Забавные, а порой и страшные приключения юного шиноби. Фантасмагория. Часть 1

И шиноби всё-таки открывает им дверь. И, наивно полагая, что удержит её-их на пороге, ошибается. Две головы на одном теле буквально ввалились в его комнату, сами захлопнули дверь, сами задвинули засов.

«Это не к добру!».

А Нира и Нуит словно специально решили ухудшить его положение, направились к его кровати и бесцеремонно уселись на покрывало… С ногами.

«Ну уж нет. Я теперь от двери не отойду! Уж лучше бы пришла Лея! У неё такой красивый… стан!».

Ещё немного подумав, он отодвинул засов и открыл дверь… И остался стоять около неё. Чтобы даже из конца коридора его было видно.

– Это вы зачем дверь растопырили? – шепеляво поинтересовалась Нуит.

– Тут спёртый воздух, свежего воздуха впущу, – соврал Свиньин.

– Воздух! – хихикнула сообразительная Нира. – Да они папашу нашего боятся, от харассмента берегутся.

– Да не бойтесь, мы здесь не для этого, – заговорила Нуит. А сама так подозрительно улыбается, что шиноби начинает опасаться ещё больше. – В этом смысле вам нашу Лею избегать надобно, это у неё свербит чрезвычайно, а мы к вам пришли по-другому делу.

«По другому делу?».

Вот чего точно он не хотел знать, так это сути дела, по которому головы решили с ним поговорить.

– Ночь на дворе. Быть может, перенесём беседу мы на утро?

– Нет, не на утро. Завтра поутру вы сбежите, пока мы спать будем, и потом жди такого, как вы, ещё пять лет, – твёрдо возразила ему Нира.

– Ну хорошо, – нехотя согласился шиноби. – Давайте говорить, но только поскорей суть дела излагайте.

И тут правая рука Ниры-Нуит лезет к себе под кофту и из природного женского тайника достаёт… кулончик на цепочке. И всё это из золота. И протягивает это шиноби.

– Поглядите, – предлагает Нира. – Это золото.

– Да, мы весной на ярмарке были, – продолжает вторая голова. – У одного жулика справлялись, он согласился дать за это пять шекелей.

– Рискну предположить, что стоит это больше, – заметил шиноби.

– Да? – обрадовалась Нуит. – А сколько? Не знаете?

– Я в ценностях не сильно разбираюсь, но если в ярмарочный день пять шекелей предложит вам торговец ловкий, то в честной лавке ювелирной вам вдвое больше предложить должны.

Головы переглянулись: понятно тебе? И Нуит продолжила:

– Мы вам это золото отдадим…

– Если устроите нам одно дельце, – заканчивает за сестру Нира.

Глава 9

– М-м… Вы мне работу предложить хотите? Скажу вам сразу «нет», – «Папашу, видно, порешить хотят. Хотя и старшую сестру они не очень любят!». – Признаться вам хочу, одним уже я делом озабочен. Второе брать – не в правилах моих. Да и вообще не в правилах шиноби. Я не из тех, что всё мешает в кучу.

– Это золото! – напомнила ему Нира и опять показала цепочку с кулоном. И добавила, как будто он не понял и ему нужно всё разъяснить: – Золото!

– Все шиноби жадные! – зашепелявила Нуит. – А дело-то плёвое. Нужно всего-навсего одного убогого зарезать, – она даже показала, как это делается, проведя рукой по горлу. – Раз… И всё, он трупик, а золотце у вас в кармане.

«Рашь… И вщё…».

При её-то дефекте речи и её костлявой руке пианистки, при их двух головах на кривом торсе… всё это выглядело и звучало весьма зловеще.

«Как у заказчиков всегда всё просто».

– И чем не угодил вам тот убогий? – поинтересовался шиноби, обдумывая следующую форму отказа, так как первая на сестёр действия не возымела.

– А тем и не угодил, что убогий. Это Рафаэль Скуловский, он дурачок в своей семье. Он грызёт ногти. У него слюни текут. – пояснила Нира, с презрением морща нос.

