скачать книгу бесплатно
Тучный полковник, оттеснив толпу, кивнул девочкам с караваем. Девчушки, пыхтя, подтащили к генералу каравай, одна из них споткнулась, и каравай едва не покатился по ступеням. Демидов вовремя подхватил каравай вместе с блюдом, ласково улыбнулся девчонкам и приказал.
– Сабатеев, шоколад – детям.
Расторопный Сабатеев тут же вручил девочкам по плитке трофейного шоколада – откуда появился у него в руках этот шоколад никто понять так и не смог.
Подкинув на руках увесистый каравай, Демидов погасил ласковую улыбку и твердо посмотрел на тучного полковника.
– Тяжеловат хлебушек. Сколько ж кило, комендант?
– Шесть восемьсот. Старались, аккурат к вашему приезду в городской пекарне изготовили, – с гордостью заявил тучный комендант.
– Старались, говоришь, – мрачнея, протянул Демидов. В голосе его зазвенел металл.
– Так точно, – смутился комендант.
Демидов передал хлеб Сабатееву, на коменданта смотрел по-прежнему строго…
– Больницы и сиротские приюты пайками обеспечены?
– Так для армии продовольствия не хватает! Тылы отстали, товарищ командующий.
– Два часа тебе, Зайченко… исправить положение… – отрывисто бросил Демидов и шагнул прямо на коменданта. Тучный полковник отскочил в сторону, вскинул ладонь к козырьку.
– Так точно, товарищ командующий!
– До конца концерта доложить!
Комендант вытер платком лоб, поспешно направился к своей машине…
Демидов в окружении штабных прошел в театр…
Глава седьмая
Вильно. 1944 год, август
В переполненном зале театра публика, в основном военная, волновалась, с нетерпением ожидая начала концерта. То и дело гремели аплодисменты…
В оркестровую яму спустился дирижер. Левой рукой он прижимая к потертому фраку пухлую папку с партитурой, маэстро прошел к пюпитру, потоптался и раскрыл пухлую папку, перебрал стопку нотных листов.
Дирижерская палочка взмыла вверх и застыла…
Дирижер округлил глаза, скользнув взглядом по лицам музыкантов.
В плотной стене черных фраков духовой группы зияла брешь – третий справа стул никто не занял.
Дирижер осторожно положил палочку на пюпитр, нахохлился и стал похож на грифа, только что приземлившегося в раскаленной пустыне. Стараясь не картавить и говорить как можно спокойнее, дирижер поинтересовался.
– И где же наш уважаемый тромбон!?
Сверху, у края оркестровой ямы свесился жесткоскулый офицер – на его погонах тускло поблескивали эмблемы и звездочки военврача второго ранга.
– Демидов здесь! – прокричал военврач.
Оркестранты заволновались. В углу закашлялся чахоточный старик, придавленный контрабасом. Военврач посмотрел на контрабасиста и отошел от края оркестровой ямы.
– Ну, вот! А как прикажете мне исполнять концерт без тромбона! – простонал дирижер, будто военврач только вонзил ему в спину рапиру, – Кто-нибудь его видел, я спрашиваю?
Женственный юноша-альтист, тараканьи усики в ниточку, привстал со своего места, неуверенно ткнул смычком в сторону чахоточного старика с контрабасом, пропел фальцетом.
– Контрабас с ним ехал…
– И… что? – затаив дыхание, с надеждой спросил дирижер старика под контрабасом.
Старик вытер подбородок клетчатым платком, икнул и пробормотал – язык у него заплетался на морской узел.
– Так… он это… Я в буфете посмотрю…
Если бы старик с контрабасом был сделан из смолистой сухой сосны, он непременно вспыхнул бы ярким пламенем – взгляд дирижера прожигал насквозь.
– Набирают в оркестр неизвестно кого! – заломил руки над головой маэстро.
Старик пошатнулся, держась за стенку, пополз вон из оркестровой ямы.
Дирижер постучал палочкой по пюпитру, требуя внимания и тишины в оркестре.
Но из третьего ряда, где располагались арфа и флейта, раздалось совершенно неприличное, заливистое хихиканье. Дирижер заметил за спиной дородной дамы с треугольником стройного офицера с капитанскими погонами – Евгения Конина. Он нашептывал что-то отчаянно веселое молоденькой девушке с флейтой и ее коллеге с арфой.
– Девочки! Почему у нас… посторонние?! – просипел маэстро.
Неопределенных лет пышногрудая арфистка и юное создание с флейтой – с неудовольствием оборвали беседу с капитаном Кониным. Капитан, пристально посмотрев в сторону, поднял обе руки и приложил их к сердцу, принося таким жестом свои извинения дирижеру за грубое вторжение в мир музыки.
