Забавные, а порой и страшные приключения юного шиноби. Фантасмагория. Часть 1

– Какой молодой шиноби!

– Совсем ещё мальчик.

– И не говори. И в очках ещё.

– Слепой, что ли? Не неси ерунды, как шиноби может быть слепой?

Вот только главный здесь человек всё ещё глядел на юношу с разочарованием. И когда девочки по второму кругу стали выглядывать из двери и снова повторять слово «шиноби», он прикрикнул на них:

– Хватит уже, угомонитесь. Идите перебирать просо или шить что-нибудь, глупые саламандры, – и только после этого он наконец решил заговорить с прибывшим: – Если ты думаешь, гой, что раз ты какой-то там с-синоби, – последнее слово он произнёс с заметной издёвкой или пренебрежением, видимо, имея намерение уязвить путника, – и я разрешу тебе жить в комнате для благородных, то ты, – он помотал пальцем, – жестоко ошибаешься, жестоко.

– Я ни о чём подобном даже не мечтал, – отвечал ему Ратибор со смирением. – Всегда были скромны мои запросы.

– О, начал, начал, – скривился человек за стойкой. – начал тут эти свои слова говорить. Имей в виду, на меня эти твои вирши не действуют. Со мною эти фокусы не проходят. Сказал я тебе: будешь спать на стороне, где спят гои, – так тому и быть. Понял? Я тут хозяин, и моё слово тут закон!

– Прекрасно; я попрошу себе воды для стирки, и простыню, и лампу. Мне большего не нужно.

– Оплата вперёд! – предупреждает хозяин трактира.

– Согласен. Это справедливо, – отвечает ему Ратибор.

И тут в глазах благородного мелькает зловещий огонёк: ах, значит, ты согласен? И он бросает юноше с нехорошей ухмылкой:

– Двадцать агор!

А вот с этим Свиньин был не согласен. Цена была завышена как минимум вдвое. Шиноби несколько секунд думает, но понимает, что лучше ему с этим господином, с Самуилом Гольцманом не спорить – жилья-то иного вокруг всё равно нет, а ночь уже близка, – и соглашается:

– То воля ваша, и Бог вам пусть судьёю будет.

– Хе-хе-хе… – злорадно смеётся мужчина с серебряным значком на груди. – Не волнуйся, гой, не волнуйся, с Богом я как-нибудь договорюсь.

Ратибор достаёт из кармана маленький узелочек с серебром и отсчитывает монеты, кладёт их на стойку.

– Вот.

– И ещё возьму за завтрак, – радуется мужчина, сгребая деньги.

– Я благодарен вам, но мне присуще завтракать своим, – отвечает ему шиноби, думая, что и так потратил слишком много.

– А может, и водки тебе к завтраку не подавать? – не верит ему трактирщик.

– Я водку вообще не пью. То плохо для здоровья и осанки.

А трактирщик прячет деньги в кошелёк и потом, не отрывая глаз от юноши, кричит через плечо:

– Монька! – затем ждёт. И, не дождавшись ответа, снова кричит, уже раздражённо: – Монька, зараза, ты где есть?!

Тут через боковую дверь влетает в помещение рыжая расхристанная баба с неубранными волосами, босая и с грязной тряпкой в руках.

– Чего вы? Чего орете-то? – сразу начинает она. – Сами велели мыть гойские комнаты, а сами же потом и орут.

– Поговори мне ещё! – прерывает её хозяин. – Проводи… – он кивает на молодого человека, – этого… Посели в последнюю комнату. Принеси ему таз воды, простыню и лампу. Пусть живёт до утра… – и тут он вспомнил: – И завтрак ему не давай, у него свой, он говорит, есть. Вот пусть его и жуёт.

– Ладно, барин, – отвечает баба и уже обращается к юноше: – Ну, пошли, что ли, господин.

И идёт в ту дверь, из которой появилась. Сама же поворачивается к шиноби, осматривает его внимательно.

– Видная у вас палка.

– Да то берёза, чего уж тут сказать ещё, ну разве что: она прекрасна. И редка.

Баба на ходу берёт с какой-то тумбы лампу, заглядывает в неё насчёт наличия масла и даёт лампу Ратибору: держи. Доводит его до последней в коридоре комнаты, дверь которой не закрывается по причине вопиющей кривизны дверного полотна.

– Тута жить будете, – говорит она, а сама пытается закрыть дверь, но та и не думает вставать на положенное ей место, сколько бы женщина её ни толкала. – У, зараза, отсырело всё, все двери кривые, как руки хозяина… – ругается Монька, машет рукой и поясняет: – Да тут у него всё такое. Если бы дурень Самуил столько работал, сколько молится, то бы всё тут сияло, – она бросает безнадёжное дело с дверью. – Ладно, располагайтесь, барин, не бойтесь, у нас тут не воруют – некому тут воровать. Постояльцев один в неделю – и то хорошо.

Она впускает юношу в комнату, потом ещё пару раз хлопает дверью, пытаясь её всё-таки закрыть, но в итоге лишь разочарованно плюёт и уходит, бубня себе что-то под нос про бесконечные молитвы трактирщика.

А Ратибор Свиньин остаётся в комнатке один. Тут темно, грязное окошко едва пропускает свет. Он сбрасывает торбу, копьё приставляет к стене, ставит лампу на стул и, нашарив в кармане огниво, зажигает её. Ну вот… Так-то получше будет.

Глава 5

Ну, во-первых, нужно было осмотреть комнату, кривую тумбочку и не менее кривую кровать… Впрочем, тут больше ничего и не было. Тюфяк на кровати был влажный и гнилой, молодой человек приподнимает его и светит лампой, а под тюфяком – десятки мокриц-кровососов. Они разбегаются в разные стороны и прячутся в щели. Но эти юркие существа не пугают шиноби. Ничего, это даже хорошо, что они тут есть, наличие этих существ – верный признак отсутствия клопов. Не уживаются эти твари в одной кровати.

Он едва успевает снять свою шляпу-сугэгасу и бережно положить её на тюфяк, снять сандалии и размотать чёрные от грязи онучи, как тут уже и Монька ногой открывает дверь, внося таз воды.

– Вот вам, барин, – а сама морщится при этом и причитает: – О Господи, о Господи, да как же меня скрутило, – она ставит таз на тумбочку и пробует, не свалится ли он. А потом и говорит: – Барин, а может, вам постирать надо чего, или помыть? Так я за одну агору всё сделаю.

При этом пытается разогнуться, но, видно, у неё что-то со спиной.

– Ох, да что же это такое? Никаких сил моих нету.

– Хотите, я подлечу вас, – вдруг произносит шиноби вместо ответа на её предложение. – Хворь вашу вылечить совсем, конечно, сложно, ослабить же страданья мне под силу.

– Ах, ну да… Барин! Вы же доктор! – вспомнила женщина радостно.

– И врачеватель тоже, – согласился Ратибор. – У вас спина болит, так покажите место. Одежду поднимите.

– Ой, прям одежду поднять? – женщина смеётся стыдливо или кокетливо. – Уж больно вы молоды, барин, другие доктора вас постарше будут.

– Других врачей я что-то здесь не вижу. Но раз вам трудно, покажите место, где приютилась боль, одежд не поднимая.

– Ой, как вы складно говорите, барин синоби. Слушала бы и слушала, – улыбается Монька, а сама поворачивается к юноше спиной и показывает на поясницу. – Вот тут вот, как будто гвоздь мне забили в хребет, прям не распрямиться… Прям хоть ложись и вой. И так с самого утра маюсь. А как тут лежать, этот олух-богомолец мне работу так и подкидывает, так и подкидывает… И всё пустое. А болит у меня вот тут вот… Ага, вот тут, где вы щупаете…

– М-м… Так я и думал, скорей всего то дело грыж межпозвоночных, я помогу вам, боль сниму, но вам придётся всё-таки поднять одежды, – говорит молодой человек и лезет в свою торбу, достаёт оттуда заветный ларец и отпирает его ключиком, что носит на шее на шнурке. Потом достаёт оттуда склянку желтого стекла, длинную иглу, не очень тонкую. И эту самую иглу он, под настороженным взглядом пациентки, опускает в коричневую жидкость.

– Ой, барин, а чего это у вас там? – волнуется женщина, но застиранную, бесформенную кофту всё-таки поднимает и поворачивается к шиноби спиной.

– То безопасно, уверяю вас, то яд простой, но сваренный специально, он от речной пиявки, он снимет боль и настроение улучшит ваше.

– А я не помру от него?

– Нет-нет, я ж говорю вам, поднимет вам он настроение, – он находит место на пояснице Моньки. – Отсюда боль исходит?

– Ага, вот тут и… – она не успела договорить, как игла ушла под её кожу на целый сантиметр. – А-а-а!..

Женщина орёт и шарахается от эскулапа, начинает натирать больное место, выговаривая Ратибору раздражённо:

– Да вы рехнулись, что ли? Барин, а? О, Господе, да я чуть не опросталась от вас. Чего же вы творите-то?

Но шиноби лишь улыбается и, сполоснув иглу в тазу, прячет её обратно в свой заветный ларец, и склянку кладёт туда же. А с женщиной творится чудо. Прямо, что называется, на глазах.

– Ой, прямо тепло всё стало, – говорит она, заметно смягчая тон. А сама так и трёт больное место под одеждой. – Какое хорошее лекарство… Так вы говорите, барин, что это из пиявок… сварили такое зелье…

– Да, из пиявок, верно. Но нужно точно знать рецепт приготовления. Иначе можно вызвать паралич… причём надолго. Пиявка хитрая, свой яд пуская в дело, стремится обездвижить жертву и уж потом напиться крови всласть, при этом обезболив рану и тем добычу успокоив, – объясняет ей Ратибор. – В общем, изготовленье зелий – дело непростое.

– Ой, – женщина смотрит на него удивлённо. – Прошло всё, ой Божечки мой, ничего не болит… Хоть пляши. Ой, барин… – она тут словно вспоминает: – А чем же мне заплатить вам, у меня денег-то никаких нет. У меня деньги-то только от постояльцев случаются. Этот-то, – женщина кивает в сторону, – мне отродясь ни медяшки не дал. Жадны-ый… Жуть.

– Ну, нет так нет, пустое… Вернее, попрошу вас… Ещё воды мне принести, ведь таза одного мне будет мало.

– Ой, так давайте мне ваше… – она стала озираться, – да вон… онучи ваши давайте, и исподнее тоже. И армяк ваш вычищу. Всё будет в лучшем виде. Я всё почищу и постираю. Без денег. За лечение. А вы вон мойтесь себе в том тазу, что я принесла. Я простыню вам проглажу, чтобы влажной не была. Ой, как же вы меня выручили, – она нагибается и разгибается. – Ой, как выручили.

– Прекрасно, это честный бизнес, – согласился молодой человек и добавил: – Коли такой вообще возможен.

Монька подождала за дверью, пока он не передал ей бельё, и ушла. А сам шиноби стал мыться, потом оделся в чистое и достал из торбы свою еду. Он, признаться, давно уже хотел есть. Ещё до ворот со стражем проголодался. И тут ему как раз кстати пришёлся кусок отменного киселя из мидий, который был куплен ещё в Купчино и который он старался экономить всё время, что был в пути. Правда, кусочек был уже не очень большой, впрочем, завтра молодой человек собирался прибыть в пункт назначения, а там должна была быть вкусная и не очень дорогая еда. Он выложил три сливы, кусок хлеба и остаток киселя на тумбочку, оставив в торбе пять слив и один кусок хлеба себе на завтрак.

– Что ж, – Ратибор пребывал в добром расположении духа. – Весь день мой был нелёгок, провёл его в грязи я, имею право вечером попировать на славу.

Но ужин ему пришлось отложить, так как в коридоре послышалось пение Моньки. Юноша замер над едой: что ещё? И он не ошибся, женщина постучала в кривую дверь:

– Барин! Барин!

– Что надобно вам?

– Хозяйка вас желает видеть.

– Хозяйка? – вот уж чего не хотел шиноби, так это разговора со всякими кровными господами вместо хорошего ужина. Тем более нового общения с тем надменным типом, что встречал его за стойкой. – Хозяин тоже?

– Да ну… этот… – она сделала многозначительную паузу, – как накроется своей простынёй, так будет трястись под нею целый час. Всё просит у Господа богатства. Нет, госпожа ждёт вас с дочерьми.

«От скуки, видно, ждёт, любой тут постоялец в радость. А может быть, – он смотрит на служанку, – и Монька ей что про меня порассказала».

Нет, нет… Всё это было ему не нужно, юноша хотел с удовольствием поесть и с ещё большим удовольствием сесть за книгу, но отказывать было нельзя.

– Скажи, что буду, но для того мне нужен мой армяк, я к дамам не могу прийти в рубахе, неси, если он чищен.

– Чищен, чищен, сейчас принесу. А барыне скажу, что вы будете.

С тем она и ушла. А шиноби сел есть, и ел быстро, и посему вкусная еда удовольствия ему приносила не много.

* * *

В уютной и сухой комнате с хорошей мебелью, чистыми окнами и хорошими лампами его ждали четыре женщины в десять глаз, которые смотрели на юного шиноби с нескрываемым любопытством. Он поклонился им, ни проявив и капли невежливого любопытства, и представился:

– Ратибор, шиноби из Купчино.

– Ах, Купчино! – всплеснула руками одна из молодых женщин. Видно было, что девушка много слышала о его родине.

– Прошу вас, шиноби, присаживайтесь, – предложила ему старшая дама, видно, она была матерью присутствующих тут девушек. Она с неудовольствием взглянула на свою дочь, указывая юноше на мягкий стульчик.

– Благодарю вас, мадам, – Свиньин присел на стул.

– Меня зовут Галит, я жена Самуила Гольцмана, хозяина этого заведения, сама же я из семейства Гурвинков, – рассказала старшая дама, мать семейства, делая ударение на свою девичью фамилию, судя по всему, полагая, что уж об этой семье юноша должен был слышать, но он не знал подобной семьи и даже не ведал, из какого колена происходит этот род. Ему было ясно только то, что женщина выходит из ашкеназов, и то, что сама она вовсе не стара, у неё хорошая кожа, отличная осанка, и она всё ещё интересна… Во всяких таких смыслах.

– Госпожа Галит, – он встал и поклонился; и снова садиться не стал, понимая, что представления ещё не окончены.

– А это мои дочери: старшая и несдержанная – это наша принцесса, Лея, – матушка указала на самую взрослую девушку, ту, которая восхищалась городом Купчино и которую молодой человек уже видел. И теперь она показалось ему не только бойкой, но и… интересной. Явно пошедшей в мать, а не в своего отца. К своим шестнадцати, или около того, годам Лея уже обзавелась манящими округлостями форм и своей одеждой всячески подчёркивала их.

Дева, поджав губы, не отрывала глаз от молодого человека и, когда мамаша её представила, сделала быстрый книксен. Потом госпожа Галит указала на самую маленькую дочь:

– Мория. Она у нас самая умная в семействе. Уж и не знаю, как мы будем выдавать её замуж.

Девочка лет семи или восьми меланхолично сосала синий леденец на палочке, на ней было замызганное платьице, её косы не были в порядке и, признаться, она не производила впечатления особо умного ребенка. Но Ратибор поклонился и ей. На что Мория скорчила ему рожицу и показала синий язык.

– А это, – теперь мать семейства представила ту девушку, что стояла между старшей и младшей дочерьми, – наши Нира и Нуит.

На всякий случай шиноби поклонился дважды: один поклон Нире, один поклон Нуит, так как девушка была всего одна, да вот голов у неё было две. Да, это так и было: две головы, выраставшие из широкого для девушки костяка груди… И каждая голова могла обидеться, если ей не достанется своей порции учтивости. Головки эти были не в маму, носаты и бровасты, волосы словно неприбранный пух, а тело у неё, или у них, было немного кривовато. Впрочем, она была по-своему интересна. По-своему… Ну, в антропологическом смысле.

Девушки расселись вокруг матери, и только младшая, продолжая чмокать леденцом, подошла ближе к Свиньину и стала обходить его по кругу, притом с пристрастием и без всякого намёка на вежливость разглядывая его со всех сторон.

– Мы все на четверть кровные, – заговорила старшая Лея, которой явно не терпелось, и она едва дождалась окончания официального знакомства. – А вы, шиноби, гой? Хотя я и по вашим волосам вижу, что гой. Вы очки носите не от слепоты, у вас стекляшки зелёные, просто глаза прячете, но я знаю, что они у вас не карие.

– Так именно, сударыни мои, – отвечал Ратибор. – Очки мне надобны скорей для красоты, так как глаза мои, не карие, прекрасно видят. И правы вы, я гой, ведь кровные не выбирают путь шиноби. К чему им это, когда наш путь непрост, извилист и, увы, недолог.

– Вы слышали, как он говорит?! – воскликнула одна из голов, кажется, Нира.

– Да, слышали, балда, – откликнулась младшая. – Мы же все тут.

– Вы же наёмный убийца? Да? – чуть шепелявя, произнесла та голова, о которой Ратибор думал, что зовут её Нуит.

– Шиноби выполняют разные заказы, – деликатно отвечал юноша. – И те заказы не всегда… убийства.

– Но ведь вы убиваете людей? Ну, если вам заплатят? – теперь с ним говорила вторая голова. По мнению Свиньина, Нира. Но он до конца уверен не был.

Молодой человек лишь развёл руками ей в ответ.

Глава 6

Это был бестактный вопрос. Но от столь молодых женщин он и не ожидал большого такта. В глазах всех их, даже в глазах самой маленькой, Ратибор находил бушующее любопытство. Видно, не баловали девиц путники особым разнообразием. А тут настоящий шиноби. Какой уж тут такт, если им всё так интересно.

– Наверно, это обидно – быть гоем? – заметила старшая с довольно едкой улыбочкой.

– Я никогда не рассматривал своё существование в подобном ракурсе, – отвечал ей Ратибор на сей раз слогом простым и понятным. – Путь шиноби – это путь мудрости, терпения и смирения. А обиды – это продукт страстей, завышенной самооценки и излишнего самомнения.

Тут младшая перестала лизать синий леденец и заметила с сарказмом, вовсе не присущим её нежному возрасту:

– Излишнего самомнения… – кривляясь повторила она прямо ему в ухо и продолжила: – Выпендриваешься, умник, да? Поставил кровных на место?

Однако на её замечание Ратибор ответить не успел, он лишь повернулся к ней, но тут заговорила Нира или Нуит, он ещё не определился с именами и расположениями голов… В общем, вопрос задала левая голова:

– И что же… может, вы и кровных убиваете?

И опять он не успел ответить, так как его опередили и на этот раз… Снова заговорила младшая:

– Нира, ты тупая… Как и всегда… Он же наёмный убийца… Наёмный! – она смотрела на свою сестру почти с презрением. – А кто будет платить за убийство гоя? Гоев убивают для развлечения или от плохого настроения… За деньги убивают только кровных.

– Отстань, дура, – огрызнулась левая голова, имя которой теперь Ратибор уже знал наверняка. Это была Нира, и она снова спросила у юноши:

– И сколько же вы берёте за работу?

И тут вторая голова Нуит посмотрела на первую, внимательно и, кажется, осуждающе. Мол, ну ты что? В самом деле, что ли?

А шиноби показалось, что всё это… не простое, не праздное любопытство. Уж больно осмысленен был взгляд второй головы. И поэтому он сразу решил пресечь этот разговор:

– Пока… я не беру подобные заказы.

– Ну а сколько, сколько стоит… заказать кого-то? – шепеляво поинтересовалась Нуит.

– О дорогая госпожа, я не беру подобные заказы, так как уже при деле. И, дело взяв, я не возьму другого, пока мне не удастся покончить с первым.

– Ну хватит, девочки, – хотела было мать их закончить этот разговор.

Но Нира продолжала настаивать:

– Но цену-то, цену вы назвать можете?!

И теперь Ратибор не сомневался, что вопросы этой… этих… в общем, Ниры и Нуит вовсе не праздны. И ему пришлось ответить:

– Монет не меньше трёх десятков, за самое простое дело, попросит самый невзыскательный шиноби.

– Тридцать шекелей за самое простое убийство? – удивилась красотка Лея. Она взглянула на мать. – Маман, вы слышали? Тридцать шекелей!

На что мать её не нашлась, что ответить, но было очевидно: названная сумма удивила не только дочь, но и матушку.

Головы же молча переглянулись, и Ратибор заметил, что его информация и Ниру, и Нуит… разочаровали! Видно, они рассчитывали на другие расценки.

А самая маленькая снова перестала лизать свой леденец и сказала на удивление серьёзно:

– А ведь я всегда говорила, что наш папашка занимается какой-то хренью. Шинкарь-богомолец, – она презрительно высунула язык, – это прошлый век. Даже хуже, это средневековье. Нужно ему менять профессию, нужно переходить на ниву политических убийств. Современная политика – это непаханое поле… Там столько денег.

– Мория! – остановила её мать, хотя в её словах и не было особой твёрдости. – Ваш отец не будет заниматься подобными делами. Это аморально!

– Это да, – неожиданно согласилась малышка. – Куда ему… – и тут же она уточнила: – Шиноби, так тридцать шекелей – это, как я поняла, э-э, нижняя планка?

Свиньину не хотелось продолжать этот разговор, но он был вынужден ответить, хотя бы из вежливости:

– Да, это только нижняя.

– А верхняя тогда какая? – не отставала девочка. Мелкая дрянь, она была настойчивой и вправду не была глупой.

– Зависит то от множества причин, – начал было он, но девочка его прервала:

– Пятьсот шекелей платят вам за ваши делишки? – и она повторила: – Пятьсот шекелей! Ну, шиноби… Бывают у вас такие гонорары?

И тут Ратибор оглядел всех присутствующих и понял, что все женщины ждут его ответа с большим интересом. С большим, большим интересом. И он снова вынужден был отвечать на вопрос, на который ему отвечать не хотелось:

– Заказав мне таких не попадалось, но о таких я слышал пару раз.

– Ну вот, всё и стало на свои места, – Мория подняла вверх леденец, а потом указала им на молодого человека. – Вот за кого тебе, Лея, нужно выходить замуж. А не за этого сутулого дурака Аарона Цукера с его астмой.

– Да она не пойдёт за него, – сразу засомневалась Нуит, – господин шиноби… – тут они почти синхронно замотали головами: нет, это невозможно. И после пояснила: – Он же гой.

– Не пойдёт? – теперь девчушка смотрела на своих сестёр с одним телом с явным презрением. – Да она выскочит за любого, если у того будут шекели, – и пока Нуит снова не засомневалась, девочка добавила: – Да и папаша наш будет не против, – она махнула леденцом в стиле «я вас умоляю» и добавила со знанием дела: – Лишь бы зять был при деньгах, да ещё с такой перспективной профессией. Говорю же, такой юноша намного выгоднее для всей семьи, чем этот дурень Аарон Цукер с его долей в скобяной лавке отца, астмой и наследственной близорукостью.

Признаться, беседа принимала всё более неожиданный для шиноби оборот, и он не был к этому готов. Уж жениться он не собирался точно, даже при том, что… Лея, после того как речь зашла о ней, раскраснелась, а её и без того выразительные глаза засияли, словно первые звёзды на ночном небе. В общем, сейчас она была особенно соблазнительна и внимательно слушала всё, что о ней говорят, молчала, не стесняясь при том поглядывать на юного шиноби, как будто оценивая его. И это его, человека, безусловно подготовленного ко всяким возможным неожиданностям, шокировало. Хотя бы потому, что за всю его наполненную самыми разнообразными тренировками жизнь к такому его никто не готовил. Вида он, конечно, не подавал, слушая собравшихся тут девиц, внешне выражал при том полнейшее хладнокровие. Но вот мыслями юноша был близок к панике:

«Ну нет… Ничего у них не выйдет. Нет… Я не собираюсь жениться. Мой сенсей назовёт меня дураком, если такое случится. И будет прав. Путь шиноби и семейная жизнь почти не совместимы. Надо бы им как-то об этом намекнуть. Может, сказать, что я не приспособлен к семейной жизни из-за тяжких травм, полученных в схватках?».

Хотя, поглядывая на очаровательную Лею и чувствуя в себе к ней ощутимый интерес, он понимал, что приспособлен, и даже при других, каких-нибудь абстрактных обстоятельствах, будь он кем-нибудь другим, искал бы расположения такой милой девушки.

Но, к облегчению его, в этот разговор вдруг вмешалась Нуит, она хмыкнула и заявила шепеляво:

– Конечно, наша принцесса выйдет за гоя, да она и за козлолося выскочит от огня непреодолимого, у нашей Леи давно уже свербит в одном месте, аж зубы сводит…

– Ты дура? – взвизгнула Лея, взглянув на голову сестры, и покраснела ещё больше. Дева была возмущена и от того стала ещё краше.

– Нуит! – вслед за нею взвизгнула и мамаша девочек, сверкнув глазами, полными свирепости, в сторону обеих голов. – Ты обалдела – такое говорить при посторонних? Что о нас будут люди думать? – она тут же оборотилась к шиноби: – Это она у нас шутит так. Лея вовсе не такая. Она скромная и целомудренная.

– Да, – подтверждает сама прекрасная Лея. Ей, кажется, стыдно за своих родственниц. – Вы уж извините, господин шиноби, у них головы-то две, а мозг на двоих один получился, вот и шуточки у них всё про козлолосей выходят. Другие шутки у них не получаются.

А шиноби вдруг и говорит ей спокойно, тоном опытного врачевателя:

– Что в теле молодом горит огонь желания, то о здоровье тела говорит. А вот отсутствие подобного огня в невесте юной пусть жениха насторожит серьёзно.

– Понятно тебе?! Насторожит… – воскликнула прекрасная Лея, победно взглянув на свою сестру-сестёр. – Дуры!

– Мамаша-а! – сразу заныли в один голос Нира и Нуит. – Эта шаболда опять начинает…

– Сами вы шаболды! – огрызнулась Лея.

– Всё, хватит! Замолчали все, – оборвала их мать весьма резко. От негодования погрозила дочерям пальцем, всем по очереди, причём «головам» каждой по отдельности, поправила юбки, уселась поудобнее и тут же сменила тон: – Господин шиноби, наша служанка сказала нам, что вы её излечили от болей в пояснице. Ходит вон, поёт свою мерзкую песню тоскующей гойки теперь, а ведь с утра только кряхтела да ругалась. Еле бродила по дому, хоть на козлолосюшню её веди да секи там. А тут враз переменилась. И говорит, что вы её облагодетельствовали. Вы ведь, как я про таких, как вы, слыхала, не только людей режете, душите да травите, вы же ещё и лечите, не правда ли?