– То веская причина для убийства, – произнёс с едва заметным скепсисом Свиньин.

– Он олигофрен с подтверждённым диагнозом, – продолжила Нуит, морщась с омерзением, – он ковыряется в носу и съедает, что наковыряет.

– Определенно, это мерзко, – продолжил шиноби, усмехаясь. – Терпеть такое всем невыносимо, достоин смерти – од-но-знач-но.

– Он наш жених! – воскликнула Нира.

– Папаша их договорился с нашим, что через год у нас будет свадьба, – Нуит негодовала и говорила весьма зло. – Решили наши глубокоумные родители скрестить ежа с ужом и посмотреть, что, на хрен, из этого получится.

– Гольцманы и Скуловские выводят новый вид! – едко заметила Нира. – А Скуловские и рады, потому что за их патентованного дурака в округе никто идти не хочет.

– Даже бесприданницы! – добавила Нуит с ненавистью. – А нам деться некуда, его папаша так и сказал: у вас двоих, дети мои, на двоих будет как раз две головы, так как у моего сыночка башка не уродилась, зато у меня водятся деньги.

А Свиньин с интересом заметил, что на левой руке Ниры и Нуит пальцы сжались в кулачок от злобы, а вот правая рука теребила воротник кофты.

«Интересно, интересно… А как в их теле распространяются сигналы? Боль они, кажется, чувствуют обе, но вот какая из их голов у них отвечает за приказы от мозга к мускулам? Или каждая дублирует другую? А если дублируются, то как сигналы синхронизируются? Ходят они почти ровно, двигаются естественно, а значит, приказы мышцы получают одновременно, и они идентичны. Иначе её трясло бы при ходьбе, как при эпилепсии. О! Как всё интересно!».

Да, ему действительно было интересно, но вот только завтра его ждала нелёгкая дорога и очень ранний подъём. И поэтому он решил заканчивать этот разговор:

– Жених вам ненавистен этот, или замужество вообще вас не прельщает?

Они переглянулись и не ответили сразу, хотя поболтать головы любили. Ратибор понял, что сейчас они ему что-то важное скажут. И молодой человек не ошибся.

– Мы хотим быть артистками, – сообщила Нуит.

– Да, играть на пианино, – добавила Нира.

– И петь, – прошепелявила Нуит.

– И петь, – кивнула Нира. – Вы полонез Огинского слыхали?

– Я… – начал было шиноби, но Нуит его перебила:

– Сейчас мы вам споём, – они вскочили с кровати и вышли шагом картинным, каким выходят на сцену – ну, в их представлении, – на середину комнаты. – Сейчас вы обалдеете!

И так их выход был удачен и ладен, что Ратибор снова подумал: «Так какая голова всё-таки руководит их движениями?».

– Обалдеете! Точно, – поддержала её сестра. – Наши родственники не понимают нас, не любят слушать…

– Глушь! – убеждённо высказалась Нуит. – Дикие люди. Дети болот.

– Деревня! – продолжала Нира. – Вы-то другое дело, вы из самого… – название населённого пункта она произнесла с придыханием, – Купчино! Вы вон и очки носите зелёные, и занятие у вас… людей резать…

– Благородное, – вставила Нуит.

– Сразу видно, – продолжала Нира, – вы – культура. Вы оцените. Слушайте!

Потом они сделали рукой тот жест, который делают певцы на сцене, как бы приглашая публику к прослушиванию, изобразили сценическую улыбку, несомненно отрепетированную перед зеркалом и…

Но прежде, чем они запели, он успел вставить:

– Остановитесь… Стойте, вас прошу, не начинайте. Ночь на дворе, и времени не много, давайте к сути дела перейдём. Известно нам, что замуж вы не рвётесь, известно нам, что музыкой полны вы. Вот вам вопрос: зачем последний свой ресурс, – он указал на цепочку с кулоном, что сёстры всё ещё держали в кулаке, – потратить вы хотите на убийство? Ведь вам оно не даст, по сути, ничего, на шаг к мечте вас даже не приблизит.