Старик-контрабасист, спотыкаясь, выбрался из оркестровой ямы, и у самого выхода, словно почувствовав спиной взгляд Конина, обернулся.
Но капитан, только что стоявший рядом с «девочками», исчез.
– Шнапс не водка – много не выпьешь… Но скоро все исправим, будьте уверены, товарищ полковник. В нашем Военторге уж так заведено. Как тылы подтянут – сразу все довольствие нормализуем, – буфетчик за словом в карман не лез. Полнолицый, румяный, он хлопотал у стойки, переставлял стаканы, и болтал, болтал…
– А что ж вы не пьете? Ничего, я пробовал, шнапс приличный, вроде нашей самогонки, – кивнул буфетчик на рюмку, зажатую в сухих полковничьих пальцах.
– Трепач ты, Казимир, – Сабатеев устал слушать говорливого буфетчика. Да и шнапс полковник на дух не переносил. Но служба службой. Вздумалось генералу Демидов у буфет посетить – дело Сабатеева обеспечить безопасность. Майся Сабатеев у стойки, грей в ладонях рюмку с трижды проклятым фашистским шнапсом. Да посматривай. Собачья доля. Сабатеев скрипнул зубами, в который раз медленно огляделся по сторонам – вроде бы ничего подозрительного.
За столиками соседнего с буфетной зала было немноголюдно. Сабатеев наблюдал за тем, как проплывали мимо лично им проверенные официантки, штабные офицеры угощали местных женщин вином и шоколадом.
Сабатеев покосился на угол, в котором за столиком расположился Демидов вместе со своей спутницей. Буфетчик Казимир принес вазу с пирожными, а белокурая официантка – серебряный поднос с кофейником и чашками. Демидов торопливо разливал по чашкам дымящийся кофе, улыбался, рассказывал, очевидно, что-то веселое.
– Обнаглела, стерва… ишь, как хвостом, генералом крутит, – вздохнул Сабатеев, поморщился и вылил рюмку шнапса в горшок, в котором красовался куст бегонии, выставленный буфетчиком на стойку для интерьера.
Конин стоял у колоннады, у самого входа в буфет, опираясь на трость. Возможно, если бы трости, этой прочной, тяжелой, отделанной серебром палки, не оказалось под рукой, он рухнул бы на вощеный паркет. Сердце непривычно часто, чугунно загрохотало в груди, он почувствовал внезапный приступ дурноты, когда…
…в десяти шагах от себя увидел ее – Джан. Да это была она, очень похудевшая, тонкая, но ставшая еще прекраснее той прежней Джан, которую он провожал через парк летом сорок первого к дому ее отца, профессора-германиста.
Глубоко вздохнув, он выждал, когда ослабели гулкие удары в груди и висках. Затем достал пачку папирос, и, по-прежнему не спуская глаз с Джан, размял розоватый мундштук.
– Герцеговина Флор! Московские?! – уважительно сказал уже знакомый Конину лейтенант, так придирчиво проверявший его документы на театральной площади.
– А я вижу, вы тут больше к немецкому привыкли, – капитан Конин кивнул на ближайший стол. На нем пестрели этикетками, расписанными готическими буквами, пузатые бутылки.
– Курить в районе буфета запрещено, – заявил лейтенант.
Конин невозмутимо перетер зубами папироску, щелкнул зажигалкой, прикурил, спрятал пачку папирос в карман и прищурился – прямо на него семенила статная блондинка в крахмальной наколке. Держа поднос на отлете, эффектно покачивала тугими бедрами.
– У нас, правда, не курят, товарищ капитан, – кротко улыбнулась Конину официантка
Конин смял пальцами папиросу, усмехнулся официантке в ответ…
– Строго тут у вас…
Девушка остановилась, окинув Конина с головы до ног многозначительным взглядом.
– Как сказать… А я свободна… сегодня… после концерта…
– Намек понял, – кивнул Конин, старательно не заметив, как вспыхнул недоброй завистью правый глаз дотошного лейтенанта.
– Вы на работе, товарищ официант, – сухо процедил лейтенант. – Следуйте далее…
– Иду, иду, товарищ Шилов, – пропела блондинка, и, уходя, обернулась к Конину:
– У нас вино есть грузинское… Захотите поухаживать – прихвачу бутылочку…
– Шагай, шагай, шалава, – не выдержал Шилов.
– Хам, – хмыкнула лейтенанту официантка и удалилась, лавируя между столиками.
– Отцы нам дали. Напареули и цинандали, – нравоучительно сказал прямо в лицо опешившему Шилову Конин.
