Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2

Структура СССР включала три уровня: 1) союзные республики, в число которых первоначально входили только Россия, Украина, Белоруссия и Закавказская Федерация (Грузия, Армения, Азербайджан), к которым впоследствии добавились Узбекистан и Туркменистан; 2) автономные республики в составе союзных республик, создававшиеся для таких компактно проживавших национальностей, как татары, башкиры и якуты в РСФСР и молдаване на Украине; 3) автономные области, большинство из которых находилось в РСФСР и Закавказской Федерации [959]. Жителей бывшего царского Туркестана, нередко говоривших на многих языках, заставляли выбирать какую-то одну национальность, после чего между ними начинались территориальные конфликты. Хотя считалось, что такие важные города, как Бухара и Самарканд, населены преимущественно таджиками, говорящими на фарси, они достались тюркоязычному Узбекистану благодаря энергичности узбекских вождей и медлительности таджикских руководителей [960]. Но после этого Сталин снизошел до просьб таджиков о наделении их равноправным статусом и преобразовал их автономную республику в составе Узбекистана в отдельную союзную республику [961]. Узбеки ухватились за возможность стать элитной нацией и связали свое будущее с центральным режимом, насильственно превратив свою республику, где прежде выращивался преимущественно хлеб, в регион интенсивного хлопководства. По всей республике принудительно закрывались мечети [962]. Власть была сосредоточена в Москве, однако ей приходилось считаться с внутренними этнотерриториальными границами, местными госучреждениями, местными официальными языками и ростом рядов коммунистов из числа коренного населения [963]. Режим насаждал не национализм как таковой, а советские национальности с коммунистическими учреждениями и коммунистическим мировоззрением.

Сталин дозволял Абхазии, имевшей статус договорной республики, считать себя равноправной союзной республикой, но не допустил ее вступления в СССР в качестве четвертой республики в составе Закавказской Федерации. В основе такого попустительства лежала обеспокоенность Сталина грузинским национализмом, его восхищение Лакобой и уникальность Абхазии как единственного субтропического региона СССР. Однако запоздалая коллективизация в Гудаутском районе Абхазии спровоцировала массовое крестьянское восстание [964]. Лакоба сумел умиротворить повстанцев без кровопролития, но Сталин лишил Абхазию статуса договорной республики, объявив ее автономной республикой в составе Грузии [965]. Это повлекло за собой очередные протесты, включая волнения в родном селе Лакобы Лыхны; местный партийный начальник возлагал вину на Лакобу с его потаканием «кулакам» [966]. Лакоба снова добился того, чтобы протестующие мирно разошлись по домам, пообещав им заступиться за них в Москве [967]. ОГПУ арестовало предполагаемых вожаков, но Лакобе удалось повидаться со Сталиным и добиться от него уступки: коллективизация продолжится, но не коснется лошадей [968]. И все же преобразования Сталина затронули и правящие структуры и привели к возвышению человека, заявившего о себе как о хитроумном сопернике Лакобы, – Лаврентия Берии [969].

«Хороший организатор»

Семья мингрела Берии вела свою родословную от феодального князя, но сам Берия родился в 1899 году в весьма скромном окружении в абхазской деревне на склоне гор. Он ходил в городское училище в Сухуме, где преподавали русский язык, Закон Божий, арифметику и разные науки. Его мать Марта, подобно Кеке Геладзе, работала швеей, чтобы заплатить за его обучение; возможно также, что Берии, как и Сталину, помогал богатый покровитель (торговец тканями, который нанял Марту в качестве прислуги). После отречения царя Берия вступил в партию, служил в армии и с отличием окончил среднюю школу [970]. Он не участвовал в революции, а часть Гражданской войны провел на неправильной стороне: партия азербайджанских националистов «Мусават» («Равенство») при содействии османских, а затем британских оккупационных сил основала независимую республику, и после ухода англичан Берия поступил на службу в мусаватистскую контрразведку [971]. После захвата Баку большевиками он был арестован. На заседании, посвященном этому вопросу, Орджоникидзе и прочие пришли к выводу о том, что, скорее всего, Берия получил от партии задание проникнуть в ряды «буржуазных националистов» [972]. Имея намерение исполнить свою давнюю мечту и стать инженером, Берия поступил в только что основанный Политехнический университет, располагавшийся в здании его бывшего училища, и получил государственную стипендию. Однако Мир Джафар Багиров (г. р. 1896), 24-летний глава азербайджанской ЧК, завербовал 21-летнего Берию и спустя несколько недель назначил его заместителем начальника тайной полиции [973].