– А на что же нам его потратить? – теперь Нуит была заинтересована и больше, слава Богу, не собиралась петь.

– Бежать вам надо и в лучах софитов блистать на сценах, здесь вы пропадёте, а там вам будет зал рукоплескать; ну а жених ваш, – он небрежно машет рукой, – пусть пускает слюни, других невест пусть беспокоит дальше. Вы будете в овациях купаться и принимать от публики букеты. У вас служанки будут, и лучшие портные вам платья будут пошивать, обеды, вина всякие и многое другое – всё будет вам доступно в прекрасном городе богатом. Ну, скажите мне теперь: что вам за дело до олигофрена? Пускай себе живёт, а вы свой золотой ресурс потратьте на себя.

Глаза дев остекленели, рты раскрылись сами собой, а взгляды были устремлены куда-то в потолок – ну, или в прекрасное будущее. Как он закончил, в комнате повисла тишина, и молодой человек буквально чувствовал, как рождаются в двух головах на одном теле картины одна радужнее другой: овации, платья, букеты, еда…

И вот теперь шиноби не торопился; он, конечно, желал выпроводить их из комнаты побыстрее, но хотел, чтобы они созрели и больше не докучали ему просьбами и пением.

И тут ожила Нира, она повернулась к Нуит и спросила:

– А когда дилижанс до Красного села?

– Так по четвергам у нас тут останавливается, – напомнила ей Нуит. – А от Красного села до Купчино далеко?

– Болот там нет, там чистый воздух, полдня пути пешком, не больше, – сообщил девицам шиноби.

– И болот нет, – заворожённо произнесли друг за другом сёстры.

Да, кажется, они прямо на его глазах созревали для побега. И тогда молодой человек решил их предупредить, немного предостеречь:

– В виду имейте, в городе есть цирк, и вам людей подобных в те цирки приглашают… поработать. И платят хорошо, как я слыхал.

– Кем поработать? – сразу спросила Нуит. – На пианино нужно играть?

– А платят сколько? – интересовалась Нира.

– Расценок я не знаю точных, – отвечал им Свиньин. – А вот работают они… Ну, не игра на пианино их главная работа. Ах, как бы вам сказать… – он не сразу находит нужного выражения. – Работают в том цирке они людьми… Неординарными. Там есть и баба с бородой, и настоящий негр, что не намазан ваксой. И карлик есть трёхногий.

– Трёхногий карлик! – воскликнула Нуит. – Как интересно! И что, у него и вправду три ноги есть?

– Я ногу третью ногою б… не назвал, – как-то уклончиво отвечал Ратибор. – Скорее это орган половой, но вот длиной он сантиметров сорок, из-за того его прозвали так. И на афишах так и пишут: «Трёхногий человек». И публика идёт смотреть на это, и «ногу» ту свою тот карлик показывает всем охотно, овации и восхищения изрядно собирая. И кассу тоже.

Девицы рты свои так и не закрывали, их воображение работало на полную мощность, и всё услышанное, как и положено молодым женщинам, они теперь старались представить визуально и, кажется, представляли это в самых, самых ярких красках. Возможно, от этого их глаза едва не выпадали из орбит, а Нира ещё и бормотала тихо:

– Там ещё и негр настоящий есть?

– Но я хотел бы вас предостеречь, – попытался вернуть их в реальный мир шиноби. – То место для девушек небезопасно. От цирка от того держитесь вы подальше.

– Это почему ещё? – прошепелявила Нуит, возвращаясь из прекрасных мечтаний в комнату трактира.

– Боюсь, что импрессарио, подлец, вас может… – он опять подыскивал правильные слова, – втянуть вас может в гнусные дела.

– В какие ещё дела? – сразу заинтересовались девицы. – Что значит гнусные?

