Мерзлая тишина

– Так, девочки, рассядьтесь по одному, – произнесла этот страшный для Есении приговор Елена Александровна.

Вопреки ожиданиям Есении, Женя радостно отсела от нее. Конечно, подумала Есения, наверняка она хотела бы сидеть с Ваней, как и остальные счастливые девчачьи лица. Посмотрела на парней из когда-то другого класса, которые стояли у доски. Фил единственный посмотрел на нее в ответ. Сердце у Есении сжалось, руки задрожали под партой. Она не смогла отвести взгляда, не позволила себе дать слабину. Арина обернулась к ней, и они посмотрели друг другу в глаза. Есения тут же отвела взгляд. Стушевалась, боясь, что Арина могла все понять по ее лицу. Большие светло-серые глаза Фила не выходили из головы. Он возмужал, стал выше и шире в плечах, брови стали густыми и широкими с годами. Взъерошенные темные волосы так шли ему. Есения отругала себя за излишнюю эмоциональность. За то, что Арина могла подумать, что она как-то претендует на этого «дурацкого» Фила. Пока она была в своих размышлениях, класснуха уже вовсю рассаживала новеньких мальчиков к девочкам. Жене повезло, Ваня сел с ней. Она с улыбкой повернулась к Есении, но та не смотрела на нее.

– Филипп, ты будешь сидеть с Есенией.

Есения с ужасом посмотрела на Елену Александровну. Зачем она сделала это? За что? Арина вновь повернулась к ней, завистливо рассматривая. Есения испуганно озиралась по сторонам, надеясь, что кто-то возмутиться вместо нее. Сама она же не могла ни слова произнести, в горле застрял ком, все тело содрогалось от дрожи. Казалось, если она откроет сомкнутые губы, то из ее горла потянется писк, и все тут же поймут ее чувства к Филу и засмеют. Стоп, какие еще чувства? Чувств нет, ведь ей казалось, что она просто не в себе. Есения закрыла глаза, продолжая тянуть эту мысленную жвачку. Но мыслям ее не суждено было длиться долго.

– Привет, Есения, – обратился к ней Фил, улыбаясь своими глубокими ямочками.

Есения удивленно посмотрела на него.

– Привет, – равнодушно ответила она.

Равнодушие удавалось ей лучше всего. Фил не стал донимать разговорами новоиспеченную соседку по парте. Есения мельком взглянула на него, чтобы убедиться, что ей все равно. В груди вспыхнул знакомый жар, и она сконфуженно отвела взгляд.

– И что замолчала? – Вадим продолжал висеть на телефоне.

Есения опомнилась на патриарших прудах. Чай-латте остыл.

– Что ты говорил? – поспешно спросила она.

– От города ли бежала, спросил, – усмехнулся Вадим. – Ладно, дорогая, мне пора. Напиши как долетишь до Якутска. И как до города доедешь.

Есения сглотнула. Тревога с новой силой нагнала ее. Теперь она поняла, что та ей напомнила. Ту же тревогу она ощутила, когда Фил перешел в их класс, зашел в их кабинет и сел за ее парту. Она летит в город, где Фил, возможно, все еще живет и ждет ее.

Глава 2. Город Тихий.

Самолет приземлился резко, стукнувшись шасси об асфальт. Есения вжалась в кресло: с возрастом она стала бояться посадок и взлетов. Приподнялась и взглянула мельком в окно. В Якутии солнца не было, повсюду раскинулся туман, из-за которого еле виднелся еще не до конца позеленевший лес. Тревога ее усилилась: Есения почти дома.

На улице был плюс, но ощущался как минус. Есения распустила волосы, чтобы уши не мерзли. Запахнула кожаную куртку, которую взяла «на всякий случай». Знала ведь, куда летит. Снаружи моросил противный дождь. Он окутывал влагой, оставляя за собой приятный запах мокрого асфальта, но одновременно с тем, раздражал своей незримостью. Его будто не существовало, но он был везде, проникал всюду, заставляя мерзнуть и жалеть о прилете. Или дело не в нем, а в той самой тревоге? Есения не знала ответа и, как и остальные, ждала автобус. Приехал небольшой ПАЗ.

– Это шутка такая? – прошептала она себе под нос.

Небольшой грязный автобус явно не мог уместить в себя всех, но кому какое дело было до этого. Людей, прилетевших сюда, Есения не знала. И не потому что они были незнакомцами по определению, а потому что они здесь были другие и она уже давно забыла «какие». Есения выглядела белой вороной на их фоне, даже слегка чудаковато в своих вычурных модных вещах. До чего ей было смешно, ее – пассажирку бизнес-класса, садят в тесный ПАЗ. И откуда в ней столько высокомерия, удивлялась она самой себе.