Работа Берии в советской тайной полиции с ее грязными делами стала причиной многочисленных расследований по поводу злоупотребления полномочиями [974]. «Чувствую, что определенно всем надоел, – писал он Орджоникидзе (май 1930 года). – В умах многих товарищей я являюсь первопричиной всех тех неприятностей, которые постигли товарищей за последнее время, и фигурирую чуть ли не как доносчик» [975]. Исподтишка Берия нападал на всех прочих, но он сам считал, что все время нападают именно на него, точно так же, как Сталин.

По сути, Берия стал легендарной личностью. Его первый главный начальник – Соломон Могилевский, председатель закавказского ОГПУ, погиб в таинственной авиакатастрофе, причину которой так и не смогли установить три отдельные следственные комиссии [976]. Его следующий босс – Иван Павлуновский на служебных заседаниях умолял своего заместителя Берию прекратить интриговать против него [977]. Сталин заменил Павлуновского Реденсом, поляком, не знавшим никаких кавказских языков и незнакомым с кавказскими кадрами. Ранним утром 29 марта 1931 года пьяный Реденс ушел с вечеринки по случаю дня рождения Берии на частной квартире, не взяв с собой телохранителей. Он направился к молодой сотруднице ОГПУ, которая прежде уже отвергла его ухаживания, и попытался вломиться к ней, но соседи вызвали милицию, которая арестовала пьяного дебошира. Его личность была установлена только в участке. Известия об унижении Реденса разошлись с поразительной быстротой. Берия сразу же позвонил Сталину, который перевел Реденса в Белоруссию (а вскоре после этого – на Украину). Сталин якобы был в восторге от того, как ловко Берии удалось скомпрометировать незадачливого свояка диктатора [978]. Берия был назначен главой закавказского ОГПУ, получив под свое начало Азербайджан, Армению и Грузию, включая Абхазию [979]. По случаю десятилетия грузинского отделения ОГПУ Менжинский отмечал, что Берия отличался способностью «с исключительным чутьем всегда отчетливо ориентироваться и в сложнейшей обстановке» [980].

У Лакобы, который был на шесть лет старше Берии, имелось все, чего не было у этого молодого сотрудника советской тайной полиции: героические подвиги времен революции и Гражданской войны, колоссальная популярность в массах и тесные связи со Сталиным [981]. Однако отпуска, которые Сталин проводил на юге, были омрачены локальными склоками эпических масштабов: грузины против армян, грузины против грузин. Сталин видел их причину в способности местных жителей апеллировать к Орджоникидзе и писал Кагановичу: «Если не вмешаемся в дело, эти люди могут по глупости загубить дело» [982]. Орджоникидзе выступал за то, чтобы во главе грузинской партийной организации вновь был поставлен его протеже Мамия Орахелашвили (обладатель университетского диплома, о котором мечтал Берия), в то время как Лакоба выдвигал Берию (которому он послал пересказ своего разговора со Сталиным и Орджоникидзе) [983]. Лакоба устроил трехдневный визит Берии в Абхазию, во время которого тот встретился со Сталиным [984]. Вскоре Берия был назначен первым секретарем Компартии Грузии и одновременно вторым секретарем Закавказского крайкома (подчинявшимся Орахелашвили) [985]. Теперь он не нуждался в посредниках, чтобы встречаться со Сталиным во время отпусков диктатора [986]. Летом 1932 года Берия стал втихомолку настраивать диктатора против Орахелашвили [987]. Последний умолял Сталина и особенно Орджоникидзе, чтобы его освободили от должности как номинального начальника Берии [988].