Тут он снова начал подбирать слова, чтобы подготовить девушек к неприятным фактам мироздания:

– Ну, понимаете… наш мир несовершенный… устроен так, что женщин иногда… Есть подлецы такие, что женщин принуждают к… связям…

И вот теперь они перестали летать в облаках, смотрели на него и слушали его очень внимательно, и после того как он закончил свою фразу, Нуит уточнила:

– Это к каким ещё связам? К сексуальным, что ли?

– Да, про них я вам и говорю, – с некоторой неловкостью согласился молодой человек.

И тогда головы повернулась друг к другу и несколько секунд друг на друга смотрели, и в одном этом взгляде, как подметил шиноби, информации было больше, чем у простых людей в пятиминутном диалоге, а потом Нира и спросила:

– А адресок этого цирка не подскажете?

– Адресок? – тут уже шиноби удивился. Удивился так, что позабыл высокий слог. – Так это шапито, у него нет постоянного адреса. Он выступает по ярмаркам и концертам. Это цирк уродов Рувима Багульского. Его в городе все знают. А зачем же вам его адрес, я же говорю, вам нужно держаться от него подальше.

Но головы опять повернулись друг к другу и его, кажется, уже не слушали, а Нира произнесла задумчиво:

– Дилижанс, значит, у нас в четверг…

– В четверг, – подтвердила сестра.

– Нужно собирать вещи, – продолжала Нира.

– И еду, – напомнила ей Нуит.

– Точно, – Нира подняла палец. – И еду.

И, больше даже не взглянув на молодого человека, она-они направились к двери, о чём-то тихо переговариваясь.

– Успехов вам желаю, – сказал Ратибор, когда они выходили из его комнаты. Но девицы даже не повернулись к нему, чтобы попрощаться, так были увлечены.

«Заняты. Ну и славно, а олигофрен-жених пусть живёт себе».

Он запер за ними дверь. Жаль, что у него теперь не осталось времени на чтение. Молодой человек разделся и, прежде чем улечься, сделал несколько расслабляющих мышцы спины упражнений и несколько раз медленно и глубоко вздохнул, намеренно вызывая зевоту. Вот теперь он был готов ко сну. Спокойному и глубокому. Он улёгся в кровать.

«О, а Монька-то не обманула. Это, кажется, лучшая кровать, на которой мне довелось когда-либо спать».

Да и что там говорить, он всю свою жизнь спал либо с матерью в каморке при библиотеке, на узенькой дощатой кровати, либо в помещении, больше напоминающем монашескую келью. Да, именно там, в той келье, пока был на обучении у своего учителя, он и проспал девять лет. Без матраса, а вместо подушки используя обёрнутую в дерюгу чурку. Ещё были полати в барских домах, дурные кровати в дешёвых комнатах полусгнивших трактиров, вот, в общем, и всё. Поэтому эта кровать и была лучшей в его жизни.

Он уже начал потихонечку погружаться в сон, и мысли его стали приобретать причудливые формы и заканчиваться несуразицами, но тут в коридоре снова послышались шаги. И, вспомнив, что сейчас он тут единственный постоялец, Ратибор сразу насторожился, позабыв про сон.

«Нет, не Монька, и не хозяин, и не Нира с Нуит».

Поступь этих людей ему была уже знакома. И натренированное ухо его не обмануло. Шаги были лёгкие, но уверенные, не мужские, не шаркающие и не короткие.

«Неужели Лея? Ну а кто ещё… Это несомненно женщина… Ну не мать же семейства!».

Да и в дверь его постучали без всякого стеснения. И когда шиноби встал и подошёл к ней, он почти знал, чей услышит голос; тем не менее он спросил:

– Кто там?

– Это я, – ответила Лея, видимо, полагая, что этих двух слов будет достаточно для начала разговора. Мол, по голосу узнаешь.

