Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2

Весной 1933 года должностные лица наводили на голод оправдывавший его идеологический глянец. Украинский партийный вождь Косиор писал: «Неудовлетворительная подготовка к севу в наиболее пострадавших районах показывает, что голод так и не научил многих колхозников здравому смыслу» [890]. В том же ключе в поступившем на имя Сталина и Молотова официальном докладе из Днепропетровска утверждалось, что настрой колхозников улучшился в результате «понимания того, что… плохая работа в колхозе приводит к голоду» [891]. Тон подобных донесений задавал сам Сталин. В частном порядке он признавался полковнику Рэймонду Робинсу из Американского Красного Креста (13 мая 1933 года), который встречался и с Лениным во время официально признанного советского голода 1921–1923 годов, что «некоторая часть крестьян сейчас голодает». Сталин утверждал, что трудолюбивые крестьяне разозлены на тех, чья нерадивость стала причиной голода. «…колхозники крепко нас ругают – нельзя помогать лодырям, пускай они погибнут. Вот какие нравы». Само собой, это были собственные мысли Сталина, представленные как слова колхозников [892].

После того как с подачи Сталина разразился кошмар, даже полной остановки экспорта было бы уже недостаточно для предотвращения голода. Режим остался даже без стратегических запасов зерна, розданных населению [893]. Лишь более активная закупка продовольствия за границей и открытые просьбы к международному сообществу о помощи могли бы предотвратить множество (а может быть, и большинство) смертей. В 1933 году в мире было полным-полно продовольствия – более того, его изобилие обрушило глобальные цены на зерно, но Сталин не желал демонстрировать уязвимость, что, по его мнению, спровоцировало бы врагов на нападение. Кроме того, подобное признание стало бы глобальным пропагандистским поражением, которое опровергло бы все похвальбы по поводу успехов пятилетки и колхозного строительства.

* * *

Действия Сталина стали причиной внутренней катастрофы и повысили уязвимость Советского Союза перед лицом японского экспансионизма, в то же время внеся значительный вклад в переход власти в Германии к Гитлеру, тоже угрожавшему экспансией, и спровоцировав жестокую внутреннюю критику [894]. Однако его фракция сочла необходимым сплотиться вокруг него. «Преданность Сталину, – писал армейский функционер, впоследствии ставший перебежчиком, – основывалась в первую очередь на убеждении в том, что заменить его некем, что любые перемены в руководстве будут чрезвычайно опасными и что страна должна продолжать движение прежним курсом, поскольку остановиться или попытаться отступить означало бы лишиться всего» [895]. Ранней весной 1933 года один из корреспондентов Троцкого писал ему на Принкипо: «Все они говорят об изолированности Сталина и о всеобщей ненависти к нему… И в то же время часто прибавляют: если б этого (я пропускаю резкое слово. – С. К.) не было, все бы расползлось: он все же держит все вместе» [896].

Сталин, решительный в чрезвычайных ситуациях, приказал силой возвращать беженцев-крестьян в места их проживания, вносил в черные списки целые районы (в них наблюдалась самая высокая смертность) и даже запретил ловлю рыбы в государственных водоемах и частную благотворительность – делал все, чтобы у людей не было возможности избежать вступления в колхозы [897]. В 1933 году ОГПУ арестовало 505 тысяч человек по сравнению с 410 тысячами в 1932 году [898]. Некоторые крестьяне по-прежнему отказывались сеять хлеб, поскольку режим все равно забирал весь урожай [899]. Однако большинство все же пропалывало поля, сеяло и собирало урожай. Как отмечалось в одном из донесений с мест, «все колхозники теперь говорят: „Мы осознали свои ошибки и готовы работать. Мы сделаем все, что от нас ожидают“» [900]. Функционеры заключали, что им удалось сломить волю крестьян, тем самым косвенно намекая на то, что режим добился подчинения, призвав на помощь голод [901]. Более того, именно голодающие крестьяне спасли режим и страну от голодной смерти, собрав в 1933 году от 70 до 77 миллионов тонн зерна – это был небывалый урожай, сопоставимый с чудесным урожаем 1930 года [902]. Крестьяне с их земельным голодом и своей собственной революцией способствовали установлению большевистского режима в 1917–1918 годах; сейчас же, будучи порабощенными, крестьяне спасли сталинскую власть [903].

