Забавные, а порой и страшные приключения юного шиноби. Фантасмагория. Часть 1

– Лечат, лечат, – уверенно вмешалась младшая, энергично облизывая леденец своим синим языком, – это они для разнообразия, чтобы карму поправить, – и, уже стоя рядом с Ратибором, продолжила, как бы успокаивая: – Ты не бойся, мы тебя вообще-то не жениться сюда позвали, мы тебя позвали, потому что у папаши нашего нет денег врача к нам позвать. А он мне нужен, – и девочка, видя, что шиноби внимательно смотрит на неё, кивает головой: – Да, да, мне… Вернее, не мне, а моей мамаше, я бы на то и внимания не обратила, поболит, да и пройдёт, но она у меня мнительная.

– И в чём же ваша хворь? – интересуется Ратибор, и тут его посещает одна мысль: «А вдруг заплатят? Да. Это было бы очень кстати».

И вправду денег у него было очень мало, он отдал почти всё своему неожиданно обжёгшемуся кислотой старшему товарищу на лечение, хотя им обоим наниматель выдал по приличной сумме перед дорогой.

– Да вот, – девочка широко разевает рот и показывает ему что-то там. – Вот тут…

– Мне нужен свет, – шиноби пытается разобраться, – но я скажу вам сразу, стоматология – отдельное искусство, ему я не обучен.

Лея подносит ему лампу, и тогда он, чуть оттянув щёку девочки пальцем, всё понимает:

– Но, слава Богу, дело тут простое. Молочный зуб ещё не выпал, и взрослому расти мешает. Сейчас мы это разрешим, мне лишь за инструментами сходить придётся, – говорит он, продолжая заглядывать в синий от леденца рот ребёнка.

– Правда? – радуется мамаша. – Вы всё сделаете?

– Попробую, – отвечает молодой человек и уходит. Возвращается со своим ларцом, из которого достаёт небольшие щипцы.

– А анестезия?! – воскликнула Мория.

– Я полагаю, в ней нужды не будет, – заверил девочку шиноби. – Прошу вас рот открыть.

– Смотри там, не вырви мне лишних зубов, эскулап, – предупредил юношу ребёнок и раскрыл пошире рот.

А дело оказалось простым, едва он смог уцепится за молочный зуб, как тот едва ли не сам отвалился.

– Всё, дело сделано, – сказал Ратибор, кладя зуб себе на руку. – И вот она, причина беспокойств.

– А не больно было, – сообщила Мория, пробуя языком новый зуб.

– Вот, это ваше, – шиноби отдал зуб девочке и повернулся ко всем остальным. – А мне пора уже, не следует хозяев донимать излишним пребываньем.

«Всё равно ничего за такую безделицу они не заплатят. Кровные очень не любят платить гоям. Очень».

– Мамаша, – почти взвизгнула после его слов Нира, – он уходит!

И потом они слаженно, в один голос с Нуит, словно репетировали это, воскликнули вместе:

– А как же мы?

Мать кивнула им: да-да, я помню, помню, – и с улыбкой благосклонности обратилась к молодому человеку:

– Дорогой шиноби, а не могли бы вы посмотреть и Ниру с Нуит?

– Ну, если речь опять пойдёт про зубы… – начал было он, но женщина его остановила:

– Нет, не про зубы, у нас тут другая беда.

– Чирей нас одолевает! – сразу сообщила ему Нуит.

– Под мышкой, – добавила Нира.

– Уже неделю изводит, – продолжила Нуит. – такая подлость, играть нам нет никакой возможности с ним.

– Они так мучаются, – вздохнула их мать. – Может, посмотрите?

– М-м… Болезнь всех жителей болот, – кивал понимающе Ратибор. – Где хляби ядом местности отравят, там и фурункулы всегда. Обычное то дело. Ну что ж, такая хворь мне по плечу, извольте показать.

Нира с Нуит, ни секунды не мешкая и не проявляя никакого стеснения, сняли с себя блузку и подняли левую руку.