И тут сердце юноши словно с ума сошло. Все его дыхательные практики, все его упражнения по расслаблению перед сном сразу пошли прахом… Пошли? Да нет… Полетели. Ведь как только он услыхал этот голос, как только услыхал… И в представлениях его тотчас начала выплывать из недр памяти прекраснейшая из всех картин, которые он только видел в своей жизни, а на картине той красовался наипрекраснейший девичий зад, подтянутый и, что называется, сбитый, который, выгодно подчеркивая его, обтягивало нижнее бельё с лёгкой резинкой, которую ему пришлось чуть опустить, чтобы произвести операцию.

И в жилы его, в его кровь тут же хлынули жутчайшие коктейли из отборнейших гормонов, да ещё в таких количествах, что взорвали бы голову и взрослому мужчине. И непонятно, где он взял силы, что не отодвинуть тут же с лязгом засов и не распахнуть дверь, чтобы увидеть ту самую, что послужила причиной его необыкновенного возбуждения. И всё-таки он устоял перед спонтанным и необдуманным желанием и… не открыл ей дверь, а, собравшись с духом, ответил голосом, который был не очень твёрд:

– И что вам нужно, Лея, госпожа?

– Дверь-то откройте, лекарь. Мне, что, из коридора с вами разговаривать? – донеслось из-за двери, и в голосе девушки отчётливо проступали нетерпение и укоренившаяся привычка капризничать. И снова кровь забурлила в юноше, прилила к лицу и даже к ушам. И ему снова пришлось выжидать несколько секунд, приводя себя к обычному своему хладнокровию. Ну, насколько это было, конечно, возможно в эту минуту. И дверь… не открыл, а лишь сказал:

– Говорите, что вам угодно, госпожа Лея.

– Да мне угодно, чтобы вы взглянули… Болит у меня, – почти раздражённо произнесла девица и для убедительности ещё пару раз постучала в дверь.

– Что у вас там ещё болит? – интересовался шиноби, но двери не открывал.

– Да откройте уже, – раздражалась девушка всё больше, теперь она начала дверь ещё и дёргать. – Мне нужно вам показать рану.

– Мне нет нужды её смотреть, – тут уже Ратибор полностью взял себя в руки. – И ничего у вас там болеть не может. Идите спать, госпожа Лея, пока на шум не сбежались ваши родители. А если вас и вправду беспокоит что-то, приходите с матушкой.

– Что? – за дверью вдруг стало тихо. – С матушкой? – потом некоторое время в коридоре висела пауза, а затем послышалось: – Ну и дурак ты, шиноби!

И уже после стали слышны удаляющиеся шаги. Свиньин ещё несколько секунд стоял у двери.

«Надеюсь, что младшая из сестёр уже спит».

И он направился к своей кровати. Улёгся в неё, в удобную, и ещё долго, минут пять или шесть, не мог заснуть, потому что размышлял о том, что могло бы произойти, если бы он проявил слабость и открыл бы дверь. И у него было чёткое понимание того, что это могло привести к неприятным последствиям, которые могли повлиять на успех его предприятия. На выполнение первого в его карьере задания. Задания безусловно важного, в котором волею судеб ему выпала честь стать единственным актором. И, явственно осознав это, юный шиноби наконец уснул.

Глава 10

Здесь, конечно, нужно было соблюсти баланс. Ему не терпелось выйти пораньше, он не хотел встречаться с хозяином трактира и всей его замечательной семейкой, особенно видеться с Леей. Почему-то он испытывал чувство неловкости, или даже лёгкого стыда, лишь от одной мысли, что они встретятся. Но в то же время выбираться из теплого дома в сырость хлябей и тащиться по грязи в тумане и в темноте, ну, как минимум, небезопасно. Хотя что там кривить душой… Это по-настоящему опасно! В общем, встал он рано и около часа занимался самоистязаниями в виде утреннего комплекса физических упражнений, после которого ополоснулся в тазу с водой, не спеша позавтракал, осмотрел свой костюм, который благодаря усилиям Моньки был абсолютно чист. После шиноби оделся. Да. Костюм, как и положено, за ночь не высох – а что тут, в болоте, могло высохнуть, если не висело у печи? Впрочем, влажная одежда его не пугала, и он стал осматривать вещи в торбе.