На протяжении всех этих событий Сталин выказывал нараставший гнев и патологическую подозрительность, доходившую до того, что к врагам оказались причислены не только буржуазные специалисты и бывшие царские офицеры, но и многие рабочие и лояльные партийцы. Предаваясь одновременно самоуверенности и жалости к самому себе, будучи яростным агрессором, который неизменно каким-то образом оказывался жертвой, Сталин в то же время был способен и на нежные чувства. 25 июня 1933 года Сталин писал Авелю Енукидзе, который надзирал за делами в Кремле и отправился в Германию лечить больное сердце, чтобы тот избегал жирного. «Постарайся соблюдать диету, двигайся побольше – и выздоровеешь, – писал Сталин. – Мы продлили тебе отпуск на месяц, и теперь дело за тобой». Диктатор пребывал в благодушном настроении. «Сельское хозяйство и уголь накрутили, – добавлял он. – Теперь будем накручивать желдортранспорт. На юге уборка уже началась. На Украине и Сев[ерном] Кавказе урожай обеспечен. Это главное. В других районах виды пока что хорошие. Я здоров. Привет! Твой Сталин» [904].

Глава 3

Победа

Представьте себе, что строится дом, и, когда он будет выстроен, это будет великолепный дворец. Но он еще не достроен, и вы нарисуете его в этом виде и скажете: «Вот ваш социализм, – а крыши-то и нет». Вы будете, конечно, реалистом – вы скажете правду: но сразу бросается в глаза, что эта правда в самом деле неправда. Социалистическую правду может сказать только тот, кто понимает, какой строится дом, как строится, и кто понимает, что у него будет крыша.

Анатолий Луначарский, бывший нарком просвещения, 1933 год [905]

Марксистский императив преодоления капитализма – в сочетании с избыточной решимостью – обернулся апокалипсисом. В годы первой пятилетки объем инвестиций вырос четырехкратно, к 1932 году составив 44 % ВВП (в ценах 1928 года), но в число источников этого гигантского прироста инвестиций ни в коей мере не входил рост сельскохозяйственного производства [906]. Экспорта хлеба в итоге не хватило, чтобы расплатиться за импортное промышленное оборудование [907]. Чистый вклад советского сельского хозяйства в индустриализацию был нулевым; наоборот, в годы первой пятилетки оно было исключительно получателем средств. Правда, ключевым движителем резкого промышленного роста служил приток рабочей силы из деревни, однако государственная система использовала этих рабочих крайне неэффективно. Еще одним ключевым движителем промышленного скачка являлось жестокое подавление потребления (чему способствовал и грабитель, известный под именем «инфляция») [908]. Следует ли причислять к источникам «инвестиций» и голод в деревне? В любом случае коллективизация и раскулачивание вызвали резкое сокращение сельскохозяйственного производства [909]. Правда, сталинская политика привела к росту государственных закупок хлеба, картофеля и овощей, но за счет колоссальных экономических, не говоря уже о гуманитарных, издержек. В ходе коллективизации было арестовано, казнено, сослано или посажено в тюрьму от 4 до 5 миллионов крестьян, еще 100 миллионов было фактически закрепощено, а кроме того, страна лишилась десятков миллионов голов скота. Индустриализация и сопутствовавшая ей милитаризация открыли путь к возрождению Советского Союза как великой державы, что требовалось ему для выживания в международной системе, однако коллективизация не была необходима ни для «модернизации» крестьянской экономики, ни для индустриализации [910].

Коллективизация была необходима с точки зрения марксизма-ленинизма, согласно которому основой для коммунистического режима мог служить лишь некапиталистический «способ производства» [911]. После того как осенью 1933 года был собран хороший урожай, а несбалансированные инвестиции первой пятилетки наконец-то стали приносить плоды в годы второй пятилетки, даже скептики отдали Сталину должное: его безумная игра окупилась. Социализм (антикапитализм) одержал победу и в городе, и в деревне. Однако в глазах марксистов неотъемлемой частью любой системы классовых отношений являлась и культура, а в области культуры Сталин все еще двигался наугад. Письма от видных деятелей культуры быстро ложились к нему на стол – помощники Сталина догадывались о его интересе, – и им принимались едва ли не все значительные решения в этой сфере, как и в сфере внешней политики (в отличие от экономики, где сказывалась нехватка времени или заинтересованности) [912]. Однако вызовы в этой сфере оказались иными, не вписывавшимися в рамки банальной классовой борьбы. В культуре не имелось аналога капиталистической частной собственности или буржуазных парламентов, подлежащих искоренению в целях построения социализма. В глазах Сталина партия, несомненно, имела право определять принадлежность всех писателей и художников к тому или к иному лагерю, но не настолько неуклюжим образом.