– Вот он, – сказала Нуит.

– Играть мешает, – повторила Нира.

«А может, и заплатят… хоть что-нибудь. Тут дело уже посерьёзнее, чем зуб. Но сам про деньги я бесед не заведу».

– Они у нас на пианино тренькают весь день, – сообщила Мория. – Одолели уже, из-за их игры у нас барсулени отказываются пороситься. Звери пребывают в чёрной меланхолии из-за ихнего нескончаемого Шопена.

– Заткнись… – прикрикнула на неё Нира. А Нуит добавила весьма вовремя и впопад: – Обезьяна!

Свиньин при том заметил, что выходит у этих голов всё на удивление слаженно. Он даже подивился тому.

«Не иначе, у них, кроме физиологической связи между их головами, есть ещё и ментальная! Удивительная конструкция».

Но пока он размышлял о всяких тонких материях, Нира-Нуит, оставшись в одной нижней рубахе, уже стояли возле него, подняв руку и демонстрируя ему свою подмышку; повернув к шиноби обе головы, они спросили: – Ну, что скажете?

Да, это был знатный фурункул, крупный, глубокий и безусловно болезненный. И тогда Ратибор встал и попробовал лоб одной из голов, у Нуит; он сразу понял, что температура в их организме нормальная, но, понимая, что вторая может обидеться, попробовал лоб и у Ниры.

Глава 7

– Ну, эскулап, что скажешь? – интересовалась Мория, крутясь рядом с ним. Она уже почти прикончила свой леденец, и весь её рот был синий. – Большой прыщ?

– Беда не в том, что он велик, а в том, что он глубок. Сам быстро не прорвётся, – отвечал ей Свиньин, трогая воспалённые ткани вокруг фурункула.

– Ой, – воскликнула Нира.

– Больно! – тут же следом отозвалась Нуит.

«М-м… Как любопытно; а значит, что сигналы болевые приходят к ним почти одновременно».

– Вскрывать думаешь? – лезла под руку Мория, она хотела видеть всё, что делает молодой человек.

– Придётся, сам он не созреет долго, – отвечал ей Ратибор.

– А нож у тебя есть медицинский? – не отставал ребёнок.

– Есть, – она, конечно, ему мешала, отвлекала, но он был терпелив. – Он называется ланцет.

– Анестезия? Есть у тебя?

– В наличии, я сам её готовил.

– Яд пиявки?

И тут шиноби взглянул на неё с неподдельным интересом. Девочка была и вправду необыкновенно… любознательна. И безусловно сообразительна.

– Да, яд пиявки, – согласился он и достал нужный пузырёк.

– Ой, – начала причитать Нира, – сейчас больно, наверное, будет.

– Мы так плохо переносим боль, – захныкала Нуит.

– Мы просто не созданы для этого жестокого мира, – продолжала причитать Нира, глядя с ужасом, как юный шиноби макает иглу в склянку с анестетиком.

– Почувствуете только лишь укол, – пообещал им молодой человек и тут же воткнул иглу.

– А-а!.. – заорала Нуит.

– А-а!.. – поддержала её Нира. – Мы не перенесём этого.

– О Господи, – поморщилась старшая сестра. – Какие ж дуры.

– Лея! – одёрнула её мать.

– Всё, нам надо подождать секунд пятнадцать; как анестетик заморозит ткани – приступим к делу, – пояснил шиноби, пряча иглу и скляночку с тёмной жидкостью в свой ларец. – Мне будут надобны бинты иль чистый материал.

– У нас всё приготовлено, мы всё заранее принесли, – сообщила ему младшая из дочерей и сама достала из сундучка в углу моток светлой ткани. – Вот! А иголка с ниткой у тебя есть?

– Здесь не нужны они, – отвечал Ратибор, беря в руки хирургический инструмент. – Такой разрез я зашивать не стану. Он будет мал, затянется он быстро.

– Ну что он там копается? – интересуется Нира, которой ничего не видно. – Когда начнёт же? Я больше не могу уже…

– Уже режет, кажется… – отвечает ей Нуит.

