нам с ним пришлось сменить игривый рыбацкий тон на формальный, с поклонами и реверансами. Я вернула ему диск Норы Джонс, неподдельно удивившись, как это я её не слышала раньше. Оказалось, что и Мива была приверженкой джаза и солировала в небольшой джаз-группе. Кунинава-сан дал и ей послушать хиты Норы Джонс.

Настало время для фотографий. Земляк вытащил из тумбочки ободок с ветвистыми оленьими рогами и колпак Санта Клауса, предлагая их нам на выбор. Мива, попросив у меня разрешения, выбрала красный колпак с белой опушкой, торжественно водрузив его на голову, как государственный флаг Австрии. Ну а мне, значит, достались рога.

– А можно мне без рогов? – с надеждой на милосердие спросила я у Кунинавы.

– Нет-нет, тебе рога подойдут! – настоял коварный земляк, беря заранее заготовленную цифровую фотокамеру с ультразумом «Sony Cyber-shot».

– Господин Кунинава, прошу вас, наденьте рога лучше вы!

– Я б надел на голову сардину… – закончил препирания рыбак. – Но сардина на Рождество не в тему!

Я попала в безвыходное положение. И упрямиться дальше смысла не было, и оказаться с оленьими рогами на матрице цифрового аппарата имперской знаменитости очень не хотелось.

Вознегодовав в душе, я напялила замшевые рога. И тут из кулуара послышался чей-то смех… Как будто смеялась моя мама…

Щека к щеке, мы с Мивой выставили в навороченный объектив фигуру из двух пальцев V (виктория) и Кунинава-сан нас несколько раз щёлкнул крупным планом. Потом я щёлкнула телезвезду вместе с Мивой, соблюдающей дистанцию почтения. Потом Мива сфотографировала нас с земляком. Я не соблюдала дистанций и по-рыбацки обняла знаменитость за плечи, отчего тот слегка вздрогнул.

Наконец Кунинава-сан показал нам на экране ЖК-дисплея[109] снимки. Посмотрев на себя рогатую, я замыслила тоже, при случае, наставить ему рога.

– Как только фотографии будут готовы, передам их со своим парнем, – пообещал на прощание земляк.

– Правда же, Кунинава-сан – прелесть? – разоткровенничалась Мива на пути в гримёрную. – Прост в общении… элегантен…

– Ага, прелесть… – неохотно согласилась я, чувствуя ещё у себя на лбу бремя ветвистых рогов.

Теперь надо было спешить на сцену приёма у хозяина. Татьяна с Агнессой вновь вернулись с трофеями: автографами маэстро на программках. У меня случайно выпал из рук карандаш для подводки век и укатился под гримировальный столик Татьяны. Она заёрзала на подушках, потом со вздохом полезла под зеркало и крикнула из глубин: «А, вот он!» Мива поправила мне заколку на свежесооружённом «ананасе», Рена угостила мятным драже, а Аска заинтересовалась сывороткой мгновенного действия «Christian Dior», которой я пользовалась для улучшения цвета своего бледного, как воск, лица и которую старательно экономила. Но ради взаимовыручки и согласия в гримёрной я не пожадничала и предложила ей протестировать эликсир молодости. С виноватой улыбкой Аска протянула мне ладонь и я ей щедро накапала геля, отчего та воскликнула: «Ой, как много!»

Ни фруктов, ни сладостей Кейширо-сан в антракте не принёс. Всё шло славно… Меня не обзывали идиоткой, не били по ногам турбощёткой, моё биополе не бомбили отрицательно заряженные частицы и даже стирка пройм атласного дезабилье в умывальнике получила бы наверняка «добро» от предводительницы дюймовочек и мальвин.

Полулёжа, как одалиска на султанских подушках с кистями, я слушала три своих песни и знала, что в этот момент моя мама не стоит по щиколотки в воде, а, сияющая, в любимом платье из светло-сиреневого кримплена, радуется в золотом городе моему спокойствию.

Спускаясь к сцене, я встретила джентльмена Аракаву в отутюженном смокинге, и как положено по рыцарскому этикету «gentlemen first»[110], он проник за кулисы первым, даже не придержав тяжёлые звукоизолирующие шторы, которые больно хлестнули меня по лицу. Обернулся… Сейчас попросит прощения…

– Не забыла? Завтра в девятнадцать ноль-ноль… в баре «Tango del Sol»…

– Не извиняйся, Аракава!

– Чего «не извиняйся»? – не понял джентльмен, в который раз глянувший на меня как на неадекватную.

– Да не забыла я! Завтра в семь вечера!

И манеры, и тон Аракавы бесспорно являлись типичными для альф признаками симпатии к девушке…

* * *

Нагао-сан сидел на замшевом табурете метрах в десяти от выхода на сцену с видом «Не беспокоить. Вхожу в роль». Аска, занявшая обычные позиции и окружённая девушками в голубом, негромко хохотала, косясь на него краем глаза. Агнесса всё норовила попасть в поле зрения кумира, а он всё норовил отвернуть от неё голову. Грызни в орхидеях не случилось, поэтому для меня это был удобный доступ к маэстро для выражения благодарности за вчерашний клубничный торт. Осторожно, робким шагом я приблизилась к хозяину:

– Прошу прощения, Нагао-сан… Не помешаю? Хотела поблагодарить вас за пирожные…

– Не стоит благодарности! На здоровье!