В данной главе будет освещен период с лета 1933 до начала осени 1934 года, хотя время от времени мы будем делать экскурсы в более ранние эпохи с целью проследить историю взаимодействия Сталина с творческой интеллигенцией, чем он занимался наряду с подготовкой к созданию СССР и активным участием во внешней политике. Троцкий уже давно указывал, что литературная сфера отличается своей собственной относительно независимой динамикой и потому к ней не следует подходить так же, как к экономике или политике. («Пути свои искусство должно проделать на собственных ногах» [913].) Он возражал против строительства чисто «пролетарской» культуры, защищал произведения «попутчиков», называя так тех авторов, которые не вступили в ряды коммунистов, но сочувствовали их делу, и видел задачу партии в сфере культуры в недопущении перехода влиятельных «попутчиков» на сторону «буржуазии» [914]. Точно такую же позицию занимал и Сталин. Политбюро своей резолюцией отказывалось от однобокого курса на скорейшее построение пролетарской культуры и поддерживало «общество по развитию русской культуры», которое должен был возглавить какой-нибудь беспартийный «просоветски настроенный» видный писатель [915]. Сталин одобрил предложение основать непартийное периодическое издание для писателей – «Литературную газету» [916]. Но параллельно с этим продолжало существовать и воинствующее культурное движение – Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) [917]. Фракции, выступавшие за и против чисто пролетарской культуры – причем первые, как правило, имели руссоцентричную направленность, а последние считали, что стоят на позициях интернационализма, – втягивали Сталина в свои политико-эстетические и личные вендетты [918]. Тем не менее в сфере культуры Сталин препятствовал бескомпромиссному насаждению коммунистической идеологии, нащупывая путь к социалистической эстетике.

Фараон

На смену Соловкам, первому исправительно-трудовому лагерю режима, поставлявшему лес и рыбу, в начале 1930-х годов пришли новые гигантские лагерные комплексы, включая лагерь в Северном Казахстане – его заключенные занимались добычей руды [919]. Самым амбициозным из этих начинаний было Главное управление строительства Дальнего Севера, или Дальстрой, созданное на суровой земле Чукотки с целью добычи золота [920]. Заключенных везли в вагонах для скота через весь СССР, а затем из Владивостока, где кончалась железная дорога, более 1700 миль через Охотское море в бухту Нагаева и поселок Магадан. В июне 1932 года туда прибыли первые суда с заключенными – главным образом ворами, бандитами и убийцами, почти половина из которых не пережила этого пути [921]. Чтобы добраться до золотоносных областей, Дальстрой задействовал танкистов, расчистивших путь на север от Охотского побережья и вдоль реки Колымы, после чего заключенные замостили дорогу, проложенную по замерзшей земле, бревнами, что позволило отказаться от длительного путешествия по этому маршруту на оленьих упряжках. Отчасти благодаря относительно рациональному использованию принудительного труда в тех краях ежегодно добывалось более чем на 100 миллионов рублей золота [922]. Впрочем, за пределами Дальстроя ожидаемая экономия на дешевом принудительном труде нередко сводилась на нет из-за низкой производительности труда и высоких административных издержек [923]. И все же ГУЛАГ играл ключевую роль в развитии отдаленных регионов. Советский Союз представлял собой не только этнотерриториальную, но и экономическую структуру.