– Режет, режет… – заверяет сестёр младшая. – Всё, взрезал…

– Фу, – морщится старшая. – Какая мерзость.

– Лея! – снова осаживает её мать.

– Мамаша! – снова вопит Нуит. – Чего она? Пусть отстанет.

– Она нас донимает снова! – хнычет Нира.

– Лея! Уйди отсюда, – злится мать. – Или не лезь.

– Всё, – заканчивает Ратибор. – Дренаж тут будет лишний, но зашивать разрез не стоит. Всё скоро кончится, в три дня, даст Бог, благополучно. Теперь нужна вода мне.

Он приклеил кусочек ткани к разрезу, но не плотно, скорее чтобы рана не пачкала одежду.

– Вода! – восклицает Мория, открывает дверь комнаты и кричит в коридор. – Монька, Монька, ты где?! Господину лекарю вода нужна!

И теперь в её голосе слышалось уважение к «господину лекарю». Глядя, как Ратибор заканчивает дело, девочка сказала ему:

– Я тоже пойду в доктора.

На что её мамаша сделала круглые глаза: что ты несёшь, чадо? И, уловив посыл матери, шиноби произнёс:

– Я б не советовал, их часто бьют.

– За что? – удивилась Мория. Её глаза широко раскрылись. – Врачи людям приносят пользу.

– Ну, если знают как. Всё чаще бьют их за некомпетентность, и за врачебные ошибки тоже. За жадность часто бьют. Я слышал, что одного врача, что не имел диплома, в болоте утопили. Наутро же, когда пришли, нашли один скелет бедняги, его кальмары за ночь обглодали, – рассказал ей шиноби.

– Я получу диплом, – заверила девочка.

– Я в этом не уверен, и к тому же, бить будут не в диплом, а в бубен, – продолжал отговаривать её шиноби.

А мать ребёнка согласно кивала: угу, так всё и есть. И потом добавила:

– Ну и нужно тебе это дурное занятие?

А тут Монька принесла воды в тазу, и шиноби стал мыть инструменты, заодно дезинфицируя их специальным дезинфектором из большого пузырька. Он уже готов был собрать всё своё и распрощаться с матерью и её дочерьми, но в это самое мгновение старшая дочь, милашка Лея, говорит так, чтобы слышали все:

– А у меня ведь тоже есть фурункул.

– Чего? – мамаше всё это сразу не понравилось. – Какой у тебя ещё фурункул? Ты ничего мне не говорила, а теперь вдруг нате вам, фурункул у неё…

– Да как же «нате вам», как же не говорила! – взвизгнула Лея. – Вчерась говорила вам, что мне сидеть больно, сегодня поутру говорила. Чего же вы не помните, маман? Утром был разговор.

– И где он у тебя? – мать смотрела весьма нехорошо на свою дочь.

Тогда Лея наклонилась и сказала ей какое-то слово на ухо.

И лицо матери стало ещё злее, она выпучила глаза на свою старшенькую и махнула рукой:

– Ой, всё, успокойся… Ничего с тобой не случится. Переживёшь. У всех чирьи выскакивают.

И после этих слов шиноби начал складывать отмытый инструмент к себе в шкатулку. Но оказалась, что у Леи характер настоящей принцессы. Она поначалу прищурилась, как будто пыталась что-то рассмотреть в лице матери, сжала губы и потом стала шипеть через них:

– Ах «успокойся»? «Ничего не случится?» Ну, мамаша… Папаша денег ни на что не даёт, ни на ленты хорошие, ни на воду для благоуханий, даже на врача, так ещё и вы! Вы! К нам в кои веки заявился гой-олух, что лечит, не оговорив своих цен заранее, так вы ещё и к нему мне не дозволяете обратиться… Этой мелкой крысе зубы подёргали, этому нашему Тянитолкаю чирей отрезали…

– Мамаша, она опять начала, – захныкала Нира. Но на неё никто не обратил внимания. А Лея продолжала всё так же свирепо:

– А я? А мне что? А мне ни-че-го! Может, маман, я не ваша? Может, я гоями подкинутая?