Ничто не терзало Сталина сильнее, чем подозрение, что провинциальные функционеры саботируют директивы центра, но у себя на родине он нашел человека, беспрекословно исполнявшего все приказы. «Берия производит хорошее впечатление, – писал Сталин Кагановичу (12.08.1932). – Хороший организатор, деловой, способный работник». Кроме того, Сталин ценил соперничество Берии с Орджоникидзе и грузинской старой гвардией. «Присматриваясь к закавказским делам, все больше убеждаюсь, что в деле подбора людей Серго – неисправимый головотяп», – делал вывод Сталин. Каганович отвечал ему (16.08): «Берия был у меня. Действительно, он производит очень хорошее впечатление крупного работника» [989]. 9 октября Орахелашвили был освобожден от своей должности и первым секретарем Закавказского крайкома был назначен Берия, оставшийся партийным боссом Грузии [990]. Согласно документам, Берия впервые побывал в кабинете у Сталина 9 ноября, сразу же после праздников [991]. 21 декабря с подачи Берии Компартия Грузии объявила Лакобе формальный выговор [992].

На волосок от смерти

Строившаяся трехэтажная дача в Гагре, которую Сталин посетил в обществе Лакобы 23 сентября 1933 года, находилась всего в 25 милях от Сочи. Она была выстроена прямо на отвесном утесе, поднимавшемся над морем на 700 футов (более 200 метров), и скрывалась за листвой деревьев, с которой сливались ее зеленые стены [993]. Полы в комнатах были покрыты паркетом, деревянные потолки украшены узорами, обстановку составляла деревянная мебель, и был предусмотрен кинозал с деревянными панелями на стенах. На полу были расстелены кавказские ковры ручной работы, а люстры обернуты сетями, защищавшими от падения стеклянных осколков. В каждой комнате имелась тревожная кнопка. Небольшие спальни были снабжены матрасами с водорослями и лечебными травами. В ванну подавалась морская вода. В пристройке размещались бильярдная, кухня и кладовая. Меню состояло в основном из мяса только что забитых животных, главным образом баранов, стадо которых содержалось тут же, при даче. Виллу окружали лимонные деревья, будки охраны и скалистые склоны, покрытые благоухающими эвкалиптами, кипарисами и вишневыми деревьями; выращивали здесь и табак. Кроме того, вокруг виллы несли караул вооруженные дубинками стражи, охранявшие ее от змей. Днем в окрестностях дачи можно было видеть осликов, а по ночам к дому подходили шакалы. Внизу лежал галечный пляж. Свое название – «Холодная речка» – дача получила от протекавшей рядом с ней маленькой бурной речки. Впоследствии Лакоба устраивал здесь для обитателей дачи охоты. Впрочем, в день прибытия Сталин и его свита первым делом отправились на водную прогулку по Черному морю.

Ягода прислал катер «Красная звезда», который прежде ходил в Ленинграде по Неве. Это было маленькое, немореходное суденышко с каютой, лишь частично закрытой стеклянной крышей, через которую были видны пассажиры. Примерно в 1.30 пополудни компания в составе Сталина, Ворошилова и Берии, а также Власика и Л. Т. Богданова (охранников) и С. Ф. Чечулина (шифровальщика) взяла курс на юг. «Направление было взято на мыс Пицунда, – вспоминал Власик. – Зайдя в бухту, мы вышли на берег, отдохнули, закусили, погуляли, пробыв на берегу несколько часов». На пикнике, начавшемся около четырех часов вечера, пили абхазское вино. «Затем сели в катер и отправились домой, – продолжает Власик. – На мысе Пицунда есть маяк, и недалеко от маяка на берегу бухты находился пост погранохраны. Когда мы вышли из бухты и повернули в направлении Гагры, с берега раздались выстрелы». Катер находился в 600–700 метрах от берега. По словам Власика, они с Богдановым прикрыли собой Сталина и открыли ответный огонь; Берия утверждал, что именно он закрыл тело Сталина своим собственным телом. Пули с берега (всего было сделано три выстрела) попали в воду. Катер поспешил отойти еще дальше от берега. На море поднялось волнение – надвигался шторм, – и компании потребовалось три мучительных часа, чтобы вернуться к причалу в Старой Гагре [994].