Сталин не посещал трудовых лагерей, за одним серьезным исключением: речь идет о Беломорско-Балтийском канале. Этот канал, строительство которого было объявлено завершенным 20 июня 1933 года, всего через 21 месяц после начала работ, проходил по сложной местности и имел в длину 155 миль – больше Панамского и Суэцкого каналов [924]. С 18 по 25 июля Сталин, Ворошилов, Киров и Енукидзе вместе с Ягодой, игравшим роль гида, проплыли по каналу от начала до конца, также посетив Кольский полуостров, Северный флот и заполярный порт Мурманск. Киров приехал в Москву и сам отвез своих гостей в Ленинград на автомобиле [925]. Соотечественник Сталина, грузин Орджоникидзе, был самым старым из близких друзей диктатора, входивших в руководство режима, однако Киров, русский, не один год проживший в подполье на Кавказе, сблизился с ним еще больше [926]. Сталин ласково называл его Миронычем, а иногда и Кирычем [927]. Став Генеральным секретарем, Сталин подарил ему экземпляр своей книги «О Ленине и ленинизме» с посвящением: «Другу моему и брату любимому от автора» [928]. Сталин перевел Кирова из Баку, поставив его вместо Зиновьева во главе Ленинградской партийной организации – важнейшей после московской, хотя Киров и сопротивлялся этому назначению, согласившись на него лишь после того, как Сталин пообещал, что оно будет временным (и дал Кирову разрешение вернуться после этого на Кавказ). Кирову пришлось задержаться в Ленинграде, чтобы искоренить прочно пустившие корни остатки зиновьевского аппарата [929]. Сталин решил осмотреть канал отчасти для того, чтобы получить возможность повидаться с Кировым.

Черты характера Кирова – прямодушие, дружелюбие – делали его большим любимцем, чем твердолобые большевики. «Больше всех Сталин любил и уважал Кирова, – вспоминал человек, долго прослуживший у Сталина в охранниках. – Любил его какой-то трогательной, нежной любовью. Приезды т. Кирова в Москву и на юг были для Сталина настоящим праздником. Приезжал Сергей Миронович на неделю, две. В Москве он останавливался на квартире у т. Сталина, и И.В. [Сталин] буквально не расставался с ним» [930]. «Сталин его любил, – вспоминал Молотов, – он был самым любимым у Сталина» [931]. Рост Кирова составлял всего 1 метр 64 сантиметра – он был ниже ростом, чем диктатор [932]. Киров посылал Сталину дичь, убитую на охоте, а после смерти Нади жил у него во время визитов в столицу (до этого Киров останавливался у Орджоникидзе). «Киров умел рассеять недоразумения, обратить их в шутку, растопить лед, – вспоминал Артем (чей покойный отец тоже дружил с Кировым). – Он был удивительно светлым, лучезарным человеком, и его все в доме очень любили: и члены семьи [Сталина], и работающие в доме люди. Всегда ждали его появления… [и] между собой называли „дядя Киров“». По словам Артема, Киров шутливо называл Сталина «великий вождь всех народов, всех времен», а Сталин в ответ называл его «любимый вождь ленинградского пролетариата» [933].

Канал прокладывался со стратегической целью развития богатой полезными ископаемыми Советской Карелии и создания надежного пути между Ленинградом и Севером, но его глубина в основном была меньше 15 футов, что ограничивало его использование. Сталин якобы был разочарован каналом, который, по его словам, был «мелкий и узкий» [934]. Тем не менее этот фараоновский визит освещался в советских киножурналах. Кремленологи отмечали видную роль, которую играл в них Ягода, несмотря на то что председателем ОГПУ оставался Менжинский. Надзор за такой крупной стройкой сыграл на руку Ягоде, который получил за канал орден Ленина. На его сооружении трудилось более 126 тысяч заключенных, проделавших почти всю работу вручную, причем в ходе строительства, совершавшегося под аккомпанемент оркестров, умерло, вероятно, не менее 12 тысяч человек. Кое-кто из выживших строителей был «амнистирован» с большой помпой; прочих перевели на строительство канала Москва – Волга [935].

Золотое руно

Тем временем девятилетняя Светлана отправилась с няней в Сочи. «Здравствуй, дорогой мой папочка! – писала она 5 августа 1933 года. – Письмо твое я получила, очень я рада, что ты мне позволил остаться здесь и ждать тебя… когда ты приедешь, ты не узнаешь меня, я очень загорела. Я каждый вечер слышу крики шакалов, жду тебя в Сочи. Целую тебя твоя Сетанка» [936]. 18 августа диктатор вместе со своим сыном Василием, Артемом и Ворошиловым отбыл на поезде в Нижний Новгород, откуда они вместе с местным партийным боссом Андреем Ждановым четыре дня плыли на пароходе «Клара Цеткин» вниз по Волге. Из Сталинграда компания по степным дорогам добралась на автомобиле до Сочи, прибыв на этот курорт 25 августа после пути длиной в 2 тысячи миль. «Лишний раз, – писал Ворошилов Енукидзе, – почувствовал всю безграничность наших пространств, все величие завоеваний пролетариата» [937], [938]. Не далее чем через час после прибытия в Сочи Сталин вместе с Ворошиловым поехал на машине в Зеленую рощу, рядом с Мацестой. На мосту Ривьера, в центре Сочи, они столкнулись с грузовиком. Было темно, и дорога была плохо видна. Охрана Сталина, ехавшая в следующем автомобиле, тут же открыла огонь. Шофер грузовика, судя по всему, пьяный, сбежал в темноте. Не ясно, насколько серьезным было столкновение, но так или иначе Сталин остался цел и невредим.