– Да угомонись ты, какими ещё гоями? – шипит ей в ответ мать, а сама косится на Свиньина. – Чего тебя так распёрло-то?

– Да ничего! – продолжает девица с той же яростью. – Вот теперь, мамаша, зарубите себе на носу… вот возьмите нож и зарубите… как приедет ваш Аарон Цукер с его астмой, – тут она стала кривляться и высовывать язык, изображая, кажется, удушье, – с его дурным папашей, от которого прёт кошками так, что аж глаза ест, так я к ним не выйду. Хоть зовите меня, хоть обзовитесь. За ноги меня к ним тащить станете, так я за каждый косяк цепляться буду. И орать, что презираю всех Цукеров. Всё их вонючее семейство. А если у этого дурака сутулого опять приступ астмы случится, так я у него ингалятор отберу и спрячу.

– Угомонись, припадошная! Перед людьми стыдно. Всю дурь свою выложила как на тарелочке, – мамаша снова косится на Ратибора, который уже понял, что денег за его труды не предвидится, а посему собрал свои инструменты и ждал лишь удобного момента, чтобы попрощаться. Но тут мамаша сдалась под напором свой старшенькой. Опять поглядела на молодого человека и сказала чуть заискивающе:

– Видите, шиноби, как чирьи на тонкую девичью натуру влияют, едва совсем ума не лишают, а у Леи нашей как грудь начала расти, так его всё меньше становилось, иной раз и вовсе полоумной делается. Может, вы поглядите, что у неё там? Может, сделаете что?

Конечно, Ратибор не стал возражать.

«Делай добро, бросай его в воду, не жди награды, и оно к тебе вернётся троекратно».

– Конечно, я погляжу, – отвечает он. Ну, и то, что девушка хороша собой, тоже играло не последнюю роль в его согласии.

И тут в глазах девы поутих пламень ярости, а заискрились огоньки озорства, присущие девицам этого возраста. Она взглянула на мать, а та махнула на неё рукой: да давай уже покончим с этим.

И тогда девушка подошла к шиноби, всё ещё сидящему на стульчике, встала к нему спиной и, улыбаясь скромно и очи потупив, сказала:

– Чирей у меня… сзади.

И стала подбирать юбку свою прямо перед ним. А молодой человек, с детства приученный ничего не пугаться, вдруг начал понимать, где «сзади» у девушки фурункул, и от того его начала потихоньку пробирать паника! Он даже боялся взглянуть на стройные ноги Леи, которые приоткрывала его взору поднимающаяся юбка, у него вспотели ладошки, а сам он стал смотреть на мать девицы: эй, тётя… Это вот так и должно сейчас происходить? Или это какой-то экспромт вашей дщери. А мамаша лишь улыбалась сконфуженно: чего вы на меня-то смотрите. Туда смотрите. Там он, дорогой лекарь, там где-то этот злосчастный фурункул, а потом и пальцем ему стала указывать: вон там.

А у Леи закончились чулки и наконец появилось нижнее бельё, а потом и оно закончилось, и, чуть прикрытый нижним бельём, немного ниже поясницы, с правой стороны алел прыщ. И чтобы его было лучше видно, дева немного, самую малость, приспустила трусики, чтобы врачеватель смог лицезреть виновника всей этой не совсем обычной ситуации.

А тут в комнате почти в полной тишине, которую некоторые сочли бы гробовой, когда даже самая маленькая из дочерей от удивления не издавала ни звука, раздался что ни на есть смачный плевок.

– Тьфу! – и, словно сжигая всё вокруг презрением и погружая всех присутствующих в тягучую субстанцию неловкости, прозвучал шепелявый голос Нуит: – Стыдобища какая! И всё это перед гоем!

– Позор семьи, – сипло от сжимающего душу возмущения произнесла Нира. – Хорошо хоть трусы надела.