По словам Чечулина, Сталин поначалу шутил, что абхазы привыкли приветствовать гостей ружейными выстрелами, но после возвращения в «Холодную речку» он отправил Богданова в Пицунду, чтобы тот расследовал этот инцидент. Спустя несколько дней Чечулин передал Сталину письмо от одного из местных пограничников, просившего простить его за стрельбу по незарегистрированному катеру, который он принял за иностранное судно. Сержант Н. И. Лавров, командир погранзаставы, объяснял, что катер вошел в запретную зону, и потому согласно уставу ему был подан сигнал остановиться, но так как он не выполнил этого требования, были сделаны предупредительные выстрелы в воздух. Сталин не усмотрел в этом инциденте попытки покушения [995]. Берия приказал Серго Гоглидзе, начальнику закавказских пограничных войск, провести «расследование», и тот нашел «свидетелей», утверждавших, что с берега стреляли именно по катеру, а так как дело происходило в Абхазии, вину за это можно было возложить на Лакобу [996]. Однако Ягода, судя по всему, приказал Берии обставить инцидент как недоразумение (к такой трактовке склонялся и Сталин). Грузинская тайная полиция уволила начальника абхазского ОГПУ и отправила шестерых абхазских пограничников на 2–3 года в ГУЛАГ; Лавров получил пять лет [997]. Вскоре после этого Гоглидзе был поставлен во главе грузинского ОГПУ. Ходили легенды о том, что данный инцидент был организован Берией, нанявших каких-то головорезов с целью дискредитировать Лакобу, после чего бериевские подручные расстреляли виновных [998].

Германский гамбит

Пока Сталин находился в далекой Гагре, в Лейпциге проходил процесс по делу о поджоге рейхстага. Он открылся 21 сентября 1933 года, и в число обвиняемых входили вождь Коммунистической партии Германии Эрнст Тельман и болгарин Георгий Димитров, подпольно руководивший в Берлине западноевропейским бюро Коминтерна. Димитров, сын рабочего и один из восьми детей в семье, у себя на родине после бегства в Югославию был приговорен к смерти за политическую деятельность. В Германии он держался в тени, но в зале суда в Лейпциге сумел выйти победителем из словесной дуэли со свидетелями обвинения Геббельсом и Германом Герингом и превратил трехмесячный процесс в сенсационное антифашистское шоу международного масштаба. (Нацисты не позаботились заранее сочинить речи для обвиняемых, под нажимом согласившихся публично признать свою вину.) «Я защищаю себя, осужденного коммуниста, – заявил Димитров со скамьи подсудимых. – Я защищаю свою политическую честь, свою честь революционера. Я защищаю свою коммунистическую идеологию, свои идеалы» [999]. Германский верховный суд признал виновным одного лишь голландского коммуниста, задержанного на месте событий, который был гильотинирован накануне своего 25-летия. Димитров был оправдан за недостатком улик. На процесс были допущены журналисты со всего света, но два советских репортера, пытавшихся попасть на него, были арестованы, что привело к дипломатическому скандалу. Тем не менее Михаил Кольцов передавал репортажи для «Правды» (25, 26, 28, 29 и 30 сентября) из Парижа: его трудами имя Димитрова стало известно в каждой советской семье и сложилась легенда о коммунистах как об отважных противниках нацистов, а вовсе не о людях, способствовавших их приходу к власти [1000].

26 сентября на совещании начальников департаментов рейхсканцелярии статс-секретарь (человек № 2) Министерства иностранных дел утверждал, что Германия мало что получит от разрыва с СССР с учетом экономических связей между двумя странами. Гитлер вторил ему, не желая давать Москве предлога для разрыва отношений, но призвал подчиненных не предаваться иллюзиям («русские только и делают, что лгут») и предсказывал, что советское правительство никогда не простит разгрома немецких коммунистов и не смирится с новым порядком в Германии, погубившим все надежды на мировую революцию [1001]. Втайне Гитлер ускорил наращивание вооруженных сил, начатое его предшественниками в нарушение условий Версальского мира, и заявлял каждому британцу, оказывавшемуся в пределах досягаемости, что целью германской экспансии является только СССР и что чисто континентальные интересы Германии не представляют никакой угрозы для глобальной Британской империи. Он отрицал наличие планов по аннексии Австрии (к чему открыто стремились все правительства, существовавшие в Германии до 1933 года) [1002]. Кроме того, в разговоре с корреспондентом газеты Le Matin он утверждал, что желает жить в мире с Францией [1003]. Сталин отслеживал малейшие намеки на франко-германское и англо-германское сближение, а также на гипотетическое наущение поляков и японцев англичанами и на польско-японский сговор [1004]. Он усматривал угрозу не в «надстроечной» идеологии той или иной капиталистической страны, например нацистской Германии, а в фундаментальных «классовых интересах» всех капиталистических держав во главе с Англией и Францией, которые по определению должны были прилагать усилия к созданию антисоветского блока.