С учетом всех обстоятельств Сталин отличался поразительной выносливостью. (Согласно медицинскому отчету, в его семье наблюдались «туберкулез, сифилис, алкоголизм, наркомания, эпилепсия, душевные болезни, самоубийства, бол[езни] обмена веществ, злокачественные опухоли, заболевания желез внутренней секреции».) Это была его первая поездка на юг после смерти Нади, но в то же время третья подряд за годы голода. Сталин и его приближенные проезжали через селения, опустевшие из-за отсутствия еды и эпидемии тифа, но обращали ли они на это внимание, не известно. «Мы с Кобой побывали в одном (из 10-ти) наших конесовхозов близь г. г. Сальска и Пролетарской, – сообщал Ворошилов в том же письме Енукидзе о Ростовской области. – Тут мы видели чудеснейших коней – маток и жеребят, жеребцов и раб[очих] лошадей, видели прекрасных овец – мериносов, хорошей калмыцкой породы (красной) скот, гусей, кур, свиней. Все это хозяйство ведется очень хорошо, и степь освоена полностью». В Сочи Ворошилов поселился в «Блиновке», занимавшей второе место в рейтинге сочинских дач (там его ждала жена), но сетовал на то, что на соседних дачах живут сомнительные личности, а также на бактерии в воде и на врачей, особенно Дегтярева («Он такой же врач, как мы с тобой астрономы»). Енукидзе ответил на это (30.08.1933), что все функционеры отправились на юг одновременно и это вызвало нехватку мест. «Коба все время чувствовал себя превосходно, но вот уже четвертый день, как немного возится с зубами – беспокоят и пр.», – снова писал ему Ворошилов (07.09) [939]. Лечением зубов Сталина занялся прибывший к нему дантист (Шапиро) [940].

В Сочи наконец-то провели защищенную высокочастотную телефонную линию, хотя Сталин по-прежнему пользовался телеграфом и посылал почту с фельдъегерями [941]. Функционеры, оставшиеся в Москве, собирались на заседания в сталинском кабинете на Старой площади, обычно проходившие под председательством Кагановича [942]. Из 1038 резолюций Политбюро, принятых тем летом, Сталин внес поправки в 119 – в подавляющем большинстве случаев с подачи Кагановича, чьи письма Сталину были полны жалоб на недостаток руководящих указаний. «Я не могу и не должен давать заключение на все и всякие вопросы, возбуждаемые в ПБ, – отвечал Сталин (05.09.1933). – Ответ… вы могли бы сами рассмотреть и выработать» [943]. Непосредственно перед этим требованием Сталин устроил Политбюро выволочку. Орджоникидзе вместе с наркомом земледелия Яковлевым возражал против возбуждения уголовных дел на директоров заводов, отгружавших некомплектные комбайны. По их почину Политбюро вынесло формальное порицание Вышинскому, заместителю генерального прокурора СССР. Это привело Сталина в ярость. «Поведение Серго… нельзя назвать иначе, как антипартийным, – писал он, – так как оно имеет своей объективной целью защиту реакционных элементов партии против ЦК ВКП(б)». Политбюро пришлось отменить свое решение [944].

22 сентября Сталин отправился с дачи «Пузановка» на инспекцию новой дачи, которая строилась для него под Гагрой – небольшим курортом на Черноморском побережье Абхазии [945]. Он влюбился в эту землю, соседствовавшую с местом действия древнегреческого мифа о золотом руне – символе царской власти и величия [946]. Эта приморская республика, целиком занятая горами с перевалами, лежащими на высоте до 10 тысяч футов (3000 метров) над уровнем моря, и глубокими долинами, прорытыми реками с кристально прозрачной водой, отличалась влажным климатом, а поскольку горы подходили почти к самому побережью, Сухум, живописная столица Абхазии, был защищен от холодных северных воздушных масс. Абхазия отличалась самыми теплыми зимами на территории СССР. Ее горы изобиловали дикими кабанами, на которых велась охота, а реки и многочисленные озера – рыбой. Одним из абхазских соблазнов служили также источники сернистых вод, насыщенных углекислым газом. Местные большевики национализировали запущенные, зараженные малярией абхазские дореволюционные курорты, но прибрать их к рукам стремились и функционеры из Москвы. Возрожденные спа, а также цитрусовые, виноградные и табачные плантации впоследствии обеспечивали связь Абхазии с далекой евразийской столицей. И человеком, наладившим эту связь, был местный уроженец – Нестор Лакоба [947].