– Когда успела только? – зло интересовалась Нуит.

– Видно, готовилась подолы задирать, распутная! – и Нира тоже плюнула, как и сестра, с видимым удовольствием. – Тьфу!

Но, странное дело, бойкая, судя по всему, на язык Лея даже и не взглянула на свою сестру-сестёр. Она то поглядывала, поворачивая голову, на мать, то оборачивалась на лекаря, и в глазах её по-прежнему горели искры озорства… ну и некоторого возбуждения.

Да, признаться, наличие белья на девичьем стане юношу несколько успокоило, он-то думал, что в такой глуши даже кровные экономят на белье, но нет… С этим у девицы всё было в порядке. Впрочем, успокоился он не так чтобы «очень». Руки его всё ещё подрагивали, и он был красен, и глаза его едва различали надобное. Но он собрался с духом и, взяв себя в руки, произнёс:

– Ну что ж, фурункул невелик и находится… – он собрался с духом – всё-таки врачеватель, – он ещё не готов прорваться, – и с этими словами решил наконец прикоснуться к коже девушки. – Да, не готов. Раз уж… мы его обнаружили…

– Обнаружили! – фыркнула Нуит. – Когда тебе зад под самый нос подсунули.

– Нуит, Нира! – мать погрозила в их сторону пальцем. – Уймитесь. Выгоню сейчас.

– Полагаю, лучше его вскрыть, – закончил шиноби, не обращая внимания на недружелюбные комментарии из зрительного зала. И начал трогать ткани по периметру воспаления.

А Лея, почувствовав эти прикосновения, ещё немного подалась к шиноби поближе, чтобы тому было легче проводить пальпацию, и чуточку нагнулась, чтобы ему было лучше видно.

– А ну не нагибайся, встань ровно! – прикрикнула на неё мать. И дочь послушалась матушку, лишь взглянув на неё неодобрительно.

– Ты глянь, как отклячивает! – осудила поведение старшей сестры Нуит.

И тогда Нира, повернув голову к ней, произнесла с видимым знанием дела:

– Если папаша не выгонит её замуж в ближайшие полгода-год – жди беды.

– Ой, и не говори, нужно, нужно её замуж выдавать, – согласилась с нею Нуит и весьма безапелляционно добавила: – Иначе сбежит с цыганами или ещё с какими бродягами.

– Хоть за Цукера, хоть за гоя, хоть за козлолося. Но замуж, – Нира качает головой, а Нуит заканчивает со вздохом: – А то сестрица наша умом от нерастраченной страсти тронется.

На сей раз Лея всё-таки заметила, что те почти синхронно, в такт и осуждающе качают головами, и прикрикнула на сестру-сестёр:

– А ну, не трясите головами, Тянитолкай! И молчите обе. Врачу работать мешаете. А то мамаша уйдёт, так я вот нахлещу по щам обеим, будете знать. Саламандры безмозглые.

А Нира и Нуит тут же заголосили от обиды и потянули, потянули со стонами и причитаниями привычное своё многоголосие, которое, видно, тренировали годами:

– Мамаша-а, эта лошадь опять за своё! Обзывается!

Глава 8

Мамаша пресекла новую волну ругани и завываний, а Ратибор решил, что со всем этим госпиталем нужно заканчивать как можно быстрее. И без лишних разговоров взялся за ланцет, предварительно уколов мягкие ткани девицы иглой с обезболивающим. Он, не обращая внимания на новую, неожиданно вспыхнувшую волну взаимных женских упрёков, вскрыл фурункул, быстро произвёл чистку и уже готов был закончить, когда почувствовал за своей спиной движение воздуха, после которого все разговоры и ругань вдруг стихли, и в комнате повисла такая тишина, что, казалось, от неё даже и свет померк немного.