– Вы… – Шилов хотел тут же поставить капитана на место, но банкетный зал внезапно наполнили грохот каблуков, подбитых гвоздями, отодвигаемых стульев, гортанная заморская речь. Веселые, ловкие брюнеты ворвалась в помещение. Вместо гимнастерок они все, как один, были одеты в ладно скроенные заграничные френчи, украшенные крестами, медалями, среди которых иногда попадались и советские боевые награды.
– Французы. Этих еще не хватало, – с глубокой сокрушительной горечью выдавил из себя Шилов, улыбаясь гостям. Он повернулся к Конину, но капитана рядом с собой не нашел.
– Погоди, вальдшнеп, узнаем какие у тебя перья, – присвистнул лейтенант и огляделся. Капитана точно нигде поблизости не было. Пропал.
– Здравствуйте, товарищ Инин, здравствуйте… А мне уже звонили из Главпура, сообщили о вашем приезде. Сколько же это не видались? – генерал Демидов долго тряс руку Инина. Обычно сдержанный и скупой на эмоции, генерал на этот раз не собирался скрывать радости. Военкор даже расчувствовался.
– Полгода, – сверкнул толстыми линзами очков Инин.
– Хорошо, что к нам собрались… Тут такие дела творим! Нам есть о чем рассказать, а вам написать… Для истории! – генерал Демидов тряс руку военкора
– Да я в дороге подсобрал малость материала, но ваше мнение о ходе операции вашей армии, товарищ командующий, для меня будет особенно ценным.
– Где побывали? В каких частях?
– Вот у летчиков в эскадрилье «Нормандия-Неман». Встретил там старого знакомого. Еще по Парижу.
Инин указал на стоявшего рядом с ним летчика – на его парадном мундире красовался орден Боевого Красного знамени, через левое плечо была перекинута портупея, а к ней прицеплена сверкающая алжирская сабля с темляком, свитым из золоченых нитей.
– А, товарищ барон, – улыбнулся французу Демидов, слегка пожурил его, – снова личное оружие не по уставу… Мы же договаривались…
Француз нахмурился.
– Если вы о сабле, мой генерал, то… Это фамильное оружие баронов де Луазонов. И, сражаясь с бошами, я, как представитель древнего гасконского рода…
– Не обижайтесь, Бертран. Но устав есть устав. Вон у комэска Шаповаленко отец тоже у Буденного служил, так он же на вылеты без шашки летает. А в пятой эскадрилье? Так там каждый второй из кубанцев. Этим что, тоже с саблями на асов Геринга бросаться? Запорожская Сечь получится…
– Кажется, фамильная сабля нашему барону в бою не помеха, Серж, – сказала певучим голосом девушка с грустными глазами, прикоснувшись к руке генерала и этим умиротворяющим жестом как бы призывая командарма сменить тему разговора, не мелочиться.
– Да, я не о том, Джан… – сразу стушевался Демидов, – Конечно, товарищ Луазон – лучший ас эскадрильи «Нормандия Неман»…
– Бертран сбил два мессера… Сегодня, под Ковно, – с гордостью ввернул Инин, – Я уже дал информацию в «Красную звезду»…
– Поздравляю вас, Бертран. О чистого сердца. – сказала Джан и протянула французу руку.
Бертран де Луазон, церемонно благоговея, с чувством поцеловал руку Джан.
Демидов неодобрительно покосился на барона, но промолчал, только кашлянул сердито. И тут же подчеркнуто официально сказал, по-строевому, словно на полковом плацу перед строем.
– Поздравляю, капитан Луазон. Рад также сообщить, ваш вклад в нашу общую победу достойно оценен Советским правительством и лично Верховным главнокомандующим товарищем Сталиным. Вам присвоено звание Героя Советского Союза. Орден Ленина и звезду Героя вручу вам лично. Послезавтра. В ратуше.
– Для меня это большая честь, господин генерал, – сказал барон, не отрывая глаз от улыбнувшейся ему Джан.
Демидов поджал губы. Правая щека генерала мелко дрогнула.
Инин вновь сверкнул очками, оглянулся и сказал намеренно громко.
– А я слышал, что сегодня здесь будет сам Яхонтов. Верно, товарищ генерал?
– Сталинский бас? Не может быть! – удивился француз.
– Я его пригласил, по просьбе Джан, – сдержанно сказал Демидов.
– О! У Джан чудесный голос, – затараторил барон, окинув взглядом ее неброское, но со вкусом подобранное платье и шаль. – И вкус… исключительный…
Джан улыбнулась.
– Перестаньте, Бертран… Вы меня смущаете…
Но де Луазон не унимался, не в силах совладать с темпераментом
– О, я уверен, такая прелестная девушка достойна выступления в парижской Олимпии… Я так и представляю… Громадные афиши… Имя в сиянии огней… Кстати, у вас очень странное для России имя… Джан…