Но и они были в порядке. У него ничего не пропало. В общем, можно было уже идти, но за окошком чёрным маревом висела жуткая смесь ночной тьмы и предрассветного тумана, в которой что-либо рассмотреть было абсолютно невозможно: хляби – чему тут удивляться.

«Потом просто побыстрее пойду», – решил он, отходя от окна, скидывая торбу с плеча и доставая из неё остатки съестного. Хлеб, сливы… Но он поторопился, так как за дверью он услыхал шаги, а затем и стук в дверь. Били, очевидно, ногой, но он знал, кто там за дверью и поэтому не волновался, тем более что тут же раздался и голос:

– Барин, утра доброго, завтрак вам.

«Завтрак? Вот так да!».

Признаться, он был удивлён и тут же распахнул дверь. Конечно же, это была Монька, она пролезала в дверь, неся перед собой поднос.

О, это был не сырой хлеб с горьковатыми сливами. Это был настоящий завтрак, какие едят кровные. Тут была и каша из озёрного овса, обильно сдобренная рыбьим жиром, шпажка с шестью маслянистыми мидиями, зажаренными на открытом огне, целый пучок мочёных стеблей осоки, солёных и перчёных. И даже небольшая чашечка с нежными побегами лотоса. Лакомство. Ну, правда, тоже консервированных. И ко всему этому на подносе было два увесистых куска отличного поджаренного овсяного хлеба и большая пиала с чаем-болотником. В общем, завтрак был не только питательный, но и весьма изысканный.

– Вам, барин, – говорит служанка, ставя поднос на столик.

– А неплохо живут трактирщики в этой глуши, – заметил Ратибор, разглядывая кушанья.

– Ой, да что вы! – махнула рукой Монька. – Такого они не жрут, кашу трескают по утру, да чай хлыщут, да хлеба малость, это просто вы барыне приглянулись, вот она и велела, – тут служанка указывает пальцем на лотос. – А вот это от меня. Уберегла я от Тянитолкая. Уж больно они охочи до лотоса; если банку откупорили – всё, – она машет рукой. – Непременно сожрут. А я вот спрятала от них на праздники, и вот видите, барин, пригодились.

– Спасибо тебе, добрая женщина, – говорит Свиньин, усаживаясь за столик. – И барыню поблагодари за её радушие.

– Хорошо, скажу ей; она мне давеча и говорит: как хорошо, Монька, лекаря в семье иметь, даром что гой, всё одно хорошо.

– А у вас-то… – Ратибор берёт в руки чашку с чаем, – как ваша спина?

– О Господи, – служанка молитвенно сложила руки, – не поверите, барин, за столько лет я так спала… Как в детстве. И даже не кольнуло за ночь нигде, и всё утро кручусь… Спина как новая.

– Ну, и прекрасно, – сказал молодой человек и принялся за завтрак.

Он съел, конечно, не всё, еды было слишком для него много; мидий и, конечно же, лотос он спрятал в свой туесок для еды. А когда закончил, то мрак за окном уже превращался в серость. В общем, можно было потихоньку выходить из дома.

И, конечно же, у выхода из трактира, у дверей, ему снова повстречалась Монька и… зачем-то вставшая в такую рань Лея. Девушка была в ночной рубашке и шали, накинутой сверху, и если на его прощание служанка едва ему руки не целовала, то девица даже не поглядела в его сторону, разве что глаза скосила с вызовом, и то всего на секунду, ни слова при том не произнесла, но и без ненужных слов, одним лишь вздёрнутым носом показала этому бродяге, что презирает его, как не презирала никого в своей жизни. Никого!