Из-за шумных разбирательств служанки с женихом, нас с маэстро было плохо слышно и все креолины и смокинги напрягли слух.

– Вообще-то в сливочном креме много холестерина… вредно как бы… – просветила я господина Мураниши, потерев ладони об атласную ткань на бёдрах, и тот внимательно проследил за моим бессмысленным жестом.

Буян Кунинава-сан от ревности уже почти задушил на сцене свою любимую девушку с камелиями, и та, всхлипывая, затихла. В зале раздались редкие хлопки – зрители были в смятении: аплодировать или нет кровавой распре служанки и жениха. А за кулисами раздался возглас маэстро:

– Очень красивая попа!

Снова глянув на мои бёдра, хозяин мужественно двинулся к выходу на подмостки и напоследок во всеуслышание подтвердил сказанное:

– Попа просто великолепная!

По ту сторону, под софитами, вкушали любовь и аплодисменты зрителей звезда криминальных сериалов Кунинава и Мельпомена японских зрелищ госпожа Фуджи, а по эту сторону вошла в ступор Аска, лишились дара речи девушки в голубом, замерли Аракава, Кен и Джун, окаменели Марк с Джонни, остолбенели статистки из свиты госпожи Оцука, а с ними все мелкие актёры и фигуранты, Татьяна выпала в осадок и залилась краской я. Соноэ-сан, только что подошедшая, не поняв в чём суть дела, подтвердила:

– Вот-вот, верно! Попа у Нагао-сан – великолепная!

Спрашивается, и почему я не провалилась сквозь деревянный настил в трюм, прямиком на подъёмно-спусковые механизмы?

Наш выход…

* * *

Хорошо, что на балконе никто не курил и не развешивал бельё. Красная, с пылающими щеками, я нуждалась в охлаждении. Что это было? Позор на мою голову? Или высочайшая милость? Может, у замкнутых, скупых на выражение чувств здешних мужчин похвалить при всём честном народе зад женщины было равносильно публичному признанию в романтическом влечении к ней?

Холодный ветер остудил моё тягостное смущение. В конце концов, европейкам не привыкать к таким комментариям, и у нас девушки демонстративно игнорируют оценщиков их попок.

В гримёрной все были на местах и встретили меня зловещим молчанием. Зеркала отражали взгляды, предвещавшие полный конец мятных драже, шоколадных батончиков, пожеланий сладких снов и настойчивых просьб любить и жаловать. Правда, Рена с Каори молчали не злобно, а отстранённо, шурша целлофановыми пакетами. Да и Мива с любезным безразличием пододвинула мне зачем-то бутыль с антисептиком.

Благоприятная атмосфера, установившаяся в гримёрной после того, как девушки наелись сливочно-клубничных пирожных, сменилась мощной магнитной бурей, и у меня, метеочувствительной, участилось сердцебиение и подкосились ноги. Всевышний бархатный баритон похвалил не душевные качества английской леди, не её англосаксонскую любознательность и интеллект, не романтическую тягу к дальним берегам, а анатомическую часть тазобедренной области и это смехотворное событие привело в действие альфа-излучатели девичьих извилин, посылающие в мою анатомическую структуру флюиды: уничтожим!

Татьяна, закончив поправлять грим, резко встала. И… устроила стриптиз. На ней были только мини-трусики «Т-стринг»[111] и прозрачные колготки. Она принялась неврастенично бегать по гримёрной, копаться в сумке, тыча в меня оголёнными ягодицами, делать упражнение «наклоны вперёд», причём её задняя часть, как кратер вулкана, намеренно была повёрнута в мою сторону. А Аска хохотала, уже не владея собой и оповещая весь наш этаж:

– О, Татьяна, вот это попа! И почему ты не носишь короткие юбки? У тебя та-а-акие ножки! Ха-ха-ха! Твоя попа – действительно великолепная!

Агнесса добавила жару в поп-оргию:

– Мужики любят задницы!

Мива не выдержала и, взяв канцелярскую книгу, с достоинством покинула стриптиз-клуб. Рена и Каори, чтобы не выделяться из массы, хихикали.

– Слушайте! – с тяжёлой одышкой произнесла стриптизёрша. – Выхожу я как-то из метро около Императорского дворца… А за мной мужик… Я прибавляю шагу, и он не отстаёт… Догнал меня почти бегом и говорит: У тебя такая классная «жэ»! Можно потрогать? Десять тысяч йен дам!

– И что?! Дала потрогать?! – в унисон закричали веселушки.

– Ага! Чёрта с два! Послала его на фиг! – оскорбилась Татьяна.

То, что происходило в нашей гримёрной, наводило на мысль, что умственный коэффициент некоторых размалёванных театральным гримом гомо сапиенс не доходил до среднего уровня. А посему мне оставалось заткнуть уши вкладышами, врубить во всю мощь «Золотой город» и вперить глаза в мобильный, ища недорогие билеты, чтобы уехать к маме после окончания гастролей.