28 сентября на фоне переговоров о продаже Китайско-Восточной железной дороги государству Маньчжоу-Го его власти с подачи японцев арестовали шестерых советских служащих. Судя по всему, японцы стремились заполучить КВЖД по бросовой цене. Советские представители требовали 250 миллионов рублей, а японцы предлагали десятую часть этой суммы – 50 миллионов бумажных иен. Сталин прервал переговоры. Кроме того, он приказал начать пропагандистскую кампанию против японского милитаризма, при том что воздерживался от аналогичных шагов в отношении нацистской Германии [1005].

Енукидзе, германофил и человек, приближенный к Сталину, вместе с германским послом Гербертом фон Дирксеном составил план по поиску modus vivendi, в рамках которого предполагалось послать к Гитлеру какое-нибудь влиятельное лицо, даже при отсутствии формального приглашения. По их замыслу в Берлине по пути на родину должен был сделать остановку еврей Николай Крестинский, бывший советский посол в Германии, бегло говоривший по-немецки и в тот момент лечившийся в Киссингене. Литвинов выступил против этого шага, но Молотов и Каганович поддержали идею Енукидзе, и с ними согласился и Сталин. Гитлер с неохотой уступил понуканиям своего Министерства иностранных дел принять «жидобольшевистского» посланника [1006]. Впрочем, сразу после этого (14 октября 1933 года) фюрер объявил по радио, что Германия выходит из Лиги Наций [1007]. Францию охватили слухи о превентивной войне [1008]. 16 октября Молотов и Каганович в послании Сталину высказались против остановки Крестинского в Берлине. «Непонятно, почему должен отпасть вопрос о заезде Крестинского, – отвечал диктатор в тот же день. – Какое нам дело до Лиги Наций и почему мы должны произвести демонстрацию в честь оскорбленной Лиги и против оскорбившей ее Германии?» [1009] Однако наркомат иностранных дел уже отказался от участия в этом гамбите [1010].

Американский гамбит

Сталин снова отправился в путь, 9 октября 1933 года прибыв в Мюссеру – находившееся в нескольких милях южнее Пицунды уединенное приморское имение в греко-римском стиле, незадолго до этого принадлежавшее армянскому нефтяному магнату [1011]. С подачи Лакобы рядом для Сталина строилась еще одна роскошная дача (только писсуары на даче были отечественного производства) [1012]. На следующий день в Нью-Йорке Генри Моргентау-младший, исполняющий обязанности министра финансов, устроил встречу Уильяма Буллита, миллионера из Филадельфии и доверенного лица Франклина Рузвельта, с неофициальным советским представителем. Рузвельт стремился найти союзников в деле сдерживания японского экспансионизма, а кроме того, его беспокоил Гитлер и осаждали американские бизнесмены, не желавшие лишаться доступа к рынку СССР после того, как оттуда стало поступать намного меньше заказов. У Буллита имелся черновик письма от американского президента, адресованного Калинину (формальному главе Советского государства) и содержавшего приглашение в Вашингтон для представителя, выбранного советской стороной. Сталин, поспешивший вернуться в Гагру, велел Молотову принять приглашение и рекомендовал отправить в Америку Литвинова. Последний в шифрованной депеше пытался отказаться, однако Сталин и Калинин в послании Молотову и Кагановичу (17.10) настаивали на кандидатуре Литвинова и требовали действовать «смелее и без задержек, так как сейчас обстановка благоприятна» [1013].