ПАЗ Есения пережила лучше, чем поезд. На аппендиците страны, в алмазной и золотой Республике, к удивлению, все еще ходили старые вагоны. Она брезгливо села в свое купе, обрадовавшись, что у нее хотя бы не будет соседей. Через шесть часов, ранним утром, она наконец-то приехала в свой родной Тихий. Из-за бешеной смены часовых поясов Есения чувствовала себя такой разбитой, что ей уже было все равно и на купе, и на поезд, и на ее дом. Она написала Вадиму, что доехала, и осталась ждать остановки своего поезда. Сейчас ее встретит мама. Они не виделись шесть лет: та редко прилетала к ней в Москву, в Молдове так вовсе ни разу и не побывала. И не потому, что Есения ее не звала, она-то как раз звала, но мама не могла оставить внуков – детей младшего сына. Есения вышла в коридор с чемоданом и захотела покурить. Посмотрела на табличку «не курить» и сделала вид, что расхотела. В вагоне запахло знакомым хвойным лесом, перебитым ароматом свежезаваренной лапши в соседнем купе. Под полом все загудело и забилось: поезд останавливался. Есения с волнением заглянула в окно. На перроне ее ждала мама и какой-то мужчина, внешне напоминающий ей ее отца. Только папа это быть не мог. Она спустилась из вагона и бросила чемодан около себя.

– Михей? – Есения громко рассмеялась, узнав в этом бородатом мужчине своего младшего брата. – Хэмингуэй в свои худшие годы, ей Богу.

– Ты всегда была чересчур приятным человеком, – саркастично заметил он и раскрыл свои объятия. – Добро пожаловать домой, наследница матерного алфавита.

Есения обняла его, закрыла глаза, вдыхая аромат повзрослевшего Михея. Рослый, возмужавший, он больше не был тем младшим братом, вечно напрашивающимся на прогулки с ней. Больше не пучил глупо глаза, с наслаждением раздражая ее. Не хватал ее за волосы и теперь прекрасно шутил. Есения отстранилась, посмотрела в его такие же, как у нее, зеленые глаза. Михей с трепетом разглядывал ее изменившееся с годами лицо. Есения оторвала взгляд от него и посмотрела на маму. Та тихо вытирала слезы из-за трогательной встречи своих единственных детей.

– Мамочка, – Есения наклонилась и крепко обняла ее, – я скучала по тебе.

– Доченька, Есенька моя, – шептала она и по-матерински ласково гладила ее по волосам. – Красавица моя, я рада тебе.

– Только ты рада? – сквозь слезы усмехнулась Есения и прищурилась на брата. – Ты тоже плачешь?

– Это от горя, – деланно важничал Михей, и все трое громко рассмеялись.

Есения смеялась и вытирала слезы, не в силах оторваться от матери. Она все также пахла кремом для рук и своим собственным материнским ароматом. Удивительно, но Есения таких ароматов больше не слышала, видимо, так может пахнуть только мама. И не какая-либо другая мама, а своя родная. Ее поседевшие волосы, крашенные хной, все еще пахли ромашками. Ее нежные руки покрылись морщинками, но от того не утратили своей красоты. Есения плакала и удивлялась этому не меньше Михея. Когда она стала такой чувствительной? Спустя много лет порознь с мамой, оказавшись в ее объятиях, она осознала, как долго и сильно скучала по ней. Как никого роднее мамы у нее нет.

– Мама, – с улыбкой прошептала Есения, вновь пробуя это слово на вкус.

Мама смахнула слезы со своих глаз, трясущей рукой прижавшись к щеке повзрослевшей дочери. Мама так постарела, но все еще выглядела хорошо. Ее глаза, хоть и были прикрыты слегка морщинистыми веками, излучали ту же любовь и то же озорство, которое у нее было двадцать лет назад. Может, внешне мама и постарела, но в душе наверняка оставалась той молодой мамой вечно дерущихся Есении и Михея.

– Поехали, девочки! – встряхнул их Михей, обнимая обеих за плечи. – Долг зовет – Есению ждет немытая посуда!

– Полы помыл или снова сделал вид? – ехидно спросила она.

– А ты снова будешь по ночам в комнату мальчиков таскать? – отразил он нападки с обворожительной улыбкой.