Как это ни странно, но почему-то это немного задело Ратибора. Он ведь не сделал ей ничего плохого. Впрочем, он в свои четырнадцать лет ещё не очень хорошо понимал женщин, если вообще хоть немного понимал их. Монька открыла ему дверь, и он словно нырнул во влажную пелену рассвета. Ну, хоть холодно не было, и то хорошо. А на дворе шиноби увидал то, что его порадовало: там, у одного из сараев, стоял знакомый ему тарантас с накинутой на него дерюгой. Значит, торговец с еретиком добрались сюда и находятся сейчас в безопасности. И когда он проходил мимо тарантаса, из-под дерюги донеслось:

– Эй, какая сволочь тут бродит? Эй, ты… Кто тут? Дайте мне чаю горячего, я продрог. Хлеба дайте… Позовите эту скотину… Слышите? Позовите моего мучителя! Пусть выпустит меня, мне надо по нужде! Слышите меня, чёртовы ублюдки?

Ратибор прошёл мимо, ничего не отвечая ему, причём стараясь пройти быстрее – он никак не мог помочь бедолаге.

* * *

Свиньин поначалу не торопился, видимость была такой, что ему нужно было присматриваться, чтобы случайно не сойти с дороги в болото. Посему он шёл весьма не спеша в ватной тишине рассветного тумана. И правильно делал, так как, отойдя совсем недалеко от трактира, он нашёл пару толстых щупалец, что выбрались из хляби и лежали в луже, плохо различимые.

Так охотились гигантские кальмары. Ему пришлось освободить от футляра наконечник копья и с помощью него «попросить» кальмара убрать свои конечности с дороги. Кальмар обиделся и стал активно ворочаться в грязи, разбрасывая остальные щупальца, что называется, наудачу в надежде зацепить ими обидчика. Но Ратибор был хорошо знаком с повадками этих опасных существ и, отойдя в сторонку, конечно же, избежал ненужных контактов. Хотя брызг грязи ему избежать не удалось. После того как кальмар убрался от дороги, он очистил наконечник копья от крови моллюска и пошёл дальше.

А утро потихоньку брало своё, и дальше дорога шла вверх, грязь отступала от обочины всё дальше, становилось суше. Когда наконец настало настоящее утро, тучи стали особенно тяжелы и черны, и из них начал накрапывать обычный дождь, который в хлябях днем почти и не заканчивается. В общем, всё было как всегда. А ещё через час на пригорке завиднелась деревенька.

И он, ещё не дойдя до указателя, что криво торчал возле дороги, уже догадывался, что… «Это, должно быть, Малое Варево».

То есть до поместья мамаши Эндельман, до её резиденции Кобринское, осталось – ну, если карта не врала, – меньше сорока километров, которые шиноби собирался преодолеть до конца этого дня. Юноша был уверен в своих силах и рассчитывал добраться до Кобринского за восемь часов.

Но у самой деревни его увидала девчушка лет десяти, что копалась в грязи у забора, ловила с небольшого мыска на верёвку с крючком кальмаров на прокорм барсуленей. Она тут же забросила своё занятие и, задрав грязный подол, кинулась в деревню с криками. Причём кричала она пронзительно громко:

– Синоби! Синоби к нам тащится! Ой-ой… Синоби!

В общем, встреча с местными ему была гарантирована. Ратибор собрался: кто его знает, что там у них на уме и как они к нему отнесутся. Впрочем, простой люд всегда был к представителям его профессии, как правило, благосклонен. И он ускорил шаг, тем более что молодой человек собирался в этой деревеньке немного передохнуть, выпить воды и перекусить, если, конечно, удастся. Но теперь ему показалось, что отдохнуть тут не придётся. Везде стояла какая-то кутерьма. Меж кривых лачужек с покосившимися заборами пробегали женщины, а из-за кривых палисадников выглядывали дети всех возрастов. Во всём виделась какая-то суета и тревога, и многие взгляды были устремлены к нему. И тогда он подумал, что надо бы ему это сельцо пройти побыстрее, и, несмотря на некоторое утомление, тем не менее прибавил шагу. Но как он ни торопился, проскочить мимо жителей этого места у него не получилось.