«Я Коба, а ты Лакоба»

Низкорослый и глухой Лакоба с тонкими чертами лица и подстриженными усиками отличался изяществом манер. Он не стучал кулаком по столу и не выкрикивал ругательства, подобно его вспыльчивому другу Орджоникидзе. В то время как власть большевиков в регионах, населенных грузинами, порой явно шаталась – в 1920-е годы там разразилось массовое восстание, – в Абхазии она казалась прочной. Лакоба завоевал широкую популярность благодаря традиционному покровительству (выражавшемуся в раздаче квартир, дач, дефицитных товаров), а также вниманию к простым людям. Он внедрял социальную гармонию, сглаживая гипотетическое социальное расслоение крестьянства, и сумел притормозить коллективизацию цитрусовых и табачных плантаций и даже избежать раскулачивания, что было вещью неслыханной. Лакоба опирался отнюдь не на партию, что делало его едва ли не уникальной фигурой среди местных партийных боссов. Абхазская коммунистическая партия являлась всего лишь местной организацией грузинской партии, но Советское государство имело федеративную структуру, а Лакоба в 1920-е годы занимал должность председателя абхазского правительства (Совнаркома), а после 1930 года был председателем ЦИКа Абхазского совета [948]. Он нередко позволял себе пропускать заседания партийной организации [949].

Остряки окрестили Абхазию «Лакобистаном». Выездная комиссия сетовала, что подобный «персонализированный режим всегда плох, он неизменно умертвляет общественную жизнь и ослабляет организации, деморализует кадры и насаждает в их рядах рабскую пассивность» [950]. Однако Орджоникидзе регулярно посылал Лакобе телеграммы о том, чтобы тот позаботился о высокопоставленных московских посетителях абхазских курортов [951]. Троцкий (нередко отдыхавший в Сухуме) восхищался Лакобой, хотя и отмечал, что «несмотря на особый звуковой усилитель, который он носил в кармане, разговаривать с ним было нелегко» [952]. (Вскоре для Лакобы был куплен новый, громоздкий звуковой усилитель «Фонофор» фирмы Siemens.) Сталин называл Лакобу «глухим» и восхищался тем, что Лакоба с легкостью обыгрывал главных советских военачальников на бильярде и стрелял как снайпер. «Лакобу, когда он приезжал в Москву, всегда видели у Сталина, или на квартире, или на даче», – вспоминал Хрущев, добавляя: «Ему Сталин полностью доверял» [953]. Артем вспоминал, что во время визитов Лакобы в доме буквально становилось светлее, и отмечал: Сталин «очень любил… Лакобу» [954]. Говорят, диктатор шутил: «Я Коба, а ты Лакоба».

У них было много общего. Лакоба (г. р. 1893) не помнил отца, который умер от пулевого ранения. Умерли и два отчима Лакобы. Его мать после многочисленных попыток определила его в духовное училище, а затем в Тифлисскую семинарию, где более десяти лет назад учился Сталин и откуда Лакоба тоже был исключен. В дальнейшем Лакоба был одним из вождей красноармейских отрядов, завоевавших Абхазию во время Гражданской войны, и одним из тех, кто руководил ее большевизацией, в то время как Орджоникидзе по распоряжению Сталина занимался тем же в Грузии [955]. Абхазы являлись меньшинством в подконтрольной грузинам Абхазии, но Лакоба и другие абхазские большевики были намерены исправить такое положение, для чего им требовалась независимость [956]. В итоге Сталин разрывался между абхазами, провозгласившими свою собственную республику, и грузинами, стремившимися вернуть Абхазию в состав Грузии [957]. Он прибегнул к уловке, признав Абхазию «договорной республикой». На такие компромиссы между притязаниями соперничающих групп приходилось идти по всему Союзу, в котором насчитывалось более сотни языков и 60 признанных национальностей [958].