Есения выпучила глаза.

– Что? – побледнела мама.

– Я таскала только одного, – процедила сконфуженная Есения.

– Когда? – мама вытаращилась на нее.

– Когда Михей писался по ночам, – раздраженно выпалила она.

– Грубиянка, – мрачно протянул Михей.

Они сели в ухоженные красные жигули. Михей громко ударил дверью. Есения вздрогнула и испугалась, как бы машина не рассыпалась. Мама с улыбкой взяла ее за руку и продолжила любоваться ей.

Есения смотрела в окно, пытаясь узнать в таком взрослом и осунувшемся городке свой Тихий. Он постарел, стал серым и уже не таким большим, каким ей казался в детстве. В отличие от материнских глаз, огонек в нем будто погас. Или это погас огонек в самой Есении? Ей вдруг стало невероятно холодно и страшно в этом городке. Она не понимала, что за чувства такие внутри нее, откуда эта неизвестная ей тоска? Михей что-то рассказывал, мама наблюдала за Есенией, слушая сына, а Есения смотрела на город. На обшарпанные высотки (их было здесь немного), разобранные деревянные когда-то жилые дома, на неухоженные улицы и не до конца позеленевшие деревья. На центр города, где лишь статуя Ленина осталась такая же ухоженная и красивая. Лишь за Лениным тут, кажется, и ухаживали. Они поймали кочку, и машина взлетела. Есения ударилась головой об потолок, и мама с братом засмеялись. Есения снова посмотрела в окно. С улицы пахло влажной землей. Встретит ли она на этих улицах Фила?

Дома, в серой пятиэтажке, все осталось по-прежнему. В подъезде сделали ремонт, который давно уже канул во временную воронку и стал пристанищем алкашей и наркоманов. Сейчас, конечно, утром, там не было никого. Есения поднялась по давно забытым лестницам на пятый этаж и вошла в свою квартиру. В узком коридоре были все те же оранжевые выцветшие обои, все тот же старый шкаф из красного дерева с раздвижными дверями. Все осталось по-прежнему, словно время застыло здесь на все десять лет. Есения сняла куртку, мама повесила ее на плечи. Михей поставил около полки с обувью ее кожаную дорожную сумку. Дома пахло блинами: мама испекла их к приезду Есении. Они прошли по узкому коридору сразу к небольшой кухне. На подоконнике больше не стоял телевизор, и даже не сидел уже давно умерший кот Барсик. Здесь появился свежий ремонт: красивые белые обои и новый телевизор висел под потолком. Все новое, только семья их – старая. За исключением одного, тут больше не было отца. Есения с тоской посмотрела на его улыбчивое лицо в черной рамке на подоконнике.

– Съездим на могилу завтра? – предложил Михей. – Папа так долго ждал тебя.

– Не заставляй меня снова плакать, – отмахнулась Есения. – Конечно, давайте съездим к папе.

Он умер, когда Есения училась в университете. Ей до сих пор было стыдно за то, что она не приехала на похороны, так и не побывала на его могиле. Боялась принять эту жестокую для нее реальность. Отец любил их, много работал на угольном разрезе, там и похоронил свое здоровье. Туберкулез.

– Вадим передал вам гостинцы, – улыбнулась Есения, запивая блинчик сладким чаем. – Сейчас принесу.

– Ты тоже слабо веришь, что ее кто-то замуж взял? – с недоверием спросил Михей у мамы. – Угрожала ему? – поинтересовался он уже у сестры.

– Тебя давно не отшлепывали? – вспыхнула Есения.

– Хочешь поговорить о моей личной жизни? – рассмеялся Михей.

– И как зовут бедняжку? – широко улыбнулась она в ответ.

– Прекратите, – смеялась мама, – вы как дети малые. Так, зачем ты прилетела сюда? Кроме того, чтобы наконец-то повидаться с мамой своей, – в ее голосе прозвучал укор.

– Буду писать статью о Михале Топрыгине, возьму у него интервью, – Михей и мама напряженно переглянулись. – Да, его привезли сюда, чтобы судить по еще одному эпизоду. Вы не в курсе?

– Зачем? – хмуро спросил Михей, впервые за день не отшутившись.

– Что «зачем»? – удивилась она. – Наше интернет-издательство будет владеть этим эксклюзивным интервью. Вы знаете, сколько журналистов вымаливают у нашего следственного комитета на это разрешение? А мне его дали. Спасибо за это Вадиму. Вы же читаете мои статьи, не должны удивляться подобному.

Михей удивленно посмотрел на маму, словно ожидая ее реакции. Но та мягко улыбнулась дочери и перевела разговор:

– Ты уже видела свою комнату?

В комнату Есения зашла одна. Когда-то они жили здесь вместе с Михеем и спали на двухъярусной кровати. Он спал на нижнем этаже, она – на верхнем. Теперь этой кровати не было, вместо нее – раскладной диван для детей Михея, которые приходили сюда с ночевкой. Розовые обои в полоску остались такими же, какими были при ней. Михей все боролся за голубые цвета после того, как Есения уехала учиться в Москву, но родители так и не поменяли их. Все осталось по-старому, будто она никуда не уезжала, никуда не сбегала. Словно сейчас она повернется и окажется там – в далеком прошлом, а шестнадцатилетняя Есения забежит в комнату и залезет на свой верхний ярус. Есения подошла к своему старому столу и провела по нему рукой. Удивительно, как со временем забываются самые простые вещи, но стоит прикоснуться к чему-то из прошлого, все забытые ощущения просыпаются вновь. На обоях, иголкой были прицеплены школьные фотографии. Где-то Михея, где-то Есении. Вот тут фотография, где они с Женей обнимаются на речке. Сбоку снимок обрезан. Есения удивленно посмотрела на фото, пытаясь вспомнить, кого же она обрезала на нем. Еще одна фотография висела выше: здесь она с Ариной, Женей и еще двумя одноклассницами. Другая фотография, на ней она одна, но она обрезана. Кто-то рядом с ней. Кого она пыталась вычеркнуть из своей жизни? Есения догадывалась, но вспоминать окончательно не хотела. Развернулась и пошла на кухню.

Дети Михея оказались такими чудесными. Девочка пяти лет с зелеными глазами, как у отца, и ее младшая сестра, похожая на свою маму. Они бегали вокруг новой тети: впервые встретили ее и тут же полюбили. Есения улыбалась им, удивленная тому, что ее могут так радовать и веселить чужие дети. Аленка – жена Михея, давно была знакома с Есенией, потому что с Михеем она училась в одном классе. Рыжие кудрявые волосы ее украшали цветные пряди, старшая дочь имела такого же цвета пряди у лица. Есения с интересом наблюдала за семьей брата. Как Михей, когда-то мелкий и пакостный, вырос в прилежного мужа и хорошего отца. Он помогал Алене убирать со стола и ласково улыбался дочерям. Есения упиралась локтями в стол и удерживала голову в руках, с блаженной улыбкой наблюдая, какой большой стала их семья.

Глава 3. Тихий маньяк.

СИЗО города Тихий напоминал лабиринт из какого-то фильма ужасов. Желтые пятна на потолке влажно блестели. От затхлого сырого запаха слезились глаза и свербило в носу. Есения знала, что в таких местах не брезговали ничем, и наверняка в туалет здесь многие подследственные ходили в металлические ведра. От того и стояла в этом нескончаемом коридоре едкая вонь. Есения взяла с собой диктофон, блокнот (там были написаны вопросы для ее собеседника), судоку (ее попросил Михаил Топрыгин) и банка кофе (тоже он попросил). Работники СИЗО отнеслись к Есении предвзято. Конечно, местная девушка, живущая в другой стране и работающая в известном издательстве – причина для зависти здешних. Более того, она ведь еще и девушка, что само собой подразумевает насмешки со стороны мужчин из провинции.

«Каким интересно местом она получила эту работу?» – язвительно шептались мужчины.

Но Есении было все равно на их догадки, ведь единственное место, которое работало у нее – ее мозг. Ее не цеплял шепот «придурков» какими она всегда считала парней в школе и теперешних мужчин. Она распустила волосы, спрятав за ними татуировки на загривке и за мочкой уха. Еще дома надела длинную водолазку с высоким воротником. Оказавшись в серой невзрачной комнате для одиночных свиданий, Есения уверенно села за стол и достала блокнот со всеми остальными атрибутами этого интервью. Главное, как по опыту знала она, не пытаться казаться «важнее» собеседника, однако не жалеть его и не осуждать.

Другая дверь напротив Есении открылась и конвойные завели внутрь мужчину чуть старше матери Есении. Лязг его наручников прокатился по периметру небольшой комнаты, заставив Есению вздрогнуть от испуга. Она посмотрела на Михаила и ее обдало ледяным потом. Все внутри зашевелилось от незнакомого ей ужаса. В ушах зазвенел стук ее собственного сердца вперемешку со звуками капель, которые падали с потолка, разбиваясь о бетонный голый пол. Света было недостаточно в комнате, от чего она казалась еще меньше, чем была на самом деле. Есения нахмурилась, пытаясь разгадать загадку своего собственного мозга, но ей это не удалось. Когда конвойные скрылись за дверью, Есения наконец подняла глаза на своего собеседника. Михаил Топрыгин внешне не отличался от любого прохожего. А что она, в принципе ожидала увидеть? Героя «Молчания Ягнят», откусывающего лицо у конвойного? Или может изуродованное лицо, как у монстра из «Кошмар на улицы Вязов»? Что ожидала увидеть Есения? Она и сама не понимала, но как завороженная продолжала рассматривать «тихого маньяка», словно в Эрмитаже. Это и вправду было для нее в новинку. Прежде она не встречалась с серийными убийцами, осужденными на пожизненное без права на УДО. Михаил посмотрел на хрупкую журналистку. Но хрупкой Есения вовсе не была. Встретившись с его взглядом, она набралась уверенности и представилась:

– Здравствуйте, Михаил. Меня зовут Есения Алексеевна Аксенова. Я журналистка интернет-издательства Кишинева «Черная книга». Вы не против, если я включу диктофон?

– Не против, – он неожиданно радушно улыбнулся ей. – Я так давно не общался ни с кем вживую, кроме ментовской шайки, что очень рад вам, Есения Алексеевна.

Есения сдержанно улыбнулась ему и поддалась вперед.

Под светом тусклой лампы Михаил разглядел ее лицо лучше. Такое смутно знакомое.

– Мы встречались с вами раньше, Есения? – внезапно совершенно серьезно спросил он.

Есения вопросительно уставилась на Михаила:

– Я тоже жила в Тихом раньше. Все возможно.

Его ярко-голубые глаза виднелись из полуопущенных от старости век. Внешне Михаил выглядел подтянуто, конечно, бывший учитель физической культуры не мог выглядеть иначе. А его улыбка, на удивление, показалась Есении невероятно приятной, и от того жуткой. Сколько раз он улыбался так подросткам, которые сейчас покоятся в безмолвных могилах?

– Любите кофе? – остановила Есения поток своих страшных мыслей.

– Очень, без него тяжело, но что поделать, – Михаил не переставал улыбаться ей. – Судоку тоже люблю, читать люблю, чем еще заниматься вне воли?

– А на воле чем занимались?

Улыбка его осталась такой же радушной при столь двусмысленном вопросе. Он не походил на любого другого человека с мест не столь отдаленных, с которыми Есении приходилось работать ранее. Она постаралась, но не смогла избавиться от ощущения, что человек напротив насквозь пропах чужой кровью. Его глаза кричали об этом. Осознавая, что снова пытается оценивать его, Есения взяла себя в руки. На удивление, ей удалось обуздать свои эмоции и продолжить равнодушное участие в интервью.

– Я работал учителем физической культуры. Футболом занимался, любил в машинах покопошиться, – он на минуту задумался. – Иногда на рыбалку ездил, да и все.

– Вы закончили педагогический? – мужчина кивнул. – Почему именно эта профессия?

– Я всегда любил детей, – улыбнулся Михаил.

Есения и бровью не повела, но ответ его прозвучал противоречиво. И сам Михаил, осознав это, будто пристыдился. Его эмоции вызвали у Есении лишь больше вопросов, чем ответов. Почему человек, так глубоко любящий детей, сотворил с ними все те зверства? Она захотела спросить его об этом прямо, но не могла позволить себе гнуть свою линию. Это противоречило журналистскому кодексу. Но, впервые, Есении хотелось наплевать на все правила и надавить на него, но еще одной ее сильной стороной было равнодушие. И она постаралась встать именно на эту сторону.

– У вас есть дети?

– Сын, – Михаил тоскливо улыбнулся, – уже взрослый он у меня. Я хотел много детей, но как-то не особо это сложилось.

Есения посмотрела в блокнот, выудила оттуда вопрос и спросила:

– Откуда вы родом?

– Из небольшой деревни в Алданском улусе, нас переселили сюда.

– Как прошло ваше детство в деревне?

Он уселся удобнее, готовый рассказать Есении волнующую правду о страшном детстве, которая привела его к тому, что случилось десять лет назад. Но, к сожалению Есении, прозвучавшая история его не предполагала драмы.

– Мои родители держали скот, я им помогал заниматься хозяйством. Ну, в школу ходил. Я многое уже и забыл, в тринадцать лет мы переехали в Тихий.

– У вас есть братья или сестры?

– Старший брат был, но он погиб в Чечне.

– Как это сказалось на вас?

– В общем-то никак, мы никогда не были особо близки, – Михаил повел плечами. – Печально, что так сложилось, но у меня это не болит.

Глаза у Есении сверкнули, ей показалось, что именно здесь она нащупает почву, под которой скрывается многолетняя правда всех его преступлений. Если ей нужна громкая история, необходимо эту правду аккуратно из него достать, словно она не журналистка, а хирург.

– А было что-то такое, что у вас болело? – поинтересовалась она.

– Хотите узнать, какая травма стала причиной того, почему я совершил все эти преступления? – искренне спросил он.

– Всегда есть причина, разве нет?

– Всегда спрашивают о детстве, я видел по телевизору. Попробуйте найти свои ответы там – в моем детстве, – Михаил попытался помочь ей, но она не поняла: искренне или с насмешкой.

– Это значит оправдать вас?

– Мне не нужно оправдание, я ни в чем не виноват, – равнодушно ответил он.

Есения напряглась. Его ответ ввел ее в ступор; она совершенно не предполагала, что преступник напротив, кроме всего прочего, абсолютно не чувствует своей вины. Это одновременно и пугало, и возбуждало. Он задал ей загадку, которую ей предстояло разгадать за эти две недели в Тихом. Она уже очень давно не ощущала себя в шкуре хищницы, которая напала на нужный ей след. И теперь, чувствуя абсолютную власть над его правдой, у Есении открылось второе дыхание. Испуг перед Михаилом сменился жаждой познаний. Она захотела залезть ему под кожу и вытащить наружу все то, о чем он не решился никому поведать прежде.

– Хотите сказать, вас осудили за чужие убийства?

– Нет, за мои, но вины я не чувствую. У каждого свой путь.

Хладнокровность Михаила выдавала в нем убийцу, и сейчас уже голубые глаза не могли скрыть его уродливого нутра. Есения смотрела ему в душу, надеясь заставить сдаться ей именно сейчас. Но Топрыгин оставался непробиваемым.

– Вы сами как считаете, что послужило причиной всему случившемуся? – задала она открытый вопрос.

– Понятия не имею, я ведь не психолог. Все эти штучки не для меня. Я, может быть, хотел бы покопаться в себе, но мне не хочется. Я и так отбываю наказания за преступления, а остальное уже и неважно, – отмахнулся Михаил.

Он огибал ее вопросы профессионально как социопат. Но социопатом Михаил не был, Есения это точно знала. Она поменяла тактику и вернулась к его детству.

– Вы с братом не были близки, почему?

– Я не многословен, Есения Алексеевна, что мне сказать? Мы просто были разными людьми. Он не обижал меня, ничего такого не было, родители одинаково нас любили. Просто мы были разные.

– И какой человек – вы?

– В отличие от брата? – Есения кивнула. – Я тихий, спокойный, не знаю, что сказать. Я ведь не знаю, какой я со стороны, сказать что? Ну, он был душой компании, а я – обычный. И все, никаких страшных секретов нет. Он погиб в Чечне, когда я учился в колледже. Папа вскоре умер после смерти брата, сердце не выдержало. Да и, сами знаете, какая у нас экология. Добыча угля открытым способом – вы знаете, какой это вред? – внезапно оживился Топрыгин.

– Расскажите, – с интересом предложила ему Есения.

Михаил будто привык к ней и стал более разговорчив.

– Ой, это очень вредно, Есения. У вас кто-то из родных работает на карьере?

– Нет, – она не решилась рассказать об отце. – Но ведь со временем выкопали шахты, они безопаснее?

– Да, но это не меняет сути. Все хотят, чтобы мы в этой своей Якутии зарабатывали им деньги и молча подыхали за копейки. Я не прав? – Михаил был явно возмущен, словно это касалось лично его. – Прав, конечно. Смотрите, стоило мне стать тем, кем я стал, все внимание сразу сюда – в наш Тихий. А когда хорошо жили, так кому мы были нужны? Да, никому. У меня друзья работали в этих карьерах, и почти все умерли. Здоровье не выдержало. Вы пишите об этом? Нет, куда интереснее узнать, почему какой-то человек убил других людей, я прав? А что простые люди умирают, работая в нечеловеческих условиях, это никому не интересно. Людей интересует только смерть, которая случилась не по естественным причинам.