«Папаша припёрся!», – подумал юноша, но решил, что продолжит своё дело, тем более, оно почти сделано. Он даже не обернулся назад, зная, что хозяин заведения так и стоит в проёме двери, замер там и пока физической угрозы для него не представляет. И шиноби оказался прав, так как звук голоса, больше походивший на замысловатый стон, донёсся именно оттуда:

– Да лучше бы я ослеп.

Это были слова, переполненные мучительной тоской. Ратибор бросил быстрый взгляд на мамашу: та сидела, поджав губы и всем своим видом показывая, что молчать она не собирается и у неё тоже есть что ответить, и она ответит, уж будьте уверены, как только представится возможность.

– Жена моя! – продолжал стонать хозяин заведения. – Что делает этот арс (хулиган) у поднятого подола твоей дочери? Что он там у неё разглядывает?

– Ой, папаша, прекратите трагедию! – обернулась к отцу Лея. – Он нас всех лечит. И меня он лечит, а не рассматривает.

– Молчи, распутная! – рявкнул отец. – Молчи! Я говорю не с тобой, а с твоей пропащей матерью!

И тут уже и мамаша нашла что сказать:

– Если бы ты давал нам деньги на нормального врача, то не пришлось бы нам просить всяких бродячих гоев, чтобы они полечили твоих дочерей! Вот!

– Что?! – заорал папаша. – Да как ты смеешь мне такое говорить?! Ты, что, не знаешь, что я коплю на приданое нашим дочерям?!

«А я предполагал, что этим всё может и закончиться», – думал юный шиноби, старясь не обращать внимания на перепалку супругов.

– Ну всё, – заговорила стоявшая рядом с Ратибором младшая дочка Мория и достала новый леденец. – Уважаемые слушатели, сейчас вы услышите семьсот тринадцатый акт знаменитой драмы «Женщина, ты оскорбляешь меня в моём доме! А я отдала тебе лучшие годы жизни, прожив с тобой всю молодость в этой дыре!».

И девочка была права, обычный семейный скандал занялся с необыкновенной быстротой. И возгласы вопиющего папаши доносились до него как будто издалека:

– Как ты могла… гоя… О Элохим… гоя… попустила… Азазеля… Какой он на хрен лекарь… гой… Подол… дочери… на выданье… А если узнают… Что скажут люди… Позор мне… Позор тебе… Мать моих детей…

И тогда Свиньин поторопился закончить работу и убраться из комнаты, бочком, бочком, и испарился в районе двери от греха подальше, чтобы хозяин, не дай Бог, его не выгнал на ночь глядя на улицу.

Оказаться ночью в хлябях… О, это серьёзный вызов даже для очень опытного человека. Ночной туман укрывает всё вокруг, видимость близка к нулю, а ветоши летают беззвучно, и щупальца гигантских кальмаров на дороге не разглядеть, как, впрочем, и самой дороги.

Однолапые жабы, серая паутина, камышовый стригун, воробьи-людоеды и многие другие гады, активизирующиеся к ночи, ждут путников у дорог. И это не считая сущностей, которые даже не описаны в путеводителях, так как болота в этих местах до конца не изучены.

Не-ет, уж чего-чего, а оказаться в болоте ночью молодой человек точно не хотел. Поэтому, не дожидаясь окончания дискуссии, он собрал свои инструменты и с ларцом под мышкой подобно невидимке выскользнул из помещения, оставив семейство выяснять отношения.

Впрочем, он понимал, что папаша, раскалённый беседами с мамашей, может, обуреваемый своей обидой, что гой, пусть даже и по медицинским причинам, заглянул под подол его дочери, прийти к молодому человеку и попросить его на выход, но тогда шиноби потребует у него назад свои деньги. И это был веский аргумент для успокоения, и вправду: какой кровный захочет возвращать деньги?

В общем, шиноби вернулся к себе в комнатушку, зажёг лампу, достал из торбы свою книгу по анатомии и уселся на кровать. Ему потребовалась всего минута, чтобы при помощи дыхательных практик отринуть волнения и переживания и вернуть себе спокойствие, после чего он принялся за чтение.

Но почитать про комплексную работу мышц малого таза ему не дали и половины часа. Из-за кривой двери донеслись шаги, и он сразу понял, что к нему идёт Монька. Так оно и вышло.

– Барин! – она постучала по двери. – Барин!

– Входи. Чего тебе не спится? – спросил шиноби, отрываясь от книги. Он уже начал думать, что ему всё-таки предстоит неприятный разговор с хозяином насчёт выселения.

А Монька вдруг и говорит:

– Барыня велела переселить вас в лучший номер.

– В лучший номер? – признаться, юноша был растерян. Вот такого поворота событий он точно не ожидал. Но тут же у него возник вопрос: – А хозяин что?

– Хозяин? – служанка с горечью махнула рукой. – Молиться побежал. Башку свою уже полотенцем своим накрыл и закачался, забубнил что-то там своё, святое. Это теперь часа на два. У него завсегда так, как с женой полается, так молиться бежит. Одно слово – малахольный. Так что идите в хороший номер. Там такая кровать… у-у, что ты! Даже смотреть на неё, и то удовольствие, а уж лежать… Да и комната сухая, протопленная, без мокриц проклятых. А тут всю ночь их на себе будете ловить.

– Нет, не пойду, – вдруг отвечает ей на столь лестное предложение юный шиноби. – Хозяин, вдоволь намолившись, к ночи вдруг решится меня выгнать. Я не люблю ночные переезды.

– Ничего он не решится, – Монька с презрением машет рукой, – его слово против слова барыни. Чего он там ещё решится. Вот. Как хозяйка скажет, так и будет. Идите, идите, барин, не пожалеете.

Он немного подумал, но служанка продолжала настаивать. И тогда шиноби согласился.

«Делай добро, бросай его в воду…».

А комната была и вправду хорошая, чистая. И кровать, и лампы, и большое вымытое окно, и простыни на кровати сухие – всё в ней имелось. Ещё и дверь закрывалась плотно. И на задвижку.

«А вот это помещение, наверное, стоит тех денег, что я отдал хозяину».

Он расставил вещи и попробовал кровать. О да. Монька его не обманула. Юноша заглянул под матрас… И ни одного пятнышка от клопа, ни одной мокрицы не увидел.

«Кажется, это будет отличная ночь».

Он провёл рукой по мягкому покрывалу и уселся на кровать. Устроился поудобнее и снова взял свою книгу. Молодой человек ещё бы что-нибудь съел сейчас, полакомиться в таком комфорте сам Бог велел, но у него осталось всего несколько слив и кусочек хлеба, то был его завтрак, так что…

И тут он снова услыхал за дверью шаги.

«Монька? Нет, шаг шаркающий у неё. Хозяин? Тоже нет. Тут обувь с каблуками. И у идущего по коридору шаг короток, идёт там не мужчина. Из женщин кто-то, старшие то сёстры или сама… мамаша?».

И тут в дверь… Нет, не постучались. Скорее поскреблись. Свиньин снова отложил книгу и подошёл к двери.

– Кто там? Я спать уже готовлюсь…

– Откройте, шиноби, – просипели из коридора.

Признаться визита этого человека, или людей, он никак не ожидал. И засов молодой человек не отодвинул.

– Госпожа Нира, госпожа Нуит… Что вам угодно?

– Откройте, у нас всё болит! Надо, чтобы вы посмотрели.

– Болит? Посмотрел? – честно говоря, Ратибор после сцены, что закатил папаша на операции, очень не хотел, чтобы одну из своих дочерей хозяин обнаружил в его комнате. – И что же у вас там болит?

– Всё! – неожиданно громко объявила… кажется, это была Нуит. – Пустите нас, – а вот это была Нира. – Чего же вы через дверь, как с цыганами, с нами разговариваете, откройте, и мы вам покажем и скажем, где у нас болит.

Дурацкая ситуация.

– Ну открывайте… Ну открывайте же… – доносятся из коридора голоса, и кто-то настойчиво скребёт дверь.