2 ноября 1933 года Сталин наконец отбыл из Сочи в Москву [1014]. Вскоре после этого Ягода докладывал Ворошилову, что в связи с «контрреволюционным террористическим монархистским заговором» по убийству Сталина было арестовано 26 человек – в большинстве своем бывших дворян, причем в основном женщин. Одна из них через детей якобы имела связи с обитателями Кремля [1015]. (В 1933 году состоялось не менее десяти серьезных покушений на жизнь Гитлера [1016].)

В середине ноября Литвинов довел до завершения дело, в успехе которого он сам сомневался: признание Советского государства США после 16 лет отсутствия отношений. Литвинов не пошел ни на какие уступки в отношении непризнававшихся долгов царского и Временного правительств, выразив лишь готовность обсуждать эту тему и дав лицемерное обещание, что советское правительство не будет вмешиваться во внутренние дела США, поддерживая американских коммунистов [1017]. Молотов публично воздал должное заслугам Литвинова [1018]. Сталин наградил его дачей и обеспечил охраной, что указывало как на рост значимости Литвинова, так и на необходимость круглосуточно держать его под контролем. В Токио усилилось беспокойство по поводу американо-советского сговора на Дальнем Востоке [1019]. Япония, не имевшая союзников, в нарушение международных договоренностей стремилась к гегемонии в своем регионе, что требовало одновременного решения ряда серьезных военных задач: разгрома Красной армии в вероятной войне, покорения материкового Китая и обороны островной метрополии от американского флота [1020]. Однако на данный момент масштабы возможного американо-советского сотрудничества оставались неясными [1021].

Американцы немедленно прислали в СССР своего собственного Маркса – Харпо Маркса, отправив его как мастера пантомимы в турне доброй воли. Его выступления имели огромный успех. (После того как он убедил неких советских супругов, что не крал у них столового серебра, они обменялись рукопожатиями и из его рукавов на пол высыпалось 300 столовых ножей [1022].) 11 декабря 1933 года в Москву в качестве посла прибыл Буллит, и Литвинов сразу же сделал сенсационное заявление о том, что СССР, опасаясь войны с Японией, желает вступить в Лигу Наций [1023]. 20 декабря на банкете в честь Буллита, устроенном на квартире у Ворошилова, Буллит был очарован хозяином-«херувимом»; они станцевали попурри из кавказских танцев и американский фокстрот [1024]. Присутствовавший на банкете Сталин обратился к Буллиту с просьбой о поставке 250 тысяч тонн стальных рельсов, необходимых для постройки второй колеи стратегически важной Транссибирской магистрали. «Если вы пожелаете увидеть меня в любое время дня и ночи, только дайте мне знать, и я немедленно приму вас, – пообещал диктатор. – Хотя президент Рузвельт – руководитель капиталистической страны, сегодня он один из самых популярных людей в Советском Союзе». После этого Сталин чмокнул Буллита в щеку [1025].

В тот самый момент исполком Коминтерна одобрил тезисы для предстоящего съезда Коммунистической партии США в Кливленде (он был намечен на весну). «„Новый курс“ Рузвельта – агрессивная попытка банкиров и трестов найти выход из кризиса за счет миллионов трудящихся, – утверждалось в тезисах. – Под прикрытием самой беззастенчивой демагогии Рузвельт и капиталисты предпринимают свирепые атаки на уровень жизни масс, усиливают террор в отношении негритянских масс… „Новый курс“ – программа фашизации и самых интенсивных приготовлений к империалистической войне» [1026].

В интервью, которое Сталин дал однозначно просоветски настроенному журналисту Уолтеру Дюранти (25.12.1933), он публично высказался о своем удачном ходе на американском направлении. Сидя между портретами Маркса и Энгельса, рядом с рисунком будущего 400-метрового Дворца Советов, который должен был превзойти высотой Эмпайр-стейт-билдинг, диктатор заявил, что Рузвельт «по всем данным, решительный и мужественный политик». Он заверил американские деловые круги, что советские власти платят по долгам («Как всем известно, доверие – основа кредита»). Помимо этого, Сталин подал сигнал Японии. Когда же Дюранти в нужный момент задал вопрос о советской позиции по отношению к Лиге Наций, Сталин ответил, что она «не всегда и не при всяких условиях» является отрицательной, добавив, что «Лига может стать некоторым фактором для того, чтобы затормозить возникновение военных действий или помешать